Стрекоза на зрачке
Из цикла «Волжское ретро-1980»
Повесть
Глава 4. Оборзение ради обозрения
1.
Утро.
Десять.
Андрей лениво отслеживает, как стряхиваемый пепел растворяется (РА-АС-СТВОР-ТВОРЯ-ВОР-Я-ЕТС-Я) в мутно-маслянистой водичке сонной пристани. В воде расплывается микро-галактика, мини-мир. Процесс субастральный: стык макро-косма с микром.
Как драная половина спасательного круга, людская масса осерпляет старый причал. В глаза бросается поразительное сходство большинства с мешочниками времен Гражданки. Рюкзаки, чемоданы, сумки, пакеты, авоськи, ну и мешки-батюшки. Преобладающий продукт – пиво в великого множества емкостях: белых и зеленых, красных и черных, голубых и даже оранжевых…
Невольно на память подсела студенческая градация сосудов ручной тяги по шкале вместимости пива. Так, самый габаритный резервуар: металлическая фляга для молока за 40 литров, - уважительно звалась «матушкой», а которая «тридцатка» – «паханом».
20-литровая канистра должна бы «откликаться» на «бабку», тогда как пластмассовая 12-литровка (спецом раздутый децилитр) – на «тетку».
10-литровый сметанный бидон устоялся как «дед».
6-литровую канистру (опять же раздутую 5-ку) обласкали «девушкой».
Непонятные, вольных конфигураций, 4-4,5-литровки и значились как «целка».
3-литровая стеклянная банка была просто «девчонка», такая же «двушка» служила «племянницей».
Отсюда: литровая – «дочка», пол-литровая (или пивная кружка) – «внучка», бутылка (1 литр) – «невеста», бутылка (0,5-0,7 л.) – «сестренка», стакан – «младенец», рюмка – «дитя»...
Так вот сегодняшние пассажиры явно отдавали предпочтение «теткам», «девушкам», самые же счастливее – ящикам дефицитных «сестренок» с «жигулевским».
Ты, как всегда, выпал из общего строя. В левой руке легкомысленный складной (еще вернее, сворачиваемый) чемоданчик из сине-клетчатой непромокаемой ткани. Несмотря на внешнее легковесие, он весьма грузоподъёмен, а нетто глухо позвякивает.
Неподалеку обособилась по преимуществу бритенькая группа на корточках. Сонные лица, папироски, на обрывках газет ржавые подлещики, каменная сорожка и кирпичная сопа. Эти, по всему видать, никуда не спешили, но тоже пробавлялись канистрами и банками мелкого литража. Правда, в отличие от томящихся туристов, активно жаловали весь арсенал. То были местные завсегдатаи пивного бастиончика, притаившегося сбоку от пристани. Под его козырьком пенный продукт отпускался в порядке живой очереди. В том числе тем отплывающим раззявам, которые вовремя не позаботились о наполнении емкостей.
Жара давила выжималкой. Кто как мог изобретал способы спасения от пала. Под пивным козырьком, под шелестящей «Правдой» или шуршащей липой. Кто-то возлагал надежды на максимум холодного пива, после чего тек всеми порами. Один местный ландырь без ноги, но под мухой нес бесконечный мат-ер-иализм, грозя в паузах грязно-бежевой от пены «внучкой».
Докурив, сверился с часами. Если по графику, до подхода "пакетбота" считанные минуты. По глазам – чистый-пречистый горизонт. Но вот от соседней (точечно махонькой) пристани оторвался белый рачок. Впрочем, оторвался-то он давно, просто именно в этот миг прорвался в поле достижимости жерловских диоптрий. Честь речфлота была спасена.
Уже где-нибудь минут десять спустя Жерлов занял удобное сиденье в салоне и расслабленно внимал сперва Игорю Николаеву, загрустившему о старой мельнице. Потом гуцульской «меланхолии» Иона Суручану, но ее сбил на полкуплете Слава Добрынин, хрипло потребовавший у друзей не забывать трудящихся лодочной станции.
«Комета» стремительно вспорола слой теплой, светлеющей по мере удаления воды, и ходко понесла на рукотворных крылышках. За волною волна уходила назад, пока в нефиксируемом измерении «мертвый хвост» не препарировался вдруг в живехонький и новехонький валик с гребешком. И вот уже тот неразличимым клоном стлался туда же и столь же непостижимо\неизбежно свивал конец с началом…
"Золотая, золотая аллея"... - ненавязчиво бухало из усилителя.
Достав бутылку минералки, Жерлов открыл зубами пробку и пригубил. Все сделалось безразличным. И уже кажется уверенней окрУжная сила. Он, кажется, вверился воле воды, причем, охотней, чем жизненной стихии на суше. Хотя всё-все-вся принадлежало одной лишь стихии…
Много после он прошелся по кораблю, склонился над бортом и, закурив, принялся уныло "пересчитывать" бесчисленные дождички, резвыми цепочками уносящиеся из-под кормы.
- Вы не находите, что мы идем чересчур быстро? - вкрадчиво спросили слева. Андрей скосился: худощавый парень в таких же, как у тебя, белых джинсах «Лаки страйк» и светлой майке. Только без «Майкла Джексона» на груди. Там… Э-э, морда «Форда», ой нет – «Мицубиси».
Глаза заводчика беседы снизу полуприкрыты фасонистыми солнечными очками. Фирма!
- Как-то не задумывался. А надо? - с промедлением ответствовал Жерлов.
- Вы не любите думать? - парень высокомерно нагнул голову, ослепляя Андрея насмешливыми искрами поверх очков, и тут же поменял угол зрения, скрывшись за стеклами.
- Это такой у нас метод самовыражения? – Андрей пренебрежительно поиграл у носа визави левым «указкОм».
- Что вы подразумеваете? - с вызовом откликнулся тот.
- Что не на того напал. - Андрей отщелкнул окурок.
- А.... Тогда простите, не угостите? Спасибо… Так-то я некурящий... И вовсе не самовыражаюсь. Просто одиночное плавание - удручающая нудь. А тут знакомый загорелый эллипс со шрамом на щеке. - Говорун успел предать сигарету волнам.
- В смысле? - быстро спросил Жерлов, резко показывая тыл парапету и, одновременно, упираясь в него руками.
- Ну не эллипс, так репа, – в белом благодушно ухмыльнулся и снял очки. Под ними были густые каштаны, еще ниже нос. Обыкновенный: не остр, не короток, не прям, не кос. Общая картина в фас сияла, слегка надменно, тютельку торжественно. Точно и себя казал и нечто праздничное приглядел. - Не признали-с?
- Так ты нарочно дразнил, идиот? - вскричал Андрей, с трудом опознавая однокурсника, чье имя давно вылетело из головы.
- Да, Жора.
- Какой я тебе Жора?
- Ну, фамилия у тебя вроде как Жоров или Жорлин...
- Скажи еще прожора. Жерлов. Андрейкой кличут. - Недовольно поправил Жерлов. И в тот же миг осенило: "Рома с ипподрома". – Здравствуй, лошадник Рома с ипподрома.
- О, помним? И это честь! Ну, давай что ль поручкаемся. Вот так. Как полагается... Что до лобызаться… Жара, пот, соль… моветон. А чего эт мы тут околачиваемся? То ж лежбище бестолочи колхозной. Айда в буфет.
- Здесь буфет?
- Нет, так придумаем.
- Не возражаю.
И Роман повел. Жерлов отметил, что лошадник сохранил манеру передвигаться крадучись, как кот, голодный, осторожный, но прыткий и опасный.
- Вот. Прошу, пожалуйста. - Радушный поводырь усадил "гостя" за пустой столик в белой скатерти с кружевами. - Мороженное хочу?
- Хочем.
- Видишь, как здесь спокойно.
- Можно подумать, в салоне сутолока вавилонская. - Саркастически сощурился Жерлов. Он не забыл: с этим шуткарем ухо держи востро.
- Зато здесь можно уединиться.
- Но ведь одиночное плавание - удручающая нудь. - Продолжал жалить Андрей.
- Ты всегда придаешь такое значение словам? Брось. Языком молоть - наипоследнее дело.
- А наипервое? - полюбопытствовал Жерлов, обманывая себя, вернее свое любопытство: «А как же бабы? В вузе ты пел по-другому»…
- Обмыть встречу. Сколько лет-то?
- После выпуска ровно… два, три… семь.
- Эге! И мы отмечали диплом лимонадом?
- По-моему, не только, точнее, не столько.
- Вот! Традиция превыше закона. - Роман полез в свой саквояж, но, застав Андрея на том же маневре, удивился:
- Ты чего?
Глядя друг другу на руки, оба синхронно вытащили по бутылке. С той разницей, что Роман - водку, а Андрей – алжирское сухое. Оба расхохотались. Глухо, как два подпольщика.
- Знаешь, по-моему, в такую жару покатит винцо. – Подметил, и удачно, Жерлов.
- Согласен. Тем более, путь... да, в связи, тебе-то куда?
- В санаторий... Подлипы или Сосёнки что ли... Но точно не Дубки. Нет, точно Сосёнки.
- Хо-хо, поздравляю тебя с одно-курсником вдвойне: мне туда же.
- Ты подумай! Тогда ничего не остается, кроме как создать временную коопкомпанию. - С показушным подъемом улыбнулся Андрей.
- А бабы последнее дело...
«Ну, вот теперь ты есть ты»…
- Пожалуй. Ну, насыпай. - Андрей подставил два бумажных стаканчика под руку, только что трепанировавшую свинцовый черепок его бутылке.
- А ты шустёр! - подивился Рома, но выполнил заказ.
- А ты как хотел? В духе эпохи. Застой забраковали, произведя в ускорение.
- Переведя. – Внес поправку Роман.
- Да хоть бы и назначив. Ого! - Жерлов как всегда наблюдателен. - Подают «Машину».
«- Ах варьете, варьете. Шум в голове»... – Андрей Макаревич начал перманентную борьбу с насморком.
– Как на заказ. Телепаты, однако. И что!? «Варьете»! Дожили!
«…Мы, кажется, встречались где-то? Наверняка»…
- И что? - Рома кисло смял губы то ли от вина, то ли от соло.
- Интересные перемены. Вот и все.
- Не знаю. На мой взгляд, сей шансон не тянет на запрещуху. - Поделился Роман.
- Ну и ну. И это глаголет диссидент, взращенный на «поворотах» и «скачках». Да вы, сударь, марионетка!
- Бедное мое лошадиное прошлое. - Огорчился Роман. - Нет, у Макара, не спорю, пионерные песни встречались. Давно. Но в этой вот лубочной peчитaтиве нет ни смысла ни, глубины, не дерись – помилосердись, – (и эту твою присказку помним). - И что раздражает особенно: дураки охают и ахают, смакуя все эти сю-сю-ся-ся. А уж дамочки, которым за четвертак, те вообще выделывают потрясение и настигают оргазм, а потом шуршат про катарсис.
- Про кота?
«…некормленый кот. Ей двадцать семь лет»… - нервно всхлипнул Макаревич.
- Стонут прямо, как зелено ошарашенные. – Мрачно оспорил Роман.
Это еще что за сравнение?
«…И маленький столик, и прожженный диван,
Он заходил вчера, но был здорово пьян.
Он снова тянет время, кончается год,
А ведь еще пару лет, и никто не возьмет»... – спешно ломился в паузы автор.
- Не думал, что у этой, именно, у этой песни найдутся такие цензоры. – недоумевал Жерлов.
- Обязательно найдутся. Ты как хотел? А то, понимаешь, привыкли, коли кумир и ежели душЕжопательно, то наинепременно - шедевр. А если оторваться от... оторваться от точной фотографичности в передаче... - Рома тщательно подбирал уместные слова, - эмоционально-психологической подоплеки анализируемой ситуации, то смысл песни один: каков же выход из тупика для красотки варьете? А выход таков: оба мечутся. И она - сильнее, чем он, что разумеется. Брак? Ну, она и идет, и пускай найдет за оставшиеся пару лет пару. Пускай! Значит, для нее выйти замуж - лихорадочная самоцель, программа "минимум", лишенная всяких "максимумов".
С драматизированной скорбью Андрей сочувственно внимал и исправно подливал алжирское.
«…А ближе к ночи и эти, и те
Станут друг друга искать в темноте,
Но выпито вино и бокал пустой,
Он снова перепутал и ушел с другой,
И она ждала другого, но отправилась с ним,
Быть может, потому, что темно или дым.
А утром ошибка, конечно, всплывет,
Ему станет неловко, она уйдет»... – страдал Макаревич, тончая и стачиваясь.
- ...Ну и что дальше? Дальше не худший ли ад? А ведь в серенаде ни слова о чем-то ином, кроме брачного исхода. Но снимет ли брак проблемы? До двадцати семи не нашла. А тут за два года похмельных рысканий по кабакам найдет? Не чересчур ли просто, дорогой мой? Спасибо. Кисел твой Алжир. – Ну, это не про Макара, про вино. - Так что шансонетка про варьете - удачная зарисовка, кадр, картинка, но не больше. Не шедевр. Популярный штрих, злободневный шарж на тему одиночества. Но шарж ли нужен и штрих там, где драма и панорама?
«…Она улыбается всем. Нет, только тебе,
Но как-то не взаправду и очень издалека»...
Макаревич уже распрощался. А Рома еще распрягался:
- Ну, куда б ни шло, потешься Макарушка над купающимися в извращениях пустышках. Ан нет. Тут ведь вылеплены чуйствительные особи. Стало быть, это не боль за них, а непонятный гротеск. Ирония здесь определение неуместное. Да, когда не видишь выхода - смеешься. Отсюда - цинизм. Где пессимизм, там и цинизм. Песенка верна по отображению деталей и, тем самым, цинична по сути. Пессимизм грустен. Он не комичен. Шутка уместна, ибо без шутки нет смысла существовать. Но тон "Варьете", увы, далеко не шутейный, а цинично гротескный. Полугорький и полуиздевательский: жалость, грусть, желчь, презрение и насмешка. Вот потому-то, и сидит, в итоге, человек, тоскливо трясет сопливым подбородком и умиляется: дескать, как это, черт возьми, верно подмечено!.. Нет, ты как хочешь, а Макар не новый Некрасов, как в одном кине. – (Жерлов знал это кино – «Начни сначала», недавно вышло). – Так-то вот. Не дерись – помилосердись… Э! Да ты никак смеешься? А я тут распинаюсь...
- Что делать? Мы любить «Машину», а вы ее критиковать и нагонять на нас пессимизмус. А без шутки и жить нельзя...
Резюме Андрея захлестнула волна мата. Два человека, которые заговорщицки проделывали нечто глухо-звенящее за дальним столом, как-то разом наёршились и, вскочив, окунули друг друга в котлован непечатных гадёнок.
- Вот и весь разговор! - нараспев прокикабидзил Роман.
- Трогательная мужская дружба, - согласился Андрей. - По-моему, мы засиделись. Тут.
- Угу. Концы за борт.
- Как учили, - уверил Жерлов. - В универе.
Пустая бутылка наве¬ки исчезла в кипящем шве, что бархатился по зыбкому полотну долгие сотни ярдов, метров и даже сажен.
- Какое бесчинство! - возмутился Роман.
- Не говори. - Сопонимающе подтвердил Жерлов. – Амор…альщина!
Горячительное растопило скользкий ледок с мостика забытой связи.
Остаток пути Андрей дремал, а Роман читал сборник безраздумно сплавленного ему (чуть не сказал Мандельштама)… Мандрашова.
2.
- Итак, лотерея! – орет арбитр.
19 мужчин в цветастых кальсонах, худые, впалогрудые, плотоядно облизываясь, называют цифры. И проигрывают. Наконец, остается четверка основных претендентов: три почему-то совершенно лысых и пожилых турка и Андрей.
- Кто же сдастся первым и уступит мне корочку хлеба и француженку па кончике ногтя? - не своим голосом сипетит Андрей.
Все неприлично хохочут. А до Жерлова доносится тонкий стук. Стучат по ногтю мизинца. Он недоуменно дерет мизинец вверх. Коготь на редкость большенький. К нему липнет крошечный сухарик, на том прыгает нагая красотка с самоваром на шее, безобразничает, дразнится, поет и визжит, вероятно, по-фг’анцузски. Но Андрей хочет есть. Он злобно делает «фыр-фыр»… и щелбанит сухарик, чтобы гримасница слетела прочь. Не тут-то было. Из француженки проросли стрекозиные крылышки. Хищно заклацав, она и сигани Гулливеру в… глаз. Герой хотел его закрыть, но судорога све¬ла веко. «Гу-и-нхм», - мучительно застонал Свифт...
- Кошмарики? – сопереживающе ухмурился Роман, сам не отрываясь от чтива.
Опамятовался не зараз.
- Прицепилась же, бестия хренова. - Грубо скрежетнул Андрей и звучно прочистил осипшее горло.
- Просто неудобная поза. Вот и все. Когда спишь, главное - правильно выбрать положение.
- Сколько еще осталось?
- Семь минут. Если по расписанию. Но ничто не грозит его пописАть.
Равно как попИсать…
- Это я и спал-то шесть минут? - изумился Андрей, сверившись с часами «Гласность»: бледно-розовая выгибистая звезда во весь циферблат с гипертрофированным правым уклоном.
- Кабы не меньше, - отозвался Рома. - Поди ж ты, как вертит наш мирок жистянка. Мандрашов, понимашь, преуспеват! Крапат книжонки как оладьи без сметаны.
- Что: ерундовые?
- Да так. Тесто без яичек.
- Ну и бог с ним, Севцов. Зато он мне никогда в кредите не отказывал.
- Ах, ну если… то конечно! Слушай, а ты Ви¬тальку Чалина помнишь?
- Как же? Официальный пародист факультета.
- Шути не шути, а почти гений. Ему б книги писать да издавать, а он, бедолага, мается и злится, что его все время отвергает то одна, то другая смазливенькая бабёнка. Вместо новых глав нетленки, я знаю, что говорю, в оригинале читал, этот чудик хнычет про ущербность.
- Да, между нами говоря, Чал всегда был лодырем, а умный лодырь - это холостой талант, талант без воли. Прекрасный импотент с кучей красивых идей, которые он так никогда и не оплодотворит. - Вынес приговор Жерлов.
- Милый мой, в таком разе Мандрашов - поэт, у которого холостая воля, воля без таланта. - Парировал Севцов. - Это урод, который в силу редкой настырности схавал столько чужих идей, что пару раз и самого пронесло.
«Уже тройку», - не поправил Андрей, помпезно возгласив:
- Ах-ах-ах! Рукоплещу!
- А хоть бы и нет. Страна-то читает Мандрашова.
Отчетливо воссоздав последнюю сценку сна, Андрей сделал вывод, что, выпивая Алжир, он не уделил соответствующего внимания закуске. Желудок, разумеется, принял активное участие в формировании зрительных ассоциаций: поэтического сухарика с довеском в виде распущенной стрекозы с галльским прононсом.
Проанализировав ситуацию, Андрей достал два яблока. Роман отказался, и Жерлов сделал их в одиночку.
Севцов, с виду, отрешился и утопил свое сознание в тесном аквариуме мандрашовской символики. Но в момент швартовки к месту общего паломничества, он захлопнул книжку, вскочил и подхватил саквояж. Да так справно, оперативно! Прямо Штирлиц или, на худой конец, Шерлок Холмс. Андрей спрятал сбОрнушку в чемодан и воспитанно показал товарищу ладонью на выход. Тот благодарственно поклонился и шагнул первым.
Лишь когда схлынули первые ручьи мешочников, середнячков и полуфрантов, два белоштанных молодых человека ступили на песок.
Андрей закурил. Рома, вправду, пекся о легких - от протянутой сигареты отвернулся.
Неторопливо по узенькой дорожке однокурсники взяли косогорчик.
Коли начало везти, везло и дальше.
Обоих поместили в двухместке. Плюс первый этаж. Наскоро рассовав скарбные сокровища по тумбочкам, приятели восхотели искупаться.
Речка широтой не разила, зато глубока и, главное, прохладна.
- Скажи мне, брат Андрон, как быть с женщинами? Искать на сопредельных турбазах или ограничиться вольером «Сосенок»? - булькая, поинтересовался Севцов.
- Ограничимся. - Сказал Жерлов и нырнул.
«Беспредел не наша зона», - пояснил он под водой.
- Почему?
- Туристов не обременяют щепетильным мед-до-смот-ром, - пояснил он над водой.
- Убедительно... Буль-буль... А, интересно, кем мы будем представляться?
- Людьми.
- Как нетипично! – восхитился Рома.
- У тебя другие варианты? Допустим, группа "Синяя птица"?
- Что я идиот? Нет, ты меня впрямь за недотепу держишь? В моде претенциозное, но малоизвестное.
- Рок-дуэт "Эфраим Дрейцер" – это как? - Андрей снова ушел под воду.
- Хм, а что? - звучит! И что за гусь? Если не гусиха…
- Он-то?! Вроде как еврейский скрипач. Или виолончелист. А по вертикали: телохранитель Троцкого.
- Ну, это с аполитичным душком. Но прокатит: мало, кто знает, что он не виолончелист.
- В самом деле? Ты плохо думаешь о людях.
- Напротив, слишком хорошо.
- Хо… - успел проговорить Андрей и едва не захлебнулся, отброшенный плечом товарища.
- Эй, дети Галактики, вам чего? – проголосил Рома, выбегая на берег и сливая из уха струйку..
Близ ихних шмоток топталась хмельная троица. Мерзко гогоча, калдыри оспоряли замызганный стакан, деря его в три стороны. В результате невинных подпрыгиваний песок оседал на крахмальных джинсах Севцова. Но взаимно уважаемым господам было на все это почхать. Добравшийся Роман отдернул джинсы в сторону.
- Слюни христовы, шли бы вы в кусточки. Одни нечистоты от вас, - ласково напутствовал Роман, почесывая скрещенными руками плечи. Одна из слюней столь широко разодрала веки, словно ей (ему) привелось узреть живого страуса иди, по меньшей мере, Мирен Матье.
- Чаво? - выдавил он отчеркнуто.
- Отсюдова дотудова КЫШ. - Рома сдержанно кивнул головой да-а-ле-ко.
- Да я ж тебе, чмо... - с жалостливо-ленивым, но многообещающим пафосом начал дядька с мутным "аршином" в кулаке, и был свергнут на живот. Подмятый стакан опростался в грунт. На квелом зеленом пучке подрагивала дневная роса.
Следующий собутыльник, как парализованная черепаха, спланировал на спину. Опаленный песок жадно вглатывал жидкую душу грязной литровки. Третий схлопотал лошадиный пинок. Доводы Ромы были столь доходчивы и педагогичны, что вразумленные от контр уклонились.
Андрей приблизился к месту ристалища, огляделся. Оставалось одно: зашвырнуть бутылку в речку.
- Как ты все-таки хлёстко. Все же люди, - вздохнул он
- Да? А ты бы предпочел ознакомиться с их аргументацией?.. Люди! А я кто? Не человек? - Рома рассматривал на свет трофейный стакан. - Пред... представь себе, что ты мирно наблюдаешь пейзаж. Ветер раскорячивает ближние ветки, рискуя выколоть глаза. Ветки или глаза. Это выбор. Ты их - раз-два... и кррык… обламываешь. Или не так?
- Не проще отойти?
- Не-а. Человек на то и венец, чтобы ломать, а не пятиться. Это - айн. И цвай: то место, откуда ты смотришь, - самое удобное для обозора. Оно твое, лично твое! И ты человек. А они – ветки, сучки. И без разницы уже пейзаж. Ты или они, оно…
- Следовательно, дело не в угрозе глазам, а в том, что ветки просто мешают? Оборзение ради обозрения?
- Ты вдаешься в микрокосм психологических придирок. Барин в праве. Но человек - зацикленное существо. – Нудно бормотал Роман, не глядя. - Многократное дразнение действует ему на нервы. И он ... нервно реагирует.
- Все равно не ожидал такой от тебя резвости.
- Вот мы и выдали свою зверо-суть. Завидуем! Не дали попиликать на чужих ребрышках, Ромик обогнал. Так ты не забывай мое лошадиное прошлое, Жерлов. Я ставил строго на иноходцев и незнакомцев. Плюс новое мЫшление требует оперативной собранности.
- Особенно, в отношении пережитков. - Вставил Андрей.
- Ну, эти пережитки и нас переживут. Не будем обыгрывать приставку "пере". Я все же не пророк и не Мафусаил. Но, знаешь ли, читай почаще классику социализма. Не путай с марксизмом. – Севцов задрал указОк к солнцу. - Ведь что придумал мудрый Роберт Оуэн, к которому капиталисты приезжали на курсы повышения квалификации? В своей утопической колонии Нью-Леннерт он взял и снизил цену на водку. И мгновенно избавился от алкашей. Спросишь: как? А легко. Братцы до дешевки дорвались, упились и передохли. Вот так. - Рома запустил в воду вместо блинчика алкашеский стакан. - Резко, круто и с концами. Плюх-плюх и буль-буль. Аминь…
- Ну, нашу пьянь не равняй с американской, рассейские выпивохи отличаются универсальной живучестью и приспособляемостью. Тараканы и те - сынки перед нами. Только, слышь, откуда столько знаешь? Да еще в столь щекотливом ракурсе? А, может, щепетильном…
- Ничё сложного? Я же, Жора, журналист.
- Серьезно? - с сомнением пригляделся Андрей.
- Да. И тебе еще предстоит убедиться, как въелись вот в эту натуру журперские привычки, - усмехнулся Севцов.
- Поживем – увидим. - Усмехнулся Жерлов, застегивая белые штаны. – Однако, господин солист, на ужин шагом марш.
- Слушаюсь, герр эстет-руководитель поп-группы. А что, мы строго станем придерживаться санаторного режима?
- У тебя хоть один больной орган есть? – Риторически сформулировал Жерлов.
- А как же? Не орган, а оргАн. – И положил руку на правую грудь. - Сердце. Оно изнывает от уныния.
- Странно. У тебя есть сердце? Достижение! Об извилинах молчок. Похвальная самокритика.
- Почто ворошить такую неприглядность? Она у меня всего одно. Но, тсс, в позвоночнике.
- Чудак! Скрывает очевидное. Ну, потопали. А то желудок у меня!.. Хоть желуди подавай, - признался Андрей.
3.
Одевшись, двинулись в санаторий. Покормом остались довольны. Хотя диетическая специфика влияла на качества некоторых блюд. Соль и пряности играли в прятки.
- На вечер стоит украсть хлеб. – Подал идею Жерлов.
- Подмечено кстати. - Согласился Рома и двинул к хлебнице.
- У меня на завтра - бальнеологические процедуры, - сказал Андрей, входя в номер.
- И у меня. Слава богу, грязЕй нет.
- Откуда им тут взятьсЯ?
- ГрязЕй везде пОлно. – Убежденно заверил Роман.
- Но не лечебных.
- Всяких. Ты что думаешь: лечебные грязи такая уж редкость? Вздор. Их готовят просто и дешево: замешивают грязь с говном и увлажняют мочой. Гряземесам положены два литра пива бесплатно, каждый вечер, плюс молоко за вредность. Отсюда и вонь.
- Тьфу. - Андрей скинул Майкла Джексона и завалился спать. Но глаза упорно не смыкались. Сперва мешали голоса, потом - звон стаканов и возня за стенкой.
- Ну, ты подумай. - Озадаченно обронил он, в конце концов. - И тут нет спасу.
- От чего? - подал голос мандраШирующий Роман.
- От соседей.
- Ужасный префикс урбанизации. – Страница хрустко отвернута. - Даже в идиллических уголках. - Пояснил Роман.
- Да, в связи, насчет идиллии. Кто-то ее уже нашел. А мы попусту потеряли вечер, не увидев ни одной стоящей бабенки. - Жерлов стал сам себе отвратен: ну, к чему эта наигранность, эта как бы озабоченность и фальшь? Ты никогда не был сексуально агрессивен, предпочитая напор с обратной стороны. Со стороны можно подумать, вечер без женщин для тебя - пике реноме...
- Предпочитаю не делать глупостей, покуда не освоился и не обрел респекта в глазах персонала. – Зевнул Рома.
- У, как все у тебя продумано!
- Система. И не обязательно быть йогом и спать на булавках. Достаточно модной петли на шею. Для всех... Со шпилькой - для близких и, в частности, дам.
Сразу вспомнился галстуконосный Прожектер. Не безусловный рецепт!
- Ну, ты меня просто покорил! – пилюлю принято сластить.
- Не к тому стремился, поверь.
- Извини. Но, что-то я галстуха, херр корреспондент, на вас не заметил.
- А зачем? Лето, жара. Я было уж решил, что вас очаровал. А вы глумитесь по-мелкому... Но, если честно, и мы на каноны плюем, ходЮ - в чем удобно, - подвел черточку Севцов.
- А администрация?
- Наивняк. Я одеваю, что модно сейчас. А сейчас не то вре¬мя, когда модное - синоним безнравственного. И желтоперое сословие усвоило это первее прочих.
- Благодарю. Учишь меня элементарным вещам, до тебя они мне казались ребусами. – Андрей сам не понимал, юродствует или правдит.
- Профессиональный мой долг, сэр. - Крахмально-безучастным тоном отчеканил Роман. - Ну, спокойной ночи и эротических сновидений.
- Лучше наоборот.
- Об этом позаботимся завтра. - Роман выключил свет, и Андрей… сидит в длиннющем ряду кресел. Как я попал на этот симпозиум? Загадка дня будущего человечества. Или человеческого будущего. Главное не это. А то, что ты вот сейчас сидишь и с квиетический видом выводишь мелом иероглифы на левой поле смольного сюртука. С трибуны вихрятся изощренные мудряности ужас до чего начитанного ментора.
- ...Правосознание - это система представлений и идей, в которой отражается отношение к действующему праву...
Зачем же я это слушаю? Я же пошел в цирк, думаешь ты и хочешь встать и уйти, но недостает смелости. Пожалуй, не остается ничего другого, кроме как конспектировать бред.
На полу был ссыпан мел много мела как Антарктида в миниатюре или все таки Гренландия им ты и начал за неимением бумаги и ручки писать на спине впереди сидящего впереди сидящий был просто спиной а спина была ворсистым синим пуловером еще здорово что не белым…
Руки предательски дрожат. Еще бы, ты не держал мела лет десять! Глаза застилает слезой. Но слеза не застилает лево. А слева живет-поживает пустое кресло с лужей на сидушке. А посреди лужи царствует стакан с жидким. Самое страшное сулится, если сидушку, не дай боже, откинут, в смысле, поднимут. Из вредности или по случаю. Ты воровато косишься по сторонам и, колонизировав стакан, разом выплескиваешь в рот содержимое. У, е, по, на... Водка! Стало жутко. Вот сейчас все увидят в зале пьяного. «И я подзалечу».
Попытался встать. Ноги не слушались. "Сейчас меня вызовут к доске, и я провалюсь". – Мелькнуло тоскливо. И дико захотелось курить.
Тот достал сигарету, спичку и безрассудно отдался пороку. Тому.
Зато перешибет запах водки! Покой клубился тамдемно дыму.
- Мораль - это система оценок человеческого поведения и правил этого поведения. Объектом отражения здесь является отношение: "личность" – «общество», "личность" - "личность"...
- Скворец, сова, стриж, сокол... - забормотала спина с исписанным свитером и поверула к тебе человека с освитерённой спиной, иероглифируемой мелом.
Спино-человек уксусно сморщился и полуотворотился в соплях. А, может, это были слезы такие у него…
Это еще к чему? - испугался Андрей. Освитеренно иероглифируемый полностью отвернулся и зарыдал, не забывая сосредоточенно перечислять:
- ... Соловей, синица, сорока, сойка, сыч, срятогузка...
Гузка, сря-то, не завирайся…
Андрей строчил мелом по свитерной спине, еле успевая записывать. Вдруг тормознул: он начисто позабыл японскую грамматику, китайскую грамоту и русскую алфобукваристику. Ввиду чего спешно зашпарил по-арабски.
- ...искусство - это система эстетических представлений в художественных формах. Объект отражения искусства - весь окружающий мир, его индивидуальность. Функции искусства - познавательная, гедонистическая...
- Карась, кета, кефаль, килька, карп, скумбрия...
Нет, не то.
Господи, да я этого вовек не усвою, ужаснулся Андрей. Самое время мотать бредни, нет - бредень, нет - сетку, нет - невод. Ах, да, спиннинг…
Он встал, но тут по ляжкам пробежал холодный ветерок. Боже мой, да я без штанов. Ты вжался в кресло и прикрылся руками. Ну что теперь делать-то? Надо бросить сигарету. Конечно. Ведь курю я один. И на дым сейчас все пошлют зрение, обратят внимание и обратятся, оборотятся. Оборотни паскудные, у! У, оборотни паскудные! Обертни, обертки… Не пойму, как я тут оказался без штанов? Мамочка! Да это ж унитаз, Я что? – тут сижу и ка… И никто почему-то не смеется. Остается одно: затаиться. А когда все будут выходить, я притворюсь спящим и выскользну потихоху. Ух, ох и топ… топ…
Он тайком бросил взгляд на трибуну. Там уже объявилась красивая девица, что, аэробируя, трещала дрелью прежнего лектора:
- Искусство - это передача прекрасного через мозг, то есть мозгу через зрение и слух. - В этом месте она сделала серию непристойных жестов. - Прекрасное - это подача любой из сторон бытия в высшей сте¬пени правильное, насколько это возможно, - и вдруг разгульно подмигнула Андрею. "Черт, да она тоже без штанов". - Художник - это умелый податель прекрасного. Природа - это создатель и прекрасного и художника. Талант - это возможная степень полноты и совершенства подачи. - Она опять вульгарно ощерилась Андрею.
Она меня выдаст.
Ты еще усерднее налег на "горб" бубнилы.
- Совершенство - это умение красивой подачи. Красота – недолгое реальное подобие вечного и идеального прекрасного, - субретка с голым низом и в короткой синей спецовке тараторила все быстрее: верно, задалась целью дошурупить Андрея, - но могущее иметь либо минус, либо плюс...
"Ой-ой-ой-ё-еньки! Да на что мне все это?
В страхе Андуей стал нагибаться. Но девица сдернула спецовку и, расправив руки с прозрачными полиэтиленовыми планочками, взвилась, набрала скорость и… на него.
Ты сел на пол, но я приземлилась тут же, села на стакан, растворившийся меж ее ягодиц, и обняла меня за шею.
Он замотал головой, чего-то мыча. Невесть откуда забушевал шквальный "хеви-метал".
- ...тарань, тунец, треска, тюлька, толстолобик, стрекоза… - буробил себе мужик с "меловым щитом" на месте хребта.
- И-и-и... - тонко запищал Андрей, слыша треск рассыпающихся крылышек, и чувствуя осиную сладь укуса упыря…
ХЛОП!
Проснулся. Темно. На горле вздулась шишка. Кто-то и, правда, цапнул. Гадский москит! Или пьяная оса? Вот ведь бесовщина. Мне, верно, пора лечиться. Не в санатории, в диспансере. Психоневрологическом. А толку? Нынче все по Фрейду западают. Сквозь очёчки Игоря Кона. А, может, быть Свядоща. Или Свядощихи?
Он нащупал сигареты.
Курить здесь запрещено. Плевать, ночь покроет стомиллиардное злодейство.
Он решительно обезглавил спичку.
За окном возникла тень. Не оса, не комар, не кошмар. Это была явь. Не страшная - интригующая.
Он? Она? Он-она-оно продвигались по балкону. Андрей мигом соскочил с кровати, распахнул створки и шагнул туда же.
Не сон ли?
Не сон. У перил стояла полуодетая, не застегнутая женщина...
ОНА………………
Продолжение следует
Все главы - http://www.proza.ru/avtor/plotsam1963&book=21#21