14. СИНДРОМ АКУЛЫ
Научно установлено, что биологическая акула, плавающая в толще воды, никогда не стоит на месте, поскольку с прекращением движения испытывает недостаток кислорода. Так что, пока Улейкин пытался восстановить в памяти события, принудившие его к столь подробному купанию, жизнь продолжалась, и соотвественно, не стоял на месте Борис Борисович Рыбов. Его бизнес зачастую просто не позволял стоять. Размах дела вынуждал его сидеть в закрытых кабинетах тет-а-тет с серьезными людьми, хотя по правде, если б не острая нужда, с большинством из них он вряд ли бы занял похожую позицию в пределах гектара. Однако Рыбову удавалось пересиливать себя и успешно выдавливать наружу все то притягательное для этих нужных людей, что в нем имелось. А при расставании с ними он каждому вручал пригласительный билет в туалет.
Разумеется, имелся в виду его элитарный туалет в центре города, открытие которого было намечено на конец месяца. В том, что данная премьера состоится в срок, Рыбов не сомневался, как не сомневались и все те обладатели заветного билета, кто на себе испытал деловую хватку Бориса Борисовича и силу его напора.
Но даже предстоящая презентация лучшего туалета в городе, а может и в крае, не радовала Рыбова, не окрыляла его теперь. Прочным запором в нем мешалась и портила все настроение мысль о встрече с «зеленым». К тому же материальный ущерб от этой встречи измерялся не одними лишь плавками. Ведь в результате странного контакта, он как бы оказался в долгу у рекетира Шплинта. Последний настаивал на своей роли спасителя, мотивируя тем, что, де, если б ни его вмешательство, то «зеленый» непременно бы забил Рыбова шайкой «до отказа». При этом бандит не скрывал, что очутился на месте происшествия с целью потребовать у Рыбова прибавки к зарплате в связи с возросшими нагрузками.
Вознаградить Шплинта, конечно, следовало. И Рыбов придумал, каким образом покроет внеплановые издержки. Он решил, что сделает это за счет угнетенных масс, как это всегда было в истории капитала. В частности за счет слесаря Прокопыча, который в соответствии с трудовым договором установил импортную сантехнику в новом туалете фирмы «Галеон» и уже неделю преследовал Рыбова с просьбой произвести расчет.
Да, Борис Борисович был не из тех, кто позволял себя безнаказанно грабить, будь то государство, бандиты или даже вот инопланетяне. Пусть на деле получается, что грабят-то вовсе не его, экспроприатора экспроприированного, а таких бедолаг, как Прокопыч, ибо он, Рыбов, не собирается терпеть убытки ни при каких обстоятельствах. Таковы, по мнению руководителя «Голеона», были жестокие реалии капитализма, наступающего в России по всем фронтам. И он, Рыбов, являлся его яркой акулой.
Кстати, столь явной акулой Борис Борисович являлся сознательно. Ведь благодаря источникам марксистско-ленинского учения, с которым Рыбов был знаком профессионально, будучи еще преподавателем общественных дисциплин, он хорошо представлял себе звериные личины буржуазии. А значит, отлично понимал, каким жестоким и алчным ему следовало стать в связи с переходом в класс угнетателей трудящихся масс. И он сумел стать таким.
Надо сказать, для многих перерождение Рыбова явилось неожиданностью. Особенно для тех, кто знал его как товарища по партии, прекрасного демагога, стойкого догматика и ярого пропагандиста. Даже в университетской среде, где с некоторых пор стали входить в моду традиционные для российских ВУЗов вольнодумие, нигилизм и дисидентство, Рыбов слыл идейным ретроградом и чуть ли ни сталинистом. Вступать с ним в беседы и споры с целью критического анализа советской действительности считалось делом безнадежным и чреватым. Рыбов в таких дискуссиях был непримирим, беспощаден, бесцеремонен. Доводы оппонента он, если и воспринимал, то лишь как наглую ложь, тлетворные происки, выпендроны вшивой интеллигенции, а в ответ немедленно пускал в ход разрушительную тяжесть собственных аргументов, цитат и цифр. При этом он давил противника громким голосом, делал страшные глаза и лицо, а также, наступал всей своей тучностью, предвещая нечто еще более внушительное. Не менее деморализующе воздействовали на оппонента увесистые ярлыки. «Прихвостень», «выползень», «подонок», «педик» вылетало из уст Бориса Борисовича с проворством ласточки.
Кординальное преображение Рыбова, как будто, указывало на то, что в действительности он не являлся таким уж последовательным ленинцем, и кривил душой. Однако Рыбов был реалист, и обычного понятия души для него не существовало. Вместо этого он предпочитал иметь твердую почву под ногами и трезвый взгляд на вещи. И пока окружающая его среда была сплошь социалистической, то из нее-то он и извлекал материал для строительства своего мировоззрения. Тогда же у него и сформировалось представление о силе фактов и о факте силы. А из этого представления уже следовало, например, что «не важен метод – важен результат».
Зато нынешний Борис Борисович был более узнаваем в том Борюрьке, который однажды стащил у своего дяди-филателиста ценную марку, и, демонстрируя ее товарищам, таким образом заставил уважать себя всех коллекционеров во дворе и в школе. Причем, многим из них захотелось выменять заветную марку на какую-нибудь ерундовую. Но Борюрьке того было и надо. В порядке перспективного обмена он посетил множество квартир, где у каждого хитреца имелись конфеты, до которых Борюрька был большой охотник. Тем не менее, марку он так и не обменял, а по завершению ее проката потихоньку вернул на место.
Да, Борис Борисович всегда умел сказать «нет» и добиться от других умения говорить ему «да». В результате же своих операций, подобных махинации с маркой, еще Борюрькой он уразумел, что чем больше хлебный шарик, тем больше к нему прилипает крошек. А с возрастом выяснилось, что этот условный шарик лучше скатывать из денег.
Идея накопления такого шарика прошила всю жизнь Рыбова суровой нитью испытаний на скупость. Умея говорить «нет» другим, он едва ли ни с большим удовольствием во многом отказывал и самому себе. Например, он не ел черную икру, не тратился на любовниц, не ездил на курорты… И все же запасные плавки у него были. А после истории в бане они уже не выглядели образцом расточительности.
Чтобы воспользоваться столь нечаяным запасом прочности, Рыбов был вынужден прервать свой рабочий день и забежать домой.
Уже стоя у дверей квартиры, Борис Борисович вдруг ощутил легкое возмущение. Он даже подумал, будто оно возникло в ответ на его попытку найти ключи. Но тут же догадался, что возмущен самой необходимостью шарить по карманам в то время, как его жена бездельничает в компании с тещей.
Протест Рыбова против такой наглости отобразился в продолжительности его звонка. И хоть дверь открылась довольно скоро, это лишь усилило звонок, а заодно и дозу яда в улыбке Рыбова.
Сначала Рыбову даже понравилось наблюдать, как под давлением его улыбки и кнопки, глаза жены увеличиваются в размерах. В сочетании с прической лицо супруги теперь напоминала птицу во время снесения яиц. Особенно, если смотреть на птицу с хвоста. Впрочем, этому столь странному снесению женщина старательно сопротивлялась путем потупления взора.
Подметив это желание супруги уйти от ответственности, Рыбов вдруг окончательно понял причину своего внутреннего дискомфорта. И с тем все внутри у него перевернулось и пошло вразнос. А тут еще кто-то прошмыгнул из ванной в кухню. Притом на голове у тещи было накручено полотенце. То есть, пока теща занимает ванну, он вынужден мыться в общественной бане, где есть опасность быть избитым шайкой и ограбленным до нитки.
Пошатываясь от прибоя внутренней взволнованности, Борис Борисович проследовал на кухню и немедленно убедился в своей правоте. Теща пряталась за бельем, которым была завешана вся кухня. Белье, конечно, было повешено криво, а с одного одеяла капли падали прямо на пол.
- А что, ведра наши растащили принцы? – указал Рыбов на зреющую каплю в сопровождении таких громких нот, которые выдавали значение этой капли в его адском терпении.
Белье тотчас зашевелилось. Из-под него появилась теща. Пахнув на Рыбова дешовой шампунью, она пронеслась в ванную. Но там уже позванивала ведрами жена. Впрочем, тещу это не остановило, и следствием ее вторжения в ванную явился оглушительный грохот.
- Правильно! – подхватил Рыбов, топя в своем голосе все прочие звуки. – Бей в барабаны! Труби в трубы! Пусть весь дом знает, как мы стараемся! А на соседей нам плевать! Сами виноваты, что не моют подъезды, чтобы потом весь день дрыхнуть!
Для вящей убедительности, а возможно с целью лучшей сохранности сказанного Рыбов ногой захлопнул дверь в ванную. Благодаря этому действию он будто даже освободился от части бури, бушующей в нем. Однако, подойдя к шкафу и увидев, как много белья следует перекопать, Рыбов вновь почувствовал нарастание внутренней стихии. Ведь большая часть этого барохла была накуплена женой с тайным намерением изменять Борису Борисовичу.
Нет, у Рыбова не имелось на руках ни одного факта супружеской неверности жены. Однако он хорошо знал, что истинная измена женщины происходит в ее душе. Так что, жена, несомненно, изменяла ему даже до их знакомства, а уж после того и подавно. Она изменяла ему с артистами цирка, кино и эстрады, с полярниками, летчиками, моряками, космонавтами и ударниками труда. Добро бы, если б все это были только живые люди, но в дело шли и те, кого все привыкли считать покойниками, а то даже и такие, кого на самом деле никогда не было, вроде каких-нибудь литературных образов или персонажей кино. Притом многие из этих измен происходили в присутствии Рыбова. И тогда он имел возможность наблюдать, как в глазах греховодницы появлялся особый блеск, предназначенный другому.
Разумеется, Рыбов скоро осознал, что наилучшим средством для сохранения его семейного гнездышка остается каленое железо. Пусть даже не в физическом смысле, а в таком же духовном, как и сами измены распутницы.
Исходя из этих соображений, Рыбов принялся вытеснять из жизни жены и заменять собой всех тех негодяев, которые были способны угрожать его благополучию. Тут первым средством была работа. Как знаток общественных дисциплин Рыбов верил в оздоровительность труда. То есть, он так нагружал жену заботами по хозяйству, что блуднице было уже не до своего вертуального блуда. А необходимые перерывы в трудовом воспитании супруги Рыбов заполнял лекциями о полезности труда, как метода превращения обезьяны в человека и как единственного пути к вершинам нармальной жизни. При этом Рыбов был неизменно убедителен, ибо всегда опирался на силу факта и на факт силы. Последнее позволяло проводить лекции в живой и доходчивой форме. Где-то даже в стиле перебранки японских самураев. То есть, Рыбов не стеснялся потрясать кулаками и до хрипоты выражать такие доводы и поношения, после которых помыслы о воздушных принцах просто нелепы. Неудивительно, что подобным перекурам жена Рыбова предпочитала монотонную стирку или мытье полов.
Когда Рыбов это заметил, то вместо того чтобы порадоваться плодам своих усилий, он наоборот, обиделся. Ведь выходило, что жена избегает общения с ним. В отместку Борис Борисович стал максимально усложнять работу жены. Требуя блестящего совершенства в исполнении своих распоряжений, он стал давать невнятные, противоречивые, а то и вовсе невыполнимые задания. И благодаря этому всегда имел повод язвить насчет способностей жены и сетовать на ее тупость.
Постепенно он даже как-будто пристрастился выявлять, выслеживать и преследовать в жене все то, что не отвечало его представлениям об идеальной спутнице жизни. И если б жена в тот момент от него ушла, он бы почувствовал себя глубоко несчастным, как охотник без наличия дичи в лесу, или как иной поэт, лищенный возможности «глаголом жечь сердца».
Чтобы не довести дела до развода, Рыбов убедил жену уволиться с завода, посулив ей романтичную работу в турбюро.
Разумеется, ни в какое турбюро Рыбов не собирался устраивать жену. Напротив, едва она уволилась и потеряла всякие виды на жизнь за пределами квартиры Рыбова, кроме, разве жизни в деревне со своей матерью, Рыбов с новой силой принялся выкуривать из ее сознания принцев и вытравлять из ее досуга всякие отвлечения от семейных проблем. А чтобы перекрыть жене последний шанс на бегство из-под уготованного ей колпака, Рыбов взял да и уговорил тещу продать дом и переселиться в его квартиру.
Понятное дело, что с приходом в дом тещи, терний на дороге к семейному счастью Рыбова прибавилось. Но это были уж такие тернии, которые сравнимы семечками. Дрессировать тещу оказалось тем более легко, что в голове ее давно уже не роились воздушные принцы, а если что и роилось, так одни, пожалуй, страхи. Причем, большенство их теперь выводилось из опасения умереть под забором. Словом, из букета терний от тещи-страптивицы Рыбов со временем сплел цветистый венок для тещи-заложницы. Теперь можно было позволить жене зарабатывать деньги. Тем более, что Рыбову давно надоело отщипывать крошки от своего хлебного шарика для прокорма жены и тещи.
Впрочем, слишком уж отвязывать жену Рыбов не планировал. Да она и сама к тому времени не больно рвалась из гнезда, даже в своих фантазиях.
Короче говоря, Рыбов устроил жену уборщицей в ЖЭК. И странно, казалось бы он победил и превзошел всех возможных принцев, однако жена теперь раздражала его едва ли не больше прежнего, обнаруживая то излишнюю покорность, то малопривлекательную неряшливость, а то и просто слабоумие. То есть, такое, что следовало вытравлять каленым железом…
Отыскав, наконец, плавки, Рыбов переступил через ворох белья, выброшенного им из шкафа для удобства поиска, и подошел к окну, чтобы лучше рассмотреть находку. Плавки были совершенно новые, с этикеткой, но зато так измяты, словно их специально перекладывали под разными углами, чтобы наделать побольше складок.
- Что это такое? – взревел Рыбов, выворачивая тугой взгляд на жену, делавшую вид, будто подбирает белье.
- Как что? – отозвалась та, настораживаясь. – Это твои новые плавки.
Однако такой ответ прозвучал для Рыбова как прямое издевательство. Ведь он и сам видел, что это его новые плавки. И она не могла этого не понимать, если не хотела выставить его идиотом, не способным узнать собственные плавки.
Оставить без последствий дерзкую выходку было непедагагично и не в правилах Бориса Борисовича. Поэтому набравши воздуха в легкие, он так завращал глазами и заорал, что совершенно выдал свою способность превзойти любых охотников и поэтов, окажись в его руках напалм.
- Да это плавки! Сейчас я их узнаю! А то ведь я подумал, что это какой-то Гордиев узел.
- Гордиев узел? – пролепетала жена, тяготея присесть за кучу белья.
- Да-да, тот самый узел, который нужно рубить мечем!
- Рубить мечем плавки!? Мамочки… - донесся от дверей стон тещи, придушенный ее собственной ладонью.
- Потому что это не белье! – продолжил Рыбов, моновением ока убравши тещу из пределов видимости, - Белье следует гладить! И хранить в глаженом виде!
- Хранить глаженными, - эхом пришло от дверей, ибо сама теща не появилась – Да на что же? Они ж сами распрямятся.
- Так они ведь новые, - вмешалась жена, но скорее с тем, чтобы отвлечь Рыбова от выслеживания тещи, поскольку сразу добавила.- Если надо погладить…
- Нет, уже не надо! – взревел Рыбов. – Теперь уже ничего не надо! Единственное, что вам надо, это только жрать и спать! Спать и жрать! И это все, на что вы по-настоящему способны! К этому вы готовились всю жизнь! Для этого ты и замуж вышла! Чтобы муж горбатил, а вы бы могли жрать и спать в три горла!
С этими словами Борис Борисович засунул плавки в карман и, храня в своей фигуре величие собственной правоты, покинул прибежище столь примитивных существ.
Интересно, что сила правды и правоты Рыбова ощущалась им почти физически и действовала на него вдохновляющее. Поэтому Рыбов, не смотря на весь свой реализм, где-то даже понимал и разделял извечное стремление русской души к поиску правды, истины и града Китежа. Вот и теперь, сбегая по ступенькам, он чувствовал в себе прилив свежих сил, словно после хорошего упражнения или даже обеда.
15. В ПОИСКАХ ПРЯМОГО ЛУЧА
« А ведь вещички-то и впрямь оказались под кустом!» - сообразил вдруг Улейкин. И эта мысль, будто обратившись парным пузырем, вытолкнула его из воды.
Возможная способность ведьмы к прорицаниям и иным мистическим эффектам надоумила Улейкина более внимательно припоминать ее высказывания и свои впечатления о последующих событиях.
- Ну, раз уж в человеке все так сомнительно и недостоверно, то может быть ему лучше вообще отказаться от знаний в пользу тайны?
- Вот, в самую точку, - похвалила ведьма. – Это очень важный вопрос.
- Ах, вопрос! Тогда я вам на него отвечу. Если для вас тайны необходимы в качестве предмета изучения, то нормальному человеку они совершенно ни к чему. Зачем, например, мне тайны электричества, звука, психических патологий или моего собственного существования?
- Как же? – старуху, похоже, нимало изумила такая непрактичность. – А для красоты?!
- Для красоты? Какая же в этом красота, если я не знаю: «Я» это или «не Я», бытие определяет сознание или некто за кадром?
- Это так сразу не понять, - чопорно заявила старуха, сдвинувшись с места и пускаясь в путь, чем немедленно доказала полезность иных тайн, хотя бы в качестве средства, позволяющего заставить следовать за собой.
- Вот ответь мне на вопрос, - продолжила она, будто и впрямь сознавала себя Сократом, прогуливающимся со своим учеником Ксенофонтом по улочкам Афин. – Если сахар развести в воде, его будет видно?
- Осмелюсь предположить, что нет.
- То-то же, - сделала вывод ведьма. – Вот так и тайна растворяет человека в природе.
- Вы хотите сказать, что если это хорошо для приготовления чая, то для человека тем более? А я вот почему-то не хочу растворяться в природе. Даже для красоты. Быть может, вы поясните, зачем это нужно человеку?
- Потому что Бог создал человека по своему образу и подобию.
- И что из того?
- А какой он, Бог, по-твоему?
- Ну, это целая проблема. Сам-то я, конечно, его не видел. Но вам, как философу, должно быть известно, что большинство ваших коллег, начиная с самых древних, утверждают, будто Бог существует во всем. Но есть и другие, которые говорят, что Бог - лицо конкретное, создатель и перводвигатель. Третьи, например, Нитше, сообщают, что Бог вообще умер. А материалисты склонны отрицать всякого Бога. Зато прагматики верят в возможность создания Бога на заказ, такого, какой нужен для пользы дела. Как видите, все мнения разные. Какое вам больше нравится?
- Все, - оптимистично заверила Сократика. Чем больше разных мнений, тем непонятней, а значит, пуще тайна.
- Далась вам эта тайна. А правду-то у кого искать?
- А у всех понемногу.
- Так они же все противоречат друг другу. Вам известен такой термин «про-ти-во-ре-чие». Одни говорят «плюс», другие – «минус», получается «ноль».
- Да нет никакого «ноля», - рассудила ведьма.
- Как же нет «ноля»? Ведь одно исключает другое. Или Бог во всем, или конкретное лицо, или же он в самом человеке. Три решения. А какое правильное?
- Все три правильные, - упорствовала старуха.
Ее твердолобая неуступчивость становилась невыносимой.
- Ну, а правда? Вы же специалист по проблемам правды. Правда-то, она какая-нибудь одна?
- Если бы правда была одна, тогда бы все остановилось, и Бог бы, действительно, умер.
- А как быть с истиной? Истина, по-вашему, тоже должна быть у каждого своя?
- Э, нет. Ты меня давай не путай. Истина – это другое. Тут даже сравнивать нельзя. Вот есть, например, такая истина, что правда не одна. У сверчка своя правда, у паучка – своя. У каждого - свои глазенки, и всяк видит по-своему.
- Да неплохо бы так раствориться в природе, чтобы познать мир паучка и его правду. Быть может, таким способом я бы уже давно нашел дорогу к Федулычу.
- Не знаю как паучок, а вот кузнечик твой, может, покажет тебе и иную дорогу, - проговорила бабка, подмораживая голос так, что стиль Ностродамуса в ее головоломном выражении показался отнюдь не случайным.
Впрочем, что же следовало ожидать от ведьмы, в задачу которой обычно входит морочить голову своей жертве, околдовывать ее, запугивать, приневоливать и заводить в омут с целью загубить ее душу. Так что, нелепые высказывания в духе мистического бреда, а также припадки кликушества, какие-нибудь невнятные бормотания и желание оседлать собеседника следовало бы признать как раз нормальным в поведении ведьмы. Зато отнюдь ненормальными и странными выглядели наукообразные измышления Сократихи. Оставалось предположить, что и в области мистики происходила некая перестройка, шел поиск новых путей, необычных решений, оригинальных подходов. Но даже если Сократиха являлась ведьмой новой формации, ее функции и нацеленность по определению должны были оставаться неизменными и обращенными во зло. А следовательно, все ее новейшие приемы и технологии– есть пример мимикрии, приспособления к новому времени, и результат коварства.
- Между прочим, мы как раз и идем к Федулычу, - сообщила ведьма примирительно.
Это несколько опровергало мнение о ведьмах и их задачах. На секунду даже показалось, что все догадки о злонамеренности Сократихи надуманы и неверны, а в чем-то даже жестоки. Но чтобы окончательно раскаяться, следовало уточнить маршрут.
- Неужто, прямо к Федулычу?
- Ну, не совсем прямо…- принялась темнить ведьма.
- Как это, не совсем? Насколько?
- Понимаешь, - неохотно пояснила Сократиха. - Я тут, между делом, провожу один эксперимент. Зря я, что ли, у околицы шарилась?
- Как, еще эксперимент? Что за эксперимент? Нет, вы скажите. Я должен знать, в каком эксперименте я опять участвую.
- Да ты не волнуйся так, милок. Просто мы здесь с тобой не одни.
- Не одни?
- Угу. Только ты уж больно-то не удивляйся.
- Да куда уж больней-то удивляться. Впрочем, я что-то никого не вижу.
- А вон там, впереди. Приглядись.
И действительно, впереди, едва различимо, но все же было заметно что-то вроде голой задницы, которая к тому же довольно прытко перемещалась из положения на корточках. Естественно, это мог быть оборотень, которого выпасала ведьма, но оборотень необычной породы, лысый или альбинос.
- Это наш мистер Горби,- пояснила ведьма.
- Как? Мистер Горби? Здесь? Что за чертовщина?
- Э-э, милок, разве это чертовщина? – посетовала ведьма. – Ты чертовщины-то еще не видел. Это всего-навсего наш подопытный поросенок. Федулыч назвал его Горби, потому что пытается привить ему мышление.
- А, новое мышление!
- Да не новое. Скажешь тоже, «новое». У поросей и обычного-то не бывает.
- А Федулыч, значит, хочет сделать поросенка разумным?
- Да нет, не разумным. Разумным-то он был.
- Как? У вас родился разумный поросенок? Возможно ли?
- Конечно, он был разумный, – уверенно подтвердила бабка. – Что тут удивительного? Поросенок, как поросенок. Гулял себе, хрюкал, ел ни камни, ни дрова, а что повкусней. Так вот, такой разумный поросенок побежал бы к Федулычу, если б туда ему надо было, прямиком.
- И это самое разумное. Тут я согласен.
- Да. По самой короткой дороге, - подхватила ведьма, очевидно, радуясь достигнутому взаимопониманию. – Прямо из пункта «А» в пукт «Б».
- В геометрии это называется луч. Давайте будем точны – по лучу.
- Несомненно, - надулась значительностью Сократиха. – По лучу. По истинному пути.
- И это тоже правильно. Истина и луч, они чем-то похожи. И Горби, я надеюсь, вполне их способен совместить в своем мозгу.
- Оно бы, да. Но ему теперь мешает мышление. Он сомневается, заблуждается, ошибается, строит гипотезы… Вообщем, теперь неизвестно, куда приведет его твоя глиста.
- Ну, допустим, моя глиста ему не указ, когда у него есть своя.
- Как знать? – усомнилась ведьма с заметным помыслом подражать Ностродамусу.
- Но он, ваш Горби, хотя бы знает, что нам надо к Федулычу?
- Конечно, знает. Тут ведь все чужие идут к Федулычу.
- Значит, у нас есть надежда? И все же я не стал бы доверять поросенку такое ответственное дело. Что, если Змей Искуситель сыграет с его глистой свою дьявольскую шутку, и Горби отклонится от луча истины так, что мы его потом уже не отыщем в этом темном царстве?
- Каждый может заблуждаться, - рассудила Сократиха. – Ты ведь, небось, тоже не без греха?
Конечно же Улейкин был не без греха. И теперь в ванной это было особенно заметно. Улейкину даже вспомнилось понятие о несмываемом грехе. Однако, задумавшись над словами ведьмы, Улейкин пришел к выводу, что его готовность находить в них потаенный и даже судьбоносный смысл несколько чрезмерна. Ведь эдак любую расхожую фразу можно признавать верхом прозрения. Например, можно с глубокомысленным видом изречь: «Блинки со сметанкой – это не то, что блинки без сметанки». И наверняка подвернется ситуация, которая произведет эту мысль в ранг истины, а ее автора - в мудрецы. Вероятно, подобные приемы стоят на вооружении у гадалок и астрологов. Тут главное добиться максимальной простоты и бесспорности. Возможно даже, чем проще сказано, тем ближе к истине. Но при таком стремлении к простоте слово само может приближаться к исчезновению.
Эта математическая модель продвижения к истине Улейкина как литератора не устраивала, и он погрузился в ванну с намерением забыть о ней и продолжить воспоминания о своей разведовательной миссии.