Виталий СЛЮСАРЬ
КАРУСЕЛЬ
Рассказ был опубликован в еженедельнике «Добрый день!» (г. Запорожье), 11 марта 1999 г.
Увидев карусель, Колесов остановился.
Странно, что он не замечал её раньше. Вот уже пять лет он проезжал мимо этого парка дважды в день, по пути на работу и обратно, но увидел старую карусель почему-то только сегодня, когда троллейбус сломался и пришлось идти пешком полторы остановки.
Он подошёл ближе. Мелкий осенний дождик закончился совсем недавно, на завитках парковой ограды ещё висели стылые капельки влаги. Колесов хорошо помнил эту ограду с детства, её ажурные секции, перемежающиеся каменными столбиками. Тёмное чугунное литьё отнюдь не производило впечатления чего-то тяжеловесного и мёртвого, наоборот, вычурный узор казался воздушным, лёгким, словно кружево.
По улице катился поток машин, спешили куда-то озабоченные своими делами и проблемами люди; порой кто-нибудь из них задевал Колесова локтем, невнятно бормотал то ли извинения, то ли «торчишь тут…» - и шёл себе дальше, а он продолжал стоять на нешироком тротуаре, поглубже спрятав в карманы плаща руки, всматриваясь в узор ограды. Все эти завитки, стилизованные цветы и листья, сложные переплетения наверняка имели свои особые архитектурные названия, однако Колесов их не знал. В узор искусно были вплетены цифры: 1907. Должно быть, год, когда был разбит парк. Удивительно, как ему удалось пережить революцию, войну и другие, не менее бурные времена…
Колесов двинулся к воротам центрального входа в парк. В глубине его, за деревьями виднелась карусель. Ранние сумерки октября скрадывали её, но Колесов сразу узнал её: это была ТА САМАЯ карусель.
Он был уже почти у входа, когда с затянутого тяжёлыми облаками неба начали срываться капли неторопливого дождя; они падали всё гуще и гуще с каждой секундой, покрывая рябью гладкие зеркальца луж. Колесов с досадой бросил взгляд вдоль аллеи, которая тянулась прямо от входа, затем поднял воротник плаща, надвинул на лоб кепку и поспешил домой. «Чёрт знает что… - подумал на ходу. - Тоже мне достопримечательность - какая-то карусель… Ещё промокнуть не хватало. Всё-таки надо было утром захватить зонтик».
Квартира встретила его плотной, настоявшейся, как хороший чай, тишиной. Колесов жил один. Он не держал ни кошек, ни собак - из-за аллергии на их шерсть. Да и кто, спрашивается, будет присматривать за собакой, если он целыми днями на работе?.. Впрочем, справедливости ради надо признать, что Колесов и задерживался-то на работе, и откликался на просьбы зав. отделом поработать сверхурочно исключительно по одной-единственной причине: он знал, что дома его всё равно никто не ждёт. Иногда ему просто не хотелось возвращаться в свою тесную однокомнатную «хрущобу», где всё до тошноты приелось и давно успело осточертеть. Вокруг кипела совсем другая жизнь. Другие люди встречались и расставались, дружили и враждовали, женились, разводились, рожали детей, делали карьеру, зарабатывали деньги, совершали подвиги, ошибки и подлости… да просто ЖИЛИ. А для Колесова вся эта притягательная, полная событий жизнь протекала мимо, никоим образом не затрагивая его. Ему оставалось лишь безучастно смотреть на окружающий мир сквозь незримые стенки своего замкнутого существования, подобно тому, как рыба смотрит на мир сквозь стекло аквариума… Жизнь Колесова была на редкость бедна какими-либо неординарными событиями. Обыкновенный, заурядный человек, уже не молодой, но ещё и не старый, имеющий за спиной неудачный брак, опыт нескольких житейских драм, которые при вдумчивом рассмотрении выглядят анекдотично-глупыми, наделённый абсолютно не примечательной внешностью, лишённый каких-либо талантов или способностей, он был одним из тех людей, почти невидимых, которых не замечаешь, чьи лица быстро стираются из памяти, оставляя тусклое размытое пятно…
Колесов приготовил нехитрый холостяцкий ужин, неторопливо, без аппетита поел, вымыл посуду, потом включил телевизор. Вечер протекал по привычному, неизменному сценарию. С обязательностью ритуала Колесов ежевечерне смотрел новости, полагая в том свою причастность к жизни и событиям большого мира. В полдесятого он, как всегда, заводил будильник на 6:30 и ложился спать.
Обычно он засыпал сразу, но сегодня уснуть почему-то не удалось. Колесов ворочался с боку на бок, так и этак переворачивал подушку, пробовал даже считать овечек - всё оказалось тщетно. Размеренно тикающий будильник на тумбочке давно отсчитал полночь, а он всё лежал, уставившись в невидимый тёмный потолок. Мысли почему-то снова и снова возвращались к парку, к увиденной сегодня карусели. А когда неглубокий сон всё же сморил его, Колесову приснилось, как мать водила его, пятилетнего малыша, в этот самый парк на прогулку… Лето. Солнце. Июнь. Он крепко держится за мамину руку. Почему-то он не видит её лица, только очертания фигуры. Они идут по парковой аллее, пахнёт цветущей акацией. Солнце яркими пятнами света пробивается сквозь кроны деревьев. По светлому маминому платью скользит мозаика из солнечных бликов и зеленоватой тени листьев. Мама говорит ему что-то, но он нетерпеливо тянет её вперёд. Аллея пересекается с другой, поуже, он видит за поворотом долгожданную карусель, и тут уж ничто на свете не может удержать его. Выпустив мамину ладонь, он со всех ног бежит к залитой солнцем карусели…
…и просыпается от настырного дребезжащего звона будильника.
Несколько секунд Колесов лежал неподвижно, уткнувшись лицом в подушку. Оборванное сновидение оставило ощущение пустоты и безвозвратной потери. Заведённый раз и навсегда распорядок дня впервые за много лет дал сбой. Сон, встреча с прошлым глубоко засели в сознании, как заноза, которую невозможно вытащить. Торопливо снимая бритвой со щеки полоски белой пены, Колесов вдруг замер, не закончив очередное движение. Его прошиб холодный пот.
Он не мог вспомнить лица матери, умершей несколько лет назад. Ему вообще практически нечего было вспомнить в своей жизни. Годы утекли сквозь пальцы песком однообразных дней.
Из оцепенения его вывел свист закипающего чайника. Колесов проглотил завтрак, не ощущая вкуса пищи, привычно сунул в портфель приготовленные бутерброды. Игнорируя лифт, спустился со своего четвёртого этажа. Выйдя из подъезда, автоматически поздоровался с соседкой, выгуливавшей злобного невоспитанного пуделя по кличке Принц. Пудель с неохотой тявкнул вслед Колесову. Путь до троллейбусной остановки занял, как обычно, семь минут. Ждать пришлось недолго - вскоре появился и троллейбус.
Без четверти восемь Колесов был на рабочем месте. Как всегда. Раскладывая на столе бумаги, карандаши и ручки с целью создания видимости бурной деятельности, он кивнул в ответ на процеженное сквозь зубы вечно опаздывающим к началу рабочего дня зав. отделом «здрассьте всем…». Через час бюрократическая машина набрала обороты, и Колесову уже не приходилось имитировать дикую занятость. По коридорам бегали озабоченные девицы с кипами бумаг, хлопали двери, без умолку стрекотали пишущие машинки, раздавались звонки телефонов и голоса. На столе перед Колесовым будто по волшебству возникали и исчезали папки, и он, отрешившись от окружающей реальности, погружался с головой в нирвану статистического анализа, сверяя, компонуя и сопоставляя выкладки, зачем-то собранные кем-то до него, чтобы затем передать их ещё кому-то дальше. Он был всего лишь звеном в бесконечной бюрократической цепи, он не имел ни малейшего представления о предназначении или смысле своей работы (да и существует ли этот смысл вообще?), он знал лишь круг своих обязанностей и своё место.
В обеденный перерыв Колесов перекусил припасёнными бутербродами с чашкой невкусного сладкого чая, сходил с сослуживцами выкурить сигарету.
После обеда работы стало поменьше. Колесов поймал себя на том, что снова и снова возвращается мысленно к сегодняшнему сну. Лето. Детство. Карусель. Чёрт бы побрал эту карусель! Она стала чуть ли не навязчивой идеей. На душе сделалось тоскливо и в то же время под налётом безразличия теплилось неосознанное предвкушение чего-то светлого и важного, что, казалось, должно произойти. Не отдавая себе в том отчёта, Колесов ждал конца рабочего дня, чтобы вернуться в парк своего детства, вернуться к карусели… Остаток дня он работал без энтузиазма, спустя рукава.
Незадолго до конца у его стола возник, словно материализовался из воздуха, зав. отделом с пухлой серой папкой в руках.
- Колесов, вы не могли бы немного задержаться сегодня после работы? - поинтересовался он тоном, на который Колесов обычно отвечал «Да-да, конечно…» - Вот данные по горводоканалу, их необходимо подготовить на завтра…
Но сегодня всё было иначе. Колесов отрицательно покачал головой.
- Извините, Пётр Иванович, сегодня не могу.
Получив неожиданный отказ, зав. отделом растерянно хлопнул близко посаженными глазками и удалился, не сказав более ни слова. Рабочий день был действительно уже на исходе. Часы показывали без нескольких минут пять. Колесов торопливо побросал в портфель свои канцелярские мелочи. Он спешил. Можно даже сказать, что он боялся опоздать. В октябре и без того темнеет рано, а сегодня, вдобавок, по небу с утра ползли свинцово-серые низкие облака.
Дождь, к счастью, не моросил. Колесов проехал три остановки троллейбусом, дальше, как и вчера, пошёл пешком. Но на этот раз он шёл не размеренной походкой солидного человека, он почти бежал. С каждой минутой в душе Колесова всё сильнее разгоралась радость предстоящей встречи… с чем?..
Вот и знакомая парковая ограда. Он сбавил шаг, переводя дыхание. Когда Колесов уже подходил к воротам, его охватила нервная дрожь. Это было глупо, это было смешно, но он просто не задумывался, что его поведение не совсем нормально, иначе повернулся бы и ушёл прочь. Он вошёл в распахнутые ворота. Ворота на его памяти были распахнуты настежь всегда и не двигались с места - петли заржавели намертво ещё в незапамятные времена. Они выглядели особенно несуразно в сравнении с изящным узором парковой ограды. Эти створки были поставлены вместо бесследно исчезнувших первоначальных ворот. Внутри парк также не сохранил практически ничего от своего изначального облика, если не считать двух облупившихся беседок неподалёку от входа и нескольких скамеек, ещё не развороченных юными варварами. Всё остальное, сделанное много позже, производило жалкое, убогое впечатление. Центральную аллею вымостили бетонной плиткой, вдоль неё расставили сработанные под старину фонари, ни один из которых не горел, - все были разбиты. Парк окутывали густеющие сумерки. Колесов шагал мимо детских горок, качелей, мимо миниатюрной крепости. С тех пор, как он бывал здесь в последний раз, парк пришёл в изрядное запустение. Ходить здесь стало небезопасно, особенно по вечерам.
Быстро темнело. Колесов прибавил шаг. За поворотом аллеи он уже видел карусель. Она стояла, никому не нужная, рядом с поломанной скамейкой. Колесов испытал странное, щемящее чувство. Всё вокруг стало другим, совсем не таким, как в пору его детства. Дело даже не в грязи и запустении. Тогда деревья, казалось, доставали ветвями до неба; теперь они выросли ещё выше, но отнюдь не выглядят великанами… Он помнил, как взлетал на качелях в солнечную бесконечность… вернётся ли это волшебное ощущение, если вновь раскачать качели?.. Вряд ли. Он не просто вырос, став взрослым человеком, он многое потерял. Тогда, в детстве, впереди была целая жизнь, полная небывалых открытий и встреч… Где теперь всё это? Куда ушли годы, оставив ему лишь жалкую горсть воспоминаний? С той поры, когда эта карусель была для него центром мироздания, осью, вокруг которой вращался остальной мир, он, Колесов, незаметно для самого себя свернул не на ту дорожку жизни… и вот он снова здесь.
Он смотрел на карусель. Сгущающаяся темнота милосердно скрывала её убожество, но Колесов видел, что краска облезла проплешинами, фанерные сиденья поломаны, поручни покрылись ржавчиной… В его памяти карусель была иной. Сияющей в солнечном свете новой краской, манящей, почти волшебной.
Колесов опасливо оглянулся по сторонам. Поблизости никого не было. Никого, кто мог бы увидеть, как мужчина средних лет катается на карусели… Он осторожно взялся за холодный поручень, налёг на него, пытаясь сдвинуть карусель с места. Ржавая ось пронзительно заскрежетала, однако карусель всё же стронулась с мёртвой точки. Колесов обежал по кругу, разгоняя её. Подошвы оскальзывались на мокром гравии, скрип оси то поднимался в тоне, то падал, напоминая тоскливый вой какого-то зверя. Карусель крутилась всё быстрее, поворачиваясь против часовой стрелки. Да, да, понял Колесов, так и нужно. Назад, назад, именно против часовой стрелки, если хочешь вернуться…
Он запрыгнул на дощатый помост, и у него закружилась голова, да так, что пришлось крепче ухватиться за поручень, чтобы не потерять равновесие. Карусель теперь набирала обороты сама по себе; она вращалась уже гораздо быстрее, чем её сумел разогнать Колесов. Почему-то его это ничуть не удивляло. Интуиция или ещё что-то подсказывало ему, что так и должно быть… Мир слился в поднимающуюся вверх спираль. Голова больше не кружилась. Колесов ощущал в себе и в окружающем необъяснимую перемену. Его тело наполнялось необыкновенной силой и энергией. С каруселью тоже что-то происходило. Она словно бы вырастала, поручень, достававший Колесову раньше лишь до пояса, поднялся почти до подбородка. Из ниоткуда появилась фанера поломанных сидений, ржавчина исчезла без следа, скрывшись под затянувшейся свежей краской. Темнота стремительно отступала, словно разгорался рассвет в ускоренной видеозаписи. Карусель постепенно замедляла вращение. В глаза брызнул яркий свет летящего по кругу солнца; огромные, достающие до неба деревья кружились тоже, но всё медленнее и медленнее.
Наконец, карусель остановилась.
Колесов в изумлении посмотрел на себя. На маленьких ногах он увидел детские сандалии и гольфы. На левой коленке обнаружилась смазанная зелёнкой ссадина. Он был одет в коротенькие штанишки и футболку с забавной мордашкой Микки Мауса.
- Дима! - окликнул его до боли знакомый голос.
Он обернулся.
По гравиевой дорожке к нему шла мама. Она улыбалась, она держала в руках – о, чудо! – два вафельных стаканчика мороженого.
Завидев мороженое, мальчик засмеялся, беззаботно и звонко, как умеют смеяться только дети, соскочил с карусели и вприпрыжку побежал навстречу маме.
г. Запорожье,
январь 1999 г.,
14 декабря 2009 г.