Вилка

Юлия Рожкова
Вилка
   
   Эта книга посвящается
моим родителям
   Анатолию и Ирине Алексеевым
   
   
   
   
   Денёк выдался отличный, да, именно так. Один из тех деньков, когда один проект уже завершён, другой – ещё не начат. Вот и получается что-то вроде некой бесцельной бесполезной паузы-передышки, когда, с одной стороны, просто тупеешь от безделья, с другой – этим самым бездельем упиваешься. Паришь себе, как воздушный шарик, и ни о чём не задумываешься.
   Никаких особых планов у меня не было, да и откуда им, собственно, взяться, если уже, ой, как давно я спустил всю ситуацию на тормозах, и устраивало меня это на все сто. И уж тем более, не ждал я никаких гостей, но видимо, в этом наши планы с небесной канцелярией где-то не совпали.
   Они завалились около одиннадцати, когда я, покончив с бритьём и утренним кофе, раздумывал над дилеммой – пойти ли прогуляться и заглянуть в магазины на предмет продуктов и всякой там бытовой химии, или же перемыть посуду, унылой горкой скорчившуюся в раковине. Оба варианта казались одинаково стрёмными и бесперспективными, и я уж совсем было склонился к третьему – самому заманчивому – плюнуть на всё да и завалиться на диван с книжечкой, коньячком и сигареткой. Звонок в дверь прервал мои тягостные раздумья.
   Гостей было двое. Мужчины. Дядька в годах, но ничего ещё, осанистый, такой, прям английский лорд ни больше, ни меньше. Другой молодой, чуть за тридцать. Имели они некое внешнее сходство, из чего я заключил, что это отец и сын, а впоследствии выяснилось, что не ошибся. Хотя такие вещи я, как правило, интуичу на «раз-два».
   Молодой имел трость, изящную чёрную тросточку. Я чуть было не рассмеялся – вот до чего понты докатились. Но, когда они вошли, понял – трость не для имиджа – при ходьбе молодой сильно хромал. Я профессионально определил давний и, видимо, плохо залеченный перелом.
   – Чем обязан? – кисло поинтересовался я.
   Они переглянулись, помолчали. Повисла пауза.
   Пожилой кашлянул:
   – Гм… Олег Александрович, тут такое дело… Да мы бы и не пришли, и всё же… надо упредить... да, упредить надо…
   Я ничего не понял, посмотрел выжидательно. Пожилой пожевал губами, подбирая слова, посмотрел мимо меня, пробуя найти начало фразы где-то за моим плечом, потом всё ж-таки сфокусировался на мне:
   – Зовут меня Алексеем Борисовичем, а это мой сын – Фёдор. Вы, конечно, не помните… да нет – этого не может быть. Двадцать лет назад мой Федька попал в аварию. Гонял на мотоцикле с этими рокерами паршивыми. Ну, и в один из не очень удачных деньков, слетел с моста на своём треклятом мотоцикле и переломался весь. Ну, я-то тоже – ком с горы – давай его туда-сюда пристраивать лечиться, да не просто так, а платно. Возможности были. Полечил… гм… чуть не угробили. Жертва платной медицины. Ох… да что там, мы ж с матерью как лучше хотели. Один он у нас. Федька-то. Держали-держали его в больнице, а парню всё хуже и хуже. Ноги болят, жар держится. Хорошо умные люди посоветовали к Вам обратиться. Вы, конечно, не помните, Олег Александрович, как орали тогда на меня да на «докторов» этих. И кости-то не так сопоставили, и чуть до гангрены с сепсисом не довели. Ещё пара-тройка дней и остался бы Федька без ног. Вы ж его тогда и прооперировали. Гарантий-то не давали, да, тьфу-тьфу-тьфу – обошлось… Прихрамывает только. Да люди знающие, которые потом Федьку смотрели, говорили, что вы чудо сотворили. Да. Так и было.
   – И? – этот разговор начал меня порядком утомлять. – Я ведь, уважаемый,.. м-м, Алексей Борисович, в медицине не работаю очень давно.
   – Да знаю я! – он даже рукой махнул досадливо, – …бизнес… – выплюнул он, – и не пришёл бы я ни хрена. Я ведь и сам давно на пенсии и ушёл из силовых структур. Но, как ни крути, а тридцать лет как с куста, оттрубил да отслужил в органах, так что завязки кое-какие остались, да и ниточки кое-какие ещё в руках держу.
   – А, собственно, что не так? – удивился я. – Налоговые декларации я заполняю регулярно. Бухгалтерию веду аккуратно. И, вообще,.. закон уважаю, все мои дела легальны и чётко соотнесены со всеми поправками и постановлениями.
   Тяжело посмотрел на меня Алексей Борисович, а молодой Фёдор рассмеялся.
   – Я бы на твоём месте, Олег Александрович, не стал так веселиться. Короче, копают под тебя, доктор. Копают скрупулёзно, глубоко и давно.
   Я растерялся. Опять повисла пауза.
   – Да вы проходите, – вдруг решил я.
   Ладно, в конце концов, день всё равно пропал. Поэтому я не много потеряю, если выслушаю. Хотя… какого чёрта!
*
* *
   Прошли в гостиную, расселись. Я придвинул им пепельницу и сигареты, давая понять, что разрешаю покурить. Раззявил пошире форточку. И, решив сочетать приятное с полезным, выставил початую бутылку французского «Мартеля» – гулять, так гулять. Разлил, уселся напротив них прочно.
   – И кому ж это я так крепко насолил, что «копают» под меня лихо? Кому я, на хрен, нужен? – поинтересовался я.
   Фёдор закурил, а Алексей Борисович хрустнул пальцами:
   – Взяли тебя в оборот, доктор, круто разрабатывают. Сам я в бизнесе не волоку, а вот Федька у меня – зверь – все проценты с кредитами скумекает, только держись! Это он на твою фамилию наткнулся – фамилия-то твоя для него судьбоносная. Ты почитай, здоровье ему сохранил, насколько возможно было. Поправил врачебные ошибки коллег своих, будь они неладны! Да, какое там! По большому счёту, по правде да по совести – жизнь ты ему спас. Во как! Ну, Федька, краем глаза глянул, как ты там дела ведёшь – огрехи кое-какие увидел. Ты не обижайся, Олег Александрович, но бизнесменом родиться надо. Ты вот был врачом от Бога, а в бизнесе промашки допускаешь. Ну, здесь-то это поправимо и не смертельно. Я понимаю, все мы ищем где деньжат срубить полегче да побыстрее, да чтоб не затрудняться особо. И это правильно! Да и, видать, доволен ты жизнью-то. Я ещё тогда сказал Федьке – мол, позвони доктору, скажи где чего поправить, чтоб неприятностей не вышло. А он смеётся – доктор-то бизнес свой крутит не в одиночку, там такой зубр с ним бежит в одной упряжке. «Кто?» – спрашиваю. Он вываливает – Николай, мол, Ломов. Очень уважаемый в деловых кругах человек.
   У меня аж глаза на лоб повылазили, да челюсть на пол брякнулась. В деловых кругах он, может, и Николай Ломов, а по нашей карточке проходит как Коля-Крест. Где уж вы с ним скорешились, на каком жизненном перекрёстке, не знаю и знать не хочу. Да только человека хитрее и опаснее мне встречать не приходилось. Хоть, поверь мне, доктор, много я повидал всякого за тридцать лет в органах.
   Я вздохнул – разговор закончился, не начавшись. Очень грустно. Я настроился слушать.
   – Всё это, конечно, очень интересно, Алексей Борисович. И очень трогательно. Если вы думаете, что, работая с Колей Ломовым, да и чего уж там – на него, я шёл на это зажмурившись, то Вы очень ошибаетесь. Я ведь тоже не вчера из яйца вылупился и сообразить что к чему в некоторых вопросах, приложив некие усилия, могу. Так что, спасибо Вам большое за заботу и внимание к моей скромной персоне. Ну, и… приятно было познакомиться.
   Они опять переглянулись. Фёдор прихлёбывал коньяк мелкими нервными глоточками, а Алексей Борисович хмурился, похлопывая рукой по столу:
   – М-м-мда. Нервный ты стал, доктор, нетерпеливый. Да нет, то что Вы с Колей-Крестом против государства «дружите» и денежки себе делаете – ваше право, пока не проколетесь, ну, да это не моя забота, и не моя головная боль. Я ведь тоже сперва думал, что копают под Колю-Креста – он того стоит. А ты так попал – по касательной. А вот и нет. Человек, который тобой интересуется, интересуется именно тобой. Не Колей-Крестом, Ломовым, а тобой – Олегом Александровичем Быстровым. И не пришёл бы я сегодня сюда, и не стал бы выдавать профессиональные секреты. Да только, обязан я тебе. А с профессиональной деятельностью давно завязал, стало быть ни о какой запятнанной чести мундира речи идти не может. Да и сам я понять хочу, что тебя может связывать с моим напарничком бывшим? Никогда он о тебе не упоминал, а копает под тебя так, будто это дело его жизни, и замешано это дело на такой лютой ненависти, какую и захочешь скрыть, так не скроешь. Вот поэтому и пришел я, и спросить тебя хочу – ты знаешь Петра?
*
* *
   Я поставил рюмку, не донеся её до рта, и посмотрел невидящим взглядом. Уплыла куда-то и комната с гостями незваными, и реальность вся с падениями и взлётами. А в голове понеслись эпизоды из прошлого – события, картины, имена.
   И тут вдруг я расхохотался. Хохотал и хохотал. Они уставились на меня, как на чокнутого, а я не мог остановиться. Наверное, выглядел я круглым идиотом, но в жизни я не слышал вопроса глупее.
   Алексей Борисович ещё что-то говорил, какие-то подробности, называл фамилии, отчества, но я уже не слышал.
   Говорил и Фёдор. А я всё хохотал и хохотал…
*
* *
   – Что ж, господа, хочу заметить, что вам, чёрт возьми, удалось меня заинтересовать. Не смотрите на меня, как на умалишённого. Может, мне и не тридцать лет, и даже не сорок, но с мозгами у меня всё в порядке, и даже более чем. Может и не всё удастся мне вспомнить да воспроизвести в мелочах, но уж основные эпизоды расскажу точно. Чтобы ввести вас в курс дела. И уж тогда, к концу разговора, может вы начнёте понимать побольше, чем теперь. Утверждать, конечно, не возьмусь, но попробую. Стало быть, пришло оно – время это – я уж совсем было наплевал. Да, видать, не открестишься! Ладно. Поехали.
   – Ты, Федя, плесни мне коньячку ещё. Чую, разговор у нас долгий получится. Ага. Спасибо. В самый раз. Вот ещё закурю и подумаю, с какого места рассказ начать. Да только, как ни крути, а выходит, что с самого начала. А там уж как пойдёт…
*
* *
   …Я в Москве родился. Семья обыкновенная: мать, отец – полный комплект, короче. Отец у меня спортсменом был, профессиональным спортсменом – лыжником, и фамилию имел подходящую – Быстров.
   Мотался вечно – то на сборы, то на тренировки, то на соревнования. Одно время мы с матерью с ним мотались. Так что в детстве я полстраны объехал, да что там – пол-Европы. Объехать-то объехал, а спроси – рассказать нечего. И запомнились равнины снежные, трассы лыжные, вопли болельщиков да поезда из конца в конец. И отец – вечно спешащий, вечно в азарте и на взводе.
   Он в то время так и жил – от старта к старту. Мать вокруг него на цыпочках ходила да пылинки сдувала. Ну, как же – звезда спорта, а она, вроде приложения. Мать у меня тихая была, кроткая, слова поперёк не скажет. Да только, если уж что не по ней – упрётся так, что не сдвинешь, и на своем настоит по-любому. Хоть умри.
   А когда за отца болела на трассе, да по телевизору – прям, что в экран не стучала, чтоб первым пришёл. Только редко он выигрывал. Даром, что фамилия…
   Ну, помотались мы с отцом, помотались, а, как мне в школу идти, осели в Москве. Мать заочно окончила технический ВУЗ и села за диссертацию. Отец тоже недолго крутился – у спортсменов век не долог – года дают знать о себе, и травмы старые мучают.
   Попробовал тренерскую работу, не прокатило – там выдержка нужна и подход, опять же. А отец у меня как заведётся орать, а спокойно объяснять не умел. И куда такому тренером соваться.
   Пришлось в Москве осесть, остепениться и начать приспосабливаться к новой жизни. Тут отец маху дал. А как вы думали – был пан спортсмен со всеми звёздными причиндалами – слава, поклонницы, овации. И на тебе – сам никто и звать никак. Списала страна на пенсию и забыла. А ведь ему и сорока ещё не накатило. Вот так.
   Взялся пить по-чёрному, тряся своими медалями и кубками. И понеслось. Полгода из запоя не вылезал, это точно. «Весёлое» было времечко, доложу я вам.
   Мать с дуру, пыталась устраивать скандалы с истериками – пустое.
   Знаете, людей по разному сортировать можно. Одни, входя в комнату, полную народа, говорят – «Ой, кого я вижу!», а другие, в той же ситуации восклицают – «А вот и я!».
   Мой отец из тех был, которые в любой ситуации подносят себя этаким царём горы. На пустом месте, зачастую.
   И тут, коли решил такой мужик пить по-чёрному, так хоть умри, хоть оборись, пока башка не лопнет, а толку чуть.
   И уж сколько раз его по пьяни грабили да морду били – со счёта собьёшься.
   Некоторые пьют по-тихому, и хрен с ними. А моего отца всегда на приключения тянуло.
   Мать совсем с ним извелась. Поначалу, когда не все романтические иллюзии растеряла, переживала сильно. По моргам да больницам звонила, когда ночевать не приходил. По наркологам таскала. Сам он уж пить не мог бросить, по любому, даже если б захотел.
   А чего они – наркологи? Из запоя выведут, отмоют капельницей, попугают малёк, возьмут деньги и привет.
   Отец пару дней помыкается и вновь в бутылку ныряет. Потом уж мать успокоилась и радовалась, когда он поздно приходил, а потом когда не приходил вовсе. И, думаю, прости Господи, втайне надеялась, что когда-нибудь не придёт вовсе.
   То времечко я тоже хорошо помню. Мать на двух работах колотилась. Отец пил. Домой приходил под вечер и отрубался. Спал, как в анабиозе. Мать частенько ре?вливала вечерами да на меня шикала – не шуми, мол, а то отец проснётся да жрать попросит. Вот она изнанка жизни-то – смех сквозь слёзы.
*
* *
   – Что ты, Федя, говоришь? Погоди, Алексей Борисович, он дело спрашивает. Почему не развелись? Так вопрос квартирный. Некуда ей уйти было. Одной. Да с ребёнком. А потом, времена другие были.
   Это сейчас бабы феминистками заделались и живут под лозунгом – «Как поймаешь мужика, сразу дай ему пинка!»…, а тогда ни-ни. Тянули, терпели, мучались, но мнили себя святыми страдалицами, сохранявшими семейный очаг. А чего там сохранять, если от очага одни обломки остались?
   Нет! Пояса затянем потуже, утрём рукавом слёзы горючие, посадим себе на шею какого-нибудь козла вонючего и вперёд.
   Чего смеётесь? Не так что ли?! Да вы не хуже меня эту картину знаете. А во время, про которое я вам толкую, отец мой повис на шее матери тяжким камнем, не давая ни вздохнуть, ни головы поднять. И могла она все глаза выплакать ночами, да весь лоб разбить об пол, моля Бога о помощи, да толку не было. Но хоть и была мать моя мышкой серой, да, видимо, стерженёк-то внутри был, ох какой несгибаемый.
   Поэтому, раз спихнуть отца не было никакой возможности, а дуба давать от цирроза печени он не собирался и мог ещё очень долго мудить со своим здоровьем спортивным, отравляя жизнь себе и окружающим, надо было что-то предпринимать. И быстро.
*
* *
   Так мать села на телефон и принялась планомерно обзванивать дружков его – бывших спортсменов, на предмет работы для отца. Вариант, надо сказать, довольно стрёмный. Это ведь только вояки бывшие, детдомовцы, да, может ещё медики друг за дружку держатся да помогают вроде профсоюза.
   У спортсменов не так. Годами можешь бегать в одной упряжке, стирая в кровь ступни да истекая потом, а как выпал из обоймы, так всё – крутись, как хочешь. Сам. Один. И не обессудь.
   Только тут уж мать моя упёрлась рогом – я ж говорил… она, когда хотела и когда была в настроении, могла и горы сдвинуть и реки вспять повернуть. А тут уж не в настроении дело – такая грызня пошла да борьба за выживание, только держись. А, может, ей просто надоело каждое утро просыпаться под боком пьяной скотины да пивным перегаром дышать.
   Ну, как бы там ни было, круто она на него насела. Уложила-таки его в клинику лечиться и кодироваться. Переговорила со всеми бывшими, кто его ещё помнил, ну, и кто, более менее, поднялся, разумеется. Я до сих пор удивляюсь, как это сработало, но получилось так, как мать захотела. Вот, что значит взяться за дело грамотно и засучив рукава.
   Отец занялся продажей и покупкой спортивного инвентаря – лыж с палками, да коньков с клюшками, мазей, и прочей байды. И даже прежним стал – блеск в глазах появился, серебряные нотки в голосе запозванивали. Но главное, пить перестал. Некогда. Дела. Переговоры с поставщиками, реклама и прочее. Такой деловой перец стал, держись!
*
* *
   – Что говоришь, Алексей Борисович? Чёрт, да не отвлекаюсь я! Ха. Это же вы ко мне заявились в гости нежданно-негадано, ну, да я не в обиде. Да только не могу я к сути перейти вот так – с бухты-барахты. Скоро. Скоро уже доберусь и до Петра, про которого вы так жаждете услышать. Я только хочу, чтоб поняли вы. Я ж не просто так здесь распинаюсь, чтоб немного поразвлечься, я ж о жизни своей толкую, о своей поганой жизни неприкаянной, чёрт бы её побрал совсем. Ладно. Принимается.
   Так, о чём бишь я? Ага, спасибо, дружок.
*
* *
   Так вот, в тот период, вроде всё на лад пошло. Устаканилось помаленечку. Вообще-то, я хочу, чтоб вы поняли, не всегда у нас так было, чтоб отец пил, да они с матерью сварились. Нет. И друг друга они любили. И меня, конечно, тоже... Отец, когда в форме-то ещё был, меня на лыжи поставил. Всю жизнь ему спасибо говорить буду – заложил он мне ещё в детстве ту форму физическую, которая позволила мне и на любимой работе долго продержаться, и не стать развалиной лет в сорок, как со многими случается. Форму я поддерживал, не без этого, но основа-то в детстве заложилась.
   До сих пор лыжные прогулки в зимний лес помню. Идешь, бывало, снег белый-белый, прочерченный густыми синими тенями. Солнце слепит, и искрится под ним снег, морозом прихваченный, аж глазам больно. Берёзки арками изогнулись в инее, а с ветвей сосульки игольчатым хрусталём свисают. И под арками лыжня обледенелая – лыжи проскальзывают. Идти тяжело, но, чёрт возьми, хорошо! Куда ни кинь взгляд, всё белым-бело и ни шелохнётся, как замерло. Воздух морозный обжигает, коль вдохнёшь поглубже. И тишина. Только и звуков-то: как лыжи скользят, да палки поскрипывают. А чуть остановишься, так тишина тебя и накроет с головой. И тишина такая особенная только в зимнем лесу бывает. Вязкая и... ватная. Бывает, знаете, тишина такая напряжённая, звенящая, что ли. А тут будто обволакивает, оглушает.
   Только сорвётся с еловой лапы пласт снега, рассыплется почти бесшумно, и опять всё замерло. Да ещё воздух дрожит. Такое только в сильный мороз увидишь, да ещё в жару. Так и видишь как воздух колеблется. Колышется, как рябь на воде. Вот эти зимние прогулки в памяти остались.
   Вообще отец со мной занимался может и редко, но не формально, не так, будто повинность отбывал. Книжку почитать на ночь, или в футбол погонять – нет вопросов.
   А уж как в школу пошёл, мне нашлось чем погордиться. Помимо того, что отца моего по телеку показывали – ни фига, он, конечно, не выигрывал, может и приходил к финишу в последней десятке, но сам факт! Привозил он мне шмотки всякие, игрушки. Так, фломастеры у меня появились в классе у первого – боже – весь класс этими фломастерами рисовал, а на третий день у меня их спёрли. Эх, и рыдал я – смех да и только. А жвачки, которые мы жевали всем классом, поделив по-честному всю пачку. А джинсы, вытертые по-модному. Пусть они были у меня одни латанные-перелатанные, зато джинсы! Ни у кого таких не было!
   Сейчас это звучит смешно и глупо. Но тогда это глупым не казалось. Как бы там ни было, отец старался обеспечить мне счастливое будущее.
   Ну, пожалуй, пора переходить к части, которая вас больше всего интересует. Так вот, знал ли я Петра? Ха. Вы будете очень удивлены, когда услышите, что – нет, я его совсем не знал.
*
* *
   – Что? Ты, Федя, дослушай до конца мою историю, а потом поймёшь, что я в виду имею. Да, в том смысле, о котором вы толкуете, я его совсем не знал.
   Пётр. Петя Воробьев. Воробей. Петюня. Ха. Верите, я ведь даже отчества его не знаю.
   – Как? Сергеевич? Пётр Сергеевич, значит? Ладно. Так вот, с Петькой Воробьёвым мы жили в одном дворе. Чёрт, мы не были даже соседями.
*
* *
   Такой, знаете, большой двор, какие ещё сохранились на окраинах Москвы. Кого-то знаешь, кого-то видел, с кем-то здороваешься, а кого-то не замечаешь вовсе.
   С Петюней сталкивались изредка. Он был на год старше. У него свои друзья, у меня свои. Что? Нет, конечно мы не были одноклассниками. Э, да что там, мы даже учились в разных школах. Ну, так во дворе иногда сталкивались. В футбол погонять, подраться с пацанами из соседнего двора. Я Петюню и не помню почти мальчишкой.
   Время было смутное и совсем не сытое. А я, вроде как, в благополучных ходил. Подумаешь, отец пьёт, так не бьёт же и шмотьё из-за бугра привозит. Ха. Привозить-то он привозил, да только, что привёз, то и пропил. Однако, люди видят только то, что хотят видеть.
   Вот и выглядел я в глазах многих эдаким приблатнённым пацаном. Хотя игрушками заграничными делился и зазнаваться мне как-то не приходило в голову. Может, глаза всё это и кололо, но, не думаю, что Петька так уж мне завидовал. Мы ж мальчишками сопливыми были, вот и весь сказ.
   Да и чему завидовать? Может и ходил я в фирменных шмотках, да иногда дома жрать было нечего, и я бегал с авоськами пустые пивные бутылки сдавать, чтоб пакет молока купить да булку. Так что, видимость видимостью, а, реальность похуже была.
   Да нет, я не жалуюсь. Тут ведь тоже свои плюсы были – может я ел хуже, зато спал крепче! Так-то! Тут и говорить нечего – детство оно и есть детство – пора самая что ни на есть замечательная. Время, когда можешь радоваться всему на свете. Просто так…
*
* *
   Может я вас разочаровывал своим рассказом, но вы слушайте, что будет дальше. Будет интереснее, я обещаю.
   – Да, спасибо, Федя, рюмочка сейчас будет в самый раз – пересыхает горлышко. Ух.., хорошо. Постараюсь не отвлекаться, только, когда такой разговор идёт, сложно удержаться от того, чтоб тебя не занесло в отвлеченную лирику. Ну попробую полаконичнее.
*
* *
   Не знаю закончил ли Петюня десятилетку – уверен, что да. А вот я слинял после восьмого в медучилище. Думаете, хотел стать врачом? Чёрта с два! Просто училище располагалось далеко от дома – занятия, дорога – туда-сюда. Короче, обстановка у нас дома была та ещё, вот и не хотел я мелькать там, тем более, что отец и мать пытались перетянуть меня каждый на свою сторону. Чувствовал я себя просто разменной монетой.
   Ситуация вразнос пошла. Отец не пил, но мать его поедом ела – вот ты, мол, тогда туды-растуды, всё в том же духе. Он в отместку любовницу завёл, не по любви большой, а в пику. Организовал любовный треугольничек. Да сделал так, чтоб мать узнала – из-за него – красавца – все бабы города Москва поубивались насмерть. Такая вот история с геометрией.
   Поступление в медучилище их удивило. Но они были так заняты своими мелодрамами, что мне не мешали. Ну и учился я потихоньку укольчики ставить да рецепты выписывать. Нормально.
   Отец, правда, поерепенился малёк. Он-то мнил меня на спортивном пьедестале. Даже записал в секцию по боксу. Смех один. Ладно.
   Походил на бокс. Мне, кстати, прочили неплохое будущее на этом поприще. Я, вообщем, покладистый, особенно если по шёрстке погладить. Да только после нескольких сотрясов, решил, что обойдусь уж как-нибудь без спорта. Без профессионального, разумеется. А так, для души – нет проблем.
   В этот промежуток времени Петюня выпал из моего поля зрения напрочь.
*
* *
   Я хочу, чтоб вы поняли, что нас с Петром ничего не связывало. Никогда. И те эпизодические встречи были скорее случайными, редкими и... роковыми. Я не думал о Петре, но интересно всё закрутилось. Слушайте дальше.
*
* *
   Училище я закончил с красным дипломом. Но вовсе не оттого, что был таким уж чёртовым умником. И врачом, как я уже говорил, становиться не собирался. Но учиться мне нравилось. Группа девчоночья, и я, весь такой из себя племенной бычок, старался в грязь лицом не ударить. Да и, что скрывать, захватил меня учебный процесс, и встал вопрос: а что дальше? Учиться мне нравилось, но не настолько, чтобы бесконечно просиживать за партой, разбирая по этапам тактику и стратегиюь Куликовской битвы или решая квадратные уравнения.
   Попадал я по возрасту аккурат под осенний призыв, но тогда я в этом не особо кумекал, а вот родители мои забегали. По правде говоря, отец хотел меня отмазать от армии, но я встал в позу с распальцовками и забубенил – хочу в армию и всё. Разразился скандал, и соседи слышали, как я орал и вёл себя глупо, а отец хохотал как подорванный, а потом пожелал мне удачи и сделал ручкой.
   Короче, что хотел, на то и, налетел. Служить отправили, в Нижний Новгород. Городок, прямо скажем – деревня деревней, даром что третьей столицей называется. Что там третьей – ...тридцать третьей. Хотя, ничего плохого не скажу.
   Тут надо добавить одну существенную деталь. Учитывая красный диплом медучилища, я мотал срок своей службы в медсанчасти – на медпункте, проще говоря. И хотя стрельбы да маршброски без меня не обошлись, в целом всё было сносно. До меня особо не докапывались, и я, нацепив халат поверх формы, снимал пробы в пищеблоке и лечил.
   Позже я насмотрелся этих медпунктов выше крыши, а тогда... Из медикаментов были бинты, вата, пластырь, несколько упаковок «Аспирина» и «Активированного угля» и двухлитровая банка зелёнки – «бриллиантовой зелени» – бери и бриллианты выпаривай, оставляя зелень на донышке.
   Прикиньте, что это было за лечение. Голова разбита, в глаз заехали, руку сломал – я зелёнкой мажу. А что прикажете делать? Как в картах «нет бубей, так х.. бей».
   – Аппаратура? Обязательно! Закачаешься – весы напольные, сломанные, тонометр да пара градусников.
   Но вообще-то, именно в армии мозги мне повернули – у всех тревоги с построениями, а я на особом положении – медицина!
   По-первости, конечно, и морду били пару раз, и сортиры драил, но меньше других.
   Армия – пора заполошная, но весёлая. Все молодые да безмозглые. Каждый нерв адреналином искрит, гормоны во все стороны брызжат. Не скажу, что особо сдружился с кем, общались больше по приколу. Обращались не по именам с фамилиями, а имелись клички-погремухи. Кому сказать – смех один. Мне какое погоняло придумаешь? Олег, по фамилии Быстров – не переделать. С друганами забавней вышло. Сашка Царёв. Думаете Царь его величали? – Нет – Цаца. Прикиньте? Цаца – хоть стой, хоть падай.
   Сашка – молодец, как поднялся! Депутат какой-то партии. Какой партии? Хрен его знает. Не рублю я в этом – как свинья в апельсинах. Сытый. Гладкий. Видел его недавно. Поручкались. Шары в бильярде покатали, посидели под водочку – будни армейские вспомнили. Хорошо посидели, душевно. А как я ему про Цацу напомнил, он прямо рыдал от смеха.
   Второй мой друган – Гриша Киселёв. Как его звали? Кисель? Господь с вами – Киса. Разберись, кто такие кликухи придумывает.
   С ним история приключилась скверная. Последний раз я видел его лет пять назад. Весёлый такой, планы строил. Эх... Он всегда весёлый был. Миротворец – чего хочешь разрулит и задипломатит. Хороший мужик был, правильный. На машине разбился. Вдребезги.
*
* *
   – Что, Федя? Не стесняйся – спроси. По-пьяни? Конечно, по-пьяни, чего греха таить? Схоронили. М-мда. Вот оно как бывает.
*
* *
   А меня звали «медицина». Я ведь не зря про клички завернул. Мало ли кого как кликали по молодости. Тут слушок пошёл – Воробей какой-то появился. Воробей то, да Воробей сё. Что за птица такая, интересно стало. Говорю, покажите мне героя. Мне показали – ба-а – это ж Петюня на полгода позднее призвался, хоть старше меня был. Такая история вышла, раз не очень хотел Петька России служить, но его понять можно – в те времена патриотизм потихонечку хирел да подыхал. А уж сегодня и вовсе у большинства нет ни родины, ни флага.
*
* *
   – Ты, Алексей Борисович, не смотри на меня так. Знаешь, что прав я. Прав на все сто, а то и на тысячу процентов. Вон, Федька-то твой побольше нашего в жизни разбирается, а мы с тобой уж отскрипели своё, по большому счёту…
*
* *
   Ну, так вот. Поздоровкались мы с Петькой – земляки, всё ж-таки. Правда, так поздоровались, с прохладцей. Петька служить не хотел, а пришлось. В институт поступил какой-то с кафедрой военной, так выперли за прогулы – видать, тоже особой тяги к знаниям не имел. Бегал-бегал от военкомата, повестки жёг, да – оп ля – попался, голубчик, аккурат под весенний призыв загремел. Прямо с автобуса, сняли. Упаковали в поезд – и сюда. Родители его только через неделю отыскали. Так чего ему радоваться было?
   Моя служба, считай, под гору пошла, а он в салажатах сопливых ходил. Вот тебе и Воробей. Я тоже не шибко из штанов выпрыгивал от радости. С одной стороны – земляк, мало что из одного города, ещё и с одного двора – редко такие совпадения бывают. Ну, и вроде, я – медицина, в авторитете, и до дембеля рукой подать – мог бы покрышевать его маленько.
   А с другой стороны, на кой чёрт мне Петька этот сдался, мы и здоровались-то с ним в Москве через раз. Ну, я уж как мог улыбку нацепил, не очень искренне вышло, ну, уж как есть.
   А Петька даже не потрудился рожу радостную скобянить. Впрочем, у него всегда всё на морде лица было написано. Так и разошлись.
   Похоже, Петька приспособился. Уж не знаю метелили его в казарме, или нет – у меня в медпункте не появился ни разу, и я был этому рад, поскольку не горел желанием его лицезреть. Он тоже встреч со мной не искал.
*
* *
   Воробей гремел – ни дать, ни взять звезда нашей части, краса и гордость, отличник боевой и политической подготовки.
   Я у себя в медпункте в носу ковырял да дни считал до дембеля. Воробей – нет. Отслужил чуть, а уж командиром каким-то заделался – просто, мама не горюй!
   Но жаловались солдатики, что драл их Воробей, не вынимая. И откуда что взялось? По плацу ходил осанисто – вот он, мол, я какой – прошу любить, да не жаловаться. Прямо-таки нарывался на тёмную Петюня. Мало я встречал по жизни людей, которые сами себе организовывали такие неприятности и проблемы. А повернулось всё и вовсе непредсказуемо.
   Армия-то армией, да тут ещё одна сторона медали вырисовывалась. Мы ж пацанами зелёными были. Молодёжь акселерирует из поколения в поколение, и IQ растет, куда, уж тут деваться. Только законов взаимоотношения полов никто пока не отменял и созревание с гормональными бурями тоже. После баек похабных да размышлений о карьерных планах, разговоры в казармах после отбоя всё вокруг баб крутились.
   Болтали больше, конечно. Рисовались друг перед другом. Половина ещё в процессе не поучаствовали, а уж трепались – послушаешь все чемпионы по трахтенболу, а не чемпионы, так мастера спорта. А там – поди проверь.
   Я служил не девственником – всё-таки в медучилище учился, а там по статистике на десять девчонок ноль целых, ноль сотых – ребят. Серьёзных историй, правда, не закручивал. Да и к процессу, спасибо папе, подходил грамотно. В том плане, что папа среди поклонниц-болельщиц крутился, и дело не только поцелуями в щёчку ограничивалось, но, как говориться, без последствий. И меня он в этом плане намастрячил. Серьёзно, вот и не влип ни в какие неприятности.
   Поэтому я, лёжа в казарме на своей койке, только посмеивался, слушая все эти наивно-извращённые сексуальные фантазии а-ля-натюрель! Ну, и, безусловно, у каждого из нас была в обязательном порядке какая-нибудь Танюха. Не реальная, так виртуальная. Не сумел закадрить никого, так придумай. Если ты не полный идиот, конечно. Мы тогда, всех девчонок Танюхами называли. Вот как тёлками зовут или гёрлами. А у нас – Танюхи.
   Я знатоком по этой части считался, в неделю по пять штук писем получал от девчонок из медучилища. Ничего серьёзного. В то время каждая девчонка кому-нибудь в армию писала, вроде есть парень, и она его ждёт. И приятно было – мне пишут и ещё как!
   Почитай кто эти письма, вся моя репутация лопнула бы как мыльный пузырь. Никаких любовных излияний или нежных слов, а так – кто где работает, да как мы учились. Всё. Это так – соблюдение правил игры да и только.
   Когда я дембельнулся, ни одна из моих «подружек» даже не позвонила – все уж замуж повыскакивали, или собирались накрайняк. На этот счёт я не обольщался да не закорачивался. Со смеху умереть – два года тебя девка ждёт, одними письмами перебиваясь. И так всё в жизни видишь то так, то эдак, а в армии и вовсе меняешься кардинально. Нет, живёшь надеждой, что где-то там в деревне Червонодышлово ждёт тебя не дождётся какая-нибудь белокурая Жози.
   Бывает конечно, кто спорит? Видал я таких сопливых Ромео. Только не про меня такая песня. Конечно, два года на сухом пайке не продержишься. Приедет к тебе раз в месяц прекрасная Брунгильда, прогуляетесь по городу, держась за ручку – дальше-то что?
   Ну, и крутили мы романчики с местными девахами нижегородскими. А девахи там то, что надо, доложу я вам, – кровь с молоком – бойкие, весёлые. Вот и зажигали с ними в ближайшем ДК на дискотеках.
   Воробья я часто там видел – форма с иголочки, надменный – руки в карманы, улыбочка кривенькая, разговаривает через губу, папироску изо рта не вынимая. Картинка маслом! Не мужчина – мечта!
   Мы с ребятами романчики крутили так – для прикола, и недостатка в девчатах не испытывали. Гриня Киселёв – Киса – парень заводной, весёлый, из хохлов – анекдоты травил, на гитаре бренчал, из себя видный такой – чернявый, чубатый. Девки вокруг него всегда хихикали – выбирай себе любую Танюху по душе.
   Цаца – Сашка Царёв – тоже не был обижен. Из обеспеченных – не раз мы всем отделением посылочки от его родителей патронили, ничего – не жадный. И деньги карманные у него были. Цаца из Питера, и родители не последние люди. Сейчас уж в Москву перебрался.
   Служить-то его пристроили по блату – для галочки, ему это нужно было для карьеры будущей. Его особо не напрягали – сидел себе в штабе, стенгазеты рисовал. Только Цаца парень простой – не зазнавался никогда, не смотрел сверху вниз и через зубы не поплёвывал. Хотя мог. И никто бы не пикнул. Он и за девчонками ухаживал красиво. И цветочков мог купить, и бижутерию или конфет, а то и в киношку сводить. Тоже неплохо.
   И у меня всё в порядке было. Тоже парень не из последних был – высокий, ладный. Бег на лыжах с детства даром не проходит. Торс литой, плечи широкие за формой не спрячешь, как не пакуйся. Вот тогда я отцу спасибо говорил, что на лыжи сызмальства поставил. Всё лыко в строку получилось.
   У нас троих, да и у большинства, общение с девчонками происходило легко и непринуждённо. А у Воробья это, похоже, больным вопросом было. И ведь тоже не обижен был, а вот поди ж ты! Всё чего-то кому-то доказывал, самоутверждался. То уведёт да отобьёт у кого-нибудь Танюху, то сам бросит – до слёз доведёт. Вот, бл., нашёлся Казанова местного разлива. Ладно, гранату дальше всех бросить или кросс быстрее всех пробежать. Нет, и тут первым надо быть. Хотя, собственно, первенство его никто и не оспаривал. Не могу сказать, что его особенно любили в части, но и не связывались – себе дороже. Он тогда таким громкоголосым командиром заделался, с ума сойти можно! Всех построил. Предварял в жизнь принцип: крайних нет – так назначь! Не скажу, что лютовал сильно, но уж больно старался. Таким представлял себя умником, обалдеть.
   Мы – дембеля – посмеивались – во, парень старается, да и только. Тех, кто позже призвался, мы и за людей-то не считали, так – мусор. Так что, стоит ли обращать внимание на мышиную возню эту. Тем более, одной ногой, считай, на свободе стояли. До дембеля рукой подать – несколько месяцев.
*
* *
   История, к которой я веду, почти перед самым моим дембелем и случилась. Глупость натуральная. Как такое могло произойти, ума не приложу. Вряд ли Воробей зуб конкретно на меня точил, просто подвернулся ему под горячую руку, вот и все дела.
   В один из развесёлых весенних денёчков, когда увольнительные совпали, мы с друзьями – Кисой, Цацой, ещё кто-то был, не помню уже, направились прогуляться по славному городу Нижнему. Петляли и трындели – всё чин чином. А под вечер традиционно зарулили на дискотеку. Завалились не под самое начало, так не принято было. Глядь, а Петюня уже там, со своими корешками тусуется.
   Народу в тот вечер набилось – страсть. Ни пройти ни проехать – дым коромыслом, музыка грохочет – шум, гам, тарарам. Огоньки разноцветные по стенам мечутся. Короче, всё как положено. Но кто на сельских дискотеках не был, не поймёт. Пляски начались. Мы с парнями тоже в круг встали – трясем булками – танцуем.
   Тут я девчоночку эту и заприметил. Стоит себе у стеночки – серый воробушек, и будто сама не поймет, как в такой бедлам попала. Я её подругу приметил – яркая такая Танюха, сочная, а эта мышка, вроде совсем тут не к месту. Да и не видел я её тут раньше. Хотя, была она из тех, которых и не замечаешь вовсе. Пустое место. Ни лица, ни стати, ни изюминки. Из интереса, всё ж-таки, сбацал с ней пару танцев – прошёлся в туре вальса.
   Женей представилась (это уж потом я её Жекой звать стал, чёрт знает почему). Очень уж она стеснялась – всё краснела и запиналась, да на часы смотрела – вроде дома её ждут. Ложная скромность.
   Повидал я таких женщин – Сикстинскую мадонну из себя корчит, а, начнёшь раскапывать, так всё прошла – и огонь с водой, и трубы медные.
   Я не из тех, кто копает в этом направлении – ну, было и было – делов куча! Но не люблю я лицемерия. На хрена козе баян, спрашивается? А эта, гляжу, не корчит из себя невинность, и это мне понравилось. Отличалась она выгодно на фоне тех разбитных девах, которые, как в песне поется: «Девочка, которая хотела счастья, поселилась рядышком с военной частью...». С другой стороны, хочу сказать сразу, Жека абсолютно была, не в моем вкусе. Скромность скромностью, а всё ж-таки внешние данные не на последнем месте. Особенно, если тебе двадцать и есть из кого выбирать. И потом, на кой чёрт, спрашивается мне эта провинциалка, если я – столичный супермен, и мне пачками пишут птички-москвички, пусть даже по дружбе? Что я себе Танюху нормальную не найду?
   Только примечаю, Воробей на меня косо поглядывает. Режьте меня на части, не думаю, что сам Петюня на Жеку глаз положил. Он же себя таким считал красавцем, таким плейбоем из Верхней Задницы, прям не подступись! Да вообщем-то рожу имел смазливую, чего уж говорить, да цеплял на неё такое брезгливо-напыщенное выражение, что прямо на кулак нарывался.
   Короче, на таких серых мышек, как Жека, он плевать хотел с высокой колокольни. А тут – нате – пожалуйста – запоглядывал.
   Меня такое зло взяло, столько лет прошло, а помнится. Ну, думаю, спесь-то я с тебя мигом собью – прочухаешься. И стал его дразнить – с Жекой заигрываю, ручку жму, на ушко шепчу – вообщем, полный набор.
   И она растормошилась маленько – зубки скалит, глазёнками блестит, раскраснелась. Ничего бы и не было. Проводил бы её до дома, поцеловал в щёчку и Adios, Жека, приятно было познакомиться.
   А как народ с дискотеки повалил, так в толпе мы с ней и разминулись. Стою – опираюсь, жду, когда народ схлынет – закурил. Гляжу – Жека, и Воробей тут как тут, крутится – крылья растопырил, проходу не даёт. Улыбка сальная, на морде выражение пакостное. И тут прям, в натуре, хватает Жеку за руки да в кусты тянет, а сам через плечо на меня поглядывает. Хитренько так. Что, мол, Медицина, гляди, как я тебя сейчас уделаю.
   Я аж обалдел. Никогда Воробей так в открытую не нарывался. Да, видно, забурел немного парень. Может, съел чего не то за обедом, или просто настроение прескверное, не знаю.
   Только разозлил он меня всерьёз. Я к нему. У Жеки слёзы на глазах, вот-вот заревёт, лицо в красных пятнах.
   Воробей глумится – слова похабные говорит.
   Любопытные рты поразевали – ещё бы, такое представление – цирк бесплатный, чего ж не поглазеть!
   Попытался я Воробья урезонить – я б ему врезал, по-любому, так уж фишка легла – тут вопрос престижа, но драться с ним я не хотел. Не стоила того ситуация.
   Но Воробья, видно, понесло в тот день конкретно. Пасть разинул и давай вякать что-то борзое.
   Чёрт, а вы бы сдержались? Вот и я не сдержался. Залупил ему прямо в пятачину со всей дури, а он ничего – устоял, только улыбочку его поганую как ветром сдуло.
   Я говорил, что с подачи моего папаши, походил на бокс до первых сотрясов, и наивно полагал, что с первого же удара отправлю Петюню в красивейший нокаут. А вот – накуси выкуси! Он не только не улетел в накаут, а ещё и ответил очень грамотно.
   Уж не знаю, занимался он боевыми искусствами или нет, но с рукопашным боем точно был не на Вы! Удар держать умел, урод!
   Дело закончилось бы смертоубийством, не растащи нас. Гришка и Цаца повисли на мне с обеих сторон, Воробья тоже кто-то заломал. Но мы ещё долго орали на весь Нижний. Воробей клялся всеми святыми, что живым я до части не доберусь. Я тоже в долгу не остался и пообещал, что поймаю как-нибудь эту гориллу один на один, без формы и лычек и вышибу ему зубы!
   Пока мы орали, набежали местные. Вы, наверное догадываетесь, что в Нижнем не только девчата живут. Парни местные тоже имеются, плечистые и горячие. Разборки стенка на стенку, после дискотеки в порядке вещей. Не слиняешь вовремя, тебе и наваляют по первое число. Служивый ты или нет, разбираться не будут. Чужак и всё. Убьют на хрен и с концами.
   Тут побоище развернулось, и уж не кулаки, а колы с цепями замелькали. Такой махач пошёл, только держись! Я, с дуру, хотел в самую гущу ринуться – адреналин ещё бурлил. Да всё Воробья высматривал – убью, думаю, гниду, я не я буду! Хорошо парни меня уволокли.
   – Ты чё, Олег, сдурел?! – Цаца орет, а Гришка на ухо шепчет:
   – Линять надо, Медицина. Не наше это толковище, – а у самого уже нос расквашен.
*
* *
   Эх, и бежали мы по улицам Нижнего – ни в сказке сказать, ни
вслух произнести. Вот такой маршбросок прямиком до части. Никого из наших сильно не помяли – успели-таки смыться вовремя.
   Но Воробей мне здорово по печени врезал да и рёбрышки, похоже, похрустели. Утверждать насчет перелома не берусь, но, думаю, пару трещинок было. Судя по симптоматике.
   Но, должен вам доложить, Бог всё-таки есть. Вы даже не можете себе представить, какое огромное удовлетворение я получил, когда под утро Петюня прикондыбал ко мне в медпункт.
   Не успел я кровищу со своей рожи смыть, он уже стоит на пороге – морда опухшая, синячище под глазом наливается, а говорить не может – челюсть на бок свёрнута. Стоит и глазами зыркает. Если б вместо глаз у него огнемёты были, от меня бы мокрого места не осталось! Стоит Воробей, волком смотрит, а меня прям подмывает подойти и своротить ему челюсть, чтоб совсем отвалилась на х...
   Еле удержался, клянусь. Так велико искушение было. Вижу и Петька так и порвал бы меня в клочья, такая чёрная ненависть у него в глазах плескалась. Удержались оба, слава тебе Господи! Удержались. Хотя пришёл он один – свидетелей не было – давай, завершай начатое.
   Были б у Воробья другие травмы, он бы не притащился ко мне в медпункт, а тут как косорылым ходить будешь? Вот и пришлось! Стыдно сказать, но меня Петькин внешний вид сильно порадовал. Я прям себя зауважал и ничего не имел бы против, если бы он всю жизнь проходил со свёрнутой челюстью.
   Челюсть я ему вправил в один момент – секундное дело, если умеючи. Щёлк и готово.
   Первый раз я тогда челюсть вывихнутую вправлял, это потом уж накопилось столько... Но первая была Петюнина, которую сам же и свинтил.
   Забавно.
   Когда челюсть на место ставил, запашок и учуял.
*
* *
   – Да, Феденька, ты совершенно прав, принял Петька не слабо. Не знаю, что он там отмечал, только на дискотеке, когда со мной дрался, под сильным градусом был. Это, пожалуй, удивило меня больше всего. Убило наповал. Петька не был любителем пьянок. Более того, как командир ревностно с этим боролся, не в одном глазу – пример для подчиненных.
   А тут, скажите, пожалуйста!
   Когда дрался с ним, не врубился, не до этого было. А уж как лечить взялся, при близком контакте сообразил что к чему. Тут всё и встало на свои места. Разве полез бы на меня Петька на трезвую голову, ни в жизнь.
   Какие бы обиды не были, в армии иерархия покруче, чем в политике. На дембеля задираться – смерти подобно. Лучше сразу в гроб лечь.
   А по-пьяни понятно – море по колено. И не выцеливал он меня на дискотеке, а просто попал я в мутный фокус его поля зрения, оказался случайной жертвой.
   До сих пор не пойму от чего Воробей напился и вразнос пошел? Да меня это не сильно и заботило. Как говорится – были-забыли.
   Вправил я ему челюсть, а в отместку, чтоб покуражиться, взял и намазал ему пол-рожи зелёнкой. Чего добру-то пропадать? Пусть Воробей клоуном походит. В воспитательных целях. Так он и ходил неделю – живая потеха.
*
* *
   – Не сдерживайся, Алексей Борисович, смейся, чего уж там? Не забывайте, мы ж мальчишками двадцатилетними были, пацаньё, и подлянки были детскими, э, да, что там...
*
* *
   Я, как челюсть ему вправил да запашок алкогольный учуял, остыл маленько. Осмотрел его – под гимнастеркой у него много ещё синяков-гематом обнаружилось. Я и их замалевал зелёнкой.
   Он, как гимнастерку снял, я со смеху чуть не прыснул.
   Вообще я мало на Воробья внимания обращал, на его комплекцию и конфигурацию. На плацу, на спортплощадке Петька себя всегда так осанисто держал, что издали казалось будто у него в плечах косая сажень, ни больше ни меньше. Не разглядывал я его, на фиг он мне сдался. А когда синячищи его ретушировал и поглядел на него вблизи сторонним взглядом, смех на меня напал – еле сдержался.
   Как тут не рассмеяться? Грудная клетка узкая, рёбра выпирают, мышцы есть, но ключицы с лопатками острые, угловатые. Бухенвальдский крепыш да и только! Да ещё в зелёнке перемазанный. И смех, и грех!
   Но особенно запомнилось, что за время осмотра, мы не сказали друг другу ни слова. Ни словечка.
   Бодались хлёсткими взглядами и ни гу-гу. А ведь пробыл он у меня не минуту и не две. Минут двадцать, а то и полчаса я его осматривал, ощупывал и не задал ему ни одного вопроса, а он не предъявил ни одной жалобы.
   Вот вам и общение доктора с пациентом. Как в рот воды набрали. Оба. Поиграли мы с ним в молчанку, и ушёл он – ни тебе «спасибо» ни «пока».
   С этого дня Жека официально стала считаться моей девушкой.
   Никто ничего в нашей разборке не понял, но версии выдвигались самые дикие. Рисовался безумный любовный треугольник, где фигурировали Жека и мы с Воробьем. Вроде мы бравые солдаты девчонку не поделили. Никому даже в голову не пришло, что делить было нечего. Присмотрись к Жеке пристальней, какая, к чертям, роковая красавица?! Бледная тень и немочь.
   Видно люди видят только то, что хотят видеть, хоть убейся.
   Ни мне, ни Воробью Жека была абсолютно не нужна, но, полагаю, что и Жека совершенно спокойно без нас обошлась бы.
   Нет! Разве ж против молвы попрёшь? Я в этой истории рисовался победителем, Воробей – стороной проигравшей, хотя он мне тоже наподдал не хило.
*
* *
   Стали мы с Жекой встречаться. Обхохочешься – без меня меня женили. А что самое смешное, я действительно женился на Жеке, увозя её из Нижнего и повергнув в глубочайший шок московскую родню.
   Жека оказалась вполне милой девчонкой, приветливой и хозяйственной. Да только, честно говоря, не собирался я жениться. Вообще, так рано, и на ней, в частности. Но готов руку дать на отсечение, нет, даже голову, что поменяй нас с Петькой местами в той истории, он бы тоже на Жеке женился. На что хочешь могу спорить. И Жека бы за него пошла радостно. Глазом бы не моргнула. Я хочу сказать, что любви никакой не было.
   – Что? Ревность? Да не смеши меня, Федя!
   Воробей бы на неё не клюнул, даже не посмотрел бы в её сторону, да и на меня ему плевать было. Просто в тот день всё так совпало. А потом уж раскрутился маховик общественного мнения, не остановишь. Мы под этим прессингом оказались трое, в сущности, детей. И всё приняли за чистую монету своими умишками незамутнёнными.
   Мне стало казаться, что я – Олег Быстров – герой – вступился за девушку, навалял всем по первое число, отбил её у негодяя, влюбился по уши и получил в награду её чистую любовь. А как иначе?
   Воробью, который рисовался негодяем – осквернителем девиц – казалось, что он влюбился с первого взгляда и в улёт в скромную девочку-ромашку, а тут, блин, я – коварный соблазнитель и более удачливый соперник.
   И Жека в свете всех этих событий из серой мышки в такую Кармен превратилась, просто с ума сойти. Хотя по сути нам троим было глубоко начхать друг на друга. Вот что самое обидное. Не пойди я в тот день на сельские пляски, не брось скучающий взгляд на стенку, которую Жека подпирала, не нажрись Воробей, не затеряйся мы с Жекой в толпе, ничего бы и не было.
   Но в тот момент Петька думал, что мне повезло, раз я схватил такую знатную добычу, отвоевав красавицу в честном поединке. Но... сами знаете – «...если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло...».
   Только жизнь не песня и не поэма, а проза, в которой сюжеты построены на таких вот совпадениях. Можете мне поверить, этого я нахлебался досыта. Давненько ком в горле торчит.
   История завершилась, я дембельнулся, с Жекой расписался, переехали в Москву.
*
* *
   – Что, Федя? Не знаю, для кого я тут распинаюсь, ты, вроде, внимательно слушал. Я ж тебе говорю – это была одна из тех нелогичных историй, которая для меня – амбициозного мальчишки, логично закончилась. Так что я не пойму, о каких таких любовях и ревностях ты толкуешь?
*
* *
   Петька, когда дембельнулся и появился в нашем дворе, даже не узнал Жеку при встрече. Он и меня в упор не видел, не потому, что не узнавал или не хотел видеть. Просто вся эта история быльём поросла к тому времени. Мы ж все в этот переплёт попали случайно, только Петьке удалось удачно выскочить, а мы с Жекой поскакали дальше в одной упряжке.
   Потом я в институт поступил, Жека перевелась из своего Нижнего и здесь, в Москве вечерний, экономический заканчивала. Мы переехали от родителей, сняли комнату и о Петьке думать забыли. Поступил я, кстати, в медицинский.
   Вот уж, как говориться, не зарекайся. Только, так получилось. Программу школьную я за два года позабыл, а медицину худо-бедно помнил. Да и в МедВУЗ ребят после армии брали охотно и на экзаменах не придирались. Так и проскочил.
   Проскочить-то проскочил, да как понял в каком переплёте оказался, не обрадовался. МедВуз вам не училище, просто так не прохалявишь. И потом, одно дело воплощать свою мечту, становясь благородным дохтуром, другое, коли приткнулся от неприкаянности и отсутствия выбора.
   А у меня какая альтернатива? Инфизкульт, куда бы меня папаша пихнул без проблем? Ну, уж нет. Мышцы наращивать да мозги отмораживать? А что потом? Подрывать здоровье в погоне за рекордами? Срывать голос на тренерской работе, выжимая соки из молодняка? Или физруком в школе, детишек по кругу гонять? Не по мне это.
   Тяжеленько пришлось первые два курса. Чуть мозги не свихнул на чёртовых латыни с биохимией. Спасибо Жеке – под ногами не путалась и не сразу завелась с беременностью. А то бы вообще слетел с катушек. Да родителям спасибо – деньжат подкидывали, мы ж комнату снимали.
   А всё я – дурак безмозглый, в амбиции попёр – отдельно будем жить. Клинический идиот.
   Может Жека не ко двору пришлась: дело понятное – не такую жену мне родители прочили, ясный перец. Да дело сделано, и Жеку они не обижали и вообще, смирились. Да и Жека насчёт отдельного жилья не возникала. Рада была радёхонька, что в Москве очутилась. Нет, я попёр на принцип – сами да сами.
   А чего сами, если родители половину жилья оплачивали. Ну, мне ж надо всё и сразу, и ни секундой позже.
   Знаете, как в спорте, есть спринтеры, есть стайеры. Так и в жизни – одни мечутся, высунув язык и пичкают жизнь событиями, уж и в глотку не лезет, а всё суют, боятся не успеть. Ну, и сходят с дистанции.
   А другие –тянутся, смакуют, и смаковать вроде нечего, а всё иллюзией кормятся, будто что-то когда-то будет ещё.
   Или как на охоте, к примеру, есть такие, которые погоню любят, чтоб загнать добычу вусмерть.
   А иным караулить нравится, в засаде сидеть, чтоб веточка не шелохнулась, листочек не дрогнул. Чтоб дышать через раз.
   Так вот, я из тех, из первых буду. Всё жизнь свою пришпорить старался всю дорогу, не углубляясь и на мелочах не заворачиваясь.
*
* *
   В институте совсем бы закис и захирел, если б не дружок мой – Витька Лисницкий. Пожалуй, он моим единственный другом был. Нет, наберётся, конечно, десятка два приятелей, с которыми можно побакланить за кружкой пива, на футболе поорать да шары погонять в бильярде, лица умные делая, знаете, с таким прищуром снайперским. Да всё не то.
   С Витькой мы по-настоящему дружили, понимали друг друга с полуслова, поддерживали в трудные времена, успехам радовались искренне, без зависти и говорить могли обо всём на свете.
   Витька-то как раз мечту в жизнь воплощал, но не свою, а родительскую. У них целая династия врачебная сложилась. И Витьке сам Бог велел на стезю эту становиться и семейные традиции поддерживать.
   Отца Витькиного я плохо помню, он всё по командировкам мотался между Москвой и Израилем, всё никак не мог определиться, где крепче спать и слаще есть. Лекции читал то там, то там. Светило медицины, академик, не хухры-мухры.
   А мать Витькину очень хорошо запомнил – махровая еврейка – качественная такая Сара. Громогласная, усатая и жутко умная, в Витьке просто души не чаяла.
   Витька в институте по всем документам числился, как Лисницкий Виктор Матвеевич. Матвеевич, но на его роже во-о-т такими буквами Моисеевич было написано.
   Дружба с Витькой несколько скрасила мои институтские будни. Хотя скучать особо было некогда, драли с нас три шкуры, только успевай поворачиваться. И не миф это, что в медицинском учиться сложно. Не то слово. Полный пинцет, а будь помоложе, сказал бы покруче. Так что никаких стереотипов.
   И вообще, я прихожу к выводу, что все байки совпадают с реальностью процентов на семьдесят, уж точно, а то и на все сто. Ну, вот про медлительность прибалтов? Скажете нет?
   Вижу, улыбаешься, Алексей Борисович, значит тоже в курсе дела.
   Я-то их повидал и работать приходилось бок о бок, да и так... по жизни.
*
* *
   В то время у Витьки «любовь» была, аккурат из Вильнюса – Ирма. Красивая – закачаешься. Здесь в консерватории училась и чего нашла в Витьке непонятно. Хотя при своей внешней неказистости и прямо-таки комически выпирающем национальном колорите, Витька обладал одним несомненным достоинством – бархатным голосом. Шёлковый, чарующий, вкрадчивый. С приглушенными модуляциями и волнующей хрипотцой в нижнем регистре. Имея такой голос, можно было вообще выглядеть, как помесь Квазимодо с Гуинпленом, это не имело значения. На такой голос не то что Ирму, Анджелину Джоли поймать было можно.
   Витька и ловил. С Ирмой, несмотря на неодобрение матери, у них всё серьёзно закрутилось. Хотя более несхожих и неподходящих друг другу людей сложно было себе представить. Ну, не монтировались они в пару, и всё тут. Витька весь на пружинах, шальной, искромётный – не тронь-огонь, короче. Ирма – медлительная, вдумчивая, красавица спящая, со своим бесподобным «т-та-а» вместо «да». Вещь в себе. Витьку смешно звала на французский манер – Викто?р.
   Я его этим Викто?ром доводил до колик и белого каления.
*
* *
   Дураком нужно быть квадратным, чтобы такое голосовое преимущество не использовать. Но Витька из еврейчиков и своего не упустил. Психиатром стал, да такую карьеру забубенил, просто пальчики оближешь. В транс мог ввести одним своим колдовским голосом, завораживал без всяких там вербальных фраз и прочих заморочек. Говорю со знанием дела – на себе испытал, тьфу ты – наваждение какое. Психиатрия для души, но никуда не денешься – в медицине не замараться невозможно, куда не поверни.
   Витька подрабатывал наркологом. Ездил капельницы ставить алкогольничкам запойным – деньги лёгкие, ответственности ноль. Кодировками серьёзными занимался редко, и туфта всё это, правда написал на эту тему несколько развесёлых научных статей в солидные медицинские журналы. Прокатило.
   Витька на психиатрию с первого курса нацелился. Ох, и баталии у него дома по этому поводу развернулись. Родители оба гинекологи и их родители, вроде тоже. А этот, бл., психиатром намылился. Не продолжает славное семейное дело докторов Лисницких.
   Только Витька встал насмерть – вопрос ребром поставил, что вообще уйдет из института, и сдохнуть легче, чем всю жизнь в одно место пялиться.
   Я чуть со смеха не помер. Сам я ещё в это время ни сном ни духом не кумекал куда свою карьеру раскрутить. Мои родители в этом не рубили, а сам я про свои склонности со способностями ещё ни хрена не понял. Еле успевал на основных кафедрах поворачиваться, жилы тянуть и соотносить шарики, блин, с роликами, чтоб ум за разум не заскочил.
   Кое-где, конечно, и мне были поблажки. На военной кафедре, разумеется. Я ж после армии – стало быть, мог вообще туда не ходить, даже носа не показывать, но ходил по дружбе – за компанию с Витькой, и преподаватели относились доброжелательно – я ж не отказник какой, т.е. откосник, а отслужил как положено – чинно-благородно. Доброе слово, оно и кошке приятно, а тут меня хвалили до небес за выполненный долг перед Родиной.
   Ну, и физкультура, конечно. Институт женский, нормативы нестрогие, а для меня так и вообще плёвые.
*
* *
   Кафедра физкультуры в Измайлово располагалась, вот и наматывали круги по Измайловскому парку на глазах у изумлённой публики.
   Помню как-то трусили с Витькой кросс аккуратненькой такой восьмёркой вокруг пруда, а по параллельной тропинке мрачные такие парни из Бауманского бежали – тоже, бл., физ-ра у них.
   Витька голосом своим хорошо поставленным как гаркнет песню:
   «Нам нужны такие кореша, в натуре,
   Чтобы было «два» у них
по физкультуре,
   Чтоб большим умом они
не обладали,
   И на их убогом фоне мы сияли...»
   И в том же духе – подколоть хотел маленько, уж больно сосредоточенно эти архаровцы бауманские дистанцию бежали, прямо дело жизни: замри – умри – воскресни!
   У тех с чувством юмора, видно, слабовато было – они к нам. Чуть до драки дело не дошло – физруки наши подоспели вовремя и построили нас всех. А то, как пить дать, выперли бы нас из института с концами. А так ничего – отработок, правда, навешали – еле отмахались.
   До сих пор Измайловский парк ненавижу, верите – нет? Много чего там было, если начать копать-вспоминать, только мы ж здесь не за этим собрались, верно? Это меня так... заносит чуток.
*
* *
   Вы ж про Петра спрашиваете? К нему и веду, да только никак мне не обойтись без таких отступлений, чтоб рассказ получился покруглей да попонятней. И опять же, последовательность повествования, леший её задери совсем.
*
* *
   Курсу к четвёртому, я определился – пойду на хирургию, не потому что чувствовал тягу, а просто получалось неплохо. Профессора хвалили, руки оказались не крюки, и интуичил я в плане диагностики –раскалывал, как орехи на зубах, откуда что взялось, сам удивляюсь!
   В то время, когда Витька по уши увяз в шизофрениках и маньячинах-параноиках, я кости по кусочкам собирал. Ну, вот как паззлы прилаживают некоторые любители. С четвёртого курса уже вполне можно было подработочку найти приличную. Вот и занялись. Практика опять же, и денежки ещё никому не мешали.
   Витька в психушке своей пропадал, а потом вообще в Сербского дневал и ночевал – у него тогда на судебной психиатрии крыша съехала. Потом он там вовсе осел и долго ещё подъедался во времена трудные. Хотя Витька никогда не бедствовал и с протянутой рукой не ходил.
   Психиатрия-то она дело довольно субъективное и зыбкое. А у нас же вся страна чокнутая. Что – не так? Чего смеётесь? И очень много в этой стране чудаков на букву «м» живёт, которые любят с оружием баловаться-понтоваться. А на это заключение психиатрическое требуется.
   А от армии откосить? А от экзаменов? А недееспособность навесить? Да мало ли что? Так что и без наркологии развернуться есть где. Клондайк!
   Витька и не терялся. Как говориться – кто успел, тот и съел. А Витька не только съел, но и пальцы облизал и глазом не моргнул. Молодец, ничего не скажешь!
   А я тогда к одному травмпункту столичному прибился – мрак да и только. Работал ночами. Народищу тьма – все вопят, все на нервах – не успеваешь ни черта. Выскочишь куда-нибудь в подсобку – ругнёшься матом, сигаретку выкуришь и опять на поток.
   Два года я так, извините, конаёбился. Жизнь диктовала. Жека к тому времени учёбу закончила, положила свой диплом на полку и родила мне сына Юрку. Веселуха началась. Мои из кожи вон лезли, чтоб помочь. Совсем от счастья сбрендили. Так я ж такой молодой чёртов умник – глава семьи, опять в бутылку полез – х... по столу, руки в боки и ну орать – сами воспитаем или я не Олег Быстров.
   Боже ты мой, Олег Быстров, а не утереть ли тебе сопли – так, для начала. Жека особо не выступала, она вообще всё тихой сапой делала, вроде и не спорит, а, глядь – всё уже под себя перекрутила. Из тех, кто мягко стелет да жёстко спать. Она со мной и не связывалась.
   Это сейчас я подуспокоился малёк, а вообще-то такого громкоголосого мужика ещё поискать– не переорёшь, и врезать могу, если что. Гордиться тут, конечно, нечем, да уж как есть.
   В вопросах воспитания тоже отличился. Из Юрки своего решил настоящего мужика делать прям с пелёнок. Мне всё казалось, что Жека его балует да сюсюкает. Я ж, чуть закапризничает – строжу?. Накупил ему танков пластмассовых, автоматов.
   
*
* *
   Пошли как-то в выходной прогуляться всем семейством. Прям картинка. Солнышко светит, лепесточки цветут,  голу-
би воркуют. Тут сынок и отколол – достаёт автомат пластмассовый, и спраши-
вает голосишком своим детским: «Папа, пап, а можно мне гулюшку застрелить?».
   Я офигел, а Жека сорвалась – развопилась на всю улицу – чего, мол, ты ребёнка в киллеры готовишь? И баран-то я, и мужлан, и кретин... Ну, много чего.
   Я – в ответ орать, чуть люлей не навешал – Юрку напугал. Короче, натуральный мудила из Нижнего Тагила. Права, конечно, Жека была, и с этого дня моёпедагогическое и воспитательное рвение строго дозировала.
   У нас тогда полоса отчуждения началась – цепляли друг друга, по поводу и без. Если уж супруги не могут договориться, как паршивые обои клеить – встык или внахлёст, всё – труба! Но, собственно, чего вы хотите, браки, которые так погано начинаются, как наш, как правило и заканчиваются соответственно. Да Бог с ним!
*
* *
   В тот период, о котором я толкую, Петра я видел пару раз, когда заезжал к своим. Разок зацепил его, когда к подъезду подходил. Воробей вышагивал в обшарпанной шинелишке в сторону остановки и остановился прикурить, сложив ладони шалашиком.
   Второй раз во дворе столкнулись нос к носу. Я изобразил нечто вроде дружеского кивка, Петька сделал вид, будто меня не знает, посмотрев мимо, только что не отвернулся. Вот и всё общение.
   Конечно, я до петькиных приветов не больно разлысился – тоже мне приятель, но чего уж так-то нарочито морду кривить? Подумаешь, важняк какой вшивый. Вот ещё тоже говно на лопате!
*
* *
   В то время голова у меня совсем не тем была забита. Ординатуру по хирургии заканчивал, о перспективах думал. Травмпункт с ночными дежурствами меня не привлекал абсолютно. Меня уже тогда ставили на плановые операции – не студент уже, а ординатор, да только одними амбициями сыт не будешь.
   Жека слёзы горючие зарабатывала, родители мои потихонечку старели... Тут, хочешь, не хочешь, а репу чесать начнешь. С Жекой полная непруха пошла в отношениях и чего спрашивается? Ну, жили и жили себе.
   Я-то в плане всех этих египетских страстей довольно хладнокровен. Отвяжитесь все к чертям и ладненько. В том плане, что я для Жеки вроде как не по Сеньке шапка, я уже и думать забыл. Сложилось и жилось. Юрка, вон у нас.
   Поглядывал я, конечно, на баб красивых да ярких, слюни пускал, облизывался – не без этого. Может, и подъ...нулся где пару раз, чего греха таить, но заводить серьёзные отношения ленился. Чёрт – не хочу говорить про это. Пытались мы с Жекой честно что-то выправить да наладить. Чушь полная, но тогда это правильным виделось.
   Взяли Юрку в охапку и поехали в отпуск к её родителям в Нижний. У них под Нижним деревенька на Волге была – туда и забурились. Если опустить сельхозработы, в которые её родители меня впрягали и пьянки бесконечные, всё прошло очень мило.
   Потом мы частенько туда наведывались. Кто не был, не поймет. И не расскажешь. Как мерцают красные дымные костры на песчаной волжской косе. Как ползут по долам сырые клочкастые туманы. Как пахнут нагретые солнцем доски. Как шелестят под ветром зелёные космы берёз. Как звенит вечером воздух от комариного зуда. Какие алые закаты стоят над Волгой. Каким сладким кажется мёд, если ешь его, вгрызаясь в соты, вприкуску с чёрным хлебом, порубленым скибками. Как мерцают, угасая, звёзды в зелёном предрассветном небе. Как сверкает солнце в капле смолы, застывшей на вишне.
*
* *
   Я влюбился в эту тягучую, неспешную среднерусскую природу. Мне было хорошо на этих просторах. Я отдыхал душой, но подходил к состоянию отрешённого отупения, хотя постоянно что-то делал.
   Несколько раз ходили с мужиками бродить с бреднем. Мне был интересен сам процесс. Браконьерство чистой воды, конечно. Но тоже ничего, если на новенького. Разматываешь тяжелющий бредень по песчаной косе, а потом заходишь прямо в одежде в ночную чёрную воду. Бредёшь. Одежда намокает, тяжелеет, облепляет тело, холодит.
   А ты бредёшь – по колено, по пояс, по плечи. На воде тени чёрные лежат пластами. Жутковато и очень холодно. Темно. Только на противоположном берегу огоньки мерцают – баржи, бакены, пристани. Тихо. Только вода плещется да брешут глуховато собаки где-то в соседней деревеньке.
   На берегу уже разводят костёр, чтоб видать было куда выходить. Темень же, хоть глаз выколи. Ну, и загибаешь на этот огонек. Идти тяжело – мокрая одежда облепляет, холодно. Идёшь, а сам начеку – не слыхать ли где моторки «Рыбнадзора»?
   Выходишь на берег, песок налипает, и в каком-то вдумчивом молчании выбираешь сеть. Выбираешь и выбираешь, а ей конца нет. По рукам озноб пробегает, а ты не замечаешь – сеть-то стопудовой кажется – мокрая вся – огрузла. И брякает на сырой песок, что твоё стираное бельё о фаянс ванной.
   Глядишь, что-то трепыхается, ещё и ещё – рыбёшка. При удачном раскладе рыбы много бывает. В основном, лещики-подлещики, краснопёрки – ёршики, щурята попадаются с окуньками.
   Рыбу делили вёдрами, а домой мешками отволакивали. Рыба речная костистая – жуть.
   Эх, и наелся я тогда этой рыбы. И ушицы, и жареной-пареной, и воблочки под пиво, это уж как водится. Так наелся, до сих пор не люблю, даже запаха не переношу.
*
* *
   На охоту походил – у Жеки отец это дело хорошо ладил – сам из бывших егерей, он мне это развлечение и организовал.
   Я – молодой дурак рад – обрез дали, пали во все стороны. Прям, головорез какой-то. Уток, зайцев – мелочишки всякой – без счёта. Кабанов в то время много было. Прямо к деревням подходили – поля с картошкой вытаптывали. Правда кабана мне завалить не довелось. Даром что мечтал, как повешу у себя в комнате голову секача! Фиг с маслом.
   А как вышло-то? Пошли мы с жекиным отцом – тестем – при всём снаряжении, как положено. Он все тропы знал заповедные. Залегли в засаде – мокро лежать-то. Раным-рано – только-только ночь предрассветной мутью подёргиваться начала и рассвет серенький забрезжил. Туман стелется и грибной ки?селью пахнет. Трава от росы отяжелела.
   Долгонько в засаде лежать пришлось. Лежишь и в темноту пялишься. Я уж говорил, что меня в разведку не бери – не могу, замерев, лежать в засаде. По мне, так уж лучше погони.
   А тут кайф такой разобрал – такая благодать снизошла. Светает быстро, уже и очертания деревьев из темноты выступают, и горизонт прорисовывается. И полоска на горизонте алая густого цвета, аж смотреть больно.
   И тут, когда первые лучи солнца малиновыми стрелами туман прокололи, на поляну прямо перед нами лось выходит. Красавец! Рога ветвистые – лопастями, ноздри на носу бархатном подрагивают. Стоит и не шелохнётся.
   До сих пор у меня эта картина стоит перед глазами – лосяра в лучах солнца предрассветного. Нереальный такой, будто выплывает из тумана. И туман такой плотный, матовый, косо подсвеченый розовым...
   Я ружьё передернул – думаю, сейчас лося завалю. Только тесть руку мою перехватил.
   – Ты чего, Васильич? – спрашиваю.
   – Нельзя, Олег – и головой качает.
   – Почему, нельзя?
   – На охоте стрелять можно только в того, кого ждёшь.
   – Не понял?
   – Пошли. Не будет сегодня охоты.
   Лось-то, понятно, к нашей философии не прислушивался – шарахнулся и ломанул через кусты – только его и видели.
   На тестя я разозлился и на охоту больше не ходил. А вот мудрость – присказку запомнил. Не раз потом к жизни примерял – и всё по его выходило. И про нашу с Жекой ситуацию подумал: не твоё – не бери. А я схватил, по дурости, вот фигня и вышла.
   Так что, я вам скажу – не такие уж дурни сиволапые и пеньки замшелые по деревням сидят, тоже свою мудрость житейскую имеют.
   
*
* *
   – Не ёрзай, Фёдор, подхожу к сути. А если выпить хочешь – не стесняйся, и нам плесни – самое время промочить горлышко.
*
* *
   Отгуляв отпуска, вернулись в Москву, вот тут и надо было что-то решать с подработкой – с деньжатами по-прежнему туго было. Умные люди посоветовали устроится на полставки в тюрьму, в Лефортово – в лазарет.
   Платили неплохо, по тем временам. Работа казалась не пыльной – всё ж-таки не потоки в травмпункте или сортировка в приёмном отделении больницы. Я к тому времени этого нахлебался по горло. Единственная заковыка заключалась в том, что для этой работы необходимо было аттестоваться – одеть погоны. Ладно. Мне – молодому идиоту – и в голову не пришло, и чего это люди, что мне так радостно то место присоветовали, сами туда не шибко рвутся?
   И я сказал – ладно. Другими словами, сделал вторую глупость в своей жизни, после женитьбы!
*
* *
   – Вижу, Алексей Борисович, как смех тебя разбирает – ты-то про погоны знаешь не хуже моего, и ты прав – влип я по самое не хочу, полез в воду, не узнавши брода.
*
* *
   Нацепил лейтенантские погоны, которые очень скоро превратились в капитанские. Это в армии всё медленно, а здесь – р-раз и на матрац. Меня, конечно, в капкан заманивали. Таких дураков-то по тюрягам работать больше не нашлось, видать. Один я – Олег Быстров выискался.
   Работа, спору нет – не бей лежачего. Да уж больно контингент специфический. Таких жестоких рукотворных травм, я не видел даже после самой жёсткой рукопашки. А по мелочи – этот вилку заглотнет, этот под психа косит, а тот суицид изображает.
   Покупался я поначалу. А потом разобрался что к чему – с порога симулянтов вычислял, не хуже Витьки психологом заделался.
   Оглоушило меня не в первый рабочий день. Шёл себе по коридорчику по какой-то там надобности, вдруг лицом к лицу сталкиваюсь, с кем бы вы думали? Ни за что не догадаетесь! С Петькой Воробьёвым. Вот уж не думал не гадал. Какой «приятный» сюрприз. В столбняк мы впали оба, вытаращившись друг на друга, как два барана. Молчим, будто языки проглотили.
   – Привет, Воробей, – говорю.
   Он рожу кислую скособочил, будто лимон надкусил и цедит надменно:
   – Здорово, Быстров.
   Руки не подал, даже из кармана не вынул. Да ещё губой так брезгливо дёрнул, будто я самое что ни на есть быдло, к которому, если прикоснёшься, так непременно заразишься болячкой нехорошей.
   Тут я челюсть вывихнутую и вспомнил, и так мне ему врезать захотелось, сил нет. Врезать – не врезал, а кулаком своим подбородка коснулся, будто почесал – напоминая...
   Вспомнил Воробей или нет, но глазами полоснул и, готов поцеловать свинью в задницу, если его рука, что в кармане была, в кулак не сложилась.
   Так и разошлись, плечами чуть задев друг друга.
   Вот оно как сложилось – вертухаем, значит, Петя Воробьёв заделался. Так и подмывало меня что-нибудь в лицо ему брякнуть про вертухая, да не представилось удобного случая.
   Он ко мне в лазарет не заглядывал. Только, если приволочь кого – в камере отметеленного и забрать потом, чтоб сопроводить обратно.
   А в коридорах встречались. Здороваться не здоровались, пикировались взглядами – кто кого переглядит, а то и вовсе друг друга не замечали. Вот такое трепетное общение.
   Петька не волновал и не напрягал меня совершенно, только уши не заткнёшь, глаза не замажешь. А мы в собственном соку варились – вот слухи и просачивались. Я с заключенными, которых Петька сторожил, напрямую общался. По работе. Бакланил с ними «за жизнь», пока они у меня отлёживались.
   У зеков врач – лепила в законе, один из самых уважаемых людей – вот и вываливали мне всё. Мне уважение зеков не нужно, ни уму оно ни сердцу. Это бредни романтические, что половина невиновные и законом обиженные – как бы не так. И убийцы, и насильники, и мошенники настоящие, не считая всякой мелкой шушеры, вроде карманников или катал.
   Хотя, я не Копенгаген в этом, у них, вроде, наоборот – карманники – каста высшая. Не вникал я в эти табеля о рангах!
   Костерили они Петюню по-чёрному. Вертухай для них, по определению, в разряд неприкасаемых входит. А Воробья особо отличали – палку не перегибал – всё по закону, но и лояльностью особой не отличался. А чтоб разговоры какие «вась-вась», так это и думать забудь. Ни Боже мой! Может, так и надо, я в его шкуре не был.
   Но вот, что выгрызал себе Петька карьеру, как мышь корку сырную, это точно. Сунул руки в карманы, сигаретку бросил в рот и давай отбивать чечётку по тюремным коридорам. И годов то ему не много было – мы ж с ним почти в одних левах, а уже смотрел сверху вниз да на головы поплёвывал. И откуда эти интонации взялись – «Докури, дружок, а то я пальцы обжёг»? Вот тебе и Воробей. Всех сделал. Натурально пытался урвать от жизни всё, пока ещё есть чем! А, собственно, почему бы нет?
   Вот вы тут думаете, что я сижу и Петюню грязью поливаю? Ха. Наверное так со стороны и выглядит. Только, когда Петька зарождающийся мятеж придавил и звезду получил внеочередную, я вполне искренне за него порадовался. Даже поаплодировал мысленно. Молодец!
   Хотел подойти – поздравить! О-о-о. Этот... проследовал мимо меня надменно, даже не взглянув в мою сторону. Я прямо букашкой себя почувствовал. Ну, и, разумеется, когда звезду эту обмывал, меня позвать забыл. Без обид, конечно. Подумаешь. Не очень-то хотелось. Тьфу да и только.
*
* *
   Отпуска наши с Жекой не совпали в тот раз, и от мысли, что придется одному ехать к её родителям, мне становилось не по себе. А тут, как раз письмо пришло от Гришки Киселёва, армейского дружка. Киса звал меня к себе на родину – в Одессу.
   Созвонились, и я двинул, прихватив с собой Юрку. Вот уж, что называется, почувствовал себя отцом в полной мере. Маленький Юрка меня всего обныл в дороге, перебаламутил весь поезд и к тому моменту, как мы прибыли на место, я уже был готов натурально его прибить.
   Киса мне обрадовался. Весь вечер мы братались и взахлёб вспоминали наши армейские денёчки. Киса обзавёлся семьей, летом сдавал комнаты внаём туристам-отдыхающим, а зимой пил. Такая житуха развесёлая.
   Много чего я мог бы порассказать про Одессу, но, думаю, не стоит. Всё ж-таки главное – это море. Я – москвич, всегда, завидовал людям, которые имеют под боком море. Завидовал гипотетически, потому что Москва – абсолютно мой город.
   Но море – это да... Изменчивое, непонятное, опасное. Я мог часами сидеть на берегу и глазеть на него до отупения. Такое возникало умиротворенное оцепенение, что просто жуть брала.
   Целыми днями я валялся на песочке, учил Юрку плавать, попивал местное сухонькое винишко. А вечерами мы с Кисой выходили в город – зажигать. Киса протащил меня по всем окрестным барам и ресторанам, познакомил с местными авторитетами. Может все приморские города такие, но столько катал, как в Одессе, я не видал нигде. Я говорил уже, что человек я холодный, даже ледяной, чувство азарта у меня отсутствует напрочь, однако, чтоб с огнём не играть да гусей не дразнить, в азартные игры я не втравлялся. К слову сказать, покером, к примеру, я в своё время увлекался. И даже ходил поигрывать в клуб из интереса, не для заработка. Да и до сих пор иногда режусь по «Инету». Нечасто. И всё закономерности искал.
   Но сами знаете, – у картишек нет братишек! Я, вообще-то игрок лузовый – рисковать люблю, в отличие от тех тайтовых парней, которые только верные карты играют. Но башку у меня никогда не сносило.
   А поглядел я, как каталы лохов разводят – на пальцах делают. Мастерски! Высший класс. Потусили мы с Кисой знатно. Ох, Гриня, Гриня, что ж ты наделал-то!? Вот она водка проклятая, пихнула-таки мужика в могилу. И какой мужик был – золото!
*
* *
   Я потом на Украину частенько мотался. На машине, по делам. Киса меня научил границу проскакивать. Тут главное момент подобрать правильный – а момент этот – четыре часа утра, когда погранцы ещё не прочухались. Потом у них смена меняется, и обдерут тебя на свежую голову, мама не горюй. И раньше никак – они ещё бодрячки – тоже ничего не проморгают. Вот и рулишь с таким расчётом, чтоб на границе около четырёх оказаться – ни раньше, ни позже. Они ведь русских да «москалей» сами знаете как «уважают».
   «Тече ручка Тиса,
   В ний москальска кров,
   Москалiв ми били,
   Будем бити знов…»
   Вот, приблизительно такие дела…
*
* *
   Образование моё завершилось. Жекины родители окончательно решили переселиться в деревню – пенсионеры, всё ж-таки. А нижегородскую квартиру предоставляли в полное наше распоряжение. И началась канитель. Продав квартиру в Нижнем, мы еле наскребли на крохотную двушку в хрущёбе на окраине Москвы. Но какой был праздник – намотались по съёмным хатам выше крыши!
   Окончив институт, я устроился работать в «Склиф», в реанимацию. Тут, надо сказать, срабатывала некая специфика нашего ВУЗа. Окончил я третий медицинский. Это вам ничего не говорит, конечно.
   Институт назывался – Московский Медицинский Стоматологический Институт, факультетов два – стоматологический и лечебный. И все лечебники, как я, должны были оттрубить либо на неотложках, либо в реанимации. За исключением таких умников, как Витька Лисницкий, имеющих красные дипломы.
   Я подумал – на неотложках кататься – с ума можно сойти – сами знаете, пробки в Москве не отменял никто. Думаете, пропустит кто машину «скорой», даже если мигает всеми мигалками и гудит сиреной – чёрта с два. Вот и решил вопрос в пользу реанимации.
   Эти годы даже вспоминать не хочу! В «Склиф» со всей Москвы самоубийц неудавшихся свозили на откачку, и после множественных автомобильных аварий тоже. Прикиньте. В отдельные деньки мы по колено в блевотине работали, рукава засучив, потому, что сопливые Ромео с Джульеттой не смогли договориться и наглотались какой-то дряни.
   А уж про жертв аварий вообще молчу – по кусочкам иногда собирать приходилось, сшивать по фрагментам, и ничего – выживали. Некоторые.
   Тогда я начал понимать, почему гаишники иные спиваются, на хрен. Всю жизнь, считай, трупы отскребают от асфальта лопатой! Буквально. Так-то.
*
* *
   Крутился в то время – быстро и шустро, как сказал Заратустра! Хоть в «Склифе» и надрывался, а подработку свою в Лефортово не бросил. А чего? Работа не напрягала. Денежки за погоны платили. Звёзды на погонах росли сами собой, чего крутить мордой-то?
   Петюня к тому времени мелькать перестал в Лефортово. Куда-то перевёлся. Что ж – все места хлебные ищут, я о нём не скучал.
   В «Склифе» я и получил основные заделы практические. И подход циничный и холодный сформировал там же.
   Когда чуть не каждый день чужую смертушку видишь, как душой не зачерстветь? Если эту сторону жизни близко к сердцу принимать, сдохнуть легче. У нас-то в реанимации не такой большой процент смертности был, совсем уж безнадёжные только. Мрут где, в основном? В неврологии, от инсультов. Меня, как хирурга, в разные отделения на консультации вызывали.
   Забавнее всего с урологией вышло.
*
* *
   – Урология-то? Тебе, Феденька, ещё рано об этом задумываться. Урология – это где мочевые пузыри, письки, почки иногда.
*
* *
   Вызывают меня вечером в урологию. К парню молодому. Там урологи с мордами хитрыми стоят, пересмеивался. Чую, подлянку готовят.
   Осмотрел парня – он на кушетке от боли корчился. Стал снимки глядеть: УЗИ и прочее – не пойму ничего. Что с мочевым пузырем, спрашиваю? Явно там что-то не то болтается. Что за фигня, спрашиваю? Урологи скалятся – там тоже парни молодые работали – им всё бы ржать. Правда в медицине без юмора нельзя никак – слетишь с катушек!
   Что, говорят, хирург, не узнаёшь? Смотрел-смотрел – что-то длинное, на стержень похоже. Не томите, черти, говорю. А это, говорят, свечка церковная – какие за упокой души ставят.
   У меня глаза на лоб – как она туда попала?
   Ты, говорят, Олежек, сядь лучше, чтоб не упасть, не ровён час. Тут такая история – завёл этот крендель любовницу молодую, горячую. Кобылку необъезженную. Не сдюжил. Пыжился-пыжился корячился-корячился, укатала она его сильно, видать.
   Ему бы, козлопану, выждать паузу, умаялся, с кем осечек не бывает, висит у тебя сейчас, допустим, «на-полшестого», так поди-перекури, глядишь и поднимет головку твой снусмумрик.
   Нет – давай из себя ё..ря-террориста корчить, и эта – фря – ещё подначивает – давай, бегом о стенку лбом. Она и надоумила: засунь свечку в мочеиспускательный канал – для стояка железного.
   Этот – Лёва из Могилёва, рад стараться, запихнул. А свечка в мочевой пузырь провалилась.
   Думай теперь – резать не резать, решай, Олежек! А какое там решай, если я от смеха рыдаю.
   Подуспокоился, сигаретку выкурил и пошёл опять парня посмотреть. А он глазки закатил и скулит – ну, всё, прям кончается. Я ему строго так говорю – ты, браток, скулить кончай. Чем раньше-то думал? Тоже мне нашелся козёл мирового масштаба!
   Крутили мы его вертели – всё ж-таки удалось без резни обойтись – поколдовали ребята-урологи да и ухватили свечку за фитилёк эндоскопом – потихоньку, полегоньку вытащили. Вот какая история.
   Его подруга боевая приходила навещать. Мы все бегали на неё смотреть – история-то нештатная получилась. Ничего из себя– вертлявая, шустрая, нескучная. И овощ этот, нет бы, бежать от такой затейницы, пятки смазав скипидаром, нет – всё с ней тёрся и чикался. Вот вам и «любовь».
*
* *
   У меня у самого тогда роман закрутился, ходил вокруг да около подле одной красавицы потрясающей, но ушами прохлопал – увели. До сих пор жалею, до сих пор мороз по коже от воспоминаний. Посему, эту историю оставлю за кадром – очень уж по нервам бьёт и по самолюбию. Одно из самых больших моих чаяний и самое горькое разочарование. Короче – не сыпь мне соль на рану, не лей мне чай на спину! И хватит об этом.
*
* *
   Именно тогда я засёк Петюню во дворе родительского дома с роскошнейшей блондинкой. Жена там это была его, или любовница, но из тех шикарных женщин, на которых заглядываешься, выворачивая шею и надолго потом задумываешься. Петька такой шёл важный – куда там. Поджарый, осанистый – фу ты ну ты.
   Загляделся я на его спутницу, варежку раззявив, и, не буду врать, позавидовал Петюне. Вот уж, кому книга «Тихий дон», кому порванный гондон. Я аж плюнул с досады и выругался. Как ни круги, а красивая баба, есть красивая баба и ни отнять ни прибавить.
   Мужики хотят развратных отношений с красивыми женщинами, а женщины – красивых отношений с развратными мужиками. Вот и попробуй тут договорись! Редко получается.
   А у меня особенно. Я ж добрую половину своей жизни пропагандировал принцип:
   а) Мужчина всегда прав
   б) А если не прав, смотри пункт а).
   Ну, просто умереть – не встать. Только каждый знает, что на варенье больше мух, чем на горчицу ловится. Но... одно дело знать и совсем другое – делать. Сами знаете – обещать жениться и жениться – две большие разницы.
*
* *
   Потихоньку полегоньку начал я выплывать из финансового кризиса – деньжата появились, машинку новую прикупил. Старую БМВ Жеке скинул. Она рада была, только что в руль эту машину не целовала. Смешные люди, которые на автомобилях свёрнутые.
   У меня когда была эта БМВ – я её всё «бэха» да «БМВуха» звал – типа, девочка. А как машина к Жеке перешла, так она её иначе как «бумер» не величала. В мужском роде, то есть. Пойди – разберись, задачка, в духе Фрейда. Я за всю жизнь много тачек поменял. Разбил много. И как только шею не свернул, ума не приложу. Чего-чего, а погонять я всегда любил, чтоб ветер в ушах свистел.
   Жека боялась за меня – как я за руль, так она с какими-нибудь глупыми присказками-причитаниями, типа – ты, мол, там сафари не устраивай. Ну, да я плевать хотел – по газам и... двойной форсаж!
   Времечко тогда золотое пошло – всё, вроде, утряслось-устаканилось. И с работой, и с Жекой мы, устав жить на измене, немного подуспокоилисъ. Затишье перед бурей.
   Я тогда с Витькой Лисницким, плотно общался. Он к тому времени женился на Ирме и растил двух дочек. Девчонки у него получились на редкость некрасивые – носатые, чернявые. Витькина порода. Жаль. Вот она генетика – и ирмины гены красивые не пробились и не поправили. Витька в них души не чаял – баловал, сдувал пылинки. Девки-то вышли в самый раз – домовитые и весёлые. У Витьки я частенько зависал – уютно у него дома было, как в гнёздышке. Да и поговорить нам с ним всегда было о чём. Он ещё тогда писал свою очередную диссертацию. И на мне её обкатывал.
   – Вот, слушай, Олежек, такая тема: представь – попадаешь ты на необитаемый остров, а с тобой ещё трое – твой друг, твой враг и посторонний человек. И говорят тебе туземцы – одного надо в жертву принести, тогда остальных отпустим. Выбор за тобой. Вот, кого, Олежек, ты выберешь – друга, врага, постороннего или себя?
   – Отстань, – говорю.
   А он докопался, как пьяный до радио – спой да спой. Ха. – Витьке противостоять, уж я не знаю кем надо быть. И, верите, всерьёз я над задачкой задумался. Крутил, вертел, запутать хотел.
   – Себя, – говорю, – сдам, – а сам думаю, сейчас Витька, грохнет со смеху. А он ничего – смотрит остренько так и спрашивает-воркует голосом своим бархатным:
   – Не расскажешь почему, а, Олеженька?
   – Отчего, – говорю, – не рассказать? Сам смотри, Витенька, какая заморочка получается. Ну, как чужого человека сдашь? Типа, ты – крайний, не твой день, парень, вот и выходит по всем раскладам, что тебе быть стрелочником. Некрасиво как-то. Друга, само собой, не отдашь на заклание, тут и речи нет... А врага... Ха – заманчиво, конечно, спору нет, да глупо как-то, вроде мести – око за око и зуб за зуб. А месть, Витенька, дело бесполезное, бессмысленное и неблагодарное.
   Сказать сказал, а мыслишка подленькая у меня пробежала, и напрямую Пети Воробьёва коснулась. Потому как, сложись у меня в жизни такая пиковая ситуация, отдал бы я на растерзание Воробья, глазом не моргнув.
   Я человек в общении лёгкий и не злопамятный (не в том плане, что зло сделаю и не помню), и не нажил я по жизни врагов – таких, чтоб зубами с ними драться и желчью исходить, не зная как их изничтожить.
   Но Петюня очень меня сердил в редкие наши встречи. Врагом он мне не был, конечно, об этом и разговору быть не может. Да только вот уж о ком я не пожалел бы ни одной секунды. Танцевать на его могилке буги-вуги не стал бы, конечно, но и слезы просветленной не уронил бы…
*
* *
   Витька слушает, а сам на улыбе маленько, как лиса, что на петушка зарится. Неуловимая такая улыбка, в уголках губ притаившаяся:
   – Вот уж не думал, что у тебя так развито христианское самопожертвование.
   Я заинтересовался:
   – Ты уж, Вить, договаривай. Ну, что я себя сдал и сразу попал в разряд Иисусов Христов, это понятно. А вот, к примеру, если б я врага выбрал? – я всё ещё о Воробье размышлял.
   Витька, смеётся:
   – А есть они у тебя, враги-то?
   – Ты, Витёк, не серди меня и не расстраивай – сам этот базар затеял со своими грёбаными психотестами.
   – Если б ты врага выбрал, была бы у тебя психология мусульманская – волчья. Ни прощения, ни жалости, ни метаний, ни сожалений.
   – Ага. Понял. А если б постороннего?
   – Ха. Ну, на это ты бы точно не пошёл, Быстров, очень уж ты у нас трепетный. Ну, а если предположить гипотетически, то вышел бы ты по всем раскладам чистый буддист. Вроде не знаком, ну и не жалко. Такая замкнутость отрешённая, это точно не про тебя.
   – А если б я тебя предложил, Витенька, друга то есть, тогда, как?!
   – А тогда... – Витька расхохотался – …ты был бы просто сволочь.
   – Резон.
*
* *
   Молодец Витька, уважаю его. Ни разу в жизни не промахнулся – женился по любви, учился по призванию, деньги делал минимальными затратами, в проекты глупые не ввязывался и со всеми вась-вась. При том, что подхалимом он не был, просто остановиться и заткнуться умел вовремя. Но зато уж если что решит, с места его не сдвинешь, на кривой козе не объедешь. Всех перебалабонит и уделает.
   К целям своим шёл аккуратно и ни шажочка лишнего в сторону. Не как я, пёр напролом с разгону, так, что заносило на поворотах.
*
* *
   Мы себя тёртыми калачами считали и великовозрастными умниками, куда деваться. А нет-нет, да детство в ж., заиграет. Взять хотя бы розыгрыши первоапрельские.
   Балду эту я начал. Куда ему, психиатру этому. Настроение, что ли, было такое, шаловливое?
   Звоню ему первого апреля и сиплым голосишком, грустно говорю:
   – Привет, Витенька... – и вздох такой глубокий-глубокий, протяжный, прям вот помру через секунду.
   Сработало – он сразу:
   – Олег? Случилось чего?
   – Да уж, даже не знаю, – говорю, – ...может, и случилось. А может и к лучшему.
   Витька навострился:
   – Говори толком, Быстров.
   – Вот, Витенька, как оно бывает-то, живёшь-живёшь… – продолжаю я мутить.
   – Ты, Быстров, меня пугаешь.
   – Погоди, пугаться-то...
   – Совсем ты мне не нравишься, Быстров.
   Слышу – занервничал.
   – Я, Вить, сам себе не нравлюсь, – и вздыхаю тяжко.
   Тут он разъярился:
   – Будешь ты говорить или нет? Мне вздохи твои слушать по телефону не в косяк совершенно.
   – Ах, Витя… – говорю, – ...бросила меня Жека. Собрала вещички, Юрку забрала и уехала к родителям.
   Тут я малость заигрался и маху дал. К каким родителям? Они ж у неё в деревеньку перебрались.
   Но Витька не просёк.
   – Ясно, – говорит, – ...ты, Быстров, погоди сопли наматывать. И мудовые твои рыдания совсем уж ни к чему. Я приеду сейчас.
   Витька умел быть жёстким. Я тут не выдержал – расхохотался, а Витька долго потом матерился.
   Только это единственный раз был, когда верх за мной остался. Больше никогда мне его купить не удавалось.
   Я уж забыл об этом приколе глупом, а через год он мне брякнул – точнёхонько первого апреля.
   – Олег... – взволнованно так, – ...лети-спасай.
   – Что такое? Витька? Ты где?!
   – В аварию попал километрах в тридцати от Москвы, и, похоже, нога у меня сломана, о-ё-ёй.
   – Ты не шевелись давай, Витёк, мне координаты поточнее обозначь, я уже бегу...
   Ну, тут уж он свои карты раскрыл. Эх, и орал я – страсть.
*
* *
   – Ты, Федя, правильно пальцем у виска крутишь. Да, сдаётся мне, отец твой побольше эту ситуацию понял. Конечно, розыгрыши эти наши первоапрельские злые были, где-то даже жестокие. И не шутят такими вещами.
   Но ты пойми, мы в таком режиме нон-стопа колотились, когда спишь – то в полглаза и мечтаешь, чтоб тебя, как лошадь загнанную, пристрелили. И важно знать, что есть у тебя друг, который на крыльях примчится, если у тебя вилы на жизненном пути случатся.
   Конечно, мы оба это знали и без глупых тех проверок, и ничего в этом не было забавного. Но, когда жизнь плющит, и ты себя совсем размазанным по асфальту колёсами локомотива чувствуешь, даже такие сомнительные шуточки – бальзам на рану. Натуральное извращение, безусловно. Забавы в стиле садо-мазо.
*
* *
   Из «Склифа» я ушёл. Работал бы там и дальше, но произошла у нас смена руководства не в лучшую сторону. Пошли полный разброд и беспредел.
   Такие контры на высокопоставленных должностях засели, сбрендить можно. И замели новые мётлы по-новому, только пыль столбом.
   Я человек выдержанный, как мне казалось, но тут такой прессинг пошёл – и лечу не так и вообще дурак.
   Я, однако, не мальчик чтоб меня гонять и в хвост, и в гриву, да мордой об стол возить. А на работе я не из тех был, кто чаи гонял да «бамбук курил». А чтобы сидеть, сложа руки и в потолок плевать – этого сроду не было.
   Но с новым руководством у меня нашла коса на камень. Вовсе я не ко двору пришёлся. Хотя не я один, много народу в то время поувольнялось-поразбежалось.
   Жаль. Хороший коллектив, слаженный был. Это ведь очень важно, в медицине особенно. Если цепочка сбой даёт, весь труд идёт насмарку. И коли командой не работать и друг друга не страховать, можно сразу на пациенте крест ставить.
   К примеру, тяну-тяну я больного с того света в своей реанимации, потом стабилизирую, а пациент – бряк – и умирает через два дня, а всё потому, что какой-то умник вовремя не сделал то-то и то-то.
   Как тут не заводиться? Я выворачиваюсь наизнанку, а всё кончается ничем, хотя я сделал всё и даже больше.
   А новый начальник – псина толстая – который практикой лет пятнадцать не занимался, орёт на меня благим матом, что я-де порчу ему проценты с показателями.
   У меня со львами разговор короткий – положил заявление об увольнении на стол, и, будь здоров, Иван Петров!
   Звали обратно, конечно. Да, только, что сделано, то сделано. На кой чёрт мне сдались эти заморочки?
   Лефортовскую подработку я тоже бросил, а погоны скинуть не успел, поэтому меня с распростёртыми объятьями, приняли в военном госпитале.
   Тут я на хирургию прочно встал и до того момента, пока с медициной не распрощался, хирургом и трубил.
   Честно говоря, попав в госпиталь, я по первости растерялся – контингент уж больно специфический. Зеков лечить одна специфика, а тут другая.
   Полгода ходил в недоумении. Ничего, привык, обтесался, и всё хорошо пошло.
   Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. К тому времени, развернулись на полную катушку чеченские компании. И погоны эти на тот момент мне стали совсем ни к чему. Такая вилка нарисовалась нехорошая.
*
* *
   – Что говоришь, Алексей Борисович? Вопрос хороший и очень правильный.
   Нет, никто нас в Чечню не гнал в приказном порядке. Ничего подобного. И поехал я туда не в первом эшелоне.
   Кто был умный да бедовый и ситуацию просчитал правильно, сразу туда двинул, и, надо сказать, набашлял неплохо. Эти первопроходцы воду и замутили, вернувшись. Им-то удалось похлебать из золотого ковшичка, вот и расписывали до небес все прелести работы в полевых условиях.
   А те, которые, как я, ушами хлопали, попали в переплёт.
*
* *
   Размышлял я, размышлял и решил в Чечню прокатиться, деньжат подзаработать – условия жилищные улучшить, старикам своим и Жекиным помочь, Юрке на образование прикопить.
   Мне тогда казалось, что всё просто, как апельсин.
   Засобирался. Жека меня отговаривала. Неделю рюмала-рыдала – глаза красные, нос распух, как клюква.
   И ведь не на передовую меня провожала. Я удивился.
   Подключился Витька – провёл со мной несколько бесед, которые, надо сказать, мою уверенность поколебали. И уж почти уговорил он меня, но тут мне, натурально, попала шлея под хвост, и я решил быть твёрдым и неумолимым из гордости. Мужик сказал – мужик сделал.
   И ведь по сути, если разобраться, Чечня эта нужна была мне, как рыбке зонтик. А заработать я бы и в Москве мог.
*
* *
   Вот, ты, Алексей Борисович, говоришь, хирург я от Бога. Спорить не буду и лукавить не буду, но хирург я уж точно не из последних, так что деньги бы сделал, как пить дать.
   Но бывают в жизни такие моменты, когда знаешь, что не прав, а упрёшься рогом и давай мудить. Наломаешь дров, потом сам удивляешься – как такое могло получиться?
   Печально, но по жизни, так и выходило, что особой дальновидностью я не отличался. И крутился всегда в нужную сторону, а, оказывается, в ключевых вопросах не рубил вовсе.
   Собрал нас главврач – умников – проинструктировал. Персонально у каждого спросил – готов? Я ответил – готов. Как пионер.
*
* *
   Перекрестился локтем и двинул с бригадой. Рисовалось нам всё это забавным приключением. А чего: прокатишься – туда сюда обратно – тебе и мне приятно. Всего и делов-то.
   Какие идиоты! Сейчас вспоминаю, и просто оторопь берёт. Никаких историй кровопролитных не было. Только завяз я там надолго. Сам себя повязал по рукам и ногам.
   Про Петьку говорил, что он из тех, кто себе проблемы организовывает. А сам?! Вот тоже... крендель. Петька-то в силу обстоятельств на этой дорожке очутился, а я... погулять вышел.
   Ну, доложу я вам, прогулочка получилась отменная.
*
* *
   – Нет, Алексей Борисович, гордиться тут абсолютно нечем. А если ты не понял, что я не из тех людей, которые рубахи рвут на груди и горлопанят: «Я за Русь порвусь, не заштопаешь...», то я тебе это сейчас говорю. В таких вопросах сразу надо все точки над «i» расставлять. Ладно. Забыли.
*
* *
   – Открой-ка, Федя, форточку пошире, я покурю немного, и коньячка мне плесни – горло пересыхает и эмоции переполняют. Отдышусь чуток и продолжу, скоро к концу моя история покатится.
   Просто надо мне взять паузу, поскольку время, о котором рассказать хочу, очень для меня непростое. И забыть не получается. Вроде всё через себя пропустил, а нет-нет да всплывёт, а то и кто напомнит. А то и по телевизору репортаж какой проскочит, и не захочешь, а цепляет. Вот пурга какая.
*
* *
   В полевые условия мы не попали. Знаете, некоторые наплетут историй.
   Ничего подобного. Больница как больница, госпиталь как госпиталь. Была, конечно, текучка большая среди сотрудников – а как вы хотите? Сегодня одних откомандировали, завтра других. Это минусы – как тут сработаешься. Только-только, вроде костячок обрастать начал, глядь – уже опять разъехались.
   И пациенты тоже... Такого количества огнестрелов и сочетанных травм нигде я не видел больше и никогда.
   Хотя в «Склифе» работая, сталкивался не так уж редко. Я на огнестрелах там здорово намастырился, интуичил всё про них – что? куда? и как? Потом уж, в Москве, как огнестрел попадал, меня всенепременно приглашали как бывалого и грамотного.
   Были, конечно, сотрудники и из постоянных, а как же? Начальник мой – Валерий Леонтьевич Томин. Про него не могу не сказать. О чём жалеть стоит, так о том, что не познакомились с ним поближе, не подружились. Там как-то было некогда, и субординация, будь она неладна – вроде как с начальником брататься не годится.
   Он в Чечне не как я, не по своей воле оказался. В Москве жил, и семья там, но окончил Питерскую Военную Академию. Тот случай, когда медицина с армией сплелись в теснейшем объятии. И задушат друг друга вот-вот, и отлипнуть нет сил.
   Его в приказном порядке в Чечню и сослали. Другой бы озлобился да отморозился напрочь, а Томин ничего. Крут был как начальник, но справедлив, ничего не скажешь.
   Хороший мужик. Харизматичный. Тянулись к нему люди – оптимизма почерпать, энергией зарядиться. Такой несгибаемый волевой дядька. И доктор был отличный – грамотный, вдумчивый, из тех, кто рукава закатывает и за всё берётся.
   На этой почве у нас с ним поначалу конфликты и выходили. Я ведь тоже хирург не из последних, и он корифей. Но под разными углами на проблему смотрим, хоть убей. Аж возненавидели друг друга сперва. Потом притёрлись-разобрались.
   Я ведь не зря упомянул, что Леонтьич Военно-Медицинскую Питерскую Академию кончил. Не смекаете? Тогда объясню. Московская и Питерская медицинские школы разнятся, не существенно, а всё ж-таки. Не в методах лечения или алгоритмах действий. А по терминам и классификациям, т.е. диагноз один, а мы его величаем по-разному, всё из-за этих отличий в образовании. Ну, суть-то не в том, чтоб обозвать так, или иначе, а чтоб человека вылечить, если вы понимаете о чём я говорю.
   А как разобрались, так полюбили, друг друга, прям «друзья до гроба». И уважение появилось. Дорожил я этим уважением – похвала от профессионала, она ведь дорогого стоит.
   Леонтьевич со мной всегда в вопросах спорных советовался. И прислушивался, даром что я моложе много, а вот – поди ж ты? И подменял я его частенько на операциях. Он же как начальник, помимо клиники много административных вопросов решал, так что рук не всегда хватало. Не любил Леонтьевич операции свои скидывать, да и стрёмно – много шушеры работало, таких бодрячков безответственных.
   А мне доверял. И я не подводил. И пропускная способность у меня была высокая – я ж на травмпункте такие потоки разруливал, про реанимацию и говорить нечего – там крутиться приходилось – ой-ё – секунды всё решали. А зазеваешься, привет – получи покойника. Как говорится – хватай мешки, вокзал отъехал.
   Так что Леонтьевич всё просёк и меня уважал за эти качества. Частенько говорил – «Ты, Олег, у меня железный эстафетчик».
   Со стороны поглядеть, так у нас с ним много общего было. Я хирург, он хирург, только он в медицину сознательно пошёл, со знанием дела, горел в ней. А я всю клинику вытягивал на интуиции. Чуял как здесь надо поступить, а как там. А спроси – почему так, а не иначе, я, пожалуй, не отвечу.
   Он в погонах, я в погонах. Ну, он-то из вояк потомственных. Много чего он про своего отца-военного рассказывал.
   Носил Леонтьевич погоны, как честь и как данность. И на него глядя, думалось – есть и Родина, и доблесть. И патриотизм ещё не умер – трепыхается. И верилось, что будь таких, как Томин побольше, глядишь, и армия наша отряхнётся и с колен поднимется.
   Я-то свои погоны ошибкой жизненной считал. Проносил их долго, не как отличку, а как знак сильно раздражающий.
   Пару раз уезжал Томин в Москву – документы выправить и оснащение выбить, и оставлял меня за себя. Исполняющим обязанности. Я немного отпускал вожжи и не мог отказать себе в удовольствии поглумиться, кидая окружению распальцовки, вроде:
   – Я вам не какой-то хер,
   А дежурный офицер...
   Народ рыдал от смеха, но хорошо, что шуточки эти до Томина не дошли. Обиделся бы мужик, и отношения наши могли испортиться. Хоть отношения рабочие, а не хотел я их менять в худшую сторону.
   В некоторых вопросах у Леонтьевича чувство юмора отсутствовало напрочь. Тут святое, так что руки прочь! Я этого не понимал. Ну, да Бог с ним. Никто не заложил, не проболтался, так что мир сохранился.
   У него жена с сыном в Москве остались, и у меня Жека с Юркой там же. У Томина жена – красавица, глаз не оторвать. Видел я фотографию. И женился он по любви большой и светлой.
   А я... Хотя мог бы тоже – сам сложить, чтобы сложилось.
   Вроде есть схожесть судеб, но и разница велика. Поди разберись.
   Вообще если сбросить со счетов адский труд и беспредел – самое весёлое время на Чечню выпало, после студенчества, конечно. Казалось бы, куда веселее – война. Смерть, разруха, горе и страдания. Но если на этом зацикливаться, с ума сойти можно.
   Многие оттуда вернулись чокнутыми и отмороженными. Знал я таких. Этот, с медициной завязав, в политику подался и ну, глотку драть о своих боевых подвигах под пулями. Смех один. Другой, смертей насмотревшись, монахом заделался, принял постриг и ну поклоны бить, грехи отмаливая.
   Я этой стороной не заморачивался. Смирился с тем, что разогревается мне на том свете сковорода большая, горячая, и ждёт меня – голубчика. Это в том случае, если есть он – «тот свет», в чём я сильно сомневаюсь.
   А жёны генеральские? Сама – никто, а как муж-герой погиб, р-раз и сплясала на его костях, юбку засучив и имя себе сделав. Вдова героя – аплодируем стоя!
   Не все, конечно, обижать не хочу никого. Знал я очень достойных женщин, которым руку, нет, не поцеловать, пожать можно. Но фишка по-разному ложится.
*
* *
   Так что, крыша там съезжала, это точно. Процентов десять, а то и пятнадцать «Зовсим с глузду з'ихалы» – как сказал бы Киса.
   Пьянство повальное, как не отметить. Святого из себя корчить не буду, не безгрешен, но уж в таких масштабах как там, нигде не видел. Медики пьют, военные пьют, военные медики, вдвойне пьют, всех их только менты, пожалуй, переплюнут.
   А куда деваться, если вся страна нажирается? Да что страна – вся нация. Где тут тормоза включить?
   С другой стороны, на пьяном кураже столько славных дел наваляли... Да и не истребить нас русских ничем, когда мы проспиртованные.
   Собственно, парочка запоев, что случились у меня в Москве после Чечни, оттуда и пошли – с той чеченской практики, бл., алкогольной. Так бы ни в жизнь не сорвался.
   Был бы я поэтом, я бы оду спирту написал – да позлее, позабористее. Смех сквозь слёзы. Грустно это. Никого к этому не призываю и никому не советую. Да и борюсь, в масштабах своей семьи, конечно.
   Когда Юрка у меня первый раз пьяный домой притащился – провёл беседу в воспитательных целях и не без ремня. И потом ещё внушение сделал, и вовремя – не скатился он на дорожку эту.
   А тогда, что и говорить, квасили по-чёрному. Понятное дело, когда не дежурство и не операционные день. Тут уж ни-ни, и думать забудь.
*
* *
   Со спиртом этим случай смешной вышел. В хирургии у нас спирта было завались – хоть упейся. И не тот семьдесят градусов, что сейчас, а всё как положено – девяносто шесть. Учётный он, конечно – да намудрить-то, раз плюнуть.
   Громадная бутылка в кабинете у старшей сестры стояла. Как раз в моё дежурство это и случилось. Проверка какая-то из верхов нагрянула нежданно-негаданно. Злые, всё докапываются, всё придираются, из тех, кому «то говна, то ложку; то говна, то ложку».
*
* *
   – Да, не смейся ты, Алексей Борисович. У меня под моим поганым языком ещё много колючек припрятано...
*
* *
   Я смотрю – дело не бело. Леонтьевич мечется с волосами к потному лбу прилипшими. Сестра старшая в истерике бьется. Оно и понятно – накрыли нас неожиданно, а тут такое дело.
   Спирта, когда не хватает, это полбеды. Туды-сюды-растуды, выкрутиться можно. Да и с пониманием относились к таким недочётам. Особенно учитывая ситуацию.
   А когда спирта избыток. Держись! Это нарушение в разряд серьёзных заносилось. А у нас как раз тот случай – не успели списать, забегались.
   Леонтьевич мне ещё знак не успел подать, я понял, что делать. Метнулся в кабинет старшей, но не успел – вся эта развесёлая толпа вваливается. Только-только успел канистру со спиртом ухватить.
   Старшая сестра за сердце хватается. Томин держится – молодец. Он вообще умел держать удары, ни рук не опускал, ни глаз не отводил. Смотрим мы друг на друга, и оба понимаем, что попались.
   Тут я финт и выкинул. Пока чиновники журналы наши учётные листали да сверяли цифры с процентами, я бочком-бочком – к раковине. Встал, тихонечко, пробочку отвинтил и... буль-буль-буль – глазки отвёл и спирт сливаю в небытие.
   У Леонтьевича глаза на лоб полезли от наглости от такой. А я стою, как ни в чем не бывало, рожу каменную сделал, глазками невинно хлопаю, а сам лью спирт в раковину, и лью. Контора, как говорится, пишет, а дела делаются.
   Томин маску одел в пол-лица, чтоб улыбку скрыть, а глазами смеётся, ещё и передвинулся так, чтоб меня закрыть спиной широкой, только я уже завершил «дело чёрное» во благо отделения. Бутыль на раковине оставил и шасть за дверь.
   Получил Леонтьевич за то, что спирт не в сейфе хранится, а на раковине болтается, как дрянь какая, но получил, как говорится, совсем по другому тарифу. Потом разыскал меня – руку пожал, по плечу хлопнул:
   – Нравишься ты мне, Олег! – говорит, а сам хохочет, и я хохочу.
   После проверки этой мы гулянье и развернули. Выпили всем отделением спирт из бутылки той треклятой и изо всех мензурок, что в отделении нашлись. А потом песни пели, плясали и хохотали до упаду.
   Не видели, как медики зажигают? Что ж, много потеряли, доложу я вам. Душевно мы тогда закрутили. И отделение как одна семья показалось, ну тут уж – кто не будет веселиться, не дадим опохмелиться!
   Сидели мы, обнявшись с Валерием Леонтьевичем Томиным и ревели песню на всю больницу:
   «Вот шутка пролетела,
   в мозг попала мне,
   Посмеялся сам – рассказал жене,
   Жена, не поняла, закатила в лоб,
   Выпьем же за то, понимали чтоб.
   Э-э-эй, развернись душа,
   Э-э-эй, да только неспеша,
   Э-э-эй, оперблок – судьба,
   Э-э-эй, да когда жизнь – труба!»
   Единственный раз мы с ним сидели будто друганы закадычные. Он меня навряд ли помнит, всё ж-таки по тем меркам недолго мы с ним бок о бок проработали. А в Москве не пересеклись ни разу. Не случилось. Очень жаль. А я вот вспомнил.
*
* *
   После вечеринки всё отделение смурное ходило – понятное дело –отходняк и похмелуга, не fresh, короче. А работать надо. Вот вам и спирт. Никому не советую.
*
* *
   – Вижу, Алексей Борисович, ты со знанием дела улыбаешься... Что? И вопросы задаешь со знанием дела.
   Нет, мы спирт неразбавленным пили. А вот так. Молча. В одной руке кружка воды, в другой – мензурка спирта. И поехали. Воды глотнёшь и тут же спирт. Бр-р-р. И не дыши.
   На другой день с того спирта, сушняк и башка трещит. Это уж много позже «коктейли» мутили по наркологическому рецепту Витьки Лисницкого, добавляя в спирт аскорбиновую кислоту, глюкозу и «Элеутерококк». Вот тогда в аккурат выходило – и никакой тебе похмельной мерзости.
   Таким Макаром и спивались многие в Чечне. Быстренько и с концами. И не выплывали уже. Я, слава Богу, удержался. Хватило ума и здоровья.
*
* *
   Вы, небось, думаете, что мы в Чечне только веселились и квасили, ничего подобного. Я все свои деньги, что оттуда привёз сполна отработал, зубами выгрыз каждый рубль.
   Если уж на то пошло, и в перестрелках поучаствовать довелось, и орденишко вон в коробочке на полке болтается. Только про это рассказывать вовсе неинтересно, не по мне делами такими бахвалиться, и вспоминать неохота – не хочу ворошить страх этот да грязь. Но было... всё было...
   Хочешь, не хочешь, а про один эпизод расскажу, поскольку вписывается он в эту историю на все сто.
*
* *
   День этот вообще неудачный выдался. У меня подряд несколько дежурств выпали. За себя, за того парня – знаете как это бывает.
Пару ночей глаз не сомкнул. Проспал, конечно – будильник не услышал. Какой там будильник, я бы и от сирены пожарной не проснулся, хоть обревись на самых высоких децибелах.
   Вырубился с концами. Прямо, Вася почини гудок. И из наших никто не растолкал. Спит и спит, мол, человек. Вот паразиты.
   Продрых все пятиминутки и летучки с планёрками. Беда небольшая.
   Очнулся от карканья ворон за окошком. У нас под окнами ординаторской раскидистые липы росли. Эти горлопаны там и гнездились.
   Слышу сквозь сон, как сквозь вату – карр да карр – нахальный такой звук, назойливый. Поднялся, сполоснул рожу, заглянул в холодильник – склянки какие-то да чёрствый полбатона – не разгуляешься.
   Встал у окошка покурить – да такая усталость придавила, сил нет сигарету достать. В голове пусто– даже то, что выходной начинается не радует. Стою и крошу батон в открытое окошко. Стою и крошу – механически, сам не понимаю, что делаю.
   Тут дверь скрипнула, оглянулся я – Валерий Леонтьевич Томин, собственной персоной. А у меня даже сил нет подумать, что вот сейчас он наваляет мне по первое число за то, что пятиминутку пропустил.
   Молчит. Смотрю, а он и сам от усталости чёрный – щетина на щеках пробивается, глаза синей каймой обведены, плечи висят безвольно. Смотрю, а сам крошу и крошу батон проклятый за окошко.
   Он глядит, как заворожённый.
   – Чем занят, Олег? – спрашивает спокойно.
   А я и ответить не могу, только и выдавил два слова:
   – Хлеб. Карлушам.
   Тут он рассмеялся. Тихонько так. Видно расхохотаться сил не было. Ну, и я вроде как, из оцепенения вышел, встряхнулся малость.
   Он побежал куда-то дальше, по делам, а я уж совсем посчитал все свои дежурства завершёнными и прикидывал – пожрать чего-нибудь, или прямо так – на пустое брюхо – спать завалиться. Но перед самым уходом опять с Томиным столкнулся в ординаторской.
   Я уже халат скидывал, когда он забежал с каким-то шприцем наготове. И, слыш-ко, прям как огурец – и выбрит, и сна ни в одном глазу, не знаешь, так не догадаешься никогда, что и он ночей бессонных хлебнул, не меньше меня – это точно, а может даже и поболее.
   И уж с кем, с кем, а с Томиным Валерием, свет, Леонтьевичем, я бы точно не побежал марафонскую. В фигуральном смысле, конечно. Этот точно, не пробежит, так проползёт на брюхе ещё метров пятьдесят, после того, как я упаду и сдохну. На зубах вытянет…
   Ну, и говорит мне на бегу:
   – А, Олег, не ушёл ещё? Слушай, будь другом – уколи меня от гриппа. Вакцинация эта, будь она не ладна. Вот всех начальников отделений в приказном порядке и ширяют в плане положительного примера для подчиненных. Ты-то сам, как?
   – М-м-м, – замотал я головой.
   Он хохотнул невесело:
   – Я так и понял. Ну, давай, я б сам укололся, да тебе сподручнее, ты ж у нас на все руки от скуки. Да, смотри, в дельту коли, не в бицепс.
   А я уже почти отключился от работы, уже спал мысленно в постельке тёпленькой, ну, и засадил ему в плечо, а не под лопатку, как он просил.
   – Сказал же... в дельту, – выдохнул он грустно так.
   – Ой.., и чего теперь будет?
   – А хрен его знает? Ничего не будет – мышца, она и есть мышца. Слушай, Олег, выручай, а потом проси чего хочешь.
   Я уши навострил, прорюхал, конечно, что весь этот цирк с прививкой не зря был затеян.
   – Ну?
   – Тут надо в одно место смотаться – там санчасть сворачивают и остается много чего – инструменты, материалы. Мог бы сам, но горю и послать некого.
   – Далеко?
   – Километров триста.
   – Когда?
   – Завтра с утречка.
   Тут я душу отвёл – выматерился.
   – Согласен, – говорит Леонтьевич и посмеивается. Хороший мужик, всё-таки.
   Предложение, меня не обрадовало, поэтому спать я завалился, совсем не в радужном настроении.
*
* *
   Когда, на следующее утро в «поход» засобирался, вообще злющий как чёрт был. И на все вопросы любопытных коллег – мол, намылился куда, так и подмывало рявкнуть: Куда? Куда? Х…ем красить провода!
   Машину мне отрядили – развалюху внедорожник и шофера Мишу – дядьку смурного и вечно недовольного. Из тех, у кого вся жизнь – сплошное разочарование. И проблем-то никаких, а всё ходят и ноют, на судьбу несправедливую жалуются. Называется – обидели мышку – написали в норку.
   С другой стороны, водила Миша был грамотный, не как я – Шумахер безбашенный. Он все дорожки-тропы знал безопасные. Развалюху вёл уверенно, а в случае чего мог починить-подкрутить. Так что, может, зря я так. Работа есть работа. Тут уж выбирать не приходится, к сожалению. Обещал Леонтьевичу – делай.
   Но к моему прескверному настроению прибавились ещё раздражение и злость, может Миша своим нытьем так действовал. Вот уж непруха так непруха.
*
* *
   До сих пор понять не могу, что нас понесло в тот посёлок? Будто чёрт ворожил.
   Движок барахлил, но он и раньше, на моей памяти, никогда не работал на «пять баллов». Да и дотянули бы мы до места назначения, не доливая воды этой проклятой. И в багажнике-то полканистры болталось.
   Нет – попёрлись. И ведь не по пути ни фига нам было – свернуть пришлось с дорожки накатанной. Так ведь для бешеной собаки сто верст – не крюк. Кое-кому эти вёрсты таким боком вышли да такой пакостью, что и сказать нельзя. Что и говорить – кто бы знал? Ведь маршрут был проверенный, а главное – безопасный. Зачистки все прошли не по одному разу. Но... «...долго я бродил среди скал – банд-формирований искал...», а форсможор вот где подстерёг.
   Короче, зарулили. Ничего особенного. Посёлок как посёлок, порушенный кое-где. Молодчики в камуфляже покуривают, с автоматами наперевес. Всё тихо-спокойно, документы наши поглядели, поржали над моим анекдотом. Мы воды набрали, по сигаретке с Мишей выкурили – пора и честь знать – сваливать, то есть. А то знаете сами, как бывает – дорогие гости, вам хозяева не мешают?
   Тут мотор забарахлил, его вообще глушить опасно было – хрен потом заведётся. Прочихался, правда – затарахтел. Тронулись. Только чую я, тихо стало в посёлке, напряжение повисло, как перед грозой бывает. Нехорошая такая пауза. Тишина аж звенела.
   Миша, тоже, видать, что-то почувствовал, шепчет:
   – Сваливать надо, док. Мне всё это не нравится. Очень не нравится. Замануха какая-то – а сам, вроде, в ступор впал – машину остановил.
   Гляжу, дело пахнет керосином, а Миша растерялся. Тут уж я взбеленился, ору прямо:
   – Едем!
   А он заикается:
   – К-куда? – глупее не придумаешь.
   – К белым медведям! – ещё громче ору и пинаю его изо всех сил в бочину.
   Подействовало – помчали. Только особо не разгонишься – улочки узкие, с поворотами. Да на нашем драндулете раздолбанном. Вот заминка наша бедой и обернулась.
   Началось тут светопреставление! Я понять ничего не успел, как ото всюду загрохотало-затрещало и начало огнём поливать. На каком уж инстинкте самосохранения я догадался на ходу из машины выскочить, не знаю. Да и не выскочил вовсе – я ж не супермен – а брякнулся как куль с мукой. Только и успел во всё горло рявкнуть Мише:
   – Прыгай!!!
   Только... вряд ли он меня услышал... и вряд ли... у него что получилось, потому что через минуту машина взорвалась. Горящая пронеслась ещё несколько метров по инерции и врезалась в стену дома, обрушив её, на хрен, до основания.
   Я лежал лицом в пыли, накрыв голову руками, а надо мной стреляли и стреляли. Я видел, как на противоположной стороне улицы двое солдатиков упали как подкошенные.
   Стреляли и орали со всех сторон, но в ту минуту я полностью потерял способность к ориентации. Пыль стояла столбом. Я лежал, понимая, что надо сматываться, и не мог себя заставить двинуться с места. Мне казалось, что я ослеп и оглох.
   Возникла, пауза, казавшаяся совершенно неуместной, и я потихонечку пополз на брюхе. Думаю, продвигался я медленно, хотя старался как можно быстрее добраться до укрытия, которое себе наметил.
   Валяться в пыли на дороге не оставляло мне никаких шансов. Пока полз вляпался рукой в лужу крови, непонятно откуда взявшуюся, ведь тела рядом не было.
   Чуть подальше лежали двое. У одного на груди зияла громадная рваная рана – безнадёга полная. Однако, я честно пытался отыскать пульс на сонной артерии – какое там!
   Другой был жив, но находился, похоже, в глубочайшем шоке, поскольку ни на один мой вопрос не ответил. Опять начали стрелять, и я поволок его, думая о том, что конец мне пришёл. Чудес-то не бывает.
   Волоку его и думаю – сейчас, вот сейчас достанет меня смертушка... А в голове крутится – только чтоб сразу – так, чтоб не понял я ничего. Как Миша…
*
* *
   – Налей-ка мне, Федя, ещё, а то прямо горло перехватывает. Ага. Спасибо, дружок…
*
* *
   Почти доволок я его до той канавы, где укрыться хотел. Тут опять взрыв прогремел близёхонько. Ударной волной окатило, или уж я сам рывок финишный сделал – только так и свалились мы в ту канаву с тем бойцом.
   Лежим. Я перевернуть его пытаюсь, он, тяжелющий битюган, обмяк у меня в руках, всем весом своим немаленьким навалившись.
   Кувырнул его рожей к себе – тут меня чуть кондрашка не хватил – Петюня. Ну, убиться дверью! Чего только не бывает в жизни. Лицо у него серое, глаза закатились.
   Я его потряс маленько, похлопал по щекам – сознание к нему возвратилось, а понимание происходящего – нет. Полная дезориентация. Сильно, видать, Воробья шарахнуло. Вцепился в меня мёртвой хваткой, дрожит, как цуцик и глазами, от страха позеленевшими лупает.
   Я ему:
   – Петя. Воробей.
   А он не врубается ни фига – смотрит взглядом невидящим, и трясёт его – аж колотит, то ли от страха, то ли от шока...
*
* *
   – Узнал ли он меня? Да, что ты, Федя? Он в таком ступоре находился, что не то что меня, себя не сознавал.
*
* *
   А стрельба всё не кончается. Из канавы плохо видно, да почти уверен, что рядом с нами ещё кого-то подстрелили. Очень уж сильно визжал парень – на высокой такой ноте, даже сквозь всю эту канонаду слыхать было.
   Я крик звенящий, булькающий услыхал, и тут у меня мыслишка мелькнула – бросить Петьку в канаве и выбираться самому.
   Это только в фильмах про героев все такие смелые да бравые, но не тогда, когда лежишь в сырой канаве, а над тобой огонь поливает, воздух дрожит и весь мир рушится к чертям под крики с всхлипом на конце. Тут уж всё по иному представляешь.
   Такое зло меня взяло, что вот сейчас и шлёпнут меня здесь – в этой канаве вонючей, только потому, что повис на мне Петька мёртвым грузом, вцепившись скрюченными пальцами в гимнастёрку.
   У меня все поджилки тряслись от страха, по спине мурашки бегали, и пот со лба стекал горячими струйками прямо в глаза. А на губах вкус крови чувствовался: прикусил губу, или посекло лицо осколками, чёрт его знает.
   И, знаете, что я вам скажу, решил я бросить Петьку – ничего не мог с собой поделать. Гляжу, а он обмяк опять – сознание потерял. Расслабил пальцы – и отпустил меня. Вот он удобный случай. Думаю, всё – откинул копыта Воробей. Потряс его опять. Шепчу:
   – Ну, ты как, Петюня, ещё здесь? Ещё в обойме?
   И тут он заплакал. Вот не сойти мне с этого места. Беззвучные слёзы текли из его закрытых глаз по грязным щекам, вымывая дорожки.
   Вы когда-нибудь видели, как плачут люди с закрытыми глазами? Не дай вам Бог! Ничего страшнее я в жизни не видел.
   Ну, не мог я его бросить. Не мог и всё. Обнял, к плечу привалив, и шепчу ему на ухо:
   – Ничего, ничего, братан. Всё хорошо будет. Я здесь. Я с тобой. Ничего, Петенька, мы выберемся. Обещаю.
   Шепчу и сам себе не верю. Ни черта нам не светит, и ни хрена мы не выберемся. Баюкаю его в своих объятиях, как ребёнка и всё шепчу ему на ухо ерунду эту. И чувствую, как на шею его слёзы капают. Горячие такие. Только я не отстраняюсь. И, верите, отключился – не слышу ничего: – ни выстрелов, ни взрывов, ни вспышек не вижу, и не знаю – кончился бой или продолжается. Лишь ощущаю на шее горячие точки петькиных слёз.
   Не знаю, долго мы в канаве валялись или нет, но, думаю, долго. Чую, Петька поутих маленько и трясти его перестало. В себя он не пришёл, конечно, полностью, но попытался вякнуть что-то членораздельное.
   Промычал мне на ухо что-то вроде: «Я боюсь».
   – Я то же, – говорю, и, честное слово, не соврал ни грамма.
   Он ещё что-то пролепетал, но мне уж не до него было – я прислушивался. Поутихло вроде. Осторожненько выглянул из канавы.
   Тут Петька в меня вцепился и захныкал, но я уж разозлился:
   – Да здесь я, погоди – не ной, дай осмотреться.
   Короче, чтоб закруглить историю, скажу, что наши победили, но полегло немало. Петьку с первой же машиной отправил в госпиталь, а сам задержался – раненым помочь.
*
* *
   – Что, Феденька? Я ему жизнь спас?! Да в уме ли ты, дружок? Жизнь спас – умора. Ещё чего! Да у Воробья не было ни царапины, контузия только.
   Я когда его в госпиталь отправлял, видел, что он ещё не вполне в себя пришёл, и меня так и не узнал, и не вспомнил. Может, конечно, и спас тем, что уволок его в канаву. Хотя, думаю, что если бы и не уволок, свалился бы Петька где-нибудь в беспамятстве и пролежал бы весь бой, пока его не обнаружили. А потом бы прочухался. Так что заслуги моей никакой в этом нет и быть не может.
   Может, я вас разочаровал, но, боюсь, что так.
   – Что, Федя, говоришь? Не побереги я Петра тогда в Чечне, может, и проблем у меня сейчас не было бы. Что тут скажешь? Могло случиться так, или иначе. Вышло так. Я этому рад. Что ещё?
*
* *
   Командировка моя завершилась, и я уехал. Потом в Чечне был ещё два раза, но уже на более короткие сроки. И те поездки никакой радости мне не доставили. И дело тут не в том, что перестали нормально платить. Хотя и это играет не последнюю роль. А просто попал я уже в совсем другие места, работал с начальниками, которым было далеко до Леонтьевича Томина. Как я говорил, мы с ним больше не встретились.
   А уж как вернулся из последней поездки, так осел в «родном» военном госпитале, до того момента, пока вообще не поменял профессию. В Чечне так намастырился на специфике, что в госпитале только огнестрелы и сочетанные травмы в лечил. И хорошо получалось.
*
* *
   – Так что, Алексей Борисович, Федька твой, считай, ко мне не по профилю попал... Ну, кончилось, однако, хорошо, и слава Богу!
*
* *
   Работы хватало. Тут опять перемены власти и перетурбации пошли, наши госпитальный начальники, ну перед генералитетом выслуживаться и бисер метать. Смех один! Меня на операции ставили мало – всё ходил да генералов консультировал. И с чем?! Один ножку потянул, у другого косточки в пояснице похрустывают. Тут любой бы пятикурсник-троечник справился на «ура». Нет – меня гоняют вместо операций. Мне вроде работы меньше. А, по большому счету, хрен ли, ходить каждый день на работу и, распинаясь, объяснять какому-нибудь долдону, что ему не восемнадцать лет, и без спорта он, просиживая задницу в кабинетах да комитетах, зажирел-закабанел, вот и лишился прежней гибкости. Стыдобища! Я заводился с полоборота. Стервенел.
   С госпиталем военным, вообще, веселуха. Ну, казалось, мы врачи и всё. Врачи – доктора, то есть. А вот, поди ж ты, гоняли нас на стрельбы.
*
* *
   – Смешно тебе, Борисович? А мне не смешно было. Что я, пацан какой? Или воевать намылился? На кой черт, спрашивается? Стрельбы. Ох, молчи грусть!
*
* *
   И ведь всё строго так, серьёзно – прямо к горлу нож, вынь и положь. Так достало меня всё это, сил нет. Я уж подумывал тогда разаттестоваться и погоны скинуть. Только руководство ни в какую – бо-о-льшую фигу мне показало, крутым словцом подкреплённую. Да и мне на тот момент уходить особо некуда было. Вроде, работаешь и работаешь. Тянешь и тянешь. И после Чечни ещё не вполне прочухался. А, поскольку, вся эта канитель с генералами, со всеми их проблемами надуманными, меня из себя выводили, пошучивал.
   Как без этого? Пропустил я денёк, взял отгул. Тут один из моих генералов подопечных чуток и оборзел в моё отсутствие. Фамилия ещё у него такая – Подъяблонский. Умереть не встать. Ну, ему-то самое оно. Вроде, через «я» пишется, а на слух-то попробуй произнеси.
   Вот я и прыскал в кулак, как ты сейчас, Федя. Может, в полку у него все и отключались, чуть он гаркнет: «Отбой», да здесь-то я парадом командовал.
   Он меня всё поправлял – мол, я – Подъяблонский, я – будто не слышу. Вот этот перец – Подъяблонский – мне и выдал, типа, где это вы, доктор, вчера были, мне не доложив, и почему меня другой осматривал?
   Были б мы с ним в другом месте, я б ему не так ответил. Ну, а тут...
   – На стрельбах, – говорю.
   – На стрельбах? – удивляется он и глаза свои голубые таращит, – а что, и вы – доктора – практикуетесь? Очень правильно.
   Ох, блин, думаю, тебя спросить забыли. Ну, голубчик, выдам я тебе.
   – Вы, уважаемый, забыли меня с праздником поздравить. Праздник сегодня замечательный, – начинаю я.
   – Неужели? Что за праздник?
   – Как же… – говорю, – ...сегодня День Эвтаназии.
   Он вылупился, соображает. А как сообразил, голосом своим командным сразу на пол-октавы упал и интересуется доверительным шёпотом:
   – Эт-то как?
   – А так, – говорю, – ...нас ведь не просто на стрельбы гоняют, врачей-то, – я помолчал и тоже на шёпот перешёл, да ещё на дверь оглянулся для пущего эффекта, – ...каждый год в День Эвтаназии мы утверждаем списки безнадёжных больных. Знаете, человек тридцать-пятьдесят...
   Он уже с откровенным ужасом на меня глядит и медленно спрашивает:
   – А.., зачем?
   – Ну, как зачем? Отстрел ведём. Чего их тянуть-то безнадёжных? Вот и сегодня утвердил консилиум список в сорок шесть человек. Так что отсутствовал я вчера по уважительной причине. Стрельбы никак нельзя пропустить.
   Бедный Подъяблонекий аж с лица сбледнул, молчит, и я молчу. Смотрю на него, думаю – неужели в такую пургу в самом деле поверить можно? Судя по его реакции, можно ещё как.
   Ну, я не выдержал – рассмеялся и сказал ему, что пошутил, но и после этого он, похоже, не до конца врубился, что это шутка была. Выписал его через пару деньков, хорошо он ещё начальству не стукнул про моё баловство. А то были бы мне шутки!
   С генералитетом я больше такие финты не отмачивал – ну их к лешему. А с солдатнёй, случалось, что интересно, процентов пятьдесят покупались и верили, как дети, право слово. Только это не смешно совсем. Такая статистика говорит не о доверчивости, а о фантастической глупости. Вот и скумекайте, с каким контингентом работать доводилось. Мне временами казалось, что я от них дуростью этой непробиваемой заражаюсь.
*
* *
   – Ты, Алексей Борисович, извини меня, может я тебя где задел да обидел. Ты ж погоны полжизни проносил с честью, небось, и с совестью, но накипело... Я ж не в обиду так варнякаю жёстко и не в пику, сам знаешь...
   Я и сам до полковника дослужился. Мне это всё до лампочки было, а некоторые прям поубивались за звёзды.
   Вот чего я понять не мог. Ведь деньги набегали плёвые, а льготах я не говорю – их поснимали все, сами знаете. Амбиции такие, что ли, или реализоваться больше нигде не получилось – не понимаю. Видать, так дураком и помру.
*
* *
   Помню праздник был, из тех новых, которые каждый год назначают, запомнить не успеваешь. Из тех, когда вояк чествуют. На работе у нас банкетишко замутили для галочки. Начальство-то потом совсем на других банкетах гуляло. В других местах и на другом уровне. Не для простых смертных.
   Ну, а этот банкет так – порадовать личный состав. Всем аттестованным форму велели надеть. Парадную. Нацепил, делать нечего. Орден свой дома «позабыл», конечно. Постеснялся одеть. В тот раз постеснялся, а случалось одевал, почему нет?
   Постояли в актовом зале, поздравления послушали, друг другу похлопали, выпили чуток. Потом ещё чуток у себя по отделениям.
   Короче, не сел я за руль в тот день. И пьяным не был, но бережёного Бог бережёт! Добирался на общественном транспорте. И, прикиньте, так формы стеснялся – ужас! Все таращатся в метро, хоть вылазь, бери такси. Конечно, глупо. Я так и рассудил. Чего краснеть словно баба? Ну, форма и форма, не трусы же!
   Промчался на метро и прыгнул в маршрутку, я тогда к родителям зарулить решил. Праздник, чем не повод навестить? Пусть погордятся мной – такого сына воспитали, шутка ли?
   Гляжу, глазам не верю – прямо напротив меня Петюня расположился в форме. На Петьке форма хорошо сидит, как влитая и подходит под морду его надменную. Красавчик! На груди медальки побрякивают, всё как надо. Кивнули друг другу. А ведь могли и поручкаться – сидели напротив. Такое вот vis-a-vi.
   Петька вылупился на меня, как на золотую рыбку. А я понять не могу, куда он пялится. А когда понял, смех меня разобрал. Смотрел Воробей на мои погоны. Жадно. На моих-то погонах полковничьи звёздочки посверкивали. Я полкана давно получил, позабыть успел, у нас – у медиков, не как у вояк, такие вещи быстрее и легче делаются.
   А Петюня, понятно, подполковником щеголял, и, сдается мне, больше ему не светило, хоть умри. Вот он и вытаращился на меня, глаз оторвать не может. Я похохатываю, удержаться не могу. Вижу, злится Воробей – решил, небось, что я над ним издеваюсь. А мне смешно было – это ж фигня полная.
   Знал бы Петька, что к тому моменту я погоны скинуть хотел – мечтал прямо, как сдеру их с кителя с мясом и зашвырну подальше.
   Петька смотрит на меня – зубы сцепил, желваки по щекам бегают, пятнами красными пошёл. Злобой так полыхает, что, глядя на него, я подумал – ну, сейчас Воробья удар хватит. Злость его эта аж обожгла меня – я даже протрезвел.
   Вышли из маршрутки, остановка-то у нас одна. Он мимо меня рысцой пробежал – ладный, спортивный, пружинистый. «Настоящий полковник», хотя, извините, настоящим полковником был как раз я!
   Меня тогда не злость его задела – объятий с поцелуями я от Петьки и не ждал. А зацепила меня зависть стальная, что в глазах его плескалась. Так и подмывало меня ухватить его за локоток, отволочь в угол, прижать к стеночке и спросить:
   – Что ты, Петюня, мне завидуешь? Чему?! Разве я тебе конкурент? Мы ж с тобой на разных жизненных тропинках топчемся.
   Это был единственных раз, когда хотелось мне напомнить Петьке про Чечню, про ту канаву сточную, в которой мы не один час в обнимку пролежали, глотая пыль, от липкого ужаса трясясь.
   Ой, как хотелось... Да только пустой номер был бы – он меня не вспомнил ни хрена, в таком был состоянии. Будь я на его месте, точно бы не вспомнил.
   Праздник он мне, конечно, не испортил – не того полёта, эта птица, но перебил настроение думками нехорошими.
*
* *
   Год хороший был. Зима красивая выдалась – морозная да снежная, в последний раз мы с отцом на лыжах пробежались по Подмосковью. Хотел Юрку взять, куда там! Усвистал с друзьями, подружками – ищи ветра в поле!
   Отец тогда сильно в летах был, а ничего – бывают такие старички-боровички – крепенькие, ничем их из седла не выбьешь!
   Тяжеленько мне пришлось – отвык – дыхание никуда, в боку покалывает. А отец, знай бежит и посмеивается. Раззадорил. Набегался я тогда по лыжне, и так, целину протаранив лыжами, чтоб обогнать.
   Обогнал, рухнул в снег, снегом морду утираю, глотаю его, в небо смотрю. Небо ясное и синее-синее. Мы с отцом тогда мало говорили, но я видел, что он счастлив!
*
* *
   Юрка мой подрастал. Такой парняга вымахал – просто загляденье. Девчонки рядышком заклубились. Я запутался в танях-валях-олях-светах. Дело молодое. Когда ещё за девками бегать?
   Последняя его «любовь» – Марина жила на Каховке, Юрка мотался каждый день – провожал. Жека места себе не находила, орала на него и на меня – типа, поди к вразуми. А чего тут вразумлять, я считаю – правильно девчонку до дома проводить. Если ты бабу до дома проводить не в состоянии, то какой ты мужик? Паразит и только. Тут оправданий никаких быть не может – задницу поднял, ноги в руки и вперёд. А уж как потом до дома своего будешь добираться – твои проблемы. Накрайняк – пешком дойдешь. А не согласен, сиди дома у телевизора, яйца почёсывай.
*
* *
   Зря волну погнал на Юрку, вырос он у меня парнем правильным, с нужной стороны затёсанным. Я постарался – руку приложил. Жека тоже без дела не сидела – пичкала его книжками всякими да музыкальными школами.
   А утлый оказался, прямо деловой колбас. Окончил курсы массажистов и два года мотался со спортсменами. Сначала с хоккеистами, потом с фигуристами. Мой отец устроил-постарался. Ясный перец, разница есть – команде битюгов мышцы мять шириной в километр или хрупким девчонкам-фигуристкам «расправлять крылышки». Молодец Юрка. Мир посмотрел и деньжат заработал.
   Я в его годы так зарабатывать не смел и думать. Ну так времена меняются. Юрка в институт поступил не бог весть какой – на инженера учился. Да, только, к тому времени инженеров с руками отрывали. Нахлебалась страна юристов с экономистами. Так что Юрка в самую струю попал.
   Работёнку нашёл не пыльную и более чем прибыльную. От армии я его, разумеется, отмазал. Накатал ему такой «белый билет», не подкопаешься. Ничего там нет хорошего в армии, и не та она теперь. Лютует солдатня, зверствует. Вот я и расстарался.
*
* *
   – Чего скривился, Алексей Борисович. Вот уж не поверю, что, если Федька бы твой ногу не повредил, ты его бы под знамёна поставил. Нечего лукавить, мы с тобой оба понимаем, что прав я...
   Но всё это много позднее было, это я так... в плане отступления.
*
* *
   Случай, с которого отсчёт нового этапа моей жизни начался, произошёл незадолго до моего увольнения.
   Я почему огнестрел тот запомнил? Это был один из тех чудесных случаев, когда ты собой можешь гордиться. Когда проделанная работа тебе самому со стороны виртуозной и ювелирной кажется. И ощущаешь ты себя волшебником, которому всё покоряется и всё подвластно. Верить в чудеса начинаешь и понимать, что на свете, если приложить чуток усилий, невозможного немного.
   Замечательный пациент поступил мне под конец смены. И скажу, положа руку на сердце, умереть он должен был при любом раскладе. Я плохо понимал, как его довезли живым при такой кровопотере. Три пулевых ранения в грудь с близкого расстояния. Грудная клетка – месиво, но дышит, трепыхается и даже в сознании.
   Я всякого повидал, а тут обомлел. Метнулся к нему в операционную. Думаю – нет, не жилец, как пить дать, умрёт. Не сейчас, так скоро.
   Но, глаза боятся, руки делают. Случай мой – огнестрел и травмы сочетанные. Стою – оперирую, переглядываюсь с анестезиологом. Тот плечами пожимает –жив наш мужичок подстреляный и помирать не собирается. Вот здоровье-то – позавидуешь.
   Оперировал я его, без малого, шесть часов. Обычно перерывы десятиминутные делаешь. Ассистенты контролируют процесс.
   А тут меня такой азарт охватил, что ни разу не вышел из операционной. Резал и шил, кровь переливал, да мало ли чего, не хочу утомлять вас подробностями профессиональными. Но сработал я тогда, на «ура», на кураже каком-то вытянул, и пациент живучим оказался. Такого захочешь – не убьёшь!
   С меня сто потов сошло – кропотливая работёнка по кускам человека собирать из осколков и обрывков, да ещё с оглядкой – не слетел ли тот с копыт!
   Молодца-то этого небось уже архангелы на том свете встречали. Заждались голубчики. А я решил – вытяну его и всё. Зарок дал, что выцарапаю его на этот свет, чего бы мне это не стоило, не будь я – Олег Быстров. Вытянул.
   Мне потом те, кто был в операционной втихаря поаплодировали, хоть это и не принято. Скромничать не буду, заслужил. Потом ещё недели две коллеги по плечу хлопали – пациента смотреть ходили, читали записи в карте, вертели рентгеновские снимки, руками разводили и головами качали. Операцию эту я одной из своих лучших считаю, пациента в свои крестники записал и вёл до самой выписки. Хоть мог бы скинуть дальше по цепочке. Это в мои функциональные обязанности не входило. Но нет – моё и не тронь.
   Коллеги посмеивались, но не мешали – случаи такие не часто попадаются.
*
* *
   Напустил я тумана, думаю, может догадались, а нет, так скажу, что пациента звали Николай Ломов. Коля-Крест, по-вашему.
   – Что, Борисович, рот раскрыл? Не ожидал таких поворотов да припевов с переливами Так оно и бывает в жизни, только держись!
*
* *
   После операции я вокруг Коли ходил на цыпочках, не дыша – швы осматривал, заживление ран и всякое прочее.
   Раны затягивались прямо на глазах, а такого быстрого процесса выздоровления видеть мне не приходилось. Вот человечище – инопланетянин да и только.
   Всё было по-взрослому. Отдельная палата, у дверей охранники. Мужики навещали солидные, в костюмчиках. И главврач, слышь-ко, ни гу-гу. Ясно дело, как подмажешь, так поедешь! Хотя, в других вопросах главврач был очень крут, чуть что не по его, так «за ж., на мороз» без разговоров. Но не здесь.
   Коля-Крест, как прочухался, благодарил меня не только на словах. Тоже видать, доложили ему, что жизнь на волоске висела!
*
* *
   – Что, Феденька? Взял? Конечно, взял. И больше того, я тебе скажу, что деньги эти я заслужил и заработал. И, чёрт возьми, почему бы ему меня не благодарить, если есть возможность?
   Вижу, улыбаетесь, потому что и ты, Федя, и ты, Алексей Борисович, в курсе возможностей Коли Ломова. Так чего же мы тут ваньку валяем и ходим вокруг да около? Взятка, что с того? Я из себя апостола Павла не корчу.
   Спросил у Коли из чистого любопытства, что за кровавая бойня была? Он рассмеялся, рукой махнул:
   – Не вникай, доктор. Было и прошло. С теми, кто побоище учинил, разберусь быстро. Быстрей, чем ты скажешь слово «скальпель».
   – Чего ж неметко били, Коль? Решили на киллере сэкономить? Что ж для тебя наняли шантрапу из подворотни? Биатлонисты бывшие перевелись? – спросил.
   Кто за язык тянул? Не удержался от «чёрного юмора», хоть тресни.
   Он быстро глянул, и зажёгся в глазах огонёк недобрый. Расхохотался. так, что думал швы разойдутся.
   – Шутник, ты Олег Александрович. Другой бы сказал, прибил на месте. Но не тебя. Ты пошутил не хило! Не пришло моё время – потопчу землю-матушку. Делишки остались незавершённые. Поживу – не дождётесь. Поживу, с твоей и Божьей помощью.
   – Звучит неплохо, – говорю.
   – Точно. Только ты, Олег, со словами поосторожней. Хотя... – опять остро на меня глядит, – ...хочешь, не хочешь, а я тебя теперь всю жизнь крышевать буду. Сам понимаешь – долг чести, – и крест на груди теребит.
   Он, как оклемался малость, сразу крест нацепил, шикарный, массивный – чёрный оникс, оправленный в белое золото. По ониксу бриллианты россыпью, что звёзды на ночном небе. Заглядишься.
   Вы, если про Ломова наслышаны, так и крест его видали. Эксклюзивная вещь! Класс! Но Крестом его не потому прозвали. Коля вопросы с позиции силы любил решать, ставить крест на проблеме. За это и прозвали Коля-Крест.
*
* *
   Вот он крест на груди теребит, меня глазами щупает.
   – Что, Олег Быстров, может мы с тобой подружимся?
   – А зачем? – спрашиваю.
   – А я, видишь ли... умею дружить.
   Растерялся я, плечами пожимаю, мямлю, что «подумаю». Ситуация двойственная. С первого взгляда ясно, что за Коля-Крест, к гадалке не ходи. Одно дело оперировать и деньги взять, другое – корефаниться. Вот уж не было заботы!
   – Ладно, док, бывай – не кашляй. Но обещай мне, если возникнут проблемы, ко мне обратишься.
   – Что ж, – говорю, – обещаю.
   – Ну и ладненько.
*
* *
   На том и распрощались. И вот честное слово не думал, что когда-нибудь придётся к нему обратиться.
   Пришлось. Ещё как обратился. И главное, без него обойтись можно было, ан нет – прибежал. Но не жалею. Что сделано, то сделано.
   Сами знаете, вроде, ловишь всю жизнь жар-птицу, а потом глядь – остался... с пером дохлой курицы.
   Я тогда в заботах был по расширению жилплощади, и неплохо получалось. Надо сказать, заслуга Жеки в этом не меньше моей. Она к тому моменту неплохо зарабатывала. Приспособилась, устроилась работать в фирме раскрученной и делала деньги не меньше меня, а может и побольше.
   Я старался, но Жека давно на меня рукой махнула и на себя надеялась. Хотя я и помогал, и зарабатывал, и когти рвал. Да, видать, не чувствовала она со мной той защищенности, которую хотела получить. Словом колотилась, не жаловалась, по принципу: любишь кататься – люби и катайся.
   Казалось, столько лет прожил с ней бок о бок, растил сына, а так и не обрёл душевного единения, называемого гармонией и взаимопониманием, о котором я знаю только понаслышке. Но что ныть, хочешь найти виноватого – погляди в зеркало.
   Но привычки привычками, а устаёшь от жизни тягучей и равнодушной. У кого-то отчуждение с годами сглаживается, а у нас обострилось.
   Хотя однажды удалось Жеке меня удивить. Злой я пришёл с работы, накрученный, ну и понёсся очередной скандал на бытовой почве с переходом на личности. А я так замотался, что сил не было отбрехиваться, хоть предъявы со стороны Жеки были абсолютно ложными. Сел на табуретку в прихожей, руки ниже колен повесил и молчу. Жека пуще заводится – верещит что-то истеричное.
   Я молчу. Есть такие моменты, когда бабе что не ответишь, всё не так будет, попадёшь под раздачу, по-любому. Молчу.
   Она поорала и выдохлась. Пусто на меня смотрит. Не понравилась мне пустота эта во взгляде, я голову поднял и говорю:
   – Не нужен я тебе, Жень...
   – Не нужен, – отвечает, – ...но... люблю.
*
* *
   Ну дела. Поверить не поверил – Жека иногда могла хлестнуть такими фразами, за базар не отвечая абсолютно, однако глянул заинтересовано. Но это так... проблески.
   Мы никогда особо не горели, а тут и вообще заморозились – сын вырос, ничего не держало. Но когда равнодушие переходит в раздражение, и цепляешь друг друга по пустякам, дёргаешь – это кошмар! Я уж и дома старался бывать пореже, чтоб Жеку не раздражать и не раздражаться самому. Напрашивался на все дежурства, какие только можно, не помогло. Срывались на скандалы и всё – что ты будешь делать?
   Жека всё упирала на то, что я перестал нормально зарабатывать и была права. Зарплату мне не повышали, на двух работах я б уже не потянул, воровать нечего и негде, а медицина всегда у нас была нищая, хоть будь семи пядей во лбу. Обижался я, конечно, ведь выматывался на работе будь здоров – и нагрузки, и ответственность. Орал, покажи мне в какую сторону крутиться, раз такая умная.
   – Я, – говорит, – может и не самая умная, а так – в самый раз. Была бы умная, разве терпела такое «сокровище», кормила и обстирывала такого ко… кретина?
   Хотела сказать «козла», ясно. У Жеки характер не сахар, и за словом в карман она не лезет, если встаёт вопрос.
   Поговорили.
*
* *
   – Что, Федя, говоришь? Развелись?
   Конечно, развелись. Но как! Тут Жека и показала свои зубы – отобрала у меня квартиру и ободрала, как липку. Но не очень я этому сопротивлялся, поскольку в квартиру она гораздо больше меня вложила.
*
* *
   Переехал жить к родителям, потом на съёмную квартиру неподалёку от семьи. Попивать начал от обиды, от злости, от недоумения. Причин для развода у нас не было. Никто не пил, никто никого не бил, никто никому не изменял. А конфликты? У кого их не бывает? А то что не любили друг друга, так что из того? Притёрлись, сцепились. Так что причин для такого кардинального решения, как развод, я не находил.
   Но Жеку зауважал –не девочка уже, а выперла меня пинком под зад. Молодец! Ни молвы не побоялась, ни одиночества. Я не ожидал, что у неё внутри стальной стержень запрятан. Что и говорить: взяла она меня под жабры тёпленького, и турнула, как надоел.
   Вот депрессия в алкогольный срыв и вылилась.
*
* *
   – Водка? Да, Господь с вами – какая водка? И не пиво. Тут такое дело. Водку я не люблю, в принципе, и спирта нахлебался в Чечне, ну, вы в курсе. А пиво… Я ж врач, да и Витька со мной беседы проводил на эту тему. С пивного алкоголизма хрен соскочишь. Даже если завязать, так от последствий не отмахаешься.
*
* *
   Впрочем алкоголиком становиться я не собирался. Так, накатила грусть-тоска. Придавила грудь змеёй печаль-кручинушка. Алкоголя у меня всегда было много дома. Элитного, марочного.
   Взятки взятками, только деньги напрямую, как Коля-Крест, давали редко. Это миф, что врачи расписные оборотни в белых халатах. У нас же медицина бесплатная. А пациенты наши – вояки – солдатня да офицерьё, сами бедны, как мыши церковные. А в высших эшелонах жадные. Пайковые свои да пенсионные копеечки по чулкам берегут и пересчитывают. Вот и получается – всё есть, да далеко лезть!
   В нашем госпитале вообще лежали – одна половина отмороженные напрочь, а другая – которым и отмораживать было нечего. Зло я говорю, но ведь по правде. Какие там взятки?! Но «сумки доброты» несли регулярно.
*
* *
   – Чего таращитесь? Неужели никогда доктору не дарили джентльменский набор, состоящий из бутылки с конфетами? Ну, то-то. Вот «сумки доброты» мне и несли. А чего мужику доктору подаришь? Коньяк. Вот коньяков дома и накопилось от третьеразрядных, палёных, те на выброс сразу пошли, до крутейших французских экземпляров – коллекционных. В коньяках вояки разбираются. Это ж вам не суповой набор.
*
* *
   Вот коньячок я тогда и начал употреблять. В бо-о-льших количествах. У меня отгулов накопилось, больничный потом взял. Засел дома, как медведь в берлоге. Хотел интрижку замутить любовную для повышения самооценки. Размечтался: закручу чего-нибудь жаркое, знойное из разряда: чай-кофе-потанцуем – пиво-водка-полежим.
   Куда там? Замутил бы, не будь у меня настроение таким поганым. Не ожидал я развода, и что так тихо-мирно пройдёт. А потому, что провернула Жека всё гладко да быстро, как по маслу, я понял: подлянка готовилась давно. Это и злило. В играх закулисных и разговорах с подтекстом я никогда силён не был, но каково дураком набитым себя чувствовать.
   Подумаешь, развод? Да каждый второй в такой истории поучаствовал, а каждый третий – не по разу. Так что грустить? Могло случиться с каждым, но… почему я? Вон какие вопросы лезли, докатился до полной фигни. Ничего не скажешь. Отстой и жесть, как определил бы мой Юрок!
*
* *
   В те деньки я сидел, размазывая своё тухлое настроение, как манную кашу по тарелке. И надо бы выплывать, да так обрыдло всё. Хорошо ума хватило Витьку набрать.
   – Витенька… – говорю, а у самого язык заплетается.
   Витька – молодец, сразу прорюхал: дело неладно и прискакал.
   – Что за фокусы с проволокой, Олежек?
   – Силы закончились, брат, – только и смог проквакать.
   – Ясно. Приступим.
   До капельниц и крутых мер не дошло. Это был не запой, а срыв.
   Пить я грамотно умею. С правильной закусой и интервалами. А похмелугу утреннюю «Таном» снимал. Это вроде кумыса –отличная кисломолочная штучка, в любом универсаме есть. Зелёный чай – тоже сила великая.
   Витька подошёл к проблеме грамотно. Профессионал! Психиатр! Монстр! Сначала дал мне возможность выговориться, на судьбинушку свою горькую посетовать. Повыть, как волку на луну. И даже выпил со мной пару рюмок.
   Слушал Витька внимательно, спокойно, вдумчиво, давая мне покрасоваться в своём красноречии. Обиду мою главную чётко обрисовал, что Жека меня с носом оставила, в плане квартиры и материальных благ. Потом сказал мне одну умную вещь, и запомнил я её крепко.
   – Ты, Олежек, посмотри на проблему под другим углом.
   – ?!
   – Ты ж счастливый человек! Ну, обобрала тебя жена, так радуйся. Радуйся, что деньги взяла, а не душу. А то ведь по всякому бывает.
   И говорил ведь не шуткой, а на полном серьёзе. Я призадумался. Витька вообще ключевые фразы умел находить мастерски – не зря жевал свой хлебушек. Это я ещё понял, когда Юрка мой в подростковом возрасте по моде ухо решил проколоть, да серьгу вдеть. Как панки проклятые.
   Я запретил, по мне как ни крути, а всё это налётом голубизны отдаёт. Запретил и подумал – подростку запрети, так назло, нарочно всё по-своему сделает. Когда детишки в подростковую пору входят, ухо востро держать надо, тем более ни в коем случае нельзя в их хрустальный домик в кирзовых сапогах вламываться. Такое может получиться, в страшном сне подушкой не отмахаешься.
   Понимал, что дров могу наломать. Серьга в ухе – ерунда, но пойдёшь на конфликт, покатится снежный ком, концов не сыщешь. Я и затаился, а сам Витьке – научи, подскажи, упущу парня, что делать буду?
   Он в ответ:
   – Ты, Олег, аргумент – курить вредно для здоровья, оставь. Детишек нельзя недооценивать. В некоторых вопросах они побольше нашего разбираются.
    – Не мути, – говорю, – Витька, я к тебе не на беседу пришёл, и отповеди от меня не дождешься. Есть, что по делу сказать – валяй, а нет, так пошёл. Всем спасибо – свободны.
   – Чего, Быстров, борзеешь? Давай успокоительное пропишу и снотворное. Парня твоего научу, чем зацепить. Легко. Он у тебя в такую пору входит, когда гормоны зашкаливают. Протесты лепит на пустом месте. Ты так разговор поверни, что, мол, в ухе много активных точек. Что правда, сам знаешь как акупунктура работает. Точки за органы и системы отвечают. Вот и упомяни вскользь, что серьгой этой можно точку повредить, которая за половую сферу отвечает. И всё – тогда повиснет на века. Только разговор этот специально не затевай, наоборот, подчеркни, что я, мол, тебе не запрещаю, но предупредил.
   И, прикинь, получилось. Задумался Юрка-паразит так, что слышно было, как извилины трещат. О серёжке распроклятой думать забыл.
   Витька – танк!
   Ведь как умел. Не зря имел клиентуру в высоких сферах. Напевал своим медовым голосом фразы стройные и аргументы убойные, не поспоришь. И вроде всё просто, а сам не допрёшь. Серьёзно за меня взялся.
   – У меня, Быстров, предложение к тебе интересное, – говорит.
   – Давай – удиви меня.
   – Посмотрел я на тебя – мой клиент. Но могу сделать так, что пить не будешь вообще, – и строго смотрит на меня.
   – Продолжай.
   – Только ты мне должен дать на это согласие.
   – Совсем пить не буду? – засомневался я.
   Витька серьёзно поверх очков смотрит, чуть на улыбе:
   – Пара рюмок в праздник или в важный денёк.
   – Идёт.
   Я и дал согласие в состоянии гипноза. Жёстокого, вязкого состояния отключки. Ты здесь, а вроде как и нет. Паришь где-то в зазеркалье. Только голос Витькин слышится – мягко звучит, монотонно. Слушал бы и слушал, потому что умиротворяет и успокаивает. Шелестит, как дождь по кронам деревьев. Слов не разобрать, и ни к чему они. Расслабление полное и абсолютное. Мягкий приятный ступор.
   Сколько находился в состоянии, долго ли меня Витька обрабатывал, не скажу. Когда очнулся, лёгким себя ощутил, как пушинка на ветру. Витька выглядел усталым.
   – Что теперь, – спрашиваю.
   – Месяц попьёшь и бросишь, – усмехается Витька.
   – Ну!
   – Отвечаю. Хорошая работа, ничего личного.
*
* *
   – Сомневаетесь? И я не поверил ни хрена, тем более что на следующий день ничего не изменилось. И через неделю тоже. Я тупо ходил на работу, по вечерам сидел с сигаретой у телека, прихлёбывая коньяк, как обычно.
*
* *
   Прошёл месяц. День в день. Щёлкнуло и как отрезало. Я не мог донести рюмку до рта. Не идёт и всё. Не лезет. Смотрю на жидкость золотистую и прям с души воротит – рвотный порошок! Хочу выпить, такая муть поднимается, аж в глазах темнеет. Бился-бился, лёг спать, злющий, как чёрт.
   На следующий день как с похмелья – не пил, а потрясывает. Витьке звоню, ору в трубу:
   – Колдун грёбанный, вертай всё обратно!!!
   Ржёт:
   – Держись, Олег, идёт процесс детоксикации, расшлаковки – соскакиваешь.
   Я ору:
   – Не хочу я соскакивать.
   – Придётся, сам хотел.
   – Убью тебя, Витька, всю рожу расстворожу.
   – Обязательно, – трубку повесил.
   Вот тебе и добровольное согласие. Чтоб я хоть раз был всеми руками «за», не бывать тому.
   Через пару недель я был как огурец – не зелёный в пупре, а ясный, бодренький. Молодец Витька – горжусь. Сколько лет уже не пью. Так, пару рюмок в праздник. Ну, и сегодня…
   Как Витька пророчил. Я интересовался, со всеми можешь? Нет, говорит, что ты – с махровыми, со стажем не прокатит ни фига. Ты обратился вовремя.
   После этого развязать мысли не возникло. Никогда. Хоть были повороты в жизни.
   После развода я подуспокоился.
*
* *
   – Что, Алексей Борисович, мнёшься? Хочешь – спроси, чего там.
   – Вот про что. Я тебе скажу. У меня сейчас в личной жизни всё так хорошо боюсь сглазить. Но рассказывать я не буду, извини. Тема закрыта.
*
* *
   После развода на мозги мне никто не капал, только почувствовал я, что выработался. Устал, как пёс. Небрежничать стал в работе, тут не профилонишь – ошибиться нельзя. А я интерес потерял. Профессионализм есть, а перспектив никаких. Захотелось деньжат срубить с меньшими затратами. Я думал тогда, что не будь врачом, заделался бы бизнесменом и не напрягался бы так. Утомила меня медицина и укатала.
   Ещё один момент неприятный был, скрывать не буду. Когда я коньячок попивал ежедневно, пару пациентов чуть не зарезал на операционном столе. Крепись – не крепись, расфокусировка идёт, и рука подрагивает. Обошлось. Нет на мне греха.
   Но бояться стал – веру в себя потерял. А так работать – хуже нет. Тут решения надо принимать быстро, чётко и уверенно. Тогда и решил, что надо завязывать и менять кардинально профиль дороги. Пришло время и погоны скинуть – хватит нащеголялся.
   Непростым было это решение – стаж, наработки, статус – всё коту под хвост летело. С другой стороны, не старый ещё, здоровый мужик – чего не рискнуть? Конечно, полжизни ты работаешь на имя, полжизни – имя на тебя. Но на родное государство я оттрубил сполна. Пришло время долги возвращать. Так и бухнулся головой в омут – всё перечеркнул и с нуля начал. Тяжеленько это мне далось – не хотели отпускать ни в какую, на ковёр вызывали, беседы проводили, орали, грозили. Я решил, чего отступать?
   Грустно посмотрел на меня главврач, спрашивает:
   – Ну, Олег, надеюсь, ты знаешь, что делаешь?
   Конечно, знал, раз позвонил Коле Ломову.
*
* *
   Звонку Коля обрадовался, однако с оглядкой, судя по настороженным вопросам, которые задал. Я решил, он опасается, что попрошу помощи. Однако, познакомившись с Колей поближе, я понял, что его манера жить с оглядкой, через левое плечо поплёвывая. Где деньги большие крутятся иначе не бывает. А где дела полулегальные вовсе. А коли криминальные ниточки в руках держишь, то и живёшь, будто запал от гранаты у тебя за поясом. Что Коля-Крест в криминале, ежу понятно, иначе у меня на операционном столе не очутился.
   Я позвонил ему, а он, видать, занят был сильно – в параллельную трубку что-то ещё орал и, вроде рядом с ним кто-то был.
   Но меня услышал, прервал переговоры.
   – Помнишь меня, Коля? – спрашиваю.
   – Как не помнить?
   А я:
   – Слышу, рвут на части – жизнь кипит.
   Он в трубку смеётся:
   – После твоей операции, док, жить хочу, да боюсь не дадут.
   Тут я ему просьбу вывалил, чтоб помог с работой, с медициной не связанной.
   Долго Коля молчал, потом спрашивает:
   – Олег, зачем тебе это?
   Я не стал объяснять, что руки уверенность потеряли, что стал бояться за чужие жизни? Хотел извиниться да трубку положить, но он не дал:
   – Такие вопросы с кандачка не решаю – подъезжай вечерком – помозгуем, может скумекаем чего и поговорим конкретно.
   – Договорились, – сказал.
   Он смеётся:
   – Без договора, нет разговора!
*
* *
   Потом мы много перетёрли, но так, за жизнь, как с вами, этого не было. Не тот человек Коля, с которым разговоры по душам вести можно. Он жизнь под совсем другим углом видит.
   Сначала Коля не мог врубиться, чего я так резко поменять всё решил. Упирал на то, что врач я замечательный, и не фиг дар такой менять на коммерцию. Пытал меня пытал, но я решил умолчать о причинах настоящих. А уж коль решил, так из меня никаких признаний не выбьешь и клещами не вытянешь!
   Коля, конечно, не вчера родился – и про развод мой знал и пьянки, чудесным образом закончившиеся, но не более того. Не скажу, что взял он меня в свою команду, но то, что бизнесмена из меня сделал, это точно. Всё правильно – я ему второе рождение, и он мне тоже, в косвенном смысле.
   Конечно, поставил ряд жёстких условий, а как же? Так что и институт я заочно кончил, и курсы бухгалтерские, и язык подучил – спикаю с горем пополам, и компьютером овладел.
   Всё было непросто и не быстро. Муштровал меня по полной. А когда я пытался вякать, разговор короткий: не нравится – свободен.
   Коля экземплярчик для коллекции. Упёртый, прозорливый, хваткий. Мог и рыбку съесть, и кое-куда сесть, и косточкой не подавиться! С блатными хороводился грамотно – имидж подбирал с цепями золотыми на шее, печатками на пальцах, и татуировки имел правильные. И поговорить мог хорошо, в плане ложных предъяв. Но мог выдать – я, конечно, дико извиняюсь, но не врубаюсь в суть претензии. Отпад полный.
   А, если на грудь брал прилично, мог и «Владимирский централ» проорать. Не подкопаешься.
   У себя в офисе он совсем по-другому рисовался, какие там печатки?! Костюмчик, галстучек, и только крест знаменательный, не снимая, носил. Насчёт ходок Колиных не скажу: не знаю, врать не буду. Выяснять на выяснял, а он не рассказывал. Но, знаете, прошлое – оно прошлое и есть – тёмное или светлое, какая, на хрен, разница.
   Поначалу Коля Ломов мне один из автосервисов скинул. Вот, мол, доктор, бери – раскручивай. Сможешь – молодец, нет, так помогу, ну, а если уж совсем не сдюжишь, значит, сам виноват.
   Трудно пришлось – запутался, растерялся сначала. Чуть на бабки не попал, ведь при автосервисе и автосалон был – не шуточки! А я такой наивный лошок-лопушок. Но Коля следил за мной издаля – контролировал.
   – Слушай, доктор, ты чего-то там резво развернулся.
   – Что не так? – не врубаюсь я.
   – Скажу тебе один раз – не поймёшь, на себя пеняй: иметь дело можно только с теми банками, с директорами которых я тебя познакомил, усёк?
   – Усёк – говорю, – только может, тему развернёшь для не особо одарённых?
   – Расскажу тебе одну историю, – мутит Коля, – а там уж сам соображай. Один мой знакомый, которого сейчас за забор закрыли, как раз по этому поводу, захотел обогатиться по быстрому. Не работал нигде, но денежки любил очень, мелкие имел, а хотел крупных. Купил через одну знакомую за косарь зелёных справочку, что является директором крупного предприятия с солидным доходом, получил в банке кредит. А кредит этот перечислил на счёт автосалона, купил себе машину нехилую. Тут же машину продал. Хотел в бега податься, да не успел. Баба, которая справку дала, слабым звеном оказалась. Так что, помимо истории поучительной ещё и совет бесплатный получаешь – с бабами редко когда дело иметь можно.
   – Здорово, – говорю, – считай, что твою историю я принял к сведению.
   – Ну, и ладненько.
*
* *
   Мне его подход нравился – не напрямую, а намёками. Тонизирует и мозг тренирует. Сам научился разговаривать в таком духе. И когда от меня хотят добиться чего-то нахрапом и наскоком, никогда напрямую не отказываю.
   Иногда достают – приходят и ноют:
   – Олег Александрович, я могу Вам позвонить? – не люблю я такое начало.
   – А у Вас есть мой телефон? – спрашиваю.
   – Нет.
   – Значит, не можете.
   Вопрос закрыт. Что Вы хотите, если меня премудростям сам Коля-Крест учил? Не захочешь, научишься. А я хотел. Поставил цель, добивайся.
*
* *
   Денежки начал зарабатывать не хилые, не так всё легко получалось, как я в мечтах рисовал, но не такими потом и кровью, как в операционной.
   Врачом я себя комфортно чувствовал, но и бизнесменом мне понрави-
лось. Пытался самого себя перехитрить – мутил с налоговыми декларациями, а потом плюнул и решил – ну, их к ляду. Как говорится: «Заплати налоги, пёс, и смерди себе спокойно». Нервная система дороже.
   Коля поглядывал косо, усмехался по-разбойничьи, но замечаний не делал и историй больше не рассказывал. Стало быть, двигался я в правильном направлении.
   Квартирку купил рядышком с родителями. Забегал к ним часто. Они совсем старые стали, но ещё на своих ногах и в своём уме. Но всё равно: то давление, то сердечко, сами понимаете. Но я контролировал – только тут в медицине и практиковался.
   Как-то вечером, припарковав машину, кондыбал к своим – повидать и проведать. Тут опять на Петюню наткнулся, в родном дворе, где наши редкие встречи случались.
   Мертвецки пьяный Воробей лежал на тротуаре у подъезда, уткнувшись мордой в снег и похрапывая. При виде его, я, надо признаться, испытал злобное ликование. Даже пнуть его хотел, накрайняк – плюнуть.
   Время было позднее, смеркалось, мороз на улице приличный – не оставлять же его замерзать в пяти шагах от подъезда? Сграбастал его в охапку – ну и запашок. Да и видок тоже – рожа перекошена, из раззявленного рта струйка слюны стекает, на лбу ссадина, взгляд мутный, очумелый.
   Видно у меня судьба вечно невменяемого Петьку на себе волохать.
   Заберите от меня этого бабуина!
   Хорошо хоть недалеко. Заволок его в подъезд и опустил в парадном у стеночки. Он, как в тепло попал, встряхнулся, залопотал чего-то языком заплетающимся. Да я не вникал. Думаю, нет, Петюня, давай уж теперь сам как-нибудь разруливай.
   Пожалел его, короче, замёрз бы мужик ни за что, ни про что. И из солидарности – сам-то я давно ли завязал? Хоть по подворотням не валялся, но всякое могло случиться. Зарекаться нельзя. Мало ли что у человека стряслось. Хоть и не больно мне Петька симпатичен, а всё ж живой человек, да и я не зверь. Трогательные отношения, не правда ли?
*
* *
   Бизнес мой крутился, и я собой гордился – вот, мол, как всё получилось. И захотел, и смог.
   Понятное дело, без Коли Ломова ничего бы не вышло. Ведь авантюра авантюрой.
   Коллеги мои бывшие надивиться не могли – завидовали. Со стороны взглянуть, я прям из грязи в князи выбился, а Коля Ломов пришёл и в короли меня вытянул. Такой, козырный расклад.
   Так, да не так. Эта сторона глянцевая очень уж людям глаза застила. А посмотрели бы с изнанки – сколько раз я хотел затею эту бросить и в медицину вернуться – пусть на гроши, но зато в родную среду. На старости лет каково себя дураком чувствовать, я в бизнесе, как свинья в апельсинах.
   Да только я понимал, что коли сдамся, брошу всё, не видать мне больше помощи. Коля-Крест слово держал. И фиг бы мне когда что обломилось. И самому стыдно оглобли поворачивать – вроде всё замутил, а сам в кусты?
   Нет – я ж такой крутняк из деревни Голыгино, просто дальше некуда.
    С близкими сколько бодался по этому поводу – никто моего финта не понял. Отец с матерью ругались и лица обиженные делали. Юрка не верил, что у меня что-нибудь получится, злил меня. С Жекой развелись, но и она, узнав про мои расклады, пару шпилек кинула. Про Витьку говорить нечего – пальцем у виска крутил, призывал одуматься. Интересовался, куда это меня несёт? Удивил меня таким отношением, вот уж от кого я понимания ждал. Друг называется.
   Но может, это отношение, в конечном счёте, меня и подстегнуло, как ту кобылу, которая ленится начинает, когда кнута на спине не чувствует?
   Обозлился решил доказать всем назло, что могу и справлюсь. Злость спортивная, на азарте замешанная, знаете как помогает? Вот я удила закусил и пошёл обороты наматывать, гайки закручивать, только пыль из под копыт полетела. Сейчас, с высоты сделанного, я себя за этот поступок уважаю. Не каждому так удаётся.
   А как зарабатывать стал, так все, кто головами крутил и камешки в меня кидал, улыбки нацепили и повели разговоры, что они только в меня и верили. И уж конечно, никак по-другому и быть не могло. Чтоб я – Олег Быстров – и не справился? И что всё было сделано правильно и вовремя.
   Лицемеры! Кое-кто из моих коллег повторить мой «подвиг» пытался, да не тут-то было. Мало у кого фишка прокатила и сработала. Шиш с маслом!
*
* *
   Коля Ломов удивлял. Пожалуй, он был одним из немногих, кому удалось меня удивить. К слову сказать, вам это тоже удалось, своим появлением в моей квартире. Надеюсь, я вас не разочаровал своим рассказом.
*
* *
   Единственная тема, помимо деловых разговоров, которую Коля со мной обсуждал, были женщины. Он показывал себя замечательным знатоком в этой области. Ясное дело, недостатка во внимании женского пола Коля не испытывал. Ухаживал он не просто красиво, а роскошно, любил шокировать широтой своей натуры. При этом, что характерно, головы не терял, чувства свои держал строго под замком, если они у него были. Снисходительно-прохладное отношение с громадным сексуальным аппетитом.
   Рассказывал не смущаясь, чётко ограничивая проблему: как считаешь, доктор, лучше сорок раз по разу, чем однажды сорок раз?
   – А справишься? – сомневался я.
   Коля хохотал:
   – Не справлюсь, не велика беда. Подумаешь, пара осечек. Если подходить к проблеме философски, всё будет ОК. Попробуй раз, попробуй два, и гарантирован успех…
   Бабы вокруг него вились, как на подбор – блондинки с ногами от ушей, а уж чтоб бюст меньше третьего размера, так и думать забудь.
   Я подкалывал:
   –Коль, в каких ты красавиц влюбляешься.
   Он удивлялся:
   – Кто здесь говорит про любовь?!
   – А разве, нет? – удивлялся я в свою очередь.
   – Ты о чём, Олег? Как можно любить бабочек, которые на блеск бриллиантов слетаются, в уме ли ты?! Это так… «барби»…
   Я руками разводил:
   – Ну, Коль, кому щи не кислые, а кому и жемчуг мелкий… Для души-то есть… зазноба?
   Обиделся:
   – Это у тебя – зазноба, –замолчал и улыбается. Ну, ясный перец, со своими расспросами я на запретную территорию сунулся. Больше таких ошибок не делал – захочет, сам расскажет, а нет, так нет, я не интересовался.
   С одной блондинкой-Барби я Колю часто видел. Красивая – закачаешься. Длинноногая – всё при ней – объяснять про её части тела не нужно – всё на виду. Жесты медлительные. Пава.
   Видел как Коля её в машину сажал. Девица сильно в градусе была, поскольку Коля её ноги в машину заправлял. Представление. Если надо было, Коля мог попиарить. За что ему respect и уважуха. Уметь надо вовремя то затаиться, то засветиться. А я так и не научился.
   Зашёл как-то к Коле, посидели, поговорил, покрутили кое-какие вопросы – с какого боку лучше подойди. Тут свернул Коля разговор на тему любимую. Я расслабился – раз разговор так повернулся, стало быть, официальная часть закончена.
   – Я, – говорит, – венчаюсь завтра. С Олесей. Приходи.
   Я вникать не стал, что за Олеся, но прокололся, спросив:
   – Женишься, что ль?
   Он скалится:
   – Окстись. Венчаюсь. А то пристала. Что таращишься? Без официальной регистрации.
   – А разве можно так? – удивляюсь я.
   – У нас в стране всё можно.
   Тут я допирать стал:
   – Ты, Коля, венчаешься-то в какой раз?
   – В восьмой.
   – А не боишься небесных наблюдателей?
   Хохочет:
   – Чего мне бояться? Чему быть, того не миновать. Второй раз не убьют, что дальше – поглядим, – сам крест поглаживает, прямо мою философию озвучивает.
   Тут у него мобильник забренчал, он трубку взял и заорал в неё:
   – Ба-тюш-ка! Договорились. К десяти часам подлетим, жди.
   Я офигел, рот открыл:
   – Коль, ты со священником на коротке?
   Он поясняет:
   – Мы ж с ним не один год водку пьём и в сауне паримся.
   Смеюсь. Это в духе Коли Ломова. Вот уж, ни чёрта, ни Бога не боялся, наоборот, с обоими чикался.
   Хотя, в глубине души я чувствовал, нет, даже знал, что Колино богохульство не более чем рисовка и вывеска. И вера есть у него и… страх. Да только не покажет он их никому ни за что на свете. Есть вещи, о которых говорить можно шёпотом с собой наедине.
*
* *
   Последний раз видел я Петьку Воробьёва полгода назад мельком. Петька садился в шикарный внедорожник. С ним были высокая тоненькая женщина и маленькая девочка...
*
* *
   Вот, собственно, и вся история. Смотрите, прикидывайте – знал я Петра, или нет.
   Странно, не правда ли, что я взял и выложил вам – в сущность, людям незнакомым, подробности своей жизни? Только мне это странным не кажется.
   Как ни крути, маячил Петька фантомом на задворках, ходил тенью на цыпочках. Интересные повороты жизнь делает, не угадаешь. Добавить нечего.
   
*
* *
   Гости переглянулись, с абсолютно таким же выражением, какое было на их лицах несколько часов назад, когда они пришли ко мне. Помолчали.
   Федя смотрел задумчиво, поглаживая подбородок и будто хотел что-то сказать и не решался.
   Алексей Борисович мял сигарету в пальцах. Молчание нарушил Фёдор:
   – Вы удивительный человек, Олег Александрович… – начал он, но Алексей Борисович остановил его, сделав досадливый жест.
   – Я вот что хотел сказать со своей стороны, – Алексей Борисович слова подбирал осторожно, будто боясь ошибиться, – …не хочу я вдаваться в подробности, это ни к чему. Пётр – человек сложный, недобрый. Очень недобрый. А потому, хочу спросить напрямик – Вы примете нашу помощь, доктор? Уж, разрешите Вас так называть – мы Вас как доктора знали. Разрешите Вам помочь? – повторил свой вопрос Алексей Борисович.
   Сигарета в его пальцах переломилась. Он посмотрел на меня долгим пытливым взглядом.
   Я вздохнул и немного подумал, подыскивая слова:
   – Что ж, начистоту, так на чистоту. Я благодарен Вам, нет, правда, за участие и ещё больше за то, что выслушали меня. Мне это было важно. Что касается помощи… Речь идёт о том, что Петька меня хочет посадить, не так ли? Ведь именно поэтому он так скрупулёзно собирает все мои огрехи в бизнесе? Знаете, пока я Вам тут всё рассказывал, меня не покидало странное чувство дежавю. Нахлынуло.
   Так вот, что я Вам скажу – если Петя Воробьёв хочет меня посадить, он, наверное, единственный, кто имеет на это право. Что из этого получится, ещё поглядим. Да будет так!
   Глаза у Фёдора стали круглыми. Алексей Борисович поднялся, поняв, что разговор окончен.
   – Разрешите откланяться. И… береги себя, Олег Александрович, – сказал он, Фёдор хотел возразить, но сдержался.
*
* *
   Когда они ушли, я почувствовал себя предельно усталым и опустошённым. Убирая рюмки и вытрясая пепельницу, я всё ещё находился под впечатлением этого неожиданного, странного разговора. В комнате я распахнул настежь окно и долго стоял, вдыхая сырой холодный воздух, и прислушиваясь к звукам улицы.
   Спал я в ту ночь крепко и спокойно.
   Разговор странно подействовал на меня, я почувствовал необычайную лёгкость, будто выкинул скелет из шкафа. Словно сбросил с души тяжкий груз старых, ненужных тайн.
*
* *
   Прошло две недели, и я начал за повседневностью забывать подробности той встречи. Только лёгкость осталась, и я знал, что так будет всегда. Я освободился от тяжкого балласта воспоминаний. И было замечательно.
   Вечером обещал зайти Юрка – он любил поработать на компьютере, потому звонок в дверь меня не удивил.
   Я ждал Юрку и радостно пошёл открывать.
   Сказать, что я обалдел, открывая дверь – не сказать ничего. На пороге стоял Пётр Воробьёв, собственной персоной.
   – Удивлён? – спросил он хмуро, опустив приветствия.
   – Не то слово!
   – Не думаю, что ты рад меня видеть…
   – Боюсь, что так.
   – Разрешишь войти?
   – Входи. Выпьешь?
   – Нальёшь – выпью.
   Прошли в комнату, я разлил по стопкам водку. Выпили странно – стоя и не чокаясь.
   – Зачем пришёл? – спросил я напрямик.
   – Думаю… я тебе кое-что должен… по жизни…
   – Да ну?! Неужели?! Сам догадался, или подсказал кто?
   Петька посмотрел мрачно и тяжело, и тут я понял, что его приход не связан с недавним визитом моих гостей.
   – Не понял? – уронил он.
   – А… забудь.
   Из-под куртки Воробей достал толстую папку и брякнул её на стол:
   – Здесь всё.
   – И что мне с этим делать?
   – Ознакомься, чтоб ошибок больше не делать да сожги. Я бы на твоём месте так сделал.
   Помолчали.
   – Слушай, Петь, а зачем ты это?
   – Что?
   – Мной так интересовался?
   Он помолчал задумчиво, покачался на каблуках:
   – Не ищи ответов, Олег. Их нет.
   Повисла долгая пауза, которую нарушил Петька:
   – Ну, я пошёл.
   – Ага.
   У самой двери я его окликнул:
   – Погоди, Петя…
   – Ну?
   – Спасибо тебе.
   – Да нет.., это тебе, Олег, спасибо.
   – Добро.
   Мы посмотрели друг другу в глаза, одновременно протянули руки и обменялись рукопожатием.
   Рукопожатие получилось крепким.
   
Москва. 2008 г.