Последний стан
- Ты помнишь, за Кубиками снимали фильм… «Гроза над Белой»?.. Мы бежали туда со всех ног, боялись опоздать. – Вытянув в руке дымящуюся жестяную банку, Никитич, закрыл глаза. Лицо его просветлело. – Бежали и боялись опоздать, неначе на поезд. У меня не было сандалий, и я бегал босиком…
Мне живо припомнилось то счастливое время, когда мы спозаранку неслись через плавню по пересохшим лужам с растрескавшимися чешуями пересохшей по краям грязи, по стерне скошенной люцерны, по лесной тропе, останавливаясь лишь затем, чтобы вытащить из пяток колючки и занозы. Наши души воспаряли над нами, тормошили и влекли за собой.
- Ты помнишь, - продолжал Никитич, разглаживая седые усы, - тому, кого отбирал тот толстый мужик на массовку, платили трояк. Целый трояк! По тем временам трояк – большие деньги. – Он сглотнул слюну, глянув на недопитую бутылку водки. – На трояк можно было купить пару бутылок вина и закуску.
Согласно киваю головой, как будто мы, двенадцатилетние пацаны пили тогда вино. Но мне хочется поддержать старого приятеля.
- Да… - вздыхает он. – Счастливое было время. Помнишь, как там пахло...
Там в самом деле запахи были удивительные; пахло стылой водой, камышовой прелью, пороховой гарью и тротилом. Там пахло свободой, риском и новизной, что вызывало чувство причастности к чему-то грандиозному и великому.
- Да, - Никитич отворачивается от едкого дыма, и, кутаясь в засаленную и затертую до дыр куртку, отпивает чай.
Закрываю глаза и живо представляю ослепительно яркое утро, плывущие над речной гладью редкие облачка тумана, песчаный берег, истоптанный коровами, одинокую засохшую вербу, линялые палатки киношников, пыльную дорогу, петляющую к шлагбауму на дамбе и ряды пирамидальных тополей на краю поля. Несмотря на срывающийся снег и морозный ветер мне стало тепло, словно обдало упругим жарким воздухом.
Сколько раз мы бегали по этой дороге к Кубикам купаться, мчались на велосипеде с удочками на рыбалку, не замечая красоты этого места. И вдруг оно с приездом съемочной группы преобразилось.
- А ведь, если честно, Митяй, - проговорил доверительно Никитич, - я не из-за трояка туда бежал как угорелый. – Он пристально глянул мне в глаза. Я вздрогнул, осознав, что он сейчас выразит мое сокровенно чувство. – Я ведь бежал Россию спасать… - Никитич отбросил недопитую банку и посмотрел вдаль, туда где Кубань сливалась с небом. – Россию! – повторил он. – Я ведь жизнь за нее готов был отдать. А что с нею сделали. Что с нами сейчас… - Он кивнул седой головой на сколоченную из фанеры и покрытую старым рубероидом конуру, за которой на взгорке дымилась станичная свалка.
Водка была выпита; перед нами догорал костер, а сумрачном воздухе замельтешил снег. По тропе со стороны реки с удочкой в руке поднималась Люська, подруга Никитича. Я попрощался с бывшим соседом по улице и отправился домой. Повернув на головняк, оглянулся на последний стан Никитича, над которым на длинном шесте тоскливо развевался трехцветный флаг кубанского казачества.