Тропинка ангелов
Посвящается Н. Н.
Как-то, читая интервью с выдающейся балериной Майей Плисецкой, бросилась в глаза ее фраза: «Приведи в музей пещерного человека и он обязательно ткнет пальцем в шедевр». А ведь так оно и есть. Размышляя на эту тему, я неизменно вспоминаю «Мону Лизу» великого да Винчи. Эта картина с самого детства тянула к себе так и не разгаданной магической силой. Будучи еще ребенком, я видел в ее образе мать – милую, добрую, нежную. В юношеском возрасте она воспринималась мной как великолепное сочетание женственности и обаяния, заставляющее ранимое юношеское сердце трепетать и тайно страдать, не в силах выдержать ее неоднозначного взгляда и, с оттенком мягкой иронии, улыбки. И только в зрелом возрасте я понял, что великому гению удалось передать в этом образе и ласковую мать, и прекрасную женщину, и любимую жену. А это, наверное, по силам только шедевру.
«Не все так просто и однозначно - возразит скептик, и по-своему будет прав, - выдающийся коллекционер Третьяков, скупавший полотна Крамского, отказался от его «Незнакомки», увидев в ее взгляде нечто непристойное и вульгарное». Однако знаменитый меценат ошибся - вымышленная талантом художника красавица с ее удивительным взглядом, странным сочетанием высокомерия, обаяния и хрупкого великолепия, смогла стать всенародно любимой, задеть за живое, заставить миллионы людей влюбиться в себя трагически безответной любовью.
«Шедевр, как вариант идеала, - понятие философское и, следовательно, может существовать только в сознании человека, - скажет философ, - а это значит, что каждая личность понимает его по-своему».
Может быть. Не будем спорить. Думаю, что в сознании любого человека хранится свой шедевр, представляющий собой нередко вымышленный, идеализированный образ. У Крамского таковой была «Незнакомка», у Рафаэля – «Сикстинская мадонна», у Рембрандта – «Даная»… Чаще всего он представляет собой далекие отзвуки пережитого ранее, как правило, в юности или ранней молодости, претерпевшие в сознании процесс эстетической и нравственной идеализации, и ставшие неким символом красоты навсегда. Эти драгоценные вкрапления в памяти, как правило, сопровождают человека всю его жизнь, украшая ее неким ореолом духовности и красоты. И умирают вместе с ним.
Именно такой пример красоты и духовного совершенства живет и в моей памяти. Хотя не исключаю, что я идеалист, и найдется немало тех, кто, услышав мою историю, посчитают меня наивным глупцом и постараются открыть мне глаза на окружающий мир, посоветуют опуститься на землю. А мне, признаюсь, никогда этого не хотелось, и именно потому я старался не посвящать в нее никого. Если бы не случай.
……………………………………………………………………………………….
Конец 90-х. Принимал участие в одной международной конференции по травматологии и ортопедии в Стамбуле. В перерывах между заседаниями познакомился с одним коллегой лет тридцати пяти. Звали его Володей. Меня заинтересовал его доклад, и очень захотелось поговорить с ним в перерывах между заседаниями. Он сразу же покорил своей открытостью и искренностью. Как-то было непривычно видеть в нем профессионала в сочетании с детской чистотой и наивностью. Среднего роста, стройный, изящно одетый, он выглядел весьма элегантно. Тщательно выбритое и гладкое лицо, светилось мягкостью и обаянием, чем-то напоминая лик большого ребенка.
Занимались мы одной и той же проблемой. Наши точки зрения в подходе к ее решению расходились значительно. И вот, наспорившись и, оставшись каждый при своем мнении, мы сидим в сверкающем великолепием, холле отеля «Hilton» и пьем кофе. Среди огромных мраморных колонн, в уютных креслах сидели такие же делегаты и постояльцы отеля. В самом центре зала стояло большое, переливающееся бликами черного лака, фортепьяно, за которым сидел одетый во фрак мужчина средних лет с благородной проседью и играл легкую музыку. Причем делал это настолько непринужденно и вдохновенно, что все присутствующие буквально замерли, завороженные магическими звуками мелодий. А он, закрыв глаза и плавно покачиваясь, все играл и играл… Казалось, его существо органично и легко переходило в некое духовное состояние, в котором происходило гармоничное слияние его внутреннего мира с мелодией и это помогало ему чувствовать себя счастливым. Рядом с ним на подставке стояла чашечка кофе, к которой он так и не притронулся. Он периодически открывал глаза и, уловив знаки симпатии из зала, отвечал легким кивком головы и застенчивой улыбкой. Затем его веки опять смыкались и он уносился в безбрежные просторы своего внутреннего мира, полного красоты и вдохновения…
Когда мы взглянули на часы, то обнаружили, что опоздали на очередное заседание. Тогда я пригласил Володю в бар и после нескольких рюмок коньяка мы полностью отошли от профессиональной темы.
То ли под действием великолепной музыки, то ли весны (был конец мая), а может и хмельного напитка, как-то незаметно для самих себя мы заговорили про любовь. Хотя, признаюсь, тема для меня не совсем симпатична. Мне всегда казалось, что под прикрытием этого слова часто совершаются недостойные поступки, маскируется элементарная бытовая вульгарность и фальшь, не имеющие ничего общего с самим чувством, и именно поэтому его можно произнести лишь однажды, как клятву. Но это никоим образом не касалось моего собеседника, в искренности и чистоту помыслов которого у меня не было никаких сомнений. Я слушал его с удовольствием и ироничной улыбкой.
Володя, продолжая удивлять меня своей открытостью, поведал историю своей единственной и неповторимой любви.
Случилось это во время прохождения им клинической ординатуры. В соседнем отделении клиники аналогичную ординатуру по эндокринологии проходила удивительной красоты девушка, которая ему понравилась при первой же встрече. Он очень хотел бы познакомиться с ней, но никак не мог найти в себе смелость, да и предлог, сделать это. Их пути периодически пересекались и каждый раз он, словно под гипнозом, останавливался и, не в силах оторваться, сопровождал ее завороженным взглядом. Чуть позже, опомнившись, он начинал бичевать себя за проявленное малодушие и давал себе слово, что в следующий раз он поведет себя решительнее. Однако при очередной встрече все происходило по тому же сценарию. А она, словно ничего не замечая, грациозно проходила мимо, оставляя за собой изумительный шлейф аромата духов и подавляя воображение своим великолепием.
Первая их встреча лицом к лицу произошла летом, во время ливня. Минут пятнадцать он стоял под козырьком магазина, ожидая прекращения дождя. Но он продолжал лить как из ведра, превратившись в бурные потоки, бегущие по дорогам и тротуарам. В тот день он куда-то спешил и, выйдя из своего укрытия, собрался было перебежать на противоположную сторону улицы к автобусной остановке, как заметил, что течением к нему несет какие-то предметы. Остановившись, в нескольких шагах от себя увидел ту самую девушку. При попытке перепрыгнуть через поток она уронила пакет, из которого прямо в воду выпали вещи и понеслись вниз по течению. Успев схватить только халат, она, стоя по щиколотки в воде, держала его на вытянутой руке, пока с него стекала грязная вода. В другой руке она держала уже ненужный зонт, поскольку пока боролась со своим несчастьем, промокла до нитки. Изловчившись, Володя стал быстро выхватывать несущиеся ему навстречу предметы - фонендоскоп, две тетради, паспорт и косметичку в футляре. Затем подошел и молча протянул их девушке. Она подняла глаза, бездонно-голубые, с огромными пушистыми ресницами. Изящные тонкие брови были похожи на крылья мифической птицы, а розовые губы с четко очерченной каемкой и небольшой нос были настолько гармоничны и правильны, будто над ними поработал античный скульптор. К щекам и лбу ее беспорядочно прилипли насыщенно-медного цвета мокрые волосы.
Она плакала. Он протянул ей руку и помог выбраться из воды. Затем они вместе перешли на противоположную сторону улицы к остановке, которая была битком набита укрывающимся от дождя народом. Встав немного в сторонке и укрывшись зонтом, они стали ждать автобуса. Тонкое летнее платье спутницы промокло насквозь. Прилипнув к телу, оно стало практически прозрачным, просвечивая под собой великолепное девичье тело и нижнее белье на нем. Стало понятно, что дождь ему подарил прекрасный шанс.
- Владимир, - представился он, подавляя в себе волнение.
- Полина, - ответила она, слегка улыбнувшись.
Как потом оказалось, они жили буквально рядом, в соседних корпусах. Вход в ее общежитие даже был виден из его окна. Через пять минут подъехал автобус, и они с трудом протиснулись в него. Она стояла к нему боком, лишенная возможности держаться за что-то и, то и дело, падала в стороны. На одном из поворотов она буквально навалилась на него. Он машинально обнял ее за талию. Извинившись, она смущенно улыбнулась. Он же был смущен гораздо сильнее, но, тем не менее, буквально ликовал по поводу удачно сложившихся обстоятельств.
Он проводил ее до общежития. Перед входом она повернулась к нему и, поблагодарив, улыбнулась такой обаятельной улыбкой, от которой у него по телу пробежала какая-то странная сладкая дрожь. Ведомый каким-то совершенно незнакомым чувством, он нежно взял ее руку и прикоснулся к ней губами – мягко и чувственно. Это было какое-то особое состояние души, когда она, хоть и ненадолго, выйдя из подчинения разума, получала свободу и наслаждалась ею. Подняв глаза, он увидел ту же сияющую улыбку, но уже с оттенком удивления. Затем она попрощалась и вошла в здание.
Он прекрасно запомнит тот день. На душе было уютно и красиво, он буквально летал на крыльях счастья. Придя в общежитие, упал на кровать, и долго лежал с застывшей на лице улыбкой. Он не чувствовал голода, хотя почти не ел с утра. Ближе к вечеру встал и попытался что-то почитать, но ничего в голову не лезло – все его сознание было занято образом Полины. Поняв, что сегодня умственный труд ему неподвластен, он включил магнитофон и под звуки музыки принялся за уборку. Часа через два его комната буквально сверкала чистотой. Затем он выстирал свои рубашки и выгладил их. Лишь за полночь он лег спать, но так и не смог заснуть до самого утра.
На следующий день он ушел с работы немного раньше, чтобы встретить ее на улице. Ждал он ее около получаса в том же месте, где они встретились накануне. Минуты казались часами и вот, наконец, в огромных дверях клиники появилась знакомая фигура. Она была в легком летнем платье на двух лямочках, плавно обтекающем прекрасный девичий стан, солнцезащитных очках и с перекинутой через плечо сумочкой. Шла грациозно и свободно, будто не замечая ничего вокруг. Пышные, золотистого цвета, локоны ниспадали на оголенные белые плечи, прикрывая с боков изящный рельеф шеи.
Он наблюдал за ней с упоением и волнением, будто стоял в музее перед неким шедевром. Но он знал ее совсем мало, поэтому в голове закономерно наседали мысли: «А свободно ли ее сердце? Сможет ли он быть достойным ее? Не выглядит ли он смешным в ее глазах?». Однако сердце отказывалось прислушиваться к голосу разума, трепетно взращивая зародившееся внутри чувство.
Он не стал объяснять причины нахождения «рояля в кустах». Выйдя ей навстречу и, поздоровавшись, произнес:
- А я, вот, уже полчаса жду тебя…
Природная искренность вновь сделала свое дело. Полина остановилась и, удивленно приподняв брови, стала изучающее разглядывать его, туманя разум своей красотой и той самой улыбкой.
В тот день они даже прогулялись вместе. Был теплый солнечный день, на редкость красивый и уютный. Они решили пройтись по парку. Тротуары и аттракционы были переполнены народом. Бросались в глаза молодые пары – романтичные и красивые, они казались неким человеческим подобием этого замечательного дня. Они были везде – на скамейках, тротуарах, в кафе, лежали на газонах…
Они медленно шли и разговаривали. Сначала на тему занятий, затем незаметно перешли на литературу и искусство. Оба они были людьми увлеченными наукой. Полина интересовалась проблемами остеопороза. А Володя всецело был покорен травматологией. Его устремления и амбиции были замечены профессором Касаткиным. Учителя удивляла гибкость мышления своего ученика, его способность из, казалось бы, разрозненной кучи фактов строить логическую цепочку и выдвигать гипотезу, а затем беспристрастно проверять ее на жизнеспособность. В свои двадцать пять лет Володя был уже автором ряда изобретений и научных публикаций. Несмотря на фактически тройную разницу в возрасте, они смотрелись как равноправные партнеры, отчаянно отстаивая в дискуссиях между собой собственное мнение. Лишь позже, когда учителя не стало, Володя понял, что в этом его, вызывавшем у многих недоумение, поведении, и заключался неповторимый педагогический талант профессора. И именно Володя станет наиболее последовательным и достойным его учеником.
Полина обожала поэзию. Она была большой поклонницей творчества Марины Цветаевой. Вытащив из своей сумочки записную книжку, она раскрыла ее и, после некоторой паузы, с выражением стала читать:
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух - не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
Пляшущим шагом прошла по земле!- Неба дочь!
С полным передником роз!- Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре!- Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари - и ответной улыбки прорез...
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом.
Он внимательно слушал ее, впитывал ее слова, мимику, жесты. Он видел другую Полину – более близкую, милую, с богатым внутренним миром. Такой она нравилась ему еще больше.
Несмотря на свое уважение к поэзии, он все же считал ее приятным десертом по сравнению с безграничными возможностями прозы в выражении мыслей и чувств. Своими любимыми писателями он считал Достоевского и Ремарка. Они привлекали его гуманизмом своего творчества, любовью ко всему красивому и прогрессивному. Достоевского он считал великим мыслителем, мировоззрение которого было очень близко и понятно ему. Он перечитывал его произведения и каждый раз находил в них новый смысл, причем с возрастом почему-то менялось их восприятие.
Незаметно для себя они оказались перед общежитием Полины. Она стала тихо сбавлять шаг, затем остановилась, повернулась и, выдержав паузу, с серьезным выражением лица произнесла:
- Ты меня извини, Володя, мне кажется, что ты замечательный парень, но…, - она вновь умолкла на несколько секунд, - но, я не хочу обманывать твоих надежд, поэтому сразу тебе говорю, что у нас ничего не получится…
- Почему…? – растерянно произнес он.
Ничего не ответив, она повернулась и вошла в здание.
Он выглядел опустошенным и растерянным. Он никак не ожидал такого поворота событий. Так он стоял несколько минут, затем медленным шагом побрел в сторону своего общежития. Шел, ведомый каким-то инстинктом, не видя и не слыша ничего вокруг. Его не отвлекли даже визг тормозов и проклятия водителя, высунувшегося из окна автомобиля. В голове отсутствовали мысли, казалось, что их вытеснило какое-то чудовищное напряжение.
Зайдя в комнату, он лег на кровать и пролежал неподвижно около часа с восковым выражением лица и монотонным взглядом. Позже, когда мысли потихоньку стали возвращаться, у него появилось какое-то необъяснимое чувство, странная смесь щемящей грусти и печали. Ему казалось, что слова Полины отобрали у него неизмеримо больше, чем он обрел за эти два дня. Он знал свой характер и понимал, что его ждут несколько дней мучений, пока не избавится от этой психологической ноши. Осознавал и то, что чувство, родившееся в его сердце, окажется гораздо сильнее, чем он предполагал. Одного только он не мог знать – что оно будет жить в нем вечно.
Так он одетым и заснул. Проснулся рано утром с головной болью – свидетелем вчерашнего напряжения. На душе стало немного легче, но продолжала давить опустошенность. Выпив кофе, он принял таблетку аспирина и отправился в душевую. У него была привычка подолгу принимать душ, когда на душе было плохо. Словно тем самым хотел очиститься от всего негативного, что его угнетало.
В душевой было светло и пусто. Недавно взошедшее солнце пробивалось сквозь матовую толщу окон, рассеиваясь и освещая полы и стены, облицованные голубым кафелем. Он включил воду во весь напор и, скрестив руки на груди, слегка откинул голову назад, подставляя под душ лицо, и так стоял под ним долго и неподвижно. Теплая вода мягко обнимала и ласкала его, нежными струйками растекаясь по телу, словно хотела успокоить, залечить душевную рану. Печаль не покидала его, но постепенно она стала уживаться внутри со светлым образом Полины. Где-то в глубине души он все равно был рад, что встретил ее и, несмотря на обстоятельства, желал бы ей счастья и благополучия. Ему почему-то было приятно осознавать сам факт ее существования, ее образа, улыбки, голоса…
Очнулся от какого-то шума. Зашла группа студентов, видимо после утренней пробежки. Жизнерадостный смех и шутки заполнили душевую. Радость и беспечность молодых ребят окончательно изменили его настроение. «А ведь жизнь продолжается и она прекрасна, - подумал он, – и в этой жизни есть Полина!». «Она ведь есть!!!» - еще раз утверждающе про себя повторил он, будто сделал неожиданное открытие. Тщательно побрившись, он еще раз принял душ, затем оделся и удалился к себе в комнату.
Переодевшись в аккуратно отглаженные рубашку голубого цвета с короткими рукавами и легкие летние брюки темно-синего цвета, он смазал волосы гелем и тщательно уложил их, после чего налил в ладонь одеколона «Сальвадор Дали» и похлопал себя по лицу. Затем еще раз всмотрелся в зеркало. На него уже глядел совершенно другой человек, симпатичный оптимист, с голубыми глазами и темно-русыми волосами. Слегка улыбнувшись и качнув головой, он произнес вслух: «И знай, милая, просто так я от тебя не отстану!»
Перед выходом он включил свой магнитофон «Олимп» и, надев наушники, уселся в кресло и с удовольствием послушал песню группы «SCORPIONS» «Wind of Change». Так он поступал всегда, когда хотел отвлечься, расслабить свое внутреннее состояние. Замечательная музыка сделала свое дело и он, взяв дипломат, вышел.
Он шел и размышлял про себя о том, как ему удивительно легко удалось преодолеть душевный кризис, чего раньше при его странном характере не бывало. Вспомнилась притча о двух лягушках, рассказанная профессором. Попав в большой чан с молоком, одна из них решила, что спасенья нет, сложила лапы и утонула. А другая по уши была влюблена в жизнь. В отчаянных попытках выбраться, она долго билась и барахталась, и, взбив из сливок кусок масла, взобралась на него и выпрыгнула из чана.
Мысли о Полине не покидали весь день. Его рассеянность удивила даже профессора. В тот день Володя ассистировал ему сложную операцию на бедре и был на удивление невнимательным. В какой-то момент Касаткин остановился и с улыбкой произнес:
- Владимир Андреевич, Вы где? Вернитесь в операционную!
Он еле дождался окончания рабочего дня и заранее выбежал на улицу, поджидая там Полину. Но она в тот день так и не появилась. Теряясь в догадках, он побрел к себе в общежитие. Ему очень хотелось зайти к ней и узнать причину ее отсутствия на работе, но он понимал, что выглядел бы в ее глазах несерьезным мальчишкой.
На следующий день он все-таки зашел в ее отделение, где от заведующей узнал, что Полина болеет. В этот же день, обедая в столовой с группой молодых докторов, Володе совершенно случайно удалось пролить свет на странное поведение Полины. Речь, как это часто и бывает в компаниях молодых людей, зашла о девушках.
- Кстати, вы видели красотку из отделения эндокринологии? – произнес один из них.
На что один из аспирантов, высокорослый красавец по имени Руслан, с черными как смоль волосами и орлиными бровями, оттеняющими под собой большие зеленые глаза, произнес:
- Как можно на нее не обратить внимания? Полина ее зовут. Три месяца за ней бегал. Всю душу мне извела, лучше бы не знал ее…
Тут же нашелся еще один брат по несчастью, который в свое время также безуспешно пытался ухаживать за Полиной.
- А в чем дело? – будто не зная ничего, спросил Володя.
- Как-то она мне заикнулась, что любит и ждет кого-то. Вроде бы тоже врач, - ответил Руслан.
Разговор на «тему» за столом еще продолжался, но он встал и тихо удалился, глубоко огорченный услышанным. Он очень боялся вернуться во вчерашнее состояние.
После работы Володя все-таки решил зайти к ней. Он долго стоял перед входом в ее общежитие, не решаясь сделать шаг вперед. Волнение вновь охватило им, а чувство логики, наоборот, покинуло его. Он стал сомневаться в правильности своих намерений. Но вдруг вспомнил свое утреннее состояние. Вспомнились и слова, которые он произнес перед зеркалом: «Знай, милая, просто так я от тебя не отстану!». С этими мыслями он сделал шаг вперед…
Она жила на третьем этаже. Встав перед ее дверью, он поднял руку, чтобы постучаться, но вновь задумался. Все еще мучило раздвоение личности. «А может не надо..?», - трусливо ныла одна ее половина. А вторая, вспоминая утренние мысли, повелительно произнесла: «Кого ты слушаешь!? За этой дверью Полина, та самая Полина! Признайся, что ты неравнодушен к ней! Смелее!».
Он решительно и громко постучался в дверь. Но ответа не последовало. После второго стука услышал слабый ее голос:
- Кто?
Вопрос застал его врасплох, он даже не знал, что ответить.
- Кто там? – еще раз повторила Полина.
- Да Володя это, - робко произнес он.
Через несколько секунд замок щелкнул, дверь приоткрылась и в щели появилась она. Ее было не узнать: в длинном махровом халате розового цвета с широкими рукавами и поясом, бледная, осунувшаяся, с растрепанными волосами. Тяжело дыша и периодически покашливая, она еле слышно произнесла:
- Здравствуй.
- Привет. Вот, зашел проведать тебя, на работе сказали, что ты болеешь.
- Мне уже лучше, спасибо, - неуверенно ответила она, обнимая и пытаясь согреть себя собственными руками.
- Я бы не сказал, - оценивающе посмотрел он на нее, - может все-таки впустишь?
- Я очень извиняюсь…, но… у меня беспорядок…, - было заметно, что ей не хотелось, чтобы он вошел.
- Хотя бы как врача, - с настойчивостью и некоторой обидой в тоне произнес он.
- Ладно, заходи, - без особого энтузиазма произнесла она и, подойдя к кровати, легла и укуталась одеялом.
В комнате действительно был небольшой беспорядок, но выглядела она гораздо приличнее его жилища. Рядом с кроватью стоял табурет, на котором лежали какие-то таблетки, градусник и стакан воды.
- Ну, что случилось?
- Наверное, простыла позавчера под дождем, – после паузы ответила она.
- Температура есть? - поинтересовался он, приложив руку к ее лбу. Она буквально горела.
- Тридцать семь и восемь…
Он настоял на том, чтобы она еще раз измерила ее. На градуснике было тридцать девять и три. Достав из дипломата фонендоскоп, он надел его и решительно произнес:
- Повернись, надо послушать легкие.
Она наотрез отказалась. Он уговаривал ее еще минут десять, но все было тщетно. В конце концов, они договорились, что он послушает ее, просунув руку под халат. Так и сделали. Слушал ее долго и внимательно.
- Увы, правосторонняя нижнедолевая пневмония, - произнес он огорченно, - ты лежи, я скоро приду, - сказал он быстро и удалился. Через полчаса вернулся с пакетом в руках.
- Начнем колоть пенициллин, сделаем литическую смесь и одновременно будешь принимать бисептол и бромгексин.
Под ее непрекращающиеся протесты он набрал препараты в шприцы и скомандовал:
- Поворачивайся на бок!
Отступив перед его настойчивостью, она повернулась и долго копошилась, обнажив узкую полоску ягодицы между одеялом и халатом.
- Ты, наверное, ничего не ела?
- А я и не хочу…
- Мало чего ты не хочешь?! – произнес он и, вновь добавив «скоро приду», удалился.
Вернулся быстро, вновь с пакетом в руке. Спросив Полину, где она хранит посуду и, повозившись немного, он затем помог ей удобно сесть в кровати, подложив подушку, и поставил перед ней поднос с наспех сделанными бутербродами, какао с молоком и шоколадку. Все это время она не переставала убеждать его не делать этого, пока он не посмотрел на нее совершенно серьезно и произнес:
- Неужели ты не понимаешь, что ставишь меня в неловкое положение!? Ну, скажи мне, как я могу оставить тебя в таком состоянии!? Ты бы могла поступить так? Обещаю, когда ты поправишься, я тебя не буду беспокоить.
Его слова возымели действие.
- Извини, я не хотела тебя обидеть.
- Конечно же, я не обиделся. Но я хотел бы, чтобы ты видела в моих поступках искреннее желание помочь тебе. Именно то, что я обязан делать как врач. И больше ничего. А теперь давай ешь.
Улыбнувшись, она принялась за еду. Чувствовалось, что температура у спала и она заметно оживилась. Не желая смущать ее своим присутствием, он решил удалиться, добавив:
- Приду позже для следующего укола.
- Подойди поближе, - попросила она.
Он подошел и сел рядом. Полина потянулась к нему и мягко поцеловала в щечку, одновременно одарив ослепительной улыбкой:
- Спасибо тебе…
- Не за что… - еле слышно ответил он, смутившись и покраснев.
Он шел вновь счастливый и окрыленный, не чувствуя под собой ног. И все же, в глубине души критиковал себя, считая себя незрелым юнцом. Он очень хотел бы быть более сдержанным, уметь управлять своими чувствами, которые буквально извели его за последние дни своими перепадами. Он еще не мог понять, что такое дано далеко не всем, что это некий дар свыше за чистоту и богатство души. Он еще не осознавал, что в его сердце родилось прекрасное чувство, без которого человечество было бы бессильно окружать себя красотой, творить шедевры, возрождаться из пепла после потрясений…
Придя к себе в комнату, он поужинал всем тем, что мог найти. Затем лег на кровать, закрыл глаза и застыл со счастливой улыбкой на лице. Конечно же, он думал о Полине. Весь мозг был занят ее образом. Он начисто забыл, что профессор наказал к концу недели положить ему на стол черновик статьи для журнала. Он думал о ней. О том, как буквально за три дня она изменила его жизнь, сделала его другим человеком. В свои двадцать пять он влюблялся лишь однажды в школе. Но та любовь была совершенно другой – болезненной, неосознанной и скоротечной. По своей природе, несмотря на кажущуюся наивность, он был максималистом и человеком твердых принципов. И это сыграло не лучшую роль в его личной жизни. В него не раз влюблялись однокурсницы, не раз и в его душе зарождалась симпатия, но она улетучивалась при первом же сомнении в ее глубине и искренности. Так он и не познал плотского ощущения женщины, чего не афишировал, но особо и не считал нужным скрывать. Полина вызывала в нем совершенно иные чувства. При виде ее он испытывал особое волнение и трепет, по телу пробегала какая-то неведомая ему сладкая дрожь. В такие моменты ему хотелось обнять ее и, не говоря ничего, нежно и долго целовать – в губы, глаза, волосы, плечи… Вместе с тем, зная свой характер, он постоянно жил в страхе за то, что какое-нибудь ее слово или поступок ранит его, уничтожит зародившееся в его душе чувство…
Ему пришлось контролировать назначенное самим же лечение. Особенно неудобно было с инъекциями, которые надо было делать четыре раза в день. Приходилось вставать рано утром и бежать к ней для первого укола. Для второго он отпрашивался с работы, третий делал после работы, а четвертый – поздно вечером. Ее же он просил соблюдать постельный режим, поэтому несколько дней пришлось позаботиться о ее питании, что было не менее сложной задачей. Завтрак и обед он оставлял ей утром, а ужин готовил после работы на кухне своего общежития и нес ей домой. А готовить он не только умел, но и эстетически красиво оформлял блюда, что вызывало у нее неизменное удивление и восхищение. И все равно, он чувствовал себя неуютно, так как его беспокоила перспектива быть непонятым, показаться примитивно назойливым, с туманными целями. Но Полина после первого их разговора поняла это, поэтому старалась вести себя тактично.
Ее состояние стало быстро улучшаться. На третий день лечения нормализовалась температура, и она смотрелась весьма бодрой и даже намекнула на то, чтобы выйти на работу. Но он был непоколебим, настаивая на постельном режиме.
Каждый его приход она встречала тщательно ухоженной, с макияжем и аккуратно уложенными волосами. А провожала непременно поцелуем в щеку и словами «спасибо тебе».
На десятые сутки лечения, после того, как еще раз внимательно выслушал ее легкие, он произнес:
-Теперь ты свободна и вольна делать все, что пожелаешь.
В ответ на что она произнесла:
- Я хочу, чтобы ты и завтра зашел ко мне.
- Как…? Это правда…?
- Ну да, - произнесла она и вновь нежно поцеловала его в щеку.
Он не отрываясь смотрел на нее. Она была близко, как никогда. Ее глаза, бездонно голубые, притягивали и завораживали, словно нечистая сила. Ее губы лоснились от переполняющей их страсти, а ниспадающие на плечи пышные, сверкающие своим природным золотом, волосы, источали туманящий сознание аромат. Словно под гипнозом его веки мягко сомкнулись, он нежно обнял ее и их губы медленно пошли навстречу друг другу, сначала мягко соприкоснувшись, затем плавно перейдя в длительные, переполненные чувствами и нежной страстью, объятия. Еле оторвавшись друг от друга, они опустили глаза, не в силах произнести что-либо. Придя в себя, он тихо, почти шепотом, произнес:
- До завтра…
- Я буду ждать тебя…
Да, он чувствовал, что за последние несколько дней сильно изменился. Во всяком случае, он значительно отличался от прежнего Володи, от которого осталась искренность и открытость, но к ним присоединились переполнявшие его душу и неведомые ранее чувства, неся его в бурном водовороте неизвестно куда. Его, еще не тронутое девственное сердце, было полностью покорено Полиной. Любовь поселилась в нем, несмотря ни на какие протесты призывающего к трезвомыслию сознания, которому уже ничего не оставалось, как смириться с реальностью. Впервые в жизни он понял всю красоту и величие этого чувства, делающее человека способным на удивительные поступки, творить добро и чувствовать себя счастливым, посвящая себя другому…
На следующий день он появился на пороге Полины с большим букетом белых роз.
- Это ты мне? – изумленно спросила она.
- С выздоровлением тебя!
Она поставила букет в вазу, затем крепко обхватила его за шею и прижалась к нему. А он обнял ее и утопил лицо в ее волосах. И так они стояли долго и неподвижно. Пройдут годы, и Володя вспомнит эти минуты как наивысшее духовное состояние, испытанное в жизни. Казалось, их души слились в одно целое, божественно высокое и красивое, посвящая себя друг другу. Это была настоящая любовь, осознанная, лишенная всякой фальши.
- А у меня сегодня день рождения.
- Что же ты вчера мне об этом не сказала?
- Скажу тебе честно, не хотелось потому, что ты и так за эти дни достаточно потратился на меня и, признаюсь, мне очень неудобно…
- Очень прошу тебя, остановись, - перебил он ее, - пока не произнесла то, что меня однозначно обидит.
Хотя так оно и было, за эти дни он истратил весь свой месячный бюджет, и надо было как-то выживать до стипендии, а просить денег у родителей было не в его принципах. Оставался один выход – ночные дежурства.
Взяв ее за плечи, он посмотрел ей в глаза и, после паузы, добавил:
- Знай, что ты мне очень дорога и что ты в любую минуту можешь положиться на меня. И мне не надо ничего взамен. Мне достаточно того, что ты есть. А теперь, – добавил он с улыбкой, нежно приподняв ее голову за подбородок – с днем рождения тебя, милая, счастья тебе и благополучия. И пусть на твоем жизненном пути встретятся только достойные тебя люди, - и нежно поцеловал ее в лоб.
- Спасибо, милый, - еле слышно произнесла она, вновь опустив голову на его плечо, - не знаю почему, но мне всегда было трудно поверить в искренность мужчин. Ты второй мужчина в моей жизни, которому я поверила с первых минут нашего знакомства. Ты не такой как все. Я еще не поняла до конца, какой именно, но…, - после некоторой паузы она подняла голову, посмотрела ему в глаза и добавила, - ты мне нравишься, Володя, нравишься настолько, что я боюсь в этом признаться самой себе. Я боюсь…, и не знаю что делать…
Он положил одну руку на ее голову и прижал ее к себе, прильнув щекой к ее благоухающим волосам. Он попросту не знал, что ответить. Вспомнились опять слова мудрого Касаткина: «Если не знаешь, что сказать – скажи правду или промолчи». Услышанное буквально задело за живое, душа была переполнена самыми красивыми и светлыми чувствами, но было ощущение, что это было нечто иное, отличающееся от пережитого ранее. Он вдруг почувствовал огромную ответственность за это прекрасное существо в своих объятиях, и это обязывало его быть вдвойне порядочным и тактичным по отношению к ней.
И все-таки, отодвинутый в отдаленные уголки сознания светлыми чувствами, давал о себе знать червь ревности. Его стала интересовать личность того второго мужчины, к которому Полина относилась так же, как и к нему. И вдруг вспомнились слова Руслана: «…любит и ждет кого-то. Вроде бы тоже врач». Несколько позже его природная порядочность и великодушие сделали свое дело, и он произнес про себя: «Я счастлив, что ты есть. Я благодарен тебе за то, что ты открыла мне глаза на этот мир, полный красоты и чувств. И мне всегда будет приятно видеть тебя счастливой. Даже с другим человеком…»
Полина тщательно подготовилась к своему дню рождения. Попросив его перенести столик на середину комнаты, она накрыла его белоснежной скатертью и стала один за другим вытаскивать из холодильника изумительные по красоте блюда, салаты, бутерброды. Последними заняли свое место бутылка шампанского с двумя фужерами. Он смотрел на нее с восторгом. Ему почему-то было приятно созерцать другую Полину – милую и умелую хозяйку. Его мать всегда любила повторять: «Девушку можно выбрать глазами, любить ее надо сердцем, но не забывай, что жить придется с ее поступками и делами».
Это был великолепный вечер. Как-то незаметно в процессе общения напряжение спало, вместо него наступило состояние комфорта и уюта. Их уединение было настолько гармоничным и красивым, что, казалось, не нуждалось ни в каком в дополнении.
Ему было приятно слушать ее. Покоряли ее образ мыслей, мягкость характера и романтичность. В его сознании почему-то отложилось свое восприятие образа красивых девушек – высокомерных, зачастую вульгарных, с излишне материализованным внутренним миром. Полина полностью опровергла эти его представления. Она излучала добрую симпатию, от нее веяло духовностью, органично сочетающейся с ее острым умом и прекрасной внешностью. Иногда она казалась ему давно знакомой и родной.
Они разговаривали на тему музыки. Его удивил ее широкий кругозор в этом вопросе. Их вкусы во многом совпадали. Диапазон их предпочтений был весьма широк – бардовские песни, диско, рок, классическая музыка и даже фольклор… Ее кумиром был Фредди Меркюри, она восхищалась силой его голоса, дьявольским талантом перевоплощения на сцене. Володе же больше нравился мелодичный и сильный голос солиста группы «Uriah Heep».
Оказалось, что Полина закончила музыкальную школу по классу игры на гитаре. Кивнув на висящую на стене гитару, он попросил ее что-то спеть. В ответ на что она смутилась и выразила сомнения в своих способностях. Но он не отставал, и она, взяв в руки гитару, после некоторой паузы, спела:
Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
Я подумаю: боже всевышний,
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу.
Не мигают, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни,
Возвращаться – плохая примета,
Я тебя никогда не увижу.
И качнутся бессмысленной высью
Пара фраз, залетевших отсюда:
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу.
Я тебя никогда не забуду,
Я тебя никогда не увижу.
Мнение Полины насчет своих скромных способностей нисколько не соответствовало действительности. Она пела великолепно, чувственно, без малейшей фальши. А закончив, какое-то время продолжила молчать, опустив глаза, видимо все еще переживая внутри трагическую историю любви, воспетую знаменитым поэтом.
Он прослушал песню на одном дыхании. Задетый прекрасными словами романса и вдохновенным пением Полины, он пребывал в состоянии счастливой грусти. В этот момент он буквально обожал ее, хотел бы превратиться в магическую пелену, окутать ее всю, до последней клеточки, и улететь с ней далеко-далеко, в царство, где живут мечты и грезы…
Не в силах вымолвить слово, он приник губами к ее руке, затем прижал ее к своей щеке и застыл, словно так и собрался заснуть.
Расстались почти за полночь. Обнявшись, они молча стояли у дверей, словно боялись отпускать друг друга. Он чувствовал, что за короткое время она стала частью его жизни. Он постоянно думал о ней, ее образ не выходил из головы. Свои дела по работе он запустил настолько, что даже получил нагоняй от лояльного к нему Касаткина. Но и это не помогло. Ни писать, ни читать у него не было сил, на работе он продолжал оставаться рассеянным. Он понимал, что жить долго в таком состоянии невозможно. Что-то ему подсказывало, что в ближайшее время его ждут большие перемены.
Проснувшись рано утром, он сбегал в душ, принял утренний туалет и позавтракал. Затем аккуратно погладил свою одежду, начистил обувь и переоделся. Он всегда отличался аккуратностью, но после знакомства с Полиной эта его привычка превратилась в некий культ. Он считал, что должен выглядеть перед Полиной безупречно, иначе это было бы неуважением к тому светлому чувству, которое испытывал к ней. И именно поэтому перед выходом обязательно еще раз всматривался в зеркало, выискивая изъяны своей внешности.
Усевшись на скамью в небольшом парке между общежитиями, он стал выжидать Полину. Вход в ее корпус просматривался хорошо и Володя, не отрывая глаз, следил за тем, как дверь открывалась и закрывалась, и оттуда выходили студенты, клинические ординаторы, аспиранты. Наблюдая за ними, он невольно задумался. «Удивительное это дело – жизнь, - думал он - всем в ней что-то надо, все к чему-то стремятся, мечтают о счастье… Но, увы, не все его познают…».
Последняя его мысль промелькнула как какое-то трагическое предчувствие. Двери в очередной раз открылись, и оттуда появилась сияющая Полина в сопровождении статного блондина в джинсах и светло-коричневой кожаной куртке. Пройдя немного, они остановились и около двух минут о чем-то разговаривали. Затем он поцеловал ее в щеку, и они разошлись, еще раз напоследок помахав друг другу рукой.
Он так и остался сидеть на скамье. Она давно скрылась из вида, а он продолжал сидеть, упершись взглядом в землю. Он был сражен увиденным. Чувство обиды и унижения, словно два вампира цинично и мертвой хваткой вцепились в миг опустевшую душу. В голове была одна мысль: «Боже, как не хочется в это верить?!». Словно обессилев, он прилег на скамью и так пролежал около часа. Услышав приближающегося шума метлы дворника, он снова встал и сел.
- Че не на занятиях? – спросил коренастый мужичок в длинном брезентовом переднике, не отрываясь от своего дела.
Володе ужасно не хотелось разговаривать, но, тем не менее, сдерживая раздражение, выдавил из себя:
- Заболел…
- Ничё, заживет, молодой еще, - также бойко произнес мужичок, заметая на совок собранную кучу мусора.
Он встал и медленно побрел в сторону общежития.
- Портфель забыл, - не отрываясь от дела, окрикнул его мужичок.
Взяв дипломат, он направился к телефонному автомату. Ему не хотелось разговаривать ни с кем, не видеть никого, хотелось тишины и покоя. Сделав над собой усилие, он все-таки позвонил профессору и сообщил, что чувствует себя неважно, и на работу не может выйти. Затем поднялся к себе в комнату, закрылся и лег на кровать.
Было острое предчувствие, что на этот раз ему будет очень сложно справиться со своим состоянием. Взяв полотенце, он спустился в душевую, но чудовищное напряжение не отступило ни на шаг. Вернувшись, он надел наушники и включил магнитофон на полную мощность. Но он не слышал музыки, обида и печаль никак не хотели покидать его душу. «Возьми себя в руки, не будь хлюпиком!» - приказывал ему внутренний голос. Но он эхом отзывался в пустоте…
Так он пролежал до вечера и в одежде заснул. Открыв утром глаза, он мечтал обнаружить, что его вчерашнее состояние - ни что иное, как кошмарный сон, и, проснувшись, он избавится наконец-то от этой жестокой ноши. Однако реальность, словно кровожадный хищник, поджидала его у постели и сразу же вцепилась в него мертвой хваткой.
Так же он провалялся и весь следующий день. Эмоции отсутствовали, а мысли истощились, он был похож на какое-то зомбированное существо, пребывающее вне времени и пространства.
Вечером кто-то постучался в дверь. Он не хотел никого видеть и слышать, поэтому не отреагировал. Затем постучались еще и еще, но у него не было намерений вставать. Через полчаса раздался тот же стук, но на этот раз он стал чаще и настойчивее. Это уже стало раздражать, и, подойдя к двери, он открыл ее. На пороге стояла Полина. Он никак не отреагировал на нее. Повернувшись, вернулся к кровати и опять лег.
Она еще не видела его таким. Перед ней стоял небритый человек с взъерошенными волосами и в мятой одежде. Шокированная, она продолжала стоять на пороге, механически наблюдая за его действиями.
- Володя…, что с тобой…?
Вопрос был проигнорирован. Он продолжал лежать, похожий на бездушное изваяние. Подойдя к койке, она села рядом.
- Что-то случилось? – тихо произнесла она, теряясь в догадках.
Но он будто и не слышал ее слов.
- Володя, миленький, ну скажи что-нибудь! – надломленным голосом взмолилась она. Ее губы задрожали, газа затуманились от нахлынувших слез, которые собрались в две большие капли на кончиках ресниц. Сначала одна, затем другая, они оторвались и полетели вниз, оставив за собой блестящие дорожки на щеках…
- Я верил в тебя, Полина, – еле слышно произнес он.
- Что же я тебе сделала, милый?!
- Я любил тебя, и в моей жизни не было ничего сильнее этого чувства…
- Ну, объясни мне что-нибудь! – она закрыла лицо руками и разрыдалась, дрожа всем телом?!
Ее плач, словно дождик из живой воды, оросил его, словно пребывавшую в летаргическом сне, душу, и потихоньку стал возвращать ее к жизни. Он присел и продолжил:
- Я не хочу, чтобы ты плакала. Я благодарен судьбе за то, что ты встретилась на моем пути. Но не надо было меня обманывать. Я верил в искренность наших отношений, пока своими глазами не увидел…
- Что ты увидел, что?! – она открыла лицо и посмотрела ему на него. Все у нее было в слезах – глаза, лицо, ладони…
- Я видел вас вчера утром вместе…
Она уже плакала навзрыд, прикрыв лицо руками и уткнувшись головой в колени. Ей словно не хватало воздуха, все ее тело дрожало, будто она билась в конвульсиях.
- Брат он мой, брат…!!! – Володя еле расслышал искаженные плачем слова.
Его, не успевшая еще проснуться, душа, очнулась в одно мгновение. Он взял ее за плечи, резко повернул к себе, насильно оторвал ее руки от лица и, обхватив ладонями ее голову, посмотрел ей в глаза – бездонно голубые и чистые.
- Мо..ой б..брат прие..е..ехал п..поздравить ме…е..ня, - всхлипывая и, запинаясь, повторила она.
Он стал неистово целовать ее – в глаза, волосы, губы, руки, плечи…, приговаривая:
- Полиночка, милая, прости меня! Как я мог, любимая, как я мог, жизнь моя?!
Затем, зажав ее, словно в тисках, резко отодвинул от себя и, пристально глядя ей в глаза, спросил:
- Выйдешь за меня замуж?!
- Да, милый, да! - не задумываясь, ответила она, снова разрыдавшись и бросившись ему в объятия…
……………………………………………………………………………………….
Чем больше слушал я Володю, тем сильнее проникался уважением к этому человеку. Передо мной сидела личность – талантливая, открытая, искренняя, с колоритным внутренним миром. Я ловил себя на мысли, что горд за него, как коллегу, человека высокой духовности и внутренней культуры. Не могло быть даже сомнений, что это врач от бога, способный лечить не только руками, но и словом, своей человечностью.
Его рассказ разбудил во мне воспоминания моей ранней молодости. Этот эпизод в моей жизни, мое сокровение, я всегда тщательно оберегал, прятал в самых потаенных уголках своего сознания.
История эта относится к началу 90-х годов, когда, окончив клиническую ординатуру, я устроился работать врачом-ортопедом в одном из отделений клиники академика Илизарова. Было начало весны. Я сидел в кабинете и проводил осмотр больных. Зашел заведующий отделения, положил на стол историю болезни и произнес:
- Больная сидит в коридоре, надо ее обследовать и подготовить к операции к концу недели.
Про эту историю болезни я впопыхах забыл и спохватился лишь к концу рабочего дня. Взяв ее в руки и, выглянув в коридор, позвал:
- Суханова Изабелла!
Со скамьи встала и направилась в мою сторону удивительной красоты девушка. Когда я слушал рассказ Володи, мне показалось, что между его Полиной и этой девушкой было какое-то удивительное сходство. Сразу же бросались в глаза пышные, золотистого цвета, волосы, обрамлявшие сияющий белизной овал лица и ниспадавшие мягкими волнами на плечи и грудь. Большие глаза лазоревого цвета были окружены длинными и пушистыми ресницами. Чувственные пухленькие губы были накрашены розовой помадой, а небольшой точеный нос гармонично вписывался в это великолепие. Но было в ее образе и нечто большее – какое-то удивительно тонкое обаяние, особое сочетание красоты, грусти и духовной чистоты, прелесть которого, наверное, могла бы передать только кисть великого художника.
Она шла застенчивой походкой, стараясь скрыть хромоту.
- Это я.
- Проходите, садитесь.
Изабелла, как оказалось, училась на третьем курсе мединститута. У нее было врожденное укорочение голени на три сантиметра. Я смотрел на нее и удивлялся парадоксам природы, которая на фоне дарованного ей изящества оставила такой нелепый изъян.
Она была так ослепительно красива, что, разговаривая с ней, я невольно опускал глаза, боясь выдать свое волнение. Но, видимо, делал это не совсем удачно, на что она, видимо, обратила внимание, усугубляя мое состояние каждым своим словом или жестом. В какой-то момент мне показалось, что вот-вот я потеряю самообладание и окончательно превращусь в ее глазах в смешного мальчишку. Я держался из последних сил, стараясь сохранить свое достоинство, хотя это мне давалось нелегко. И, когда я произнес «На сегодня Вы свободны», то почувствовал, что свободным стал именно я.
Когда она вышла, я откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул. И все равно, напряжение не покинуло меня полностью. Я чувствовал себя странно, будто она заворожила меня, будто не спросив у меня на то разрешения, она бросила в мою душу какое-то дьявольское семя, способное дать непредсказуемые всходы.
Несмотря на свое неоднозначное состояние, я поймал себя на мысли, что с нетерпением жду следующей встречи с ней. Прошу уважаемого читателя не спешить критиковать меня. Думаю, что любой нормальный человек, увидевший это великолепное существо, захотел бы это сделать еще и еще раз…
К моей радости, наша вторая встреча имела более умеренную эмоциональную окраску. Но, тем не менее, помня предыдущий день, я старался держать себя в руках, пытаясь выглядеть соответственно своему статусу.
Здесь позволю себе сделать небольшое отступление и объяснить читателю некоторые нюансы из профессиональной жизни врачей. Если вы где-нибудь услышите, что врачи – личности особые, то знайте, в этом нет преувеличения. Нередко ради блага пациента они вынуждены говорить не то, что думают, и поступать зачастую неординарно, исходя из особой, профессиональной, логики. Их слова и поступки регламентируются неформальным кодексом чести и достоинства, называемого этикой и деонтологией.
В жизни любого врача нередко бывали случаи, когда пациенты влюблялись в него и, наоборот, когда у него самого появлялась симпатия к пациенту. Это сложная моральная дилемма, из которой любой уважающий себя врач должен выходить достойно. И именно поэтому он должен выработать в своем сознании своеобразное табу, негласную границу, которую в своих отношениях с пациентом, он переступать не может или же обретает такое право лишь в исключительных случаях. Иначе есть реальная опасность разрушения ореола святости и духовности медицины, бережно культивировавщихся человечеством тысячелетиями. Хотя грустно осознавать, что моральный облик современной медицины оставляет желать лучшего.
Так уж получилось, что в моем вузе проблемам этики и деонтологии уделялось особенно большое внимание. Я всегда помнил слова своего преподавателя: «Врач должен уметь быть для больного и другом, и богом, но он не должен переступать через ту невидимую тонкую грань отношений, после которой он быть другом сможет, но богом – уже никогда».
Изабелла была прооперирована через три дня. Ей был наложен аппарат Илизарова на голень и произведена остеотомия костей для ее удлинения.
Проблемы начались в послеоперационном периоде. Нет, не потому, что у нее лечение шло не так, как нужно. Наоборот, все шло на удивление гладко, и нога была удлинена на необходимую величину в максимально короткие сроки.
Перед входом в ее палату я какое-то время внутренне настраивал себя, а, зайдя туда, пытался изображать официальный тон, касаясь только сути. Я старался не смотреть ей в глаза, которые на меня действовали странным образом, вызывая смятение. Мне казалось, что по выражению моего взгляда она четко определяла мое неоднозначное внутреннее состояние и у меня были весомые причины пытаться скрывать его – я к ней был неравнодушен. Хоть «моя крепость» и была еще крепка - пределы прочности внутреннего табу позволяли мне быть уверенным, что она не падет под натиском ее чар, все же я боялся такой перспективы и старался держаться подальше от них.
Но Изабеллу это, видимо, не устраивало. Каждый раз при встрече со мной она находила у себя кучу проблем, решением которых мне предлагалось заняться. В итоге, как правило, оказывалось, что повода для беспокойства нет. Но именно в этом и состояла другая проблема – объяснить ей, что все у нее хорошо и все идет по плану. Сначала я думал, что она относится к особой категории пациентов с тревожно-мнительным складом характера, которые боятся всего и сомневаются во всем. Но чем дальше, тем больше я убеждался в том, что причину ее поведения надо искать именно в том чувстве, которое жило и в ее докторе, и в котором он боялся признаваться самому себе.
Она по нескольку раз в день вызывала меня в палату и каждый раз я заходил туда с двояким чувством. С одной стороны я понимал, что мне опять придется успокаивать и уговаривать ее, терпеливо объяснять то, что уже делал многократно. С другой я чувствовал приятное волнение от предвкушения встречи с ней.
Где бы наши пути ни пересекались, она находила причину и кокетливо останавливала меня, подолгу разговаривая со мной. Иногда ноги машинально вели меня к ее палате и, только войдя туда, я приходил в себя, не в силах объяснить самому себе причину своего там появления.
Так в мучениях и прошли три месяца лечения. После очередной консультации заведующего мне было рекомендовано снять аппарат. Решили это сделать под наркозом.
Перед наркозом она попросила подержать ее руку. Я взял ее, мягко зажал в своей ладони и впервые спокойно посмотрел ей в глаза. И сквозь их слезную пелену вдруг увидел другую Изабеллу – печальную и обреченную… Она зажала мою кисть, затем со словами «мой любимый доктор» плавно и медленно разжала ее…
Выход из наркоза происходил на удивление тяжело. Она кричала и металась по кровати, пришлось вместе с другими пациентами палаты насильно удерживать ее, чтобы она не травмировалась.
Здесь сделаем небольшое отступление и объясним суть этого медицинского явления. Выход из наркоза – это процесс пробуждения головного мозга после искусственно вызванного наркотического сна. Происходит он по-разному и зависит от многих причин: вида наркоза, применявшихся при этом препаратов, типа высшей нервной деятельности человека и т.д. Иногда при этом подсознательная деятельность восстанавливается быстрее, чем само сознание. В таких случаях пациент пребывает в состоянии, очень похожем на гипноз и, сам не зная того, может высказать вслух свои тайны и сокровения, чего бы в нормальном состоянии себе не позволил.
Именно это и произошло с Изабеллой. Метаясь по постели, она вслух высказала то, что держала в своем сердце: «Доктор мой, любимый! Мне плохо без Вас, очень плохо…».
Услышанное глубоко задело меня и осталось в памяти на всю жизнь. У меня не было никаких сомнений в кристальной чистоте ее слов. Я был глубоко благодарен и признателен этому милому созданию.
Часто вспоминаю те дни. И каждый раз с трудом нахожу смелость спросить у самого себя: «А любил ли ее ты?» Но еще труднее было дать искренний ответ. Мне кажется, что в то время я был совершенно другим человеком. Во мне удивительным образом переплетались страстные порывы чувств ранней молодости и профессиональная мораль, возведенная в сознании вчерашнего студента в ранг абсолютизма. Так вот, по прошествии многих лет я мечтал бы, глядя ей в глаза, произнести: «Да, милая, я любил тебя! И хочу, чтобы ты знала об этом!».
Изабелла уехала через два дня. Перед отъездом мы около 30 минут сидели в пустынном коридоре отделения. Разговор не клеился, и мы практически молчали. Перед уходом она поцеловала меня в щеку и, со словами «Спасибо Вам!», быстро повернулась и ушла, с переполненными глазами… «Будь счастлива, милая!».
Я постоянно вспоминал Изабеллу, эту милую красавицу с чувственным сердцем. Ее образ навсегда поселился в моей душе, помогал мне жить, словно в трудную минуту напоминал слова классика: «Красота спасет мир!».
Был август. В тот год лето выдалось особенно жарким. Солнце буквально все выжигало вокруг. Земля стонала под гнетом дневного зноя. Улицы города были пустынны, все живое пряталось в тени или на берегах водоемов.
Воскресенье. Солнце клонилось к закату. Стоящий на короткой ножке вентилятор буквально выбивался из сил, даря своему хозяину хоть какую-то прохладу. Я занимался подготовкой к новой рабочей неделе – гладил свои рубашки, брюки, халаты.
Я сам стирал свои халаты, стараясь придавать им подобающую белизну, затем также тщательно гладил их. А под ними всегда была чистая белая рубашка с галстуком. В ином виде я никогда перед пациентами не появлялся. Эту привычку в нас воспитал на четвертом курсе преподаватель курса клинической терапии доцент Бейтуганов. Сам он отличался изящной внешностью, чем-то напоминая голливудского актера Омара Шарифа. Перед каждым занятием он поднимал ребят и осматривал их внешний вид, выискивая недостатки. Без галстука он вообще выгонял нас с занятий. Никакие протесты во внимание не принимались. Так он воспитал в нас строгую привычку уделять тщательное внимание своему внешнему виду, считая это элементарной обязанностью врача.
В комнате играла музыка. Мой верный друг со студенческих лет, катушечный магнитофон «Астра 110», крутил бобину с рок-балладами группы «NAZARETH». С берега реки Тобол, хорошо обозреваемого с балкона седьмого этажа, доносились радостные крики купающихся.
В квартиру вдруг позвонили. Отставив в сторону утюг, я направился к дверям. Открыв их, оторопел. На пороге стояла Изабелла. И ослепительно улыбалась. В руке она держала букет роз. Боюсь, что это непосильное для меня занятие – передать, как она была прекрасна. В ее облике удивительным образом сочеталось божественное обаяние женщин Рафаэля, кристальная чистота взора кисти Ильи Глазунова и непревзойденный классицизм женской красоты Леонардо да Винчи…
Я настолько был подавлен неожиданным ее появлением, что практически потерял дар речи. Она, словно энергетический вампир, высасывала из меня хладнокровие и силу воли. Тем не менее, внутри я тайно ликовал: «Как я рад тебя видеть, милая!»
Еле сдерживая волнение и, не в силах оторвать завороженного взгляда от нее, я тихим голосом ответил на ее приветствие, как-то неестественно резко слегка кивнув головой.
- Ну, долго я еще буду здесь торчать? – со знакомым кокетством произнесла она.
«Началось…» - подумал я и пригласил ее внутрь.
Войдя, она передала мне букет мне и, с той же ослепительной улыбкой на лице, поцеловала в щеку. Затем передала пакет, в котором предусмотрительно располагались шампанское, коробка конфет и набор бокалов.
Я недавно закончил ремонт своей комнаты, и она выглядела весьма прилично. Свежеокрашенный в светло-коричневый цвет пол переливался и блестел. В его центре мной старательно был нарисован большой овал с изображением пустынных барханов, с какой-то башней на их фоне, финиковыми пальмами и верблюдом. Обои, местами хоть и были приклеены с браком, все же радовали глаз новизной и цветом. В углу комнаты располагалось мое «место для сна», представлявшее собой сколоченные между собой и оббитые толстой материей две половинки раскладного дивана, лежащие прямо на полу. По диагонали, в противоположном углу, стоял столик с аппаратурой, в другом углу - высокий шкаф, на дверях которого висели плечики со свежевыглаженными рубашками, галстуками, брюками… Рядом со шкафом на стене висели несколько полок с книгами.
Я перенес небольшой столик на колесиках на балкон, и мы расположились там. Неизвестно откуда взявшийся ветерок, принес долгожданную прохладу.
Бесшумно открыв шампанское, я разлил его по бокалам. Мы чокнулись:
- За здоровье моего доктора, – произнесла она.
- Спасибо, но твой доктор пока не нуждается в этом. За тебя, милая, за твое здоровье.
Ее нога была в великолепном состоянии, о вмешательстве напоминали лишь небольшие точечки от спиц. С одной стороны я был рад за нее, а с другой – горд за свою профессию, которая бросает вызов самой природе, исправляя ее ошибки.
Постепенно мое напряжение спало. Обнимаемые уютной прохладой, мы сидели и тихо беседовали. Я незаметно наблюдал за ней и получал от этого истинное наслаждение. Ее образ буквально завораживал, плавно растекаясь в сознании и плоти сладкими волнами и усыпляя мою силу воли. Я нежно обнимал и ласкал ее взглядом, словно стремясь окутать ее в чувственную пелену и шепнуть ей на ухо: «Я счастлив, что ты рядом, милая…». Мне казалось, что еще немного и тело последует примеру взгляда и, несмотря ни на какие протесты морали, с божественной нежностью обнимет это прекрасное создание всеми своими клетками, выпустив на свободу бушующие внутри него чувства и страсть…
Периодически она ловила на себе мой взгляд. В такие моменты, застигнутый врасплох, мне было нелегко быстро и незаметно выйти из полугипнотического состояния, и ничего не оставалось делать, кроме как отвести глаза в сторону…
Изабелла воспринималась мной как нечто большее, чем красивая девушка. С одной стороны, несмотря на то, что жизнь обделила ее здоровьем, подарив нелепый физический изъян, она сохранила девственную чистоту и доброту души. А с другой, ее природная красота не стала для нее, как это часто бывает, ущербной, и она осталась романтичной, мечтающей личностью, простой в общении и с богатым внутренним миром. Я ловил себя на мысли, что она мне глубоко симпатична. Хотя, нет, симпатия выглядела слишком невзрачно по сравнению с тем насыщенным, осознанным и чистым чувством, которое переполняло меня.
Меня не покидало ощущение, что я несправедлив к ней, наверное, даже жесток. Тогда я считал это платой за сохранение нравственной чистоты и святости моей профессии. Хотя была и другая причина такого отношения к ней с моей стороны. Изабелла воспринималась мною как некий хрупкий шедевр, любое прикосновение к которому могли нанести ему непоправимый ущерб. Что-то мне подсказывало, что не только ее душа, но и тело, не тронуты людскими пороками, сохранив свою девственную чистоту и красоту.
Зрелые годы принесли мне свое восприятие норм морали и нравственности, в том числе и профессиональной. И с высоты сегодняшнего дня мне хотелось бы сказать тому симпатичному молодому максималисту: «Твоя позиция достойна уважения и восхищения, коллега. Но…, это была настоящая любовь. Она и есть высшая мораль…»
Опомнился я, когда уже стемнело. Меня стали беспокоить ее дальнейшие планы. Чувствовалось, что она никуда не спешит. Но спросить об этом у нее самой было как-то нетактично. Вместе с тем, было видно, что она устала – все-таки давала о себе знать долгая дорога – Изабелла была родом из Белоруссии. Периодически у нее слипались веки.
- Ты, наверное, устала? – спросил я.
- А что, видно?
- Тогда бай-бай? – с бутафорской бодростью произнес я.
На самом же деле я сильно волновался, не в силах предугадать, что меня ждет. В ответ она застенчиво улыбнулась. Затем взяла свои вещи и зашла в ванную, а я принялся стелить для нее постель. Для себя же я раскрыл взятую у соседей раскладушку. Близость наших спальных мест была пугающей, но, увы, габариты моего жилища другого не позволяли.
Она вернулась минут через двадцать.
- Располагайся здесь, не стесняйся, - сказал я ей, указывая на мою кровать.
Она села на ее край, смущенно улыбнувшись:
- Спасибо. Извини за неудобства, которые я тебе доставляю.
Я посмотрел на нее с великодушной улыбкой:
- О чем ты, солнышко?! Это тебе спасибо за этот замечательный вечер. Ты даже не представляешь, как мне приятно!
Я оставил ее и пошел в ванную. Почистив зубы и умывшись, я сел на край ванны, не зная, что дальше делать. Затем, безо всякой надобности, несколько раз сходил на кухню и вернулся обратно. В комнату мне не позволяло заходить какое-то странное чувство, нечто среднее между растерянностью и страхом. Но и отсиживаться в ванной выглядело смешно. Так я в нерешительности и пробыл там около получаса.
Вернувшись, я нашел ее спящей – все-таки сказалась усталость долгой дороги. Выключив свет, я тихо разделся и лег на раскладушку, укрывшись простыней.
Конечно же, я не мог заснуть. Я знал, что мне предстоит длинная и бессонная ночь. Я лежал, словно прикованный к раскладушке. Очень хотелось повернуться, сменить позу, но это сопровождалось ужасным ее скрипом и, боясь разбудить Изабеллу и тем самым выдать свое напряжение, я вынужден был лежать неподвижно, словно меня залили бетоном.
Скоро мои глаза привыкли к темноте, и, освещенная заблудшими огнями ночного города, отражавшимися с лаковой поверхности пола, комната мне показалась значительно светлее. Через открытую балконную дверь в комнату бесшумно влетал легкий ветерок, неся с собой спасительную прохладу.
Изабелла лежала на спине со слегка наклоненной в мою сторону головой и крепко спала. Ее волосы были разбросаны по подушке. Лицо, спокойное и умиротворенное, казалось еще красивее. Шелковое ночное платье, играющее плавными отсвечивающими линиями, висело на двух узких лямочках, обнажая верхнюю половину ее тела. Чуть ниже, ограниченные узорчатой каемкой, контурировались слега обнаженные упругие груди с кокетливо выступающими сосочками.
В отношениях с женщинами я не был таким романтичным идеалистом, как Володя. И, естественно, никогда не считал себя святым. Хотя во мне всегда шла борьба нравственного начала и плотских устремлений. Поиск некой золотой середины между ними зачастую был болезненным и, не лишенным душевных ран, процессом. Это вечное и, увы, неразрешимое противоречие, заложенное природой в отношениях между мужчиной и женщиной. А может быть именно в нем и состоит суть самой жизни?
Я смотрел на Изабеллу и меня одолевали мысли. Мне казалось, что внутри меня идет схватка между дьяволом и богом за мою душу. Один шептал мне: «Ты посмотри, как она прекрасна! Ну, признайся, что ты любишь ее! Не мучай ее! Ее сладкие губы ждут тебя! Она с преданностью доверит тебе свое тело. Именно тебе…». «Посмотри на нее, это же ангел! - Вторил другой - Неужели тебе хватит совести разрушить данную мной девственную чистоту, растоптать этот прекрасный цветок?! Ты же врач! Я всегда считал, что врачи близки ко мне…».
Так в мучениях я и пролежал всю ночь. Заснул под утро. Проснувшись, обнаружил, что ее постель пуста. Я быстро оделся и, выглянув на балкон, нашел ее там.
- Доброе утро.
- Доброе утро, - еле слышно ответила она, даже не повернувшись ко мне.
Подойдя, я мягко взял ее за плечи и повернул к себе. Но она прятала глаза и старалась отвернуться. Они были в слезах.
- Что с тобой? – спросил я, хотя позже понял, что от моего вопроса веяло цинизмом.
- Ничего, не обращай внимания...
Я нежно обнял ее, в ответ на что, она обхватила меня за шею и прижалась ко мне. Эти объятия я запомнил на всю жизнь. Они были для меня неизмеримо выше плотских наслаждений, пусть даже самых ярких. Через них мы обменялись частичками своих душ, которые потом мы бережно хранили.
В тот же день я проводил ее. Мы молча стояли на перроне и ждали прибытия поезда. Я старался отвлечь ее, повторяя уже данные мной рекомендации по поводу ноги, но, к моему несчастью, слова быстро заканчивались, и между нами вновь воцарялось жуткое молчание.
Прощаясь, она обняла меня и заплакала. Я тоже крепко обнял ее и несколько раз поцеловал… « Я буду думать о тебе…» - шепотом произнесла она возле моего уха и зашла в вагон.
Больше я ее не видел, эту удивительную, милую красавицу с непорочной душой и чувственным сердцем. Она написала мне три, переполненных чувствами, письма, содержание которых я помню почти наизусть. Но я не ответил. Мне казалось, что красоту и тонкость чувств, которые я испытываю к ней, изложить на бумаге невозможно. Да и вновь задевать эту кровоточащую рану не хотелось.
Она оставила яркий и чистый след в моей жизни. Я ее часто вспоминаю, этот шедевр, драгоценный кусочек моей памяти. И, уверен, это не только помогает мне жить, но и делает мою жизнь красивой и духовно богатой.
Получив согласие Полины, Володя в тот же день позвонил домой и сообщил об этом родителям.
- Сынок, надеюсь, ты понимаешь, что это серьезно? Ты хорошо подумал? - после некоторых раздумий, со вздохом произнесла мать.
- Мама, ты даже не представляешь, какая она замечательная! К тому же мы любим друг друга. Ты же знаешь, мне всегда было трудно говорить на эту тему. Но мы не можем друг без друга.
- Володя, сынок! – произнес отец со свойственной ему прямотой, - Делай так, как считаешь нужным! Тебе жить с ней! Можешь всегда рассчитывать на нас!
На следующий же день они пошли в церковь записаться для венчания. Это было непременное условие матери. Но их ждало огорчение – молодой священник с живописными глазами мягким голосом сообщил:
- К сожалению, у нас все расписано на три месяца вперед.
Недолго думая, он подключил к решению проблемы профессора.
- Перезвони мне через десять минут, – был ответ.
Со свойственной ему деловитостью профессор оперативно навел справки и рекомендовал им обратиться к настоятелю храма, отцу Михаилу.
Отец Михаил ждал их. Это был огромного роста, упитанный мужчина лет шестидесяти, в рясе, с длинной бородой с проседью. Встретил их добродушно.
- Подойдите ко мне, дети мои, - произнес он.
Положив свои огромные руки на их плечи, он внимательно посмотрел сначала на Володю, затем на Полину:
- Семья – святое, Вы осознаете это?
- Да, мы любим друг друга, святой отец, - ответил Володя.
- Сколько вам лет?
- Мне двадцать пять, Полине двадцать три.
- Детей хотите?
Володя посмотрел на смущенную и покрасневшую Полину, и произнес:
- Я хотел бы как минимум троих.
Священник удивленно поднял свои брови и слегка, в знак почтения, закивал головой. Затем он отвел Полину в сторону и они тихо разговаривали около пяти минут.
- О чем это вы там? – спросил Володя по дороге домой.
- Зачем это тебе? – несколько смутившись, ответила Полина.
- Интересно как-то стало.
Володя не знал, что церковный обряд венчания имеет некоторые тайны и зависит от целомудрия невесты, ее чистоты перед богом. И они оба были как два чистых белых листа.
Венчание было назначено через десять дней.
- Представляешь, - вдруг громко произнес Володя, резко повернувшись ко мне, - когда святой отец записывал наши паспортные данные, то оказалось, что у Полины в паспорте совсем другое имя. Как она мне потом рассказал, оно ей ужасно не нравилось, и она решила себя назвать Полиной. Так к нему все и привыкли, да и я сам не мог ее себе представить с другим именем.
- И какое же ее настоящее имя? – спросил я.
- Изабелла.
В голове будто сверкнула молния и сразу же прогремел гром. Я перестал воспринимать происходящее вокруг. Володя продолжал о чем-то говорить, но я не слышал его. Не услышал я и как зазвонил его мобильный телефон и, произнеся несколько фраз, он извинился и удалился.
Я сидел в баре один, сраженный услышанным. Не знаю, что было написано на моем лице, но подошел бармен и, извинившись, на ломанном английском спросил:
- С Вами все хорошо?
По-моему я ему ничего не ответил и он, зайдя за стойку, все еще продолжал наблюдать за мной.
«Неужели Изабелла…? Моя любовь, моя память…? Как я виноват перед тобой?! Все эти годы я помнил тебя, милая! Знай, что ты живешь в моем сердце! Прости меня, если можешь! Прости…».
- А вот и мы! – услышал я за спиной голос и вскочил, словно ошпаренный, - Позволь тебя познакомить со своей супругой.
О, боже! Передо мной стояла именно она, яркий кусочек моей души, мое сокровение! Она почти не изменилась, разве что слегка пополнела, что делало ее еще более привлекательной. На лице – ни единой морщиночки! Те же волосы, те же губы, та же ослепительная улыбка… Боже, как она была прекрасна! Я ловил себя на мысли, что может быть, мне стало бы легче, если бы я нашел в ней хоть какой-то изъян. Но, увы, она мне не давала ни единого шанса…
Изабелла узнала меня не сразу, а когда догадалась, на ее лице стала медленно таять улыбка, глаза наполнились слезами, а губы задрожали. Володя же выглядел растерянным, не в силах понять, что происходит.
Я не помню, под каким предлогом удалился, но пришел в себя в своем номере. Глубоко подавленный, я пребывал под гнетом чудовищной силы чувств.
Лишь позже я понял, что это была особая смесь трагической печали и искренней радости. Печали по обманутой любви. И радости за то, что Изабелла прекрасно устроила свою судьбу. Я поймал себя на мысли, что переживаю за этих двух людей, словно это мои дети. Такими они мне и запомнились – красивыми и чистыми, идущими вместе по узкой тропинке жизни. Там, где ходят только ангелы.
Сам я создал семью поздно. Причиной тому была Изабелла, удивительно красивая память о ней. Меня всегда что-то беспокоило, я чувствовал, что в жизни чего-то не хватает. И лишь тогда, в отеле, понял, что это «чего-то» была Изабелла. Я всегда думал о ней, о том, как сложилась ее судьба. Все это время меня не покидало чувство вины перед ней. Теперь я спокоен, потому что она встретила в жизни замечательного человека, и я уверен, что она с ним счастлива, может быть даже больше, чем была бы со мной.