49
Смотр строя и песни
Было решено начать подготовку к строевому смотру, который по плану должен был произойти ещё только через месяц. Один из номеров программы подобного мероприятия – выступления экипажа корабля на «смотре строя и песни». Словно во времена пионерской юности все семьдесят пять человек экипажа подводной лодки, в едином строю, проходят, чеканя шаг, мимо трибуны, на которой, стоит грозный комбриг. Если по какой-то причине, ему не нравится прохождение, ногу скажем, кто-то не высоко поднимает, в асфальт впечатывает её недостаточно звучно, экипаж заворачивается на добавочный круг. И так до тех пор, пока комбригу всё понравится. Следующим элементом шоу обычно является прохождение с песней. На этом смотре художественной самодеятельности понравиться комбригу бывает еще труднее.
На верху было темно, промозгло и ветрено. Кормовой якорный огонь, дрожа, отражался на чернильно-черной, измятой воде и тусклым, желтоватым светом растекался по горбатой поверхности палубы. Очутившись под открытым небом, под вымороженными и казалось закристаллизовавшимися звёздами, я тут же пожалел, что не успел одеться, как следует. Ещё одни нижние штаны и дополнительная пара шерстяных носков мне бы совершенно не помешали! Едва ступив ногами на остывшее железо, я почувствовал, как сквозь тонкие подошвы остроносых офицерских ботинок, в меня проник и стал разливаться по всему организму, леденящий, могильный холод. Колючий мороз обжигал лицо и открытые участки кожи на руках и шее. Я зябко поёжился, содрогнулся всем телом и едва успел покрепче сжать зубы буквально за миллисекунду до того, как окружающие услышали бы их дробный, костяной стук.
Репетицию грядущего строевого смотра начал сам командир. Он тут же отправил вниз всех карасей и тех, кто, по его мнению, особо не нуждались в дополнительных строевых занятиях на свежем воздухе. Оставшуюся, присмиревшую братию, в количестве восьми человек, командир построил в шеренгу, скомандовал «Смирно!», и так и оставил их стоять навытяжку. Затем он произнес небольшую, минут на сорок, речь о крайней важности для личного состава флота строевой подготовки, сделав особый упор на ту практическую пользу, которая извлекается всеми категориями военнослужащих и гражданских лиц от умения двигаться строем и особенно с песней.
- По настоящему дисциплинированный матрос, – громогласно вещал командир, - это такой матрос, который даже среди ночи встанет, что бы походить строевым шагом! А если он не будет уверен, что сам сможет проснуться, то обязательно попросит дежурного, что бы тот его вовремя разбудил!
Командир окинул взглядом строй, словно надеялся найти в ряду вытянувшихся по стойке «смирно» сизых от инея моряков, хотя бы одного такого по-настоящему дисциплинированного матроса и не найдя, очевидно, разочарованно завершил:
- Вы же, разгильдяи, вечно особого приглашения ждёте….
Дальше командир вскользь коснулся вопроса «семьи и школы». Он отметил, что школа, безусловно, вносит свой весомый вклад в процесс катастрофического ухудшения качества контингента призывников, поступающих в армию и на флот. Он тут же высказал предположение, что отработку движения строевым шагом и с песней, в составе подразделения и в одиночку, равно как с оружием и без такового, было бы вполне оправдано начинать еще в младшей группе детского сада.
- Если вам в школе разрешали побеситься на переменах. То всё, баста! На флоте этому пришёл конец! – решительно и жестко подытожил командир эту часть своей весьма содержательной речи.
В заключение он доверительно сообщил присутствующим, что человек, не умеющий ходить строевым шагом лично для него, для командира, не представляет никакой ценности, и будь его воля, он бы таких топил без суда и следствия.
Затем командир собственноручно показывал по-разделениям элементы строевого шага: как надо тянуть носок, на какую высоту должна подниматься нога, как правильно она должна опускаться. Потом, для закрепления навыков, громыхая по железу, несколько раз сам прошёл строевым шагом вдоль строя.
Окончив теоретическую часть, командир наконец-то скомандовал «вольно» и приступил к части практической. Перестроив слушателей в колонну по двое, он принялся гонять их строем по палубе, взад-вперед от рубки к корме и обратно. Он так громко кричал незаменимые в подобной ситуации:
- Р-раз, р-раз, р-аз, два, три! Кругом, ма-арш! Тверже шаг! – что я испугался, как бы он не потревожил мирный сон почивающих на берегу ни в чем не повинных граждан. Чтобы ни отрываться от народа и окончательно не отморозить ноги, я громыхал ботинками по стылому железу палубы вместе со всеми.
Так прошел еще час. В два часа ночи, командира сменил старпом, а в четыре, наступила и моя очередь, продолжать строевые занятия. Ног к этому времени я уже не чувствовал совершенно, но, собственноручно заварив кашу, я был обязан довести дело до логического конца. Оставшись на палубе один на один с моими противниками, находящимися как и я теперь, в последней стадии остывания, я собрал в кулак остатки силы и воли и обратился к своему войску с небольшой речью, не с такой пространной как командир, но вполне конкретной. Для начала, как и положено, в духе времени, я спросил вполне демократично:
- Ну что будем делать уважаемые товарищи старослужащие? Спать пойдем или еще немножко походим? - и, не дожидаясь ответа сразу же продолжил:
- Я так думаю, что лучше походим…
Раздались возмущенные крики:
- Спать идем! Сколько можно! Мы не лоси топать тут всю ночь… Это издевательство!!!
Подождав несколько минут пока все выговорятся, властным жестом, я остановил это волеизлияние и вновь заговорил, не громко, но достаточно твёрдо:
- Всё сказали? А теперь - слушать меня! Митинги тут устраивать бесполезно! Сейчас будете делать только, то, что скажу вам я. А если хоть одна сука без разрешения откроет рот, топать тут будете до самого рассвета! Если покажется мало – и завтра тут встретимся, если надо и после завтра, и вообще… - сколько понадобится! Вопросы есть? Разрешаю задать только один. Кто? Ну, давай Самокатов, пробуй!
Самокатов не заставил себя долго ждать. Смачно хлюпнув носом, наотмашь утершись рукавом, сбив с носа сосульки, он торопливо заговорил, причем совершенно нормально, без своих идиотских вывертов, правда, по-прежнему хрипло, но причину этого уже вполне можно было объяснить – промерз до глубины души и, естественно, охрип.
- Товарищ лейтенант! Давайте пойдем вниз…. А? - начал он проникновенно, почти заискивающе, безуспешно пытаясь в темноте заглянуть мне в глаза.
Не уловив реакции на столь заманчивое предложение, он с удвоенными усилиями принялся совращать меня, растекаясь елеем, как змей-искуситель:
- Что нам здесь торчать? Товарищ лейтенант! Командир и старпом уже спят…. Если что, скажете - отзанимались, сколько надо…. Что нам тут мерзнуть? Нам и так уже все понятно…. Вопросов нет…. Все будет нормально…. У меня вон, вообще рука травмирована…. Могу застудить…. Такой дубак!!! Бррр! Доктор сказал - покой нужен…. Товарищ лейтенант, будьте человеком!!! Давайте сейчас потихоньку вниз. Никто не услышит. Там тепло. И спать уже давно надо. Меньше трех часов до подъема осталось…. Товарищ лейтенант! А? Вы же сами замерзли…. Да?
- Нет! – резко оборвал я. – Мы остаемся здесь, и сейчас будем разучивать строевую песню….
Взрыв негодования не позволил мне закончить. Вновь послышались истерические крики, оскорбления, угрозы. Но так же быстро, как прогорает вспыхнувшая солома, угасла и эта последняя вспышка неповиновения. Вновь дождавшись тишины, как ни в чем не бывало, я заговорил, ровным и бесстрастным голосом:
- Я предупреждал - если кто-то без моего разрешения откроет рот - занятия продолжатся до подъема. Поэтому, нравится вам это или нет, но до семи утра никто вниз не спустится. Это я вам гарантирую и не советую меня испытывать. Более того. Если я еще раз услышу какие-то неформальные возгласы, выражения недовольства или что-нибудь подобное, то и следующую ночь, от заката до рассвета мы в полном составе проведем здесь же. Всем понятно?
Я умолк. На палубе воцарилось угрюмое молчание. Было слышно, как в ограждении рубки завывает ветер и на противоположной стороне залива, на тральщике звякнула рында. Было пол пятого утра. Итого, на свежем воздухе мы находились уже почти пять часов.
- Песня, которую мы сейчас будем маршировать, называется «Варяг» - нарушил я затянувшееся молчание. – Все слышали? Отлично! Приступаем к репетиции! Самокатов, запевай! На месте, шаго-ом… арш! Ну что ты молчишь? Слова забыл? Всем слушать сюда!
Следуя принципу – «делай как я», старательно прокашлявшись и прочистив горло, я приступил к исполнению песни, что называется, вживую. Ожесточенно маршируя на месте, лупя отмороженными ногами по звенящей палубе, я выкрикивал охрипшим голосом в безмолвную, промерзшую темноту ночи знакомые, прочувствованные поколениями русских моряков слова:
- «Наверх вы товарищи все по места-ам, последний парад наступа-а-ет, врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг», пощады никто-о не жела-а-ет…».
Закончив, я преложил спеть «Варяга» всем вместе, и к своему ужасу обнаружил, что большая часть нашего творческого коллектива не знает наизусть слов этой знаменитой песни. Ещё пол часа ушло на разучивание. Потом часа полтора - на спевку. В итоге только в начале седьмого утра мы смогли предъявиться старпому. Но для того, что бы получить у него зачёт и пойти вниз греться, пришлось ещё немало потрудиться. Наш старпом считал себя большим знатоком музыки. Целых два года, из вереницы, в общем-то, счастливых лет его детства были безнадёжно испорчены музыкальной школой по классу фортепиано, куда родители, не спросясь, записали его и гоняли из-под палки. Этого было вполне достаточно для того, что бы старпом возненавидел всякую непрофессиональную самодеятельность, особенно ему не нравилось, когда рядом поют, да ещё и фальшиво. В результате, для получения у старпома зачёта нам пришлось маршировать «Варяга» не менее двадцати раз. Первое исполнение ему не понравилось по причине – что тихо, второе – потому, что слишком громко, третье - шагали не в такт, четвёртое – пели не в той тональности и т.п.
- Твёрже шаг! Выше ногу! Почему зад не поёт! – время от времени, покрикивал старпом.
В конце концов, нежный музыкальный слух Горыныча был вполне удовлетворен исполнением. Довольный он спустился вниз. За ним, было, двинулись и участники творческого коллектива, но мой грозный окрик буквально пригвоздил их к месту:
- Стоять!!! Куда направились! До подъема ещё полчаса. Продолжаем хождение с песней!
Ни кто не проронил, ни звука, все бессловесно повиновались и только ненавистью горящие глаза говорили о том, какие мысли роятся в их головах. Но это меня мало волновало. Строевые занятия продолжались. Железо гудело под ногами. Гуськом, туда-сюда, люди продолжали ходить по палубе, выкрикивая в темноту ночи ненавистные слова «Варяга». Отпустил их я только, когда снизу донесся сигнал: «Команде вставать!» и то не сразу. Услышав сигнал, они снова, было, ринулись в направлении люка, но вновь были остановлены окриком:
- Стоять! Кто разрешал покинуть палубу? Вы не знаете, что на военной службе все делается по команде?
- Отделение! – крикнул я так, что окончательно сорвал голос и, сделав внушительную паузу, сипло завершил: - В одну шеренгу, становись! Равняйсь! Смирно!
Надо ли говорить, что данные команды были выполнены совершенно, как того требует Устав – беспрекословно, точно и в срок.
- Благодарю за службу! – из последних сил прохрипел я.
На этом можно было бы, и закончить ночь, отпустить личный состав вниз и самому пойти греться, но троекратное «Ура», с некоторым запозданием, прозвучавшее в ответ на мою благодарность показалось мне каким-то очень уж вялым и жидким. Пришлось немного потренироваться и тут. И лишь только, когда громогласное «Ура!» загремело в полную силу молодецких легких, и неудержимо прокатилось во все концы просыпающейся бухты, я скомандовал:
- Вольно! Разойдись…
Ополоумевшие от осознания наконец-то наступившей свободы, все мои подопечные ринулись в ограждение рубки, создав ввиду узости прохода небольшую свалку, затем по трапу вниз, отдавливая, друг другу руки и наступая на головы.
Наставшее утро и весь последующий день прошли у меня в непрекращающейся борьбе со сном и с не выспавшимся личным составом. Я зорко следил, чтобы ни кто из них, ни на секунду не смог прикорнуть на шконке или куда-нибудь зашхериться. Надо ли говорить, что и сам я, проведя бессонную ночь, так же ни разу не позволил себе расслабиться. Выполняя пожелание командира, я обеспечил своим подчиненным фронт работ до самого отбоя, и когда пришло время, отходить ко сну, койка Самокатова, на которую, как мы помним, я еще накануне положил глаз, оказалась абсолютно свободной.
Укладываясь и натягивая на голову колючее одеяло, я поймал себя на мысли, что после прошедшей ночи, перипетий сегодняшнего дня и всех моих педагогических ухищрений, было бы совершенно не лишним надеть на ночь каску, бронежилет и выставить у койки персонального караульного. Но эта весьма своевременная и здравая мысль ненадолго задержалась в усталом мозгу. Уже через секунду перед глазами поплыли разноцветные пятна, и меня увлёк, закружил, какой-то безумный, искрящийся водоворот. Я услышал далёкие, эхом отзывающиеся голоса:
- Строевые занятия – это основа основ….
- Раз! Раз! Раз, два, три…. Выше ногу! Песню - запе-евай!
- Драть их надо… дральника своего не жалея….
- Идет, сука, пялится, а я ему бац в рыло….
- Последний парад наступа-ает…! Врагу не сдае-отся наш гордый Варяг…!
И поверх всего этого, чей-то зловещий шепот:
- Где ножовка?
- Да вот она!
- Давай сюда! Я буду пилить, а ты держи голову!
И тут слабеющее сознание окончательно покинуло меня.
- Отпилили всё-таки! – была последняя, промелькнувшая в голове мысль.
Проснувшись утром, открыв глаза и увидев свет над головой, я тут же догадался, что жив. Первым делом я потрогал шею и голову, потом всё остальное. Все части туловища оказались на месте. Правда, я совершенно не чувствовал ног - за прошедшие сутки они так и не отогрелись.
Вечером того же дня, не на шутку обеспокоенный, я обратился к Ломову, на предмет исключения гангрены. Он внимательно меня выслушал, осмотрел ноги, поколол их иголкой и предложил… сделать клизму. Не смотря на страх пропустить гангрену и остаться без ног, я всё же отказался. Тогда он сказал:
- Щас! – и с головой нырнул в свой объемистый сейф. Погромыхав там немного, он вылез назад, держа в руках пузатую полутора литровую бутыль с многообещающей наклейкой на борту в виде скалящегося черепа и с надписью под ним: «Синильная кислота – Яд!». Не обращая внимания на моё в недоумении вытянувшееся лицо, Сёма плеснул в стакан граммов сто пятьдесят этой удивительно пахучей и что-то сильно напоминающей жидкости и, протянув мне его, безапелляционно заявил:
- Пей!
Первой мыслью было, что дела мои действительно плохи и гангрена уже так далеко зашла, что Ломов разуверившись помочь, решил облегчить мои страдания. Заметив некоторое моё замешательство, Сёма недовольно пробурчал:
- Ну что тару задерживаешь? Давай пей быстрее, освобождай стакан!
И я выпил! А что оставалось делать? Жизнь без ног это, сами понимаете, не жизнь. Но тут Ломов налил себе и тоже выпил! Синильная кислота оказалась вполне съедобной и сильно напоминала разведённый медицинский спирт! Видя такое дело, я потребовал добавки. Сема не стал жадничать, и мы опрокинули ещё по пол стакана. Потом открыли консерву - «Щука в томатном соусе», как сейчас помню. Закусили, зажевали воблой, и на душе сразу полегчало. Порозовев лицом и придя в отличное расположение духа, Сёма проявил живейшее участие в моих делах.
- Ты минёр если что, в следующий раз, меня на помощь зови, – Говорил слегка заплетающимся языком Ломов, - Я их, сук, так заебу, мало не покажется!
- Давай я сейчас за тебя в седьмой спать пойду? А ты тут оставайся! – предложил он.
Я сердечно поблагодарил Сёму за своевременно оказанную медицинскую помощь и сердобольное участие, но от последнего предложения вынужден был, отказался. Как вы понимаете, история моего противостояния с организованной преступной группой Камаза-Самокатова становилась уже делом принципа, и мне следовало собственноручно довести его до конца.
Для того, что бы совершенно закрыть эту тему и с чистой совестью перейти к другим, не менее занимательным страницам моего повествования я прошу уважаемого читателя немного потерпеть, и побыть со мной на протяжении ещё нескольких строк.
Не скажу, чтобы после достопамятного ночного бдения во всём сразу же наступил уставной порядок, и в отношениях между мной и матросами-старослужащими возникло полное взаимопонимание. Было ещё несколько попыток подкопаться под меня и технично выдавить из отсека. Сообразив, что лобовая атака успеха не принёсет, мои противники попробовали действовать исподтишка, но и тут у них ничего не получилось.
Выждав сутки немного отдохнув и придя в себя, Самокатов решил вернуть утраченные позиции, отбить койку и добиться, таким образом, полного реванша. На следующий вечер, дождавшись, когда я успокоюсь и покрепче засну, он направил ко мне своих исполнителей. Размотав шланг системы ВПЛ (система пожаротушения воздушно-пенная лодочная), они просунули под одеяло её диффузор-разбрызгиватель и врубили пену.
Я проснулся не сразу. Сначала промелькнувший мимолетный сон внушил мне какую-то необъяснимую тревогу, затем возникло ощущение подступающей со всех сторон воды, затем я явственно почувствовал, что еще секунда и камнем пойду ко дну. Я открыл глаза, когда пена уже полностью заполнила всё пространство под одеялом, хлопьями стала вываливаться наружу и едкой лавой поползла на лицо. Резко дёрнувшись, я больно ударился головой о трубопровод вентиляции, и первой мыслью моей было, что произошло что-то непоправимое. Но тишина в отсеке и змеиное шипение диффузора под боком навели меня на мысль, что никакая это не авария, а подлые происки оппонентов. Откинув тяжелое, напитавшееся водой одеяло, облепленный пеной с ног до головы я спрыгнул на средний проход. В полумраке ночного освещения перед моим взором предстало страшное зрелище. Койка, на которой я только что спал, походила на средних размеров облако. Таинственно искрясь и переливаясь, оно шевелилось, шипело и быстро увеличивалось в размерах.
Я выключил ВПЛ. Шипение и рост облака тут же прекратились. Откуда-то из темноты прорвался из последних сил сдерживаемый смешок, затем еще кто-то не выдержал и также захлебнулся в прерывистых спазмах. Ни слова не говоря, я взял первое попавшееся полотенце, смахнул с себя хлопья пены и старательно вытерся. Никакого раздражения, злости и растерянности я не испытывал. Было несколько обидно за такое к себе отношение, но я прекрасно понимал, что годки так просто не уступят своих позиций, и факт моего водворения в седьмой отсек на постоянное место жительства не воспримут так смиренно, как этого хотелось бы мне. Поэтому подобный вариант развития событий я в принципе предвидел. Единственно на что я досадовал - на тупость моих противников. Они не в состоянии были сообразить, что сами поставили меня в такое положение, из которого мне уже нет дороги назад и все их попытки вернуть утраченные позиции – совершенно бессмысленны.
Поняв, что и сегодняшняя ночь оказалась безнадёжно испорчена, я решил, было, остаток её вновь посвятить строевым занятиям на палубе, но вовремя сообразил, что в мокрой до последней нитки одежде долго на морозе не выдержу. На это очевидно и рассчитывали Самокатов и Ко разрабатывая план своей коварной мести, но опять просчитались. Видно не смотрели они фильм «Александр Невский» и не слышали произнесённые князем крылатые слова – «Кто с мечём к нам придет, от меча и погибнет». Система ВПЛ и стала для них тем самым разящим мечом!
С истошным криком:
- Учебная тревога! Пожар в седьмом отсеке! Горят матрацы на койках по правому борту! – я на полную мощность врубил ВПЛ и принялся старательно поливать пеной все без разбора койки по правому борту. Затем я так же качественно пролил койки по левому борту. Потом с криками: «Пожар! Спасайся, кто может!», стал бегать по отсеку и поливать всё и всех, возникающих у меня на пути. Бачок пенообразователя был наполнен под завязку, воды так же хватало, поэтому прежде чем иссякли запасы пены, весь отсек был похож на огромный, белый сугроб внутри которого бродили, натыкаясь, друг на друга, облепленные струпьями пены, осовелые, потерянные люди. Где-то через час сугробы начали таять, оседать, и по отсеку побежали полноводные, весенние ручьи.
До утра продолжалась большая приборка. Работали все, даже я и Самокатов. Одеяла и матрасы полностью просохли только к лету, когда появилась возможность высушить их на солнце, но после третьей бессонной ночи, на такие мелочи, как мокрое одеяло наверху и хлюпающий матрац внизу, никто внимания уже не обращал. Не смотря на некоторые бытовые неудобства, сорванный голос, отмороженные ноги и прочие последствия глобального противостояния, результатами моей начальственно-педагогической деятельности я был, в общем-то, доволен. Реваншистских попыток по пересмотру итогов «Битвы за койку» больше не предпринималось. Так же ни у кого не возникало сомнений в правомочности существования воздвигнутого мной «нового мирового порядка».
К пирсу нас поставили только на следующий год, второго января, вечером. Сразу же после швартовки, ко мне подошёл минёр с соседней лодки и поинтересовался:
- Слушай, а что это у вас там за концерт на прошлой неделе был? Выхожу на пирс ночью покурить - понять ничего не могу. Песни кто-то горланит! Я сначала подумал – радио играет. Потом прислушался - матом ругаются, по радио вроде не должны. Ну, думаю, перепились на тридцать пятой все к чертям. А хорошо, блин, поёте! Только репертуар очень уж однообразный. Что это вы всё «Варяг» да «Варяг»? Вы бы к следующему разу новое, что-нибудь разучили!