Меня зовут Агата. Моя мама была поклонницей английской детективной литературы, поэтому назвала меня в честь своей любимой писательницы. Мне уже порядком лет для того, чтобы считаться милой седовласой старушкой, но мой внутренний метроном считает иначе, чем календари, поэтому я причисляю себя к представителям неопределенного среднего возраста. Чтобы коротать небедную старость, я сдаю часть дома в поселке литературных работников. Родословная нашего семейного гнезда ведется от моей бабки, которая успела в свое время выскочить замуж за подающего надежды поэта. Тому, за ряд славных патетических произведений, был выделен участок с достойным пейзажем, чтобы легче творилось, и я сейчас, как единственная наследница, продолжаю славные традиции вечерних чаепитий в нашем загородном доме.
В выборе жильцов я очень привередлива: стараюсь брать на постой людей искусства и литературы. Что поделать, имею я маленькую слабость вести эстетские беседы за столом, потому и ищу себе достойную компанию. В этот раз агентство недвижимости, с которым я работаю не первый год, прислало мне молодого художника. «Амадей», — представился он, и я сразу поняла, что мы найдем общие темы для разговора. Рисовал мой юный друг неплохо, подражал импрессионистам, иногда выезжал в музеи для погружения в великие полотна. После таких культурных вылазок работы его были необыкновенно хороши, мазки легки, ценным и единственно реальным становилось лишь то, что мимолетно, неуловимо, невыразимо ничем, кроме ощущений. Его художественные образы строились на зыбких недосказанностях и туманных намеках, он как будто погружался в своей воздушных мир и жил в нем до тех пор, пока картина не была готова. Тогда, опустошенный и усталый, он приходил на веранду и предлагал: «Может чаю?». Я, безусловно, соглашалась, тем более чай он готовил отменно: жасминовый с лимоном. Он колдовал над листами и цветами, перекатывал их пальцами, что-то шептал, нежно клал в заварочный чайник, заливал чуть закипающей водой и под занавес, уже налив чай в кружку, сцеживал из лимона пару капель терпкого сока. Мы молча пили божественно вкусный напиток, любовались заходящим за лес солнцем, и потом я робко просила показать мне творение.
Картина была прекрасна. Не идеальна, конечно, а couleur locale — с местным колоритом. У него явно вырабатывался свой стиль — отсутствие четко заданной формы и стремление передать предмет в отрывочных штрихах. А еще он придумал свой авторский знак: на самом светлом предмете он ставил едва заметную черную точку, вроде как подпись. На последней работе такая точка появилась на оранжевом диске восходящего солнца. Картина мне настолько понравилась, что я попросила ее в подарок. Заказала под нее рамку с кракелюрами и повесила в гостиной над роялем.
Так мы прожили почти все лето: он выезжал в музеи, потом долго писал картины, потом мы пили жасминовый чай и говорили о том, что современное искусство грубое, слишком реалистичное, а душа стремится к невыразимой словами дымке образов и призрачных очертаний предметов.
Но однажды в дом постучались полицейские. Они, не особенно вдаваясь в подробности надели наручники на Амадея, забрали из студии все его работы и увезли в неизвестном направлении. Уже после, из газет, я узнала, что мой постоялец был непризнанным гением, умело подделывал картины известных художников, потом его подельники меняли подлинник и копию местами и сбывали гениальные творения мастеров прошлых веков.
Затеяв на днях уборку и борьбу с пылью, я остановилась возле картины, что выпросила в подарок. Что-то в ней явно изменилось. Тот же диск солнца цвета апельсина, те же лодки, то же состояние восхода. Но какая-то неуловимая деталь не давала мне покоя. Уже ложась спать я, наконец, поняла: на диске пропала черная точка. У меня в гостиной висел шедевр К.Моне «Впечатление. Восходящее солнце» — картина, украденная в 1985 году из музея Мармоттан в Париже и числящаяся в списках Интерпола.