Плутарх собщает, что Юлий Цезарь оплакивал гибель Помпея.
В комментариях к "Сутре помоста" шестого патриарха Хуэйнэна
неизвестный комментатор пишет:
Три кармы - три составные части, которые определяют общую карму человека:
карма тела, карма рта и карма мысли.
Карма тела включает в себя дела, которые творит человек,
в том числе причинение вреда живым существам, воровство, прелюбодеяние, обжорство и потребление вина.
Кармой рта называются различные речи и порождаемые ими явления,
которые могут привести к невозможности его спасения или освобождения,
то есть злые речи, двуличие, обман, сознание иллюзий у окружающих.
Карма мысли подразумевает неправедные мысли и переживания - зависть, алчность, жадность.
Видимо слёзы Цезаря выпадают этой классификации.
Мне представляется, что его плач, как и вопли Платона или Мансура Аль Халладжа
лежат за пределами универсума пустоты классического буддизма.
Намечен другой путь.
Путь просветления не менее подлинного чем то, которое декларируют патриархи Дзен,
и которое произрастает из аномалии души более широкой, нежели целый мир.
Оно не имеет отношения к сатори - в основе которого лежит медитативная атараксия.
Это смятенное просветление.
На его фоне любая сутра выглядит жалкой неврастенией и банальной повседневностью.
Слёзы - не метафора страдания и боли. Такое суждение ниже всякой критики.
В слезах всегда присутствует формула грядущего:
Будущее ждет нас, чтобы нас уничтожить.
Они плачут, поскольку произвольные и забавные измышления ума закончились в то самый час,
когда они разглядели онтологическое неправдоподобие мироздания.
Они кончили свое дао там, где Восток его начинает.
Такое просветление, вульгарное и смутное, питающее мою, не имеющую конца меланхолию,
роднее и понятнее, чем утонченный Путь=дао, на котором нельзя помыслить даже его смысл.
И лишь забыв о слезах и словах можно достичь его сути.
Однако, я был бы нечестен перед собой, если бы не вспомнил слёзы Эйхэйа Доцена над мертвым ребенком.
Это дает мне смутную надежду на то, что мир, возможно, более единообразен и гармоничен ,
чем в те мгновения, когда мы смотрим на него без внимания, но с вежливым сожалением.