Вспоминаю свои студенческие годы и думаю, что, наверное, весь энергетический сгусток прожитой жизни сконцентрировался именно в тех шести годах. Найдется время и вдохновение – обязательно возьмусь за эту тему. А пока расскажу про один случай, который имел место быть на третьем курсе, на занятии по патологической физиологии.
Помнится, была у нас лабораторная работа, одним из пунктов которой было измерение температуры кролика в прямой кишке. Преподаватель, звали ее Берта Михайловна, скрупулезно и чеканно объясняла, что нам предстоит сделать. И, к нашему удивлению, да и подозрению, чуть ли не через слово повторяла: «Предупреждаю, будьте внимательны!».
Берта Михайловна была представительной дамой лет 40-45. Ее точеная фигура поражала воображение своими формами. Для своего возраста она выглядела феноменально. Буквально все было при ней – удивительно красивые, торчащие немного в стороны, груди под обтягивающей водолазкой, осиная талия, подчеркиваемая широким ремешком, с плавно-круглыми формами под ней, стройные ножки в сексуальных колготках… Когда она меня отчитывала, я опускал глаза, но мой взгляд почему-то останавливался на ее грудях, а это буквально приводило ее в бешенство. Ее губы «бантиком» как-то непривычно сочетались с предельно изогнутыми кверху, чуть ли не до волосистой части головы, тонкими бровями, из-за чего в моих мозгах она чем-то ассоциировалась с клоунами Вячеслава Полунина.
Но характер у Берты Михайловны был отнюдь не клоунским. В институте всем был известен ее крутой нрав, легко переходящий в состояние неистовства и предельной жестокости. Если, к тому же, сюда добавить тот факт, что она была старой девой (все это знали!), то картина с ее образом округлялась.
- Итак, приступайте, - закончила она, - но еще раз предупреждаю, будьте внимательны, не то, пеняйте на себя.
Объект нашего исследования, белый кролик с большими серыми пятнами, ждал нас в своей клетке, мирно поедая листья капусты. Я дал ему кличку Афоня. Девочки тут же окружили его, получая сопредельные с оргазмом чувства, поглаживая его по невесомо-мягкой шерсти. Афоня привык, видимо, к студентам и вел себя совершенно спокойно. Его, похожие на стеклянные, глаза, напоминающие око кинокамеры, будто сканировали нас.
Нашу идиллию прервал голос Берты Михайловны:
- Вы приступите к работе, наконец, или нет?
Девочки незаметно уползли в сторону. Было яснее ясного, что издеваться над прямой кишкой этого прелестного создания они не желали. Рядом с кроликом остались я с Сережей Бережным. На Сережу надежды тоже не было, поскольку он родился и вырос в городе и кроликов видел только на картинке. Я же, хоть и вырос в деревне, но тоже с кроликами ничего общего не имел. Но было одно обстоятельство, которое все меняло. Я только что вернулся с зимних каникул. Был у родителей в деревне, где мне пришлось принимать роды у коровы.
А было это так. В один прекрасный день, узнав, что я приехал к родителям (как-накак студент, да еще и мединститута!) прибегает бабушка Прасковья, лет ей было не меньше семидесяти пяти и, рыдая, просит помочь. Корова, мол, не может разродиться. Сердобольная мать сразу же присоединилась к ее просьбам, через слово напоминая, что корова эта – единственное что осталось у этой несчастной бабушки. Не пойму, на что они рассчитывали, но, тем не менее, я тут же оделся и пошел. По дороге я судорожно вспоминал биомеханизм родов крупного рогатого скота, что созерцал неоднократно в своей жизни. Но не более того.
В хлеву уже были четыре человека, все старики. К тому времени в деревне остались одни старики, а вскоре она и вовсе перестала существовать. Корова лежала на боку с вытянутой шеей и еле дышала. Изо рта у нее вывалился в сторону огромный, почти синий, язык. Из ее влагалища торчали передние ножки теленка и часть мордочки. Обвязав их веревкой, старики с криками «раз-два, взяли!» ритмично тянули, но, вместо того, чтобы вытянуть теленка, они стаскивали саму корову. Увидев меня, они расступились и дали подойти к объекту ее величеству науке.
- Да, - со знанием дела произнес я, судорожно знакомясь с анатомией крупного рогатого скота, - сложный случай. Надо подумать.
В следующий момент, сам не зная почему, я снял с себя куртку и стал засучивать рукава. Через минуту мои пальцы потянулись к родовым путям коровы и, войдя внутрь, стали протискиваться вглубь по скользкой шерсти еще не рожденного теленка. Все замерли, а бабка даже перестала плакать. Вскоре где-то в глубине мои пальцы почувствовали какое-то препятствие, за которое цеплялся, по всей видимости, таз теленка. После нескольких усилий мне удалось отодвинуть цепляющуюся часть теленка в сторону и я крикнул:
- Тяните!
- Раз-два, взяли! Раз-два, взяли!
К моему удивлению, теленок медленно пополз вперед и через минуту вывалился из утробы своей матери.
Вот она, сладкая минута славы! Лавры мне, лавры!!!
Нет-нет, отставить лавры! Похоже, ни теленок, ни его мать не проявляли признаков жизни. Я распределил стариков по два для теленка и корову и велел делать им массаж, мять рефлекторно значимые зоны, то бишь, нос и уши, счищать слизь с дыхательных путей новорожденного. Сам присоединился к тем, что работали с коровой, следуя незыблемому медицинскому принципу, что жизнь матери при прочих равных условиях является приоритетной. Теленок «проснулся» первым. Чуть позже подняла голову и корова, а еще через пару минут, подчиняясь бушующему в ней материнскому инстинкту, она встала на ноги и стала неистово искать свое чадо.
Вот теперь давайте лавры! Признаюсь, я пребывал в состоянии абсолютного счастья. От нечаянно свалившейся на меня славы я прислонился к пахучей стенке хлева и, прикрыв глаза, застыл с улыбкой на лице.
Вдруг я почувствовал, как кто-то тронул меня за плечо. Открыв глаза, увидел бабушку Прасковью с петухом в руках. Петух был очень красивым, с большим, наклоненным на бок гребешком. Его красочные перья в какие только цвета не были окрашены – огненно-красный, оранжевый, лиловый, желтый, черный, зеленый…
- Это тебе, сынок, большое спасибо, - произнесла бабушка Прасковья и протянула мне петуха.
Конечно же, я не стал разлучать петуха с бабушкой, сославшись на то, что ничего особого не сделал. Да и наверняка он у нее был единственным.
А вот от ста граммов со своими помощниками я не отказался. Бабушка Прасковья накрыла нам нехитрый стол с вареной картошкой, сметаной и солеными огурцами. И бутылкой водки, конечно. Все было мило и замечательно. Мы слегка выпили, поговорили, посмеялись и разошлись по домам.
Однако, вернемся к нашему кролику. Так вот, вернулся я с каникул, чувствуя себя, ни много, ни мало, крупным специалистом в области животноводства. Аж руки чесались. И это сыграло со мной злую шутку.
В тот день мы с Сережей поняли, что этот неблагодарный труд по исследованию физиологических отверстий кролика полностью ляжет на наши, еще не успевшие возмужать, плечи. Договорились так: он держит руками кролика, а я делаю все остальное.
Взяв Афоню за уши, я вытащил его, отчаянно брыкающегося лапами в воздухе, и положил на стол. Кем только не обозвали меня девочки при виде этой сцены?! Извергом, сатаной, душегубом… Визжали, кричали, умаляли.
И вот кульминация. Двумя руками Сережа намертво прижал Афоню к столу, а я, взяв пушистый конец хвостика, потянул его кверху. Под ним сразу же обнажилась нечто похожее на звездочку. «Боже, как все элементарно просто?! А мы переживали!». Приставив термометр пипочкой к тому самому месту, я мягко толкнул его вперед. Афоня заерзал под руками Сережи. К своему удивлению, термометр ни на миллиметр не продвинулся вперед. Тогда я принялся делать термометром ввинчивающие движения. И дело пошло. В какой-то момент я почувствовал провал и облегченно вздохнул. Афоня в этот момент весь затрясся и замер. Теперь оставалось подержать термометр в таком положении три минуты и работа выполнена. Уверенно держа термометр в пушистой заднице Афони, я окинул торжествующе-ликующим взглядом наших девочек. В их глазах без труда читалась ненависть ко мне.
- Ну что, сделали? – вдруг за спиной услышал зловещий голос Берты Михайловны.
-Да-да, - робко ответил я.
- Покажите.
Я поднял хвостик Афони, стараясь продемонстрировать погруженный в его попочку термометр.
В следующее мгновение произошло нечто невообразимое. Берта Михайловна подняла рев, сравнимый разве что с сиреной ПВО. Со страху я выпустил термометр, который сразу же выпал из задницы Афони. С Сережей также произошло нечто аналогичное. Его руки разжались и, почувствовав свободу, Афоня спрыгнул со стола на пол и понесся куда глаза глядят. Сначала он взял курс к толпе девочек, которые, отчаянно визжа, бросились врассыпную, по дороге перевернув пару столов. А рев Берта Михайловна никак не показывал тенденции к стиханию. Раздавленные жутчайшей ситуацией, мы с Сережей, тем не менее, бросились ловить Афоню. Погоня сопровождалась перевернутыми партами и стульями, и все это делалось в сопровождении страшных угроз Берты Михайловны и неумолкающим визгом наших девочек. Минут через десять Афоня был пленен и помещен в клетку. Берта Михайловна в знак негодования демонстративно вышла из аудитории, так хлопнув за собой дверь, что отвалился здоровенный кусок штукатурки. Только теперь мы с Сережей заметили, что одна половина девочек стояла на партах, а вторая почти прилипла к стенкам.
Вскоре воцарилась жуткая тишина. Опущенные ниже плинтуса и деморализованные, мы с Сережей никак не могли понять, в чем дело.
Дверь в аудиторию открылась и вошел санитар вивария забрать Афоню. Увидев бардак, он застыл на месте:
- Здесь что, битва была?
- Да нет, мы Афоню ловили.
- А кто это?
- Ах да, это мы кролика так обозвали.
- А почему Афоня, это ведь крольчиха?
И тут меня осенила догадка. Я бросился к Афоне и, схватив его за хвост, резко дернул его вверх. И, о боже! Выше той дырки, которую мы с Сережей насиловали несколько минут назад, была еще одна, которую мы не заметили. Это была та самая, хорошая, нужная и истинная дырочка, куда нам нужно было вставить термометр. А было-то между ними не более сантиметра.