Исключение из школы

Борис Кривелевич
В феврале мы несколько недель не учились. Учителя, приходя утром в класс, на первый урок, обнаруживали, что выключатель в классе разбит вдребезги и, вследствие этого, включить свет невозможно. Сеймчан находится не так уж далеко от полярного круга и там в середине зимы бывает совсем немного светлого времени. Поэтому нетрудно понять, что отсутствие электрического освещения делало невозможным проведение занятий.
Все, кроме учителей, прекрасно знали, что это – дело рук все того же Кужелева. Тот, придя утром в класс, брал за ножку табуретку (стульев в школе было мало и учителя сидели во время уроков на табуретках) и бил этой табуреткой по выключателю. Выключатель разлетался вдребезги, восстановить освещение удавалось нескоро, уроки были сорваны. Мы, естественно, были вполне удовлетворены таким исходом и, довольные, расходились по домам.
Терпение директора школы иссякло довольно быстро. Когда класс, в очередной раз, был оставлен без света, он ворвался к нам с самодельным удлинителем в руках. Это был просто длинный кусок провода, к концу которого была кое-как примотана лампочка. Приказав всем усесться на свои места, он подходил к каждому из нас, светил в лицо этой лампочкой и, пристально глядя в глаза, грозно спрашивал:
— Это ты сделал?
Получив отрицательный ответ, проверял содержимое портфеля и заглядывал в парту. Нам было смешно. Ведь учительская табуретка, являющаяся орудием преступления, стояла на самом видном месте.
Почувствовав, что над ним смеются, директор разошелся не на шутку и заявил, что весь наш класс исключен из школы. Мы нисколько не были огорчены неожиданными каникулами и с удовольствием ушли домой.
Однако нашим родителям это не понравилось и, погуляв недельку, мы вынуждены были опять пойти в школу. Не знаю, было ли оказано какое-либо воздействие на Кужелева, но стучать табуреткой по выключателю он прекратил. Педагогический процесс вернулся в свое, очерченное учебными программами, русло.
Вопреки стараниям учителей, наше обучение отнюдь не ограничивалось рамками школьной программы. Кто-то принес в школу учебник по гинекологии и все мальчишки, по очереди, передавая друг другу этот учебник, стали изучать строение женских половых органов.
Но, увы, изложение материала было скучноватым, картинки – серыми и некрасивыми. Полное отсутствие какой-либо романтики вселяло разочарование в сердца юных искателей разгадки чарующих тайн женской плоти. Поэтому интерес к учебнику быстро иссяк. Книга куда то исчезла, успев, тем не менее, отвратить некоторых пылких сеймчанских юношей от изучения гинекологии.


Как бы упорно ни цеплялась зима за пологие склоны сеймчанских сопок, лето надвигалось неотвратимо. Уже в середине мая мы с одноклассниками отметили его приближение, сбежав с уроков на речку, где искупались в глубокой проталине, появившейся в промерзшем до дна речном русле.
Лето в Сеймчане – комариная пора. Болотистая долина, в которой расположен поселок, является местом, весьма благоприятным для существования неисчислимых армад этих маленьких злых вампиров. На улицах поселка комаров значительно меньше, чем за его пределами. Однако что за лето без купания? А удобное для купания озеро находится в нескольких километрах от поселка. Поэтому мальчишки и девчонки, почти поголовно все, ездили купаться на велосипедах.
 Пока едешь на велосипеде, ветерок сдувает комаров и их присутствие практически незаметно. Но стоит только остановиться, как вокруг тебя моментально возникает звенящее комариное облако, которое, беспрерывно кусая, просачивается через щели одежды, прилипает к лицу, шее, рукам, лезет в уши и глаза.
Купание по-сеймчански выглядит так: подъезжаешь на велосипеде к берегу озера, бросаешь куда попало велосипед, быстро, как можно быстрее, скидываешь с себя одежду, бегом мчишься, обтирая руками облепивших тебя комаров, к воде и ныряешь. Высовываешь из воды голову, вдыхаешь,  обтираешь комаров, успевших облепить лицо за время вдоха, снова ныряешь.
Не было никакого спасения от комаров и дома. Особенно донимали они ночью. Днем было легче – был все время чем-то занят, да и привычка к комарам уже начинала вырабатываться. Но привыкнуть к тому, что всю ночь над тобой вьется голодная комариная стая, совершенно невозможно. Приходилось спать, укрывшись с головой одеялом. Как только одеяло хоть немного сползало, или из-под него высовывалась какая-нибудь часть тела, комары бросались в атаку.
Никакие средства не помогали. Мы опрыскивали комнаты всевозможными растворами, кадили дымом, добавляя в огонь различные антикомариные травы. Но все оставалось по прежнему. Как только рассеивались клубы дыма, улетучивались ядовитые пары, комнаты вновь наполнялись комарами.
Этим летом я научился плавать. Каждый день, когда озерные комары только начинали утреннюю разминку перед очередной вакханалией, и на озере, кроме них, никого еще не было, я приезжал туда на велосипеде. Заходил в воду по плечи и нырял в сторону берега, совершая под водой всевозможные плавательные движения. Примерно через две недели таких упражнений я, нырнув в очередной раз, почувствовал, что мое положение как-то изменилось. Открыв глаза (а нырял-то я с закрытыми глазами), я с восторгом обнаружил, что плыву. Держусь на поверхности. Даже комары обалдели. Настолько, что перестали, вдруг, кусаться. Минуты на две.

В Уссурийском суворовском училище начались каникулы и среди нас появился суворовец. Когда он выходил на улицу в своей великолепной военной форме, девчонки млели от восторга. Мне, конечно же, захотелось тоже стать девичьим кумиром. И, поскольку путь к успеху был очевиден, я заявил родителям, что собираюсь поступать в суворовское училище.
Отцу с большим трудом удалось меня отговорить. Я вспомнил об этом много позже, уже будучи лейтенантом военно-воздушных сил. Как то, во время офицерской дружеской попойки, сидевший за столом рядом со мной бравый общевойсковой старлей, выпив очередную рюмку, вдруг заплакал, чем немало меня удивил. Старлей смотрелся очень мужественно, делал прекрасную карьеру – несмотря на юный возраст он уже командовал ротой – и выглядел человеком весьма благополучным.
Я спросил у него, что случилось. Ответ поразил меня. Он сказал: "Я ненавижу свою мать за то, что она отдала меня в суворовское училище. Из-за нее я все детство провел в казарме."