Прекрасная Шморгальдия любит танцовать. Чуть луна спрячется за тучку, Шморгальдия бежит... - нет, не бежит – стремительно плывёт на лужайку - танцовать, танцовать!!! Орхидеусы на лужайке вываливают до упора длинные, влажные пестики свои и помавают ими в такт шморгальдиным движениям. А она, закатив глаза на лоб и закусивши губу, носится по лужайке, вскидывает ноги, взмахивает полупрозрачным подолом и тихонечко подвывает от упоения. Хомячки из норок подглядывают за величавым скоком ярко-синих шморгальдиных стрингов и завистливо кряхтят.
« Какие!!!» – вздыхают они – «Как небо! Как медный купорос!» И эхо многократно отражает и усиливает и вой Шморгальдии, и кряхтение хомячков, и мокрый хруст ломаемых орхидеусов. О музыка безлунной ночи!
Но вот задувает ветер-ветерок, и отклячив лохматую задницу, туча отползает. И всё стихает! Первый же лунный луч падает, как нож гильотины, и эхо, горько всхлипнув, умирает. Волшебство рассеивается. Обессиленная, внезапно постаревшая, Шморгальдия возврашается в дом.
В доме пахнет крепкими духами и подгорелой овсянкой. Неприятно. Можно уткнуться носом в подушку, но подушка пахнет чуть подкисшим вчерашним сном. Досматривать его скучно и страшновато.
Ликёр падает на дно бокала медленной толстой струёй и мягкими волнами поднимается по стенкам. До краёв. Запахи ванилина, шоколада и цианида перебивают домашний смрад. Выцедив бокал, Шморгальдия схрумкивает огурчик, просветлённо вздыхает и ныряет под перину. Муж переваливается на бок и перестаёт храпеть.
Во сне лицо Шморгальдии разглаживается. Маска усталой жлобской кокетливости исчезает, и становится понятно, почему Шморгальдию называют прекрасной... То есть, называли... Спи, милая. Всё будет хорошо.