Не обратив внимание на разбушевавшуюся непогоду, он вышел на улицу, равнодушно подставив щеки под кнут ветра, стегавшего его лицо плетью колючих, словно битое стекло, снежинок, впивавшихся в кожу его полузакрытых век.
То, что он нес внутри себя, делало его тело практически нечувствительным к немотивированной агрессии декабря, и руки его, принимая щипки и жесткие пожатия мороза, не торопились спасаться в теплых норах карманов.
То, что наполняло его до краев, не имело названия и было с одной стороны весьма хрупким, нежным, но в тоже время настолько теплым, тягучим и вязким, что обволакивало изнутри всё его существо некой субстанцией, которая, будто горячий воск, растекалась по всем органам.
Сердце, покрытое этим метафизическим воском, больше не пропускало в себя ничего, что по вибрациям хотя бы отдаленно могло быть близким впечатлениям, приведшим к подобной метаморфозе.
Казалось, еще немного, и из окукливавшегося сердца, прорвав миокард, словно полуистлевший влажный саван, вылупится невиданная доселе бабочка. Эта чудесная беременность и пугала, и восхищала его.
Возможно, роды могли его убить, и бабочка, личинка которой паразитировала так глубоко в его теле, собиралась избавиться от его плоти, как от ненужного балласта.
Она питалась исключительно медом его души, жадно поглощая ее соки, и постепенно набирала вес, вызывая порою гнетущее ощущение тяжести.
"Каждое живое существо с рождения беременно смертью, - рассуждал он. - Но моя беременность не имеет названия, и если она всё же приведет меня к гибели, то я стану первым, кто классифицирует эту бабочку-смерть, дав ей свое имя."
Улыбаясь собственному тщеславию, он размышлял всуе то о соблазне сделать немедленно кесарево сечение, то наоборот, затянув вынашивание плода, не позволить выпорхнуть из себя этому энтомологическому чуду.
"Нет, это не смерть, хотя симптоматику так легко спутать, и то, что барахтается сейчас в моем сердце, пиная его изнутри своими ножками, может порвать не только гладкую мускулатуру уязвимого органа, но и оставить отпечаток своих зубов на крыльях моего духа. Вот и прекрасно, что существует такая возможность."
Взирая с высокого холма на застывшие, заколдованные стужей волны залива, на безбрежную ледяную степь в редких черных точках мерзлых спин мучающихся рыбной ловлей, нищетой и пьянством местных рыбаков, он с мрачным восхищением приникал взглядом к мутной бирюзе моря, с вмерзшими в нее, похожими на изношенные башмаки, ветхими суденышками, и опьянялся адским обаянием этого бесчеловечного пейзажа.
Он осознавал, что бабочка, которую он носил в сердце, была единственным живым здесь существом, а нежная пульсация и тепло, исходившее от нее, не только отогревали его озябшую от пустоты лета и холода зимы, впавшую в летаргию душу, но и согревали его удивлявшееся собственной отстраненности тело.
Ласковая усталость, нахлынувшая на него со всей внезапностью прорвавшей плотину реки, опьяняла его волю предательски вкрадчивой слабостью.
Им овладевало странное желание лечь в снег и вылущить из себя это прекрасное насекомое, выдавить из себя эту жизнь, отдав её на растерзание волчьим клыкам ветра, а себя, пустого, истекающего своей последней нежностью, оставить здесь, будто нелепым образом утерянный посреди улицы футляр от виолончели.
Он расслабленно опустился на колени, равнодушно утопив их в холодной вате снежного сугроба, а глаза его силились отыскать границу там, где голубино-серое небо, светлея тусклыми, аквамариновыми мазками, смешивало свою пустоту с отчаянием скованного морозом, парализованного моря.
Туда, именно туда, за испачканную в молоке зимы лазурную бледногубую улыбку горизонта, рвалась его бабочка, запутавшаяся в силках его миокарда.
Тяжесть в голове оборвалась неожиданно с неким подобием дождя: из его носа вдруг закапали клубничные капли, прошивающие своей ядовитой краснотой подмерзшую корку снежного покрова.
Они проникали внутрь, просачиваясь сквозь псевдостерильную белизну уличного одеяния и, смешиваясь с этим мороженым, оставляли ягодно-сливочные разводы, будто выпустившая сок ягода, нарциссично красовавшаяся в хрустальном бокале на столе какого-нибудь приморского кафе, медленно истекавшая своим переизбытком в объятиях подтаявшего пломбира, под рассеянным взглядом равнодушного посетителя.
Терпеливо дождавшись окончания этого нечаянного жертвоприношения, со смешанным чувством глупой радости и удивления вдоволь налюбовавшись на содержимое своих вен, он, словно раненое, но не прекратившее борьбы животное, устало поднялся с колен.
Принеся свое тело домой, спеленав его в удушливое тепло тщательно натопленного дома, он, опившись чая из листьев малины и веток вишневого дерева, погрузился в блаженное полузабытье.
Отдавшись пьянящей усталости, ощущая блаженную негу, разлившуюся по всем его разомлевшим членам, подобно горячему глинтвейну, наполнившим собою запотевшие бокалы, он воспринимал действительность через призму того лица, которое забросило семя этого насекомого в его сердце.
Скрытый на дне его "Я", желанный, вызывающий густо подмешанную к радости боль, драгоценный образ, распорол саван памяти.
Прекрасный женский лик, показавшийся из недр его существа, разорвал туман ненадежной, эфемерной реальности, явив себя во всем своем великолепии.
И, почти растаяв в сладостных грезах о единении с созданием, скрытым от него как пространством, так и временем, сквозь пелену полусна он неожиданно различил, как над его головой, в золотом свете вечерних огней, играя лилово-черным бархатом своих восхитительных крыльев, парила хрупкая бабочка.
Было неясно - вышла ли она из кокона его сердца или же попала в его дом каким-то иным образом, но глядя на нее и ощущая тихий, лавинообразный восторг, он только и мог, что, позабыв о себе, о дыре в своем сердце,- столь изящно изорванном и приютившим такую бесподобную летунью, - восхищенно следить за ее полетом, мечтая лишь о том, чтобы ее парение и эти божественные пируэты длились как можно дольше.
Он так и не понял, была ли она его смертью или его самой большой любовью, потому что самые тонкие вещи недоступны никакому пониманию. Их можно лишь чувствовать и переживать.
Ему показалось, что он всё же умер, но он не придал этому большого значения. Потому что, во-первых: бабочка была с ним; а во-вторых: исходя из первого, сам факт его смерти уже не играл для него никакой роли.
20.12.2009г.
http://www.youtube.com/watch?v=R5lGMIbDOH8&NR=1