Шерлок Холмс и убийство в закрытой комнате

 
В то утро мне показалось, что меня разбудил стук капели: звонкий, жестяной – он ворвался в мой сон, как врывается в паб шумный завсегдатай, и я открыл глаза. Солнце ещё не взошло – стояло то самое молочно-белое предрассветное время, в которое совершается большая часть всех научных открытий и всех самоубийств. Предметы в комнате выступили из темноты, но не настолько ещё, чтобы обрести трёхмерность – они казались нарисованными чёрной и серой краской на грязно-голубом листе бумаги.
В эти минуты нельзя ещё сказать, будет день сумрачным или ясным: небо затянуто плёнкой несвежей кисеи, а в воздухе резкий пронизывающий холод.
Я зашарил по тумбочке в поисках спичек, уронил на пол загремевшую при падении пепельницу, нашёл, наконец, и, чиркнув серной головкой о коробок, поднёс свет к циферблату своих серебряных карманных часов.
Было шесть без четверти. Я вяло помахал рукой, чтобы затушить огонёк, и, натянув до ушей одеяло, приготовился было снова уснуть, но в это время за стеной завозился и закашлял Холмс.
Мой сосед по квартире выкуривал зачастую по полфунта табаку в день, причём не какого-нибудь интеллигентного «Кофейного аромата», а настоящего горлодёра – крупнорезанного шега, поэтому не приходилось удивляться тому, что каждый свой день он начинал с приступа кашля. Только сегодня что-то очень уж рано – не разбудил ли я его, чего доброго, моей упавшей пепельницей?
Я накрыл голову подушкой в надежде всё-таки переупрямить обстоятельства и снова ненадолго погрузиться в объятия морфея, но тщетно – сон уже улетучился.
У Холмса полилась вода, и даже через две двери я ощутил крепкий запах одеколона и – более слабый – мыльной пены.
- Э-гей! – хрипло позвал я, постучав в стену кулаком. – Вы не рано встали?
Вода смолкла, и через минуту Холмс с полотенцем через плечо возник на пороге моей спальни – свежевыбритый, с мокрыми волосами, ещё хранящими следы расчёски. Чуть улыбнулся моему всклокоченному виду.
- Доброе утро, Уотсон. Сожалею, что разбудил вас, но, наверное, это к лучшему. Там, внизу, в гостиной, сидит инспектор Лестрейд и страстно хочет видеть нас с вами по какому-то важному делу.
- Лестрейд? В такую рань? – изумился я, зевая от всей души. – Видно, и впрямь произошло что-то из ряду вон выходящее.
Старший инспектор Скотланд-Ярда Лестрейд славился среди своих коллег, в частности, своей крайней нелюбовью к ночной работе. Шерлок Холмс посмеивался над ним, иногда раздражался из-за того, что сам называл «махрово – серой полицейской тупостью», но, в общем, относился вполне дружелюбно, несмотря на жёсткую конкуренцию между ними за первенство в раскрытии преступлений. Более того, большинство самых интересных дел пришло на Бейкер стрит именно через Лестрейда, и в чём-то старший инспектор всерьёз заслуживал уважения: его крысиная мордочка то и дело возникала в лондонских ночлежных домах, притонах и других трущобах в самый неподходящий для преступного отребья момент.  В делах службы он обладал бульдожьей хваткой, абсолютным бесстрашием и упорством тарана. Благодаря этим качествам, Лестрейду удавалось доводить до конца втрое больше расследований, чем было бы ему по силам, прикладывай он к делу только интеллектуальные способности. В этом нетерпеливый раздражительный Холмс, пожалуй, даже завидовал ему. «Лестрейд работает не головой, - говаривал он неоднократно. – Зато у него крепкие ноги и зубы. А в сыскном деле это – не последнее».
Когда я, приведя себя в порядок, спустился в гостиную, Лестрейд как раз и демонстрировал крепость своих ног и зубов, а именно, расхаживал по комнате и жевал сигару. Весь его вид выражал нетерпение.
- Выпейте чаю, инспектор, - радушно предложил Холмс, чьи кулинарные способности как раз чаем и ограничивались – из-за раннего часа рассчитывать в этом на помощь квартирной хозяйки или экономки не приходилось.
- Благодарю вас, мистер Холмс, - откликнулся полицейский, с трудом сдерживая нечто, так и рвущееся из него наружу.
-Судя по вашему виду, – наливая себе чай, заметил я, - произошло что-то из ряду вон?
-Произошло! Видит бог, произошло! – вскричал Лестрейд так, словно прыщ, разъедающий его душу, наконец, прорвался. – Убийство в закрытой комнате, мистер Холмс. Великолепное классическое убийство в комнате, закупоренной, как бутылка шампанского. Из тех, которых, как вы изволили как-то утверждать, не бывает.
Тут я должен объяснить, что спор о закрытой комнате вёлся между Лестрейдом и Холмсом с незапамятных времён. Лестрейд, почитывающий Габорио, Коллинза и По, буквально преклонялся перед убийством в закрытой комнате, считая его неразрешимым шедевром преступного замысла – чем-то вроде «перпетуум мобиле» в криминалистике. Шерлок Холмс, в свою очередь, заявлял, что в убийстве в закрытой комнате нет ничего особенного: каждому преступнику, имеющему голову на плечах, под силу создать видимость закрытой комнаты, а не лишённому напрочь воображения сыщику – разрушить таковую. Сейчас, похоже, обоим представился случай доказать свою точку зрения на практике, и я увидел, как остро и сухо заблестели глаза Холмса.
- Рассказывайте, - нетерпеливо потребовал он.
- Речь пойдет о некоем Германе Розенкрейце, - начал Лестрейд, - кровельщике Розенкрейце, который сколотил на дырявых крышах целое состояние. Он живет в Паквине. Вернее, жил там до вчерашнего дня, - поправился Лестрейд. – Ну и скупец был этот покойник, доложу я вам! Слуги говорят, что кроме кровельных работ он ссужал деньги в рост, и я этому не удивляюсь. Говорит за себя хотя бы такой факт: с ним в доме жил родной племянник, так этот выжига брал с него за постой, да еще подороже, чем в Сити.
- А что это за племянник? - спросил Холмс, на миг приоткрывая глаза – слушал он, разумеется, с закрытыми.
- Некий Генри Бугенвиль. Он студент и большой повеса. По-моему, они с дядюшкой крепко недолюбливали друг друга, но для того, чтобы отправить человека в тюрьму, этого недостаточно - нужно еще объяснить, как он, черт возьми, это сделал, а вот тут-то, мистер Холмс, мы и сталкиваемся с проблемой пресловутой закрытой комнаты.
- Ну-ну, довольно предисловий, - махнул на него рукой Холмс. – Как было дело?
Лестрейд вытащил из кармана потрепанную записную книжку в коленкоровом переплете, раскрыл ее у себя на коленях, и, по-птичьи склонив голову, заглянул туда одним глазом, после чего снова захлопнул.
- Вчера вечером, - сказал он, - мистер Розенкрейц вернулся из конторы, как обычно, около восьми часов. Его племянник в этот час был дома, но почти сразу ушел. Они, можно сказать, разминулись в дверях. Кроме них двоих в доме проживает старик дворецкий, он туг на ухо и, по-моему, немного не в своем уме, и его жена, исполняющая обязанности кухарки и экономки. Есть еще приходящая горничная, но в такой поздний час ее уже никогда не бывает.
Розенкрейц прошел в свой кабинет, чтобы, как обычно, почитать перед сном, сам затопил камин и запер дверь изнутри.
- Стоп, - прервал рассказ Холмс. – Он что, всегда сам топил камин?
- Да, одна из его прихотей. Старик очень любил тепло. Я забыл сказать, что лет десять назад после падения с крыши он остался горбат, и с тех пор у него от малейшего сквозняка «разламывается спина». В доме вообще очень тепло – от камина идут многоколенчатые отопительные трубы через все комнаты, даже в спальни.
- Все ясно, продолжайте, пожалуйста, - кивнул мой приятель.
- Так вот, старик прошел и заперся – экономка отчетливо слышала, как в замке повернулся ключ. Это довольно старый замок, заметьте себе, Холмс: он не защелкивается сам, если вы просто хлопнете дверью. Скоро слуги тоже отправились спать и, по их словам, ночью все было тихо.
Утром в половине пятого экономка встала и понесла хозяину завтрак – у него, видите ли, старческая бессонница, и он завтракает очень рано – но, к своему изумлению обнаружила, что старик не только не в спальне, но, похоже, что и вообще не ложился. Поставив поднос на столик в прихожей, экономка решила поискать его по дому. Она сразу же увидела, что дверь в кабинет по-прежнему заперта, а из щели пробивается свет. Ключ был вставлен в замочную скважину изнутри, но при этом повернут, и она смогла заглянуть в оставшуюся щель. Старик, опрокинув стул, лежал на полу в неестественной позе.
Перепуганная экономка побежала за своим мужем и привела его к двери кабинета, где к ним вскоре присоединился только что вернувшийся с ночного кутежа Бугенвиль. Объединенными усилиями они взломали дверь и увидели, что Розенкрейц лежит на полу в луже крови – так, как будто он сидел за столом и повалился. Дворецкий с экономкой остались сторожить тело, а Бугенвиль побежал за полицией.
Мы осмотрели тело, мистер Холмс. Полицейский врач считает, что смерть произошла не позже полуночи. Там сейчас остался сержант, а я поспешил к вам, чтобы дать вам возможность делом подтвердить ваше заверение, что закрытых комнат не бывает.
Холмс посмотрел на часы.
- Быстро же вы обернулись, - усмехнулся он. – Вижу, как вам не терпится утереть мне нос. Ну что ж, я отвечаю за свои слова, готов поехать с вами и объяснить, каким образом был убит этот ваш Розенкрейц, если он, конечно, не скончался мирно от разрыва аневризмы аорты.
- Нет, - зловеще улыбнулся Лестрейд, - он не скончался мирно от разрыва аневризмы аорты. Ему проломили череп тупым тяжелым предметом, да так проломили, что весь его халат забрызган мозгом, а персидский ковер на полу сплошь залит кровью на целый квадратный ярд.
По лицу Холмса я увидел, что он ждал чего-то другого: он поджал губы и низко опустил голову, пряча в тень ресниц глаза.
- Вы поедете? - торжествующе спросил Лестрейд.
Мой друг молча кивнул.
– И, заметьте, удар был нанесен между лобной и теменной костью. Спереди, Холмс!
- Почему он так выделил это обстоятельство? – шепотом спросил я Холмса, когда мы уже в передней надевали калоши. – И чему он, скажите, пожалуйста, так радуется?
- Такой удар, действительно, можно нанести только сверху и спереди, - с досадой в голосе отозвался Холмс. – Значит, он видел нападавшего, а никакого шума, понимаете? И потом, он же сидел за столом... Эх! - совсем уже расстроенно махнул он рукой, - Что бы мне было в свое время не хвастать!
Полицейский кэб, привезший Лестрейда, ожидал нас на углу улицы. Констебль на козлах крепко спал, и когда Лестрейд свирепо растолкал его, так всполошился, что с места пустил лошадь в галоп. Нас швырнуло на спинки сидений, и я отчетливо услышал, как от толчка лязгнули друг о друга зубы Лестрейда. Наверное, Холмс тоже слышал этот звук, потому что, не смотря на озабоченность, он скупо улыбнулся.
Пока мы добрались до Паквина, уже совершенно рассвело. Багрово-дымное солнце висело низко над горизонтом – большое, как детский мяч. Но с каждой минутой оно все больше наливалось светом: сначала желтым, становясь похожим на яичный желток, а потом ослепительно белым, и вот уже на него невозможно смотреть.
Полицейский кэб остановился у подъезда двухэтажного каменного дома, когда-то побеленного, но под влиянием времени и непогоды, потерявшего «былое величие» и теперь порядком обшарпанного. Медная табличка над входом позеленела, так что надпись можно было разобрать с трудом. «Герман Розенкрейц, - прочитал я – отделочные и кровельные работы. Шифер по сниженным ценам. Розенкрейц, Бугенвиль и К».
Лестрейд, еще на ходу выскочивший и кэб, взбежал на крыльцо, и повелительно забарабанил в дверь. В глубине дома послышались шаркающие шаги, медленно дверь приоткрылась, и в щели показалось бледное старческое лицо - как видно, дворецкого.
- Эти джентльмены со мной, - небрежно бросил Лестрейд, указывая на нас с Холмсом через плечо, хотя никто его, собственно, о нас и не спрашивал.
Старик посторонился, и мы прошли мимо него в узкий темный коридор, пропахший старушечьим бельем, старой мебелью и лакрицей. Скрипучая лестница вела наверх, ее ступени были застланы вылинявшим, потерявшим цвет ковром.
Холмс не торопился подниматься вслед за инспектором. После дневного света в коридоре казалось темно, и он стоял, давая глазам привыкнуть, небрежно засунув руки в карманы плаща. Сторонний наблюдатель решил бы, что перед ним скучающий зевака, не обремененный никакими заботами – я же видел, что мой друг сильно нервничает. Он напоминал мне сейчас спортсмена, готовящегося к прыжку на высоту, которую взять вроде бы и в силах, но уже очень близко к пределам возможного.
- Черный ход есть? – вдруг негромко спросил он.
- Что? – крикнул Лестрейд, успевший уже подняться на один пролёт
Холмс не ответил, но, словно внезапно решившись, единым духом взбежал по лестнице. Я последовал за ним.
Часть второго этажа занимал обширный, но до крайности запущенный холл, из которого вели три двери. Одна была полуоткрыта, из-за неё раздавались голоса.
- Это его кабинет? – спросил я.
- Да, - Лестрейд приготовился шагнуть в дверь.
- Не торопитесь, - взял его под руку Холмс.
Лестрейд удивлённо обернулся. Впрочем, не только удивлённо – опять, как и у нас на Бейкер-стрит, мне почудился в его глазах оттенок злорадства. Похоже, Лестрейд, как и я, неплохо разбирался в настроениях Холмса.
- Есть в доме чёрный ход? – снова спросил Холмс.
- Да, в нижнем этаже из кухни. Он заперт.
- Вчера Розенкрейц вошёл через парадный? Кто ему открыл?
- Дворецкий, наверное.., - Лестрейд пожал плечами. – Какая разница?
- Вы? – Холмс обернулся к дворецкому, от двери следовавшему за нами по пятам.
Старик с готовностью закивал – видно было, что он готов услужить и смертельно боится полиции.
- Ничего необычного в его поведении не было вчера?
Кивательные движения головой перешли в качательные. Пользоваться речевым аппаратом дворецкий явно не желал. «Он не глухой, - подумал я. – Он, пожалуй, немой.»
- Давно вы здесь служите? – спросил Холмс.
Нет, кое-какой голос у него всё-таки оказался – правда, так себе голос: старческий дребезжащий тенорок.
- Давно ли служу? – переспросил он. – В этом доме давно. Ещё при покойном мистере Бугенвиле. – по морщинистому лицу скользнула тень воспоминаний. Он вздохнул.
- Вы имеете в виду, я полагаю, отца мистера Генри Бугенвиля? – уточнил Холмс.
- Да, брата моего несчастного хозяина. У них разные фамилии. Потому что они сводные братья, но они всегда сохраняли родственные отношения, и теперь сын покойного мистера Бугенвиля унаследует всё это – дом и содержание.
- А кроме него наследники есть? – с интересом спросил Холмс.
- Нет, сэр. У мистера Розенкрейца не было своих детей. Он очень беспокоился, что придётся передать дело в ненадёжные руки, но поделать ничего не мог.
- Почему ненадёжные? – спросил, заинтересовавшись, я.
- Потому что молодой господин слишком много внимания уделяет азартным играм. Он постоянно нуждался в деньгах, чтобы выплачивать проигрыши, и господин Розенкрейц отказал ему в содержании.
- Не только отказал в содержании, - добавил Лестрейд. – Но ещё и брал с него деньги за постой, насколько мне известно.
- Да-да, последнее время отношения между ними совсем испортились на этой почве, - признался старый слуга.
- Молодой Бугенвиль – первый, кого бы я заподозрил в убийстве, - сказал нам Лестрейд, когда мы оставили дворецкого и прошли в кабинет, то есть, собственно, к месту убийства. – Но у него неоспоримое алиби. Уходя из дому, он разминулся с дядей в дверях, и это видели и дворецкий, и экономка, с тех пор выпивал в шумной компании – трактирщик их запомнил – а вернулся, когда всё уже было давно кончено.
Кабинет старого скряги не был похож на кабинет. Это оказалась роскошная комната, но, как и всё в доме, с несколько потрёпанной роскошью. Высокие окна прикрывали наполовину опущенные портьеры из дорогого, но уже изрядно побитого молью плюша тёмно-оранжевого цвета, обивка мебели вытерлась до редкой мережки, полировка потускнела, стены кое-где потемнели от сырости. Несомненно, здесь должны были водиться клопы – древние, как трилобиты, плоскотелые от голода.
В кабинете горел газ – полицейские, как видно, запретили что-либо трогать до личного разрешения Лестрейда. За соблюдением запрета наблюдал сержант – это его голос мы слышали из холла. Он величественно восседал посреди комнаты на стуле, скрестив руки на груди. Его собеседником был молодой еврей в атласном халате с попугаями – по всей видимости, мистер Генри Бугенвиль. Лицо его отливало нездоровой бледностью – следствие бурной ночи, а может быть, и естественного проявления чувств, ибо труп находился тут же. Он лежал на ковре у окна – ноги задраны и опираются на край сиденья опрокинутого стула, лицо обращено кверху, и выражение этого лица самое умиротворённое. Похоже было, что смерть настигла его , пока он ничего не подозревая, сидел на стуле и читал книгу. Книга – «Жизнеописания» Плутарха – валялась тут же, на ковре, сплошь залитом кровью. Я почувствовал тошноту и отвернулся.
Холмс длинно свистнул, остановившись в дверях. Возможно, это было неуважение к мёртвому телу, но зато хорошо отражало впечатление от увиденной нами картины. Череп несчастного был буквально раскроен. Кровавая каша из кусочков кости, мозга и седых волос выглядела ужасно. Что там квадратный ярд – кровью был залит весь ковёр. В комнате пахло, как на бойне. И у полицейского, и у Бугенвиля  края подошв были в крови.
- И тем не менее, это только один – единственный удар, - сказал Лестрейд, указывая на труп.
Холмс вытащил из кармана платок и долго молча вытирал губы, глядя на труп. « Его тоже тошнит», - подумал я.
- Как видите, удар нанесён сверху и спереди, - по-хозяйски ораторствовал Лестрейд. – Мы здесь ничего не трогали, его в таком виде и нашли. Вот племянник покойного, мистер Бугенвиль. Я полагал, вы захотите о чём-нибудь спросить его и просил задержать его покуда здесь.
- Может быть, позже, - сдавленным голосом пообещал Холмс.
Лестрейд улыбнулся. Я понял, что цвет лица моего друга его порадовал.
- В таком случае, - страдающе сказал Бугенвиль. – Я, может быть, подожду где-нибудь в другой комнате?
Лестрейд вопросительно посмотрел на Холмса, тот два раза вяло махнул рукой – дескать, пусть идёт, и Бугенвиль убрался.
- Сержанта тоже, - буркнул Холмс.
- Идите, сержант, - разрешил инспектор.
Не отнимая от губ платка, Холмс шагнул прямо в лужу крови, резким движением выдернул из-под покойного стул, поставил его на ножки и сел верхом, подперев кулаком подбородок. Теперь он походил на полководца, в великом недоумении созерцающего свою разбитую армию. Я не узнавал своего деятельного друга.
- Окна? – наконец, лаконично спросил он.
- Заперты. Как видите, стол стоит прямо перед окном, другое – справа от вас – вообще наглухо заколочено.
Не вставая со стула, Холмс дотянулся и подёргал шпингалет.
- За-ко-ло-че-но, - по слогам повторил он. – Чердак?
- Нету здесь чердака, - злорадно отозвался Лестрейд.
- Дверь, говорите, была заперта изнутри?
- Ключ торчал в замочной скважине с внутренней стороны.
- И вы говорите, замок невозможно захлопнуть?
-Нет.
- Этого не может быть!
Лестрейд захохотал.
- Ещё дымоход, - вспомнил я.
Холмс ничего не сказал, но вопросительно посмотрел на Лестрейда.
- Узок, доктор, узок – кошка не пролезет.
Я беспомощно посмотрел на Холмса. С преувеличенным вниманием он складывал и разглаживал на коленях платок. Но я не хотел сдаваться:
- Он упал в обморок и разбил голову о какой-нибудь предмет.
- Разбил голову! О предмет! Около его головы прямо полным-полно предметов, о которые можно разбить голову – бей, не хочу, - от души веселился старший инспектор.
- Тогда на него что-нибудь упало сверху.
Холмс посмотрел на меня с усталой улыбкой.
- Что?!! – прямо-таки завизжал от восторга Лестрейд.
- А что вы так жизнерадостны, инспектор? – несколько охладил его пыл мой приятель. – Даже если я проиграю вам наш спор и буду посрамлён, от доклада вашему начальству вас никто не избавит.
Лестрейд запечалился – как видно, до сей поры, это соображение просто не приходило ему в голову.
- Мы с вами делаем одно дело, мистер Холмс, - сразу же переменил он тон. – Правосудие важнее личных амбиций, и, конечно, я предпочёл бы проиграть вам спор, нежели выиграть его ценой нераскрытого убийства.
- Ладно-ладно, - отмахнулся Холмс. – Кто вам возразит: правосудие – превыше всего. Я немного растерялся, застав тут главного подозреваемого, и, боюсь, несколько нарушил методичность осмотра. Позвольте теперь исправить это упущение. Вы с Уотсоном продолжайте пока оставаться там, где стоите, не то вы мне помешаете.
Лестрейд открыл, было, рот, чтобы что-то возразить, но, как видно, вспомнив о предстоящем рапорте начальству, снова его закрыл.
Вытащив из кармана лупу, Холмс вернулся к двери и начал осмотр оттуда. Вид распростертого на ковре трупа его уже явно не смущал.
- Дверной замок заперт и выломан, - комментировал он свои наблюдения. – По всей видимости. При помощи кочерги – тут у замочной скважины следы сажи.
- Совершенно верно, - подтвердил полицейский инспектор, - его выломали кочергой.
- Бугенвиль, разумеется?
- Нет, дворецкий, но Бугенвиль стоял рядом с ним, и экономка тоже.
- Скажите, мистер Бугенвиль, - крикнул Холмс в приоткрытую дверь, - вы заходили в комнату прежде, чем побежали за полицией?
- Конечно, - голос Бугенвиля откликнулся откуда-то из глубины дома. – мы ведь не знали, что дядя мертв. Я подходил, наклонялся над ним, щупал пульс и все такое... Вы что, нашли мои следы?
- Какой там, - досадливо отозвался Холмс и снова повернулся к Лестрейду. – Вы сказали, ключ был в двери, инспектор. Где он сейчас?
- Ключ выпал, когда ломали дверь, но его видели тоже все трое – дворецкий, экономка и Бугенвиль.
- Если ключ в двери, снаружи его не повернуть и другим ключом тоже не воспользоваться. Допустим, преступник мог войти в кабинет до прихода Розенкрейца и спрятаться за портьерой, но выйти из него он никак не мог. Правда, дом достаточно старый...
Я содрогнулся: если уж Холмс вспомнил о тайных лазах и подземных ходах, то значит, его дело совсем плохо.
- Ладно, оставим пока это, - сдался он, взглянув на мою вытянувшуюся физиономию. – Давайте подумаем, как нанесен удар. – Холмс с брезгливо побледневшим лицом повернул окровавленную голову покойника так, что след удара стал хорошо виден. – Что вы об этом думаете. Уотсон?
- Инспектор прав, - сказал я. – Рана действительно нанесена твердым тупым предметом, имеющим угол – чем-то вроде утюга – с большой силой. Череп проломлен. Смерть наступила от повреждения мозга почти мгновенно.
- Судя по положению трупа, – продолжал свои изыскания Холмс. – в момент нанесения удара Розенкрейц сидел за столом, он ни о чем не подозревал и удара не ждал. Стол расположен напротив окна, и от него до подоконника не больше десяти – двенадцати дюймов, и все-таки удар нанесен сверху и спереди, - он замолчал  и надолго задумался, кусая нижнюю губу.
- Да что, он на столе сидел, что ли? – не выдержал я. – Тут и замахнуться толком негде, а удар сокрушительный.
Холмс еще раз тщательно проверил шпингалет и покачал головой:
- Окно совершенно исключается. Стена здесь отвесная. Надо быть мухой, чтобы на ней удержаться. Крыша далеко. Да и, в любом случае, этот шпингалет снаружи не закрыть.
Он замолчал и принялся насвистывать веселенький мотивчик, что тоже, наравне с подземными ходами, было у него плохим прогностическим признаком.
- Может. Он сначала сидел как-нибудь иначе, а повернулся уже во время нанесения удара? – Лестрейд уже оставил свой злорадный тон. Теперь в его голосе чувствовалось искреннее желание помочь.
Холмс покачал головой:
- Он бы упал вбок, а не точно назад.
Перейдя к другому окну, он снова ощупал шпингалет, прищелкивая языком и вздыхая. От его запачканных пальцев на шпингалете остались следы крови. Поморщившись, он вытащил платок и вытер руки. Вдруг, что-то внезапно вспомнив, вскинул голову:
- Почему не высохла кровь?
Фраза прозвучала капризно, и мы с Лестрейдом невольно переглянулись: уж не начало ли упорное раздумье сказываться на рассудке великого сыщика.
- В доме очень тепло, – терпеливо, видя наше непонимание, пояснил Холмс. – Если верить заключению полицейского врача, смерть произошла не меньше семи часов тому назад. За это время кровь должна была свернуться, хотя бы частично, и высохнуть, хотя бы у границы запачканного участка ковра. Вы оба стоите далеко от трупа и ближе не подходили, а посмотрите, у вас обоих кровь на подошвах.
- Я слышал, - робко припомнил я, - что некоторые яды могут задерживать процесс свертывания. Что, если незадолго до смерти он принял такой яд..., - и, видя, что Холмс готов разнести мою версию в пух и прах, поспешно добавил, - или лекарство?
- Надо спросить у дворецкого, какие лекарства он принимал, - без особого энтузиазма согласился Холмс, в который уже раз трогая шпингалет – он прямо-таки зациклился на этом шпингалете.
Лестрейд отправился спрашивать о лекарствах, мы остались в кабинете одни.
- У вас что-то пока ничего не получается, - сочувственно заметил я.
Вопреки ожиданию, Холмс не рассердился.
- Все в этом деле шиворот-навыворот, - печально признался он. – Взять, хотя бы, следы...
- Какие следы? – насторожился я. – Я не вижу никаких следов.
- Вот и я не вижу. Но ведь не мог преступник совсем не оставить следов в комнате, буквально залитой кровью! Или он не только проходит сквозь стены, но и умеет летать по воздуху?
Мы оба разом, не сговариваясь, посмотрели вверх, словно ожидая увидеть там висящего под потолком преступника. До потолка было ярдов десять. Я увидел причудливые изгибы отходящей от камина трубы, в некоторых местах – с неряшливо докрученной проволокой; один такой проволочный конец покачивался прямо над нами, другой торчал вопросительным знаком возле камина. И здесь давали себя знать разор и запустение, вообще присущие дому Розенкрейца.
- Нет его, уже улетел, - невесело пошутил Холмс, и мы оба натянуто рассмеялись.
Вернулся инспектор Лестрейд. С самым разочарованным видом он сообщил, что покойный, правда, принимал целую кучу всяких снадобий, но ни одно из них не позже позавчерашнего вечера. Дворецкому это известно как никому, потому что все лекарства хранятся в аптечке в его комнате, и он сам дает их хозяину, когда тот попросит.
- А у нас тут странные дела, инспектор, - поделился Холмс. – Преступник наш ходит, не оставляя следов. Я осматривал ковер, и ровно ничего не нашел – вот, только что жаловался Уотсону.
- Признайтесь, Холмс, что ваша теория трещит по всем швам, - потребовал инспектор. – Признайтесь – мне будет легче на сердце, когда я стану докладывать начальству о провале расследования.
- Ну нет, я подожду сдаваться, - заупрямился сыщик, - иногда разгадка приходит в голову неожиданно – я подожду и подумаю.
- Думайте, думайте, - милостиво согласился Лестрейд, - проиграете вы или выиграете, я в любом случае в накладе не буду; если не найду преступника, так хоть над вами поглумлюсь вволю.
Похоже, эта перспектива пугала Холмса больше всего. На карту было сейчас поставлено его самолюбие, его профессиональная честь, и, насколько я знал Холмса, для него трудно было придумать ставку выше. Я побоялся даже, что он снова начнет щупать оконный шпингалет, но, к счастью, этого не произошло.
- Я хотел бы теперь поговорить с Бугенвилем, - заявил он, - и лучше не здесь. Вообще, Лестрейд оставьте здесь все как есть, кроме трупа, конечно. Можете вы своей властью запереть дверь?
Мне пришло в голову, что запертая дверь вряд ли поможет, коль скоро мы имеем дело с преступником, летающим по воздуху и проходящим сквозь стены, но я, понятное дело, промолчал – раздражать зашедшего в тупик Холмса было небезопасно. Лестрейд повернул ключ в замке, завязал веревочкой и запечатал сургучной печатью.
Разговор с Бугенвилем ничего особенно интересного не дал. Накануне убийства у них с дядей состоялось короткое, но бурное объяснение – по поводу денег, разумеется, но по свидетельству экономки и дворецкого, в роковой вечер они разминулись в дверях, после чего старый Розенкрейц заперся в своем кабинете, а найден был уже в виде трупа. Сам Бугенвиль ссоры не отрицал, но предъявить ему какие-либо обвинения не было совершенно никакой возможности.
Прощаясь с Лестрейдом, однако, Холмс заверил его в том, что не позднее завтрашнего вечера укажет и способ преступления, и преступника, после чего мы покинули жилище Розенкрейца, и спина Холмса, представленная мне на обозрение, ровным счетом ничего не выражала. Всю дорогу до Бейкер-стрит беспокойство точило меня.
- Завтра вы пообещали указать им способ преступления, - не выдержал я наконец. – Интересно, как вы собираетесь выкручиваться? Я-то вас хорошо знаю: ставлю десять против одного, что вы и понятия не имеете, как этот Бугенвиль убил своего дядю.
Холмс рассмеялся:
- Ужасно приятно иметь с вами дело, Уотсон. Вы, как религиозный фанатик, все принимаете на веру. Не то, чтоб такой образ мыслей заслуживал всяческое уважение, но – слаб человек – мне это льстит.
- Что вы имеете в виду? – не понял я.
- Да вот, вы говорите, что согласны на пари против моих умственных способностей, а между тем в виновность Бугевиля вы поверили, стоило мне заикнуться о ней. Слепая вера, не достойная разума, но мне приятно. И все-таки вы правы: я не знаю, как убит Герман Розенкрейц. Более того, я не знаю, как буду завтра выкручиваться. Зайдем, пожалуй, в табачную лавку, Уотсон, - пока у меня есть табак, рано выкидывать белые флаги.
Мы вернулись на Бейкер-стрит, и меня тотчас же вызвали к пациенту. Случай оказался сложным, я провел у него пол дня, потом мне понадобилось посидеть в библиотеке, потом нашлись еще какие-то дела – словом, опять на Бейкер-стрит я попал уже после десяти вечера.
В гостиной стоял плотный туман вонючего табачного дыма, однако Холмс не сидел, как обычно, в кресле с дымящейся трубкой в зубах, а быстро ходил туда-сюда по комнате, обхватив себя руками за плечи. Трубка у него во рту точно была, только он не курил ее, а жевал и, может быть, даже глотал – во всяком случае, кадык у него на шее так и дергался вверх-вниз. За время нашего знакомства я видел Холмса и в затруднении, и на пути к решению очередной загадки, но таким я не видел его еще ни разу. Я хотел заговорить, но он сделал свирепое лицо и яростно замахал на меня рукой, поэтому, оставив свое намерение, я молча опустился в кресло у камина, налил себе кофе и, поставив чашку на колено, стал глазами следить за его порывистыми движениями. Прошло еще примерно с час времени, пока он, наконец, утомился и, прекратив свои блуждания, с размаху бросился в кресло напротив моего так, что пружины жалобно взвыли.
- Легче, - предупредил я, - не ломайте мебели.
- Ничего не получается, Уотсон, - он в сердцах отшвырнул трубку на стол, чуть не вызвав при этом пожара. - Судя по следам, Розенкрейц во время убийства находился в кабинете один.
- Холмс, этого никак не может быть. Смерть наступила от удара по голове, кто-то должен был его нанести.
- Хорошо. Вы были со мной и видели все своими глазами. Где здесь зарыта собака?
- Давайте все-таки допустим, что убийца был в сговоре со слугами, - предложил я.
- Ну давайте допустим, - неохотно согласился сыщик.
- А раз так, - вдохновленный его разрешением, продолжил я, - дверь в кабинет утром могла бы быть и открыта. Ее заперли уже после того, как выломали замок, чтобы запутать полицию.
- Не пойдет, - покачал головой Холмс. – На открытой двери так замок не сломаешь, она была заперта, Уотсон, и заперта изнутри.
- Хорошо, - не сдавался я, - поправка принимается. Тогда я допускаю, что кто-то нарочно заперся изнутри перед взломом, чтобы как раз и создать эффект запертой комнаты.
Холмс посмотрел на меня с чувством, близким к восхищению:
- Дорогой друг, а я и не подозревал у вас такой богатой фантазии. Только ваша блестящая версия ровно ничего не объясняет. Суть проблемы ведь не втом, чтобы создать иллюзию запертой комнаты – это, в конце концов, не бог весть какая сложная задача. Я даже не стану спрашивать вас, как убийца нанес удар, сидя на столе – черт с ним, пусть он привык драться, сидя на столах. Я не спрошу ни как он подкрался к Розенкрейцу, так, что старик его не заметил, ни чем он нанес удар – все это второстепенные вещи, с которыми справится даже Скотланд-ярд. Но вы мне ответьте: как? Как он сумел уйти по залитому кровью ковру, совсем не оставив следов?
- Ну а сами вы знаете ответ? – не выдержал я.
- Э нет, - он погрозил мне пальцем, - это нечестная игра, Уотсон: возвращать мне назад мой же вопрос.
Я пожал плечами и принялся за остывший кофе. Ясно было, что Холмс в тупике, только он очень сильно переоценивал меня, если мог предполагать, что я готов его из этого тупика вывести.
В это время внизу кто-то нетерпеливо задергал звонок. Миссис Хадсон, кряхтя, спустилась по лестнице, и через минуту в гостиную вошел старший инспектор Скотланд-ярда Лестрейд.
- Завтра! Я же сказал вам: завтра! – закричал на него Холмс, не давая бедняге и рта раскрыть.
- Проходите к огню, Лестрейд, - сказал я, - Промозглая погода для конца апреля. Хотите кофе?
Холмс – само гостеприимство – фыркнул и потянулся за трубкой. Стороннего человека такой прием мог бы обескуражить, но Лестрейд не впервые приходил на Бейкер-стрит. Он спокойно уселся в кресло, принял из моих рук чашку кофе, закурил и небрежно осведомился:
- Ну-с, сэр, как у вас с идеями по поводу убийства процентщика? Уже нашли ключ от закрытой комнаты?
- Насчет идей – это не ко мне, - раздраженно ответил Холмс. – У нас вот доктор генератор идей.
Это была месть за «проходите» и за кофе. Я не обиделся: Холмс сам вырыл себе яму, мне было его по-человечески жалко.
- Я только предположил, - сказал я, - что дворецкий и его жена в сговоре с Бугенвилем, а иллюзия закрытой комнаты нарочно сфабрикована для отвода глаз.
Холмс снова фыркнул, но ничего не сказал. Лестрейду, однако, этого было мало. Он повернулся к Холмсу всем корпусом:
- А вы сами что думаете об этой версии, мистер Холмс?
- Мы не имеем права отвергать версию доктора, - уклончиво отозвался мой друг, - хотя бы потому, что нам нечего ей противопоставить.
- А-а! – возрадовался Лестрейд. – Значит, таково ваше мнение? Ну а я сейчас от вашей версии не оставлю камня на камне.
- Неудивительно, - буркнул Холмс, - без цемента ни одна постройка не держится. Цемента у меня нет, Лестрейд. У меня ничего нет, кроме лужи крови на полу и трубы дымового отопления.
- Я не понимаю, - вмешался я, - при чем здесь дымовое отпление?
- Самое главное, - злорадно проговорил Лестрейд, - что вы и подозреваемого не имеете. Я только что из клуба, где Генри Бугенвиль провел ночь – у него действительно стопроцентное алиби. Его видело не меньше десяти человек, и он никуда не отлучался больше, чем на минуту.
Похоже, умственные усилия действительно стали сказываться на самочувствии Холмса.
- В этом я как раз не вижу противоречия, - заявил он. – Я б куда больше удивился, если бы мистер Бугенвиль не имел алиби на время убийства.
- Но ведь алиби доказывает, что убийство совершено кем-то другим.
- Напротив, - спокойно возразил Холмс, - оно скорее доказывает обратное, в то время, как его отсутствие еще ничего не доказывает.
Лестрейд покачал головой. Он смотрел на своего коллегу-дилетанта сочувственно, как на больного.
Холмс рассвирепел:
- Вы допили свой кофе? – с трудом сдерживаясь, спросил он. – Ну, так идите себе. Идите, идите, не мешайте мне думать.
Пожав плечами, полицейский инспектор удалился.
- Зря вы ввязались в эту историю, - сочувственно заметил я.
- Спокойной ночи, Уотсон, - не оборачиваясь, бросил он через плечо.
Мне ничего не оставалось, как уйти к себе.
Не думаю, что он спал хоть полчаса. Во всяком случае, когда я утром вышел из своей комнаты, он сидел за столом перед пепельницей, настолько полной пепла, словно она претерпела ночью извержение вулкана, и глаза у него были красные, а волосы взлохмаченные.
- Я что-то не так делаю, Уотсон, - проговорил он, оборачиваясь на мои шаги.- Мне нужен свежий взгляд. Я совершенно уверен, что удар нанесён твёрдым предметом сверху, почти вертикально, но понять не могу, как это могло быть. Совершенно определённо, что Розенкрейц при этом в комнате был один, и дверь была заперта.
- Холмс, это невозможно.
- Где я ошибаюсь?
- Не знаю, Холмс, - я покачал головой. – Но мне страшно подумать, что будет, когда вы вскоре вынуждены будете сказать Лестрейду, что признаёте себя побеждённым.
- Этого нельзя допустить, - резко сказал Холмс.- Ни в коем случае. Главное, Уотсон, что эта труба дымового отопления, словно нарочно, расположена таким образом, что просто дразнит воображение. Если бы устроить ловушку, подвесив на проволоке некий снаряд... Но как спустить курок, находясь вне дома. Уотсон?
- Ваш некий снаряд всё равно не мог испариться бесследно, дружище, - сочувственно вздохнул я. – Боюсь, Холмс, вы всё-таки проиграли, потому что вот этот звонок, несомненно, означает приход Лестрейда, и ваше время истекло...
Догадка моя оказалась совершенно правильной. Инспектор Лестрейд нетерпеливо переминался с ноги на ногу у наших дверей.
- Надеюсь, доктор, - начал он тоном, скорее, заискивающим, чем самодовольным, - вы и мистер Холмс простите мне мою навязчивость. Этот Бугенвиль – сущий дьявол, строчит жалобы везде, куда ему только приходит в голову пожаловаться. Моё начальство требует отчёта о ходе дела. Что, дома мистер Холмс? Могу я поговорить с ним?
- Он дома, Лестрейд, - ответил я, пропуская полицейского инспектора мимо себя в гостиную. – Дома, но не знаю, будет ли вам рад. По-моему, у него что-то не заладилось с этим делом, и, по-моему, вы выиграли ваше пари, хотя не знаю, будете ли сами этому рады.
- Ох. Доктор, едва ли, - вздохнул он. – Меня повлекут в геенну огненную, и что тогда мне будет мой выигрыш!
Шерлок Холмс в страшном возбуждении мерил шагами гостиную. Это удивило меня – я не предполагал, что могло так переменить его настроение за какие-то несколько секунд. Глаза его блестели лихорадочным блеском, а от виденной мной поутру апатии следа не осталось. На наши шаги он резко обернулся:
- И вправду там Лестрейд, Уотсон? Ах, да, теперь сам вижу, что это вы, инспектор. Что ж, вы вовремя.
- Вы пришли к каким-то новым выводам? – не сдержал любопытства я.
- Весна – чудесное время обновления, - сказал Холмс, и в его серых глазах запрыгали чёртики. – Мы столь многим обязаны ей, Лестрейд. И нашими прозрениями тоже. Ей и моему другу Уотсону, - тут он ласково и неожиданно для меня приобнял меня за плечи. – А сейчас одевайтесь, дорогой доктор – мы должны ещё раз побывать в доме покойного Розенкрейца.
Весь вид его говорил о том, что он нашёл развязку, но я и понятия не имел, в каком направлении она находится. Тем не менее, я поспешил одеться, и мы все трое отправились в дом ростовщика.
Я не привык задавать Холмсу преждевременные вопросы – потому хотя бы, что он на них всё равно не отвечал. Но Лестрейд атаковал его и так, и эдак, надеясь вытянуть хоть что-нибудь. Холмс то увиливал, то отмалчивался, а то начинал насвистывать «Правь, Британия, морями». Это было неплохо – лучше, чем тот весёленький мотивчик, что он насвистывал, осматривая квартиру Розенкрейца, и во много раз лучше, чем любой из вальсов Штрауса.
- Что у вас на уме? – изнывал Лестрейд. – Вы уже знаете отгадку?
- Нет-нет, - Холмс качал головой, как китайский болванчик. – Всё это слишком фантастично, слишком хитро, чтобы быть правдой. И всё же... Ну да: и кровь казалась свежей – всё одно к одному. А знаете, Лестрейд, вам, пожалуй, не придётся отвечать на жалобы этого Бугенвиля. Я докажу его вину.
- Но у Бугенвиля же алиби на весь вечер!
- Тем более. Алиби ему не поможет. Закрытая комната тем и хороша, Лестрейд, что подразумевает убийство в отсутствии убийцы.
Сделав это парадоксальное заявление, Холмс замолчал – на этот раз мёртво – и даже глаза закрыл.
В доме Розенкрейца, казалось, остановилось время. Бенгтоны чинно сидели в холле, тело из кабинета, разумеется, убрали, но всё остальное оставалось на своих местах, включая даже пятна крови на ковре.
Шерлок Холмс попросил нас остаться у дверей – сам же прошёл в кабинет и, опустившись на колени, принялся при помощи лупы изучать  границу кровавого пятна на ковре. Когда он поднялся на ноги, его глаза сухо блестели, а на щеках играл румянец.
- Уотсон, - обратился он ко мне. – Скажите, что вы предпочитаете получить в подарок от меня – часы или портсигар? Или, может быть, что-то ещё?
- Вы шутите, Холмс!
- Напротив, серьёзен, как никогда. И обещаю, что незамедлительно получите, что бы вы ни назвали, причём лучшего качества.
 - Но почему?
- Потому что вы владеете совершенно особым даром, в силу которого я так люблю привлекать вас к расследованию и рассуждать в вашем присутствии. Я сам называю эту вашу особенность светопроводностью. Вы – стимулятор умственной деятельности, дружище. И абстиненции от вас не бывает.
- Всё это прекрасно, - вмешался Дестрейд. – Но может быть вы всё-таки соблаговолите объяснить нам, что за свет провёл к вашему уму доктор Уотсон? Как был убит Розенкрейц?
Холмс радостно засмеялся, словно речь шла не об убийстве, а бог знает, о каких приятных вещах:
- Сначала позовите Бенгтона, - сказал он. – Пусть затопит камин – я хочу провести один маленький эксперимент.
Без единого слова возражения инспектор отправился за старым слугой. Тот явился в сопровождении жены, всё такой же подавленный и недоумевающий, как в день убийства. С преувеличенной аккуратностью он принялся складывать и выравнивать брикеты – камин топился  углем, как это было принято почти повсеместно.
- Хорошо, что и вы подошли, миссис Бенгтон, - приветливо обратился к экономке Холмс. – Я как раз хотел найти вас, чтобы задать один вопрос. В вашем доме ведь есть ледник?
- Конечно. У нас, слава богу, приличный дом – в нём есть все службы. Ледник очень хорош – мясо в нём прямо как камень, а лёд хозяину исправно поставлял его собственный оптовый поставщик.
- Скажите, а мистер Бугенвиль перед своим уходом не спускался в ледник?
Старуха удивлённо уставилась на моего друга:
- Так и есть. Но как вы узнали?
- Полагаю, вы при этом не присутствовали?
- Нет, он не велел мне беспокоиться, сказал только, что возьмёт со льда бутылку шампанского. И потом сразу же ушёл.
- Сразу? – Холмс нахмурился, и его тонкие губы сжались, словно от боли. – Разве он не заходил больше к дяде в кабинет?
- Ах, да! – припомнила старуха. – В самом деле! Я и забыла. Он сказал, что ему показалось, будто кошка туда забралась – он пойдёт и выгонит её.
- И что?
- Ничего. Видно, ему показалось. Хозяин в самом деле не терпел, когда кошка заходила к нему – говорил, что от неё воняет. и шерсть на ковре. Он пробыл там минуту-две, но кошки не нашёл.
Холмс улыбнулся. Видно было, что у него отлегло от сердца.
- Что ж, - проговорил он. – Думаю, мы можем внести в это дело определённую ясность, Лестрейд.
- Ну так внесите уж, будьте добры, - манера Холмса скрытничать и не договаривать, похоже, раздражала не только меня.
- Я продолжаю настаивать на том, что убийство спланировал и осуществил из корыстных побуждений господин Бугенвиль, - сказал Холмс. – Осталось прояснить техническую сторону. Поднимите-ка вашу голову. Лестрейд. Что вы видите прямо над местом, где располагался  труп?
- Трубу дымового отопления с подвешенной к ней проволокой, - честно и точно ответил инспектор.
- Зачем эта проволока, по-вашему? Не находите ли вы, что это идеальный подвес?
- Подвес для чего?
- Для орудия преступления.
- Гм... А куда же оно делось потом?
- Мой друг Уотсон нашёл верный ответ на этот вопрос, Лестрейд. Но прежде, чем ответить, я должен проделать некоторый эксперимент. Зажигайте, Бенгтон. А вы, Уотсон, засеките время – будьте так добры.
Я посмотрел на часы, а Холмс пододвинул стул и. взобравшись на него, взялся за свисающую проволоку рукой:
- Нагревается довольно быстро, но не слишком, - удовлетворённо сказал он. – Так вот, если бы не мой друг, которому я очень признателен, я, пожалуй, и не догадался бы объяснить исчезновение тяжёлого предмета, проломившего голову мистеру Розенкрейцу, таким простым и естественным способом.  А между тем, мне следовало бы догадаться – вы, наверное, помните, как меня удивило медленное высыхание пятен крови. Одного этого было бы уже достаточно, чтобы сделать правильный вывод. Тем более сейчас, весной, когда подсказки висят на каждой крыше.
Судя по лицу инспектора, он всё ещё не понимал, о чём говорит Холмс.
- Куда же он делся, ваш предмет?
- Испарился, - Холмс улыбнулся мне. – Всё, рука уже не терпит, - он спрыгнул со стула. – Сколько, Уотсон?
- Одиннадцать минут.
- Отлично. Ну а теперь я вам расскажу, как было дело. Если вы внимательно посмотрите в лупу на край кровяного пятна, Лестрейд, вы увидите характерные разводы, которые любому эксперту скажут о присутствии воды. Бугенвиль заготовил глыбу льда, заранее поместив её в ледник. Перед уходом, проникнув в кабинет под видом поиска кошки, он подвесил её на проволоку у трубы, зная, что дядя должен вот-вот войти – пожилой джентльмен был человеком ригидных привычек. Лёд подвешен довольно высоко, а Розенкрейц горбат – едва ли он будет задирать голову, чтобы посмотреть на трубу. Бугенвиль знает, что дядя привык сам топить камин и запираться в кабинете, особенно когда не в духе. Лёд расположен таким образом, что когда упадёт – через одиннадцать минут - то придётся как раз на голову человека, сидящего за столом. А дядя, затопив камин, как раз успеет сесть за стол, чтобы заняться делами. Так и вышло. Труба нагрелась, проволока, раскалившись, прорезала лёд. И он упал, убив Розенкрейца. Это всё. Полагаю, Лестрейд, я выполнил условия пари?
- М-м..., - замялся Лестрейд. – Вы, кажется, собирались доказать мне, что убийство в закрытой комнате невозможно? А здесь как раз типичная закрытая комната, разве нет? Закрыто наглухо без всякого подвоха.
- Лестрейд! – возмутился я. – Главное, что преступление всё-таки раскрыто.
- Да, подтвердил Холмс. – Оно раскрыто. И, значит, никакой мистики и никакой тайны в вашей закрытой комнате нет, инспектор.
Мы покинули дом Розенкрейца. Лестрейд немедленно поспешил в Скотланд-Ярд с докладом, а мы с Холмсом взяли кеб и поехали  домой на Бейкер-стрит.
Ещё по дороге у Холмса наступила реакция на многочасовую напряжённую умственную деятельность – он клевал носом и чуть не засыпал. Всё же я решил задать ему вопрос:
- Холмс, вы с самого начала подозревали Бугенвиля. Почему?
- По двум причинам. Во всех этих новомодных детективах, которые вы и Лестрейд читаете, а я – нет,  неизменно проводится рассуждение о том, что вызывающее поведение – лучшее доказательство невиновности. Преступники теперь тоже имеют это в виду. На самом деле невинный человек редко ведёт себя вызывающе – англичане весьма законопослушны и, как правило, весьма сочувствуют следствию. Бугенвиль же вёл себя, как исправный читатель серийных выпусков – может быть, даже и ваших, мой дорогой Уотсон,  и явно демонстрировал своё неудовольствие. Потом при своём безукоризненном алиби он явно старался бросить тень на Бенгтона - хотя бы самую лёгкую..., - Холмс зевнул и потёр ладонью лицо. – Ох, Уотсон, я совсем засыпаю. Дайте мне подремать хоть несколько минут.

Остаётся сказать совсем немного. Бугенвиля осудили примерно через месяц, приговорив к пожизненным каторжным работам. Лестрейд и Холмс прекратили, наконец, свои вечные споры по поводу закрытой комнаты, чему я, утомлённый ими, чрезвычайно рад. И ещё... Через неделю после этой истории Холмс, действительно подарил мне серебряный портсигар с гравировкой: «Попадающему в цель, не глядя». Разумеется, я оценил юмор Холмса. Тем более, что вещица оказалась весьма изящной и удобной в употреблении.