Слева - Павел Лебешев
Написано по предложению составителей книги "Павел Лебешев. Хочется сделать праздник". Опубликовано в книге фрагментами.
Всегда не любил читать мемуары, написанные в стиле «Я и господин Х». Или про себя, любимого, рассказывай, или про того, о ком вспоминаешь. Однако когда я начал писать о Павле Лебешеве, то сразу понял, что обречен именно на этот не уважаемый мною стиль. Дело в том, что с Пашей мы встречались довольно редко и коротко. Эти встречи были вызваны некоторыми моими или его обстоятельствами, которые необходимо объяснить читателю, а значит, хочешь, не хочешь, драматургия «я и Лебешев» - неизбежна. Например, очень хорошо помню, как с начала моих занятий режиссурой, Павел постоянно повторял: «Вот, был классным оператором, а стал средним режиссером». Что стояло за этой формулой, подлинная его любовь к операторской профессии, или зависть к тому, кто пытается сойти с рутинного пути – мне не ведомо. Впрочем, действительно, знаменитым режиссером я не стал, значит ли это, что он был прав? И как я могу об этом вспомнить, не сказав о себе?
Мы познакомились в Питере. Я снимал комнату на первом этаже знаменитого дома 26/28 по Каменноостровскому (Кировскому) проспекту. Как-то летним утром кто-то окликнул меня за окном. Я выглянул и увидел тогда ещё, кажется, худого парня в выпуклых очках. К груди он прижимал авоську с огромным количеством водочных четвертинок. Было время очередных торговых перебоев, и никаких бутылок, кроме четвертинок, не продавали.
-Ты – Долинин? - спросил очкастый.
- Ну, я, а ты кто?
- Я – Лебешев, - ответил он.
И, конечно, мы с ним напились. Я не помню, когда точно это было. Где-то между 68 и 71 годами. Дело в том, что во время нашего первого застолья Павлик обращался ко мне, как к старшему и более успешному коллеге. Значит, тогда он только снимал короткометражку «Ангел» с Андреем Смирновым, а у меня за плечами был фильм «В огне брода нет», или у них со Смирновым уже был снят «Белорусский вокзал», после которого Павлика поругивала вся операторская общественность. А я тогда уже снял «Начало». «Белорусский вокзал» по изображению, в отличие от «Ангела», действительно, маловыразителен. Наверное, потому, что для Паши это была первая цветная картина. Во всяком случае, благодаря авоське с четвертинками, мы подружились и всегда встречались, когда оказывались в одном городе – Москве или Питере.
После «Белорусского вокзала» всё, что бы не снимал Лебешев, было исполнено блестяще. Мы соревновались с ним, кто из нас круче, кто лучше. «Гамбургский счет» операторов тогда вершился на конкурсе с длинным и неуклюжим названием «На лучшее использование отечественных кинопленок». Призы давали в Шостке, на пленочной фабрике. Но, в отличие от нынешних пышных «Ник» и «Орлов», где царствуют политика и мода, там давали призы именно за качественную операторскую работу, не обращая внимания на общие достоинства фильма. Как-то так случалось, что мы с Павликом получали эти призы по очереди. Один год он, другой – я. Однажды возле моего дома в Питере по каналу Грибоедова катался на барже великий оператор Георгий Рерберг. Вместе с Сергеем Соловьевым они там снимали что-то водное. А Павел был у меня в гостях. Мы Рерберга увидели и заманили после съемки выйти на сушу и заглянуть ко мне. Сидели втроем и выпивали. Тосты были примерно такими: «Ты, Гоша, лучший оператор Советского Союза». Следующий: «Ты, Паша, лучший кинооператор Советского Союза». «Ты, Митя ...» и т.д.
Через много лет у меня в гостях оказались Павел, Сергей Соловьев и их гримерша. Мизансцена была похожей на предыдущую. Они собирались снимать «Ассу». Я тогда носил бороду. Гримерша очень долго на меня глядела, а потом стала шептаться с Лебешевым и Соловьевым. Потом Паша, указывая на меня пальцем, заявил: «Это же Пал-первый! Типичный Пал-первый!» Меня вытащили в Москву, обрили, подтянули нос и сняли пробу. Так я стал единственный раз в жизни актером и сыграл в «Ассе» императора Павла первого.
Я всегда не любил Москву. Всегда чувствовал себя чужим среди множества амбициозных и на что-то грандиозное претендующих персонажей. Паша брал надо мною шефство, водил в ресторан Дома кино, знакомил с хорошими людьми, учил вкусно есть и пить. Создавалось впечатление, что в этом ресторане он – главный. Часто наведывался на кухню, чтобы дать указание повару, как надо готовить то или иное блюдо. Словом, Паша всегда производил впечатление человека, уверенного в себе и хорошо, как сом свою речку, освоившего родную Москву. И примирял меня с Москвой, делая её гораздо уютнее, чем она есть на самом деле. И, конечно, мы много с ним говорили о тонкостях операторского ремесла, спорили о методах «предварительной засветки кинопленки», которая из-за скверного качества отечественного негатива с легкой пашиной руки входила в моду, позволяя улучшать эстетическое качество картинки.
Однако иногда во время его веселых матерных эскапад вдруг глянешь ему в глаза и увидишь что-то совсем иное: детское, незащищенное, нежное. Да и как человек, лишенный нежности, мог бы так потрясающе снять «Механическое пианино»? А без детского азарта можно ли было так лихо и темпераментно исполнить «Своего среди чужих…»? Мне всегда казалось, что за его победительностью скрывается не слишком в себе уверенный, ранимый человек, который с помощью своего кулинарного и застольного шутовства, громогласности и словесной напористости обороняется от людской жестокости и пошлости. Прилюдно он был нежен только со своей огромной собакой. Наверное, это о многом говорит…
В Москве, когда его не стало, стараюсь бывать коротко и только по делу.