Героиня - не молодая и не блондинка…
Фотофильм Юлия Колтуна «Дама с собачкой»
Приближается замечательная дата - 150-летие со дня рождения любимого многими великого русского писателя Антона Павловича Чехова. 4 декабря с фильмом Ю.Колтуна познакомились посетители Дома-музея А.П.Чехова в Ялте. После Гамбурга и Москвы - это третья премьера. В Ялте народу было немного, фильм показывали на экране обычного телевизора, так что атмосфера была почти домашней. И сама история, рассказанная Чеховым и показанная германским режиссером, тоже, в сущности, семейная, домашняя: история курортной любви, которая, как бы сказал Епиходов в «Вишневом саде», может случиться с каждым. Любопытство вызывал уже сам жанр фильма - фотофильм. Что это такое? Оказалось, что «Дама с собачкой» Колтуна – это чтение чеховского рассказа под музыку и в сопровождении фотографий, которые призваны наглядно проиллюстрировать «лавстори» Гурова и Анны Сергеевны. Жанр фотофильма - не новый: таких фильмов в двадцатом веке было немало. Особенность фильма Колтуна в том, что он длится ровно столько, сколько длится в чтении рассказ Антона Павловича…
На фото – современный немецкий город Гамбург, его улицы и кафе, морской причал и яхты, витрины магазинов и разноплеменная толпа, в которой мелькают лица африканок и молодежи на велосипедах. Особенно забавно смотрится этот видеоряд в сочетании с текстом Чехова, который с иронией рассказывает о специфической толпе на ялтинской набережной: пожилые дамы, одетые как молоденькие, и много генералов в мундирах…
Автор рассказывал на московской премьере, что такова его задумка: любовь вечна, такая история могла разыграться в Ялте, в Гамбурге – где угодно. Более того, это наложение доподлинно русской чеховской истории на современную Европу как бы подчеркивает, что нет границы между миром русского человека и европейским миром, хоть и отгороженным от нас шенгенским забором. Наверное, оно так. И все-таки для нас, жителей Крыма, философские размышления Гурова о бренности бытия, о вечной природе неразрывно связаны с Нижней Ореандой, со скамьей, откуда на восходе открывается поразительной красоты картина моря, гор, высокого неба, - та картина, которой не раз любовался сам Антон Павлович, когда с Буниным совершал поездки в этот чудесный уголок Южнобережья.
Внимательный читатель знает, что в размышлениях Гурова о вечности постоянно вплетается мотив смерти - в разных вариациях понятие смерти упоминается раз пять или шесть. Откуда это у Гурова - человека еще довольно молодого, влюбчивого, самодовольного? Понятно, что это идет от самого Чехова, от его размышлений о собственной смертельной болезни. Чехов н е з р и м о присутствует во всем, что видят и чувствуют его герои – но как это п о к а з а т ь с помощью гамбургских фотографий? Наверно, лучше всего эту незримую ткань чеховской стилистики выражает музыка, которая действительно стала одним из главных д е й с т в у ю щ и х персонажей фильма. Режиссер попытался дать свою трактовку мотива смерти - показал фотографии церковных куполов, священника в облачении, с крестами. Согласитесь, Чехов подразумевал вовсе не это…
Или другой эпизод – приезд Гурова в город С., его хождение возле дома Анны Сергеевны Дидериц, окруженного длинным серым забором. Серый забор в сочетании с серым солдатским одеялом, серым сукном на полу гостиничного номера, где остановился Гуров, - создают запоминающийся цветовой образ мещанской жизни, в которую – увы – погружена возлюбленная нашего героя. Чехов приучил читателя думать именно так – и что делает потом? Помните встречу любовников в номере московской гостинице? Анна Сергеевна приехала в «с е р о м платье», которое особенно любил Гуров. Чехов на глазах разрушает стереотип, привычной для всей предыдущей литературы, разрушает привычную социально-бытовую символику - ради того, чтобы подчеркнуть сложность и неоднозначность жизни, в которой профанный курортный роман вдруг превращается в повесть о настоящей, подлинной любви. Понятное дело, что гамбургские фотографии
н и к а к не отразили эту чеховскую глубину…
В некоторых местах режиссер, чувствуется, не до конца продумал стилистику фотомонтажа. С чего бы вдруг в череде гамбургских фотографий появляется галерея карикатурных лиц, которая сделала бы честь гоголевским «Мертвым душам»? Этот ряд иллюстрирует эпизод с театре города С.: карикатур смотрятся в ложах, в партере… По логике, такой же прием авторы должны были использовать и в сцене на ялтинской набережной возле парохода. Ан нет, там мы видим просто негритянок…
При обсуждении один из зрителей неожиданно сказал: я закрыл глаза – и обнаружил, что слушать чеховский текст под музыку гораздо приятнее, чем смотреть… Действительно, с л у ш а т ь Чехова в замечательном исполнении актера Сергея Дрейдена - наслаждение. Сам же прием фотофильма, безусловно, оправдан, учитывая весьма ограниченный бюджет проекта: он позволяет малой кровью – без больших затрат - создать нечто своеобразное. Поэтому думаю, что прозвучавшая из уст профессора Берлинской академии искусств Наума Клеймана оценка фильма (ее привела в своей статье о фильме ялтинская журналистка Н.Добрынская) не совсем соответствует истине. Картина якобы «отмечена таким пониманием смысла, духа и стиля Чехова, которое редко достигается даже в театре, а в кино тем более». Может быть, он имел европейское кино? Потому что в нашем кинематографе, в нашем театре были и есть примеры воистину к о н г е н и а л ь н ы х Чехову постановок. Достаточно вспомнить о «Трех сестрах» В.И.Немировича-Данченко на сцене МХАТа (1940), о «Даме с собачкой» Иосифа Хейфеца (1960)… Героиня фильма (ее роль исполняла И.С.Саввина) и молода, и красива, и блондинка – все как у Чехова. И собачка была настоящая, а не плюшевая, как в фильме Колтуна.
Мне припомнилось, как в финском городе Тампере я видел спектакль по чеховскому «Дяде Ване». Финский Иван Войницкий - Ванья-йено - хозяин придорожного кафе и магазина самообслуживания где-то на севере Финляндии. Профессор Серебряков хочет, чтобы все это продали и перебрались в город, на побережье. Проблема, которая витает над героями - сугубо финская: как прекратить отток населения с малолюдного севера на перенаселенный юг страны. Это не что иное, как
а д а п т а ц и я чеховской пьесы к финским реалиям. Тот же принцип, очевидно, просматривается и в гамбургской «Дама с собачкой». Не думаю, что он открывает что-то новое в Чехове - скорее, это попытка рассказать о сложном, непонятном русском писателе языком, понятным нынешнему европейцу. Разумеется, такие попытки тоже надо приветствовать.