Никольские морозы выпаривали из деревьев куржак,
колюче вспыхивали на солнечных декабрьских снегах,
скрипели полозьями.
Федот Клюкин, сосед Погреловых, молодой тридца-
тилетний мужик, скользил на санях по зимней дороге в
лес. Самое время вывозить срубленные осенью стволы.
Старший сын в семье, он раньше братьев и женился.
В семье стало тесно и шумно: свекровь с невесткой не лади-
ли. А тут – деревенский бобыль подался в белокаменную и
сгинул. Его избёнка стояла заколоченной, пока сельским
миром не вырешили эту избу Федоту. Избу Федот подладил
сам, сараи и хлева вытащили вдвоём с Евдокией, а вот баню
и овин – пришлось мужиков звать. На помочи, на толоку.
И так вот почти десяток лет строит-достраивает: руки-то
одни – и на пашне, и дома. Может быть, поэтому и дети
не получались: от изнурения и надрыва. Сейчас третьего
ждут. Или третью? Нет, мужик нужен. Евдокия говорит,
что справа зашевелился первый раз, значит – парень.
Федот спрыгнул с саней погреться, пробежать.
– Но!
Громко застрекотала сорока, посыпался иней.
– Лети к теплу, глупая. Там и подкормишься.
Евдокия Клюкина, проводив мужа, зашла к Погоре-
ловым:
– Аграфена, помогай! Нельзя мне сегодня работать:
день святой Анны.
Аграфена слышала, что на Анну-тёмную, 22 дека-
бря – запрет беременным бабам на работу. Сама никогда
об этом не вспоминала, но вот…
– Что делать?
– Да Бурёнку подоить, кормов задать. Щей я ещё вче-
ра наварила.
Нельзя ни в чём отказывать беременным, иначе у
дитя появится родимое пятно. Вон и на руке у Евдокии
красная шерстяная нитка – оберег. Всё знает Евдокия –
намучилась…
– У себя управлюсь – приду.
– Благодарствую, Аграфенушка, выручила.
Вмешался Пантелей: «Сам справлюсь, иди». И Агра-
фена, одевшись, взяла за иконой щепку, подала Евдокии:
– Возьми. От разбитого молнией дерева. Мне уже не
понадобится.
– Ой, Аграфена! Спаси тебя Господь! А Катерина?
– Понадобится – возьму.
Евдокия и не мечтала о таком подарке: эта щепочка –
может быть, главный оберег роженицы.
…Аграфена занималась небольшим хозяйством Клю-
киных – куры, корова да два поросёнка. – А Евдокия сле-
довала за ней по пятам: помогала своим присутствием, из-
винительно повторяла время от времени:
– Я бы и сама… Нетрудно…Но супротив обычая…
Тугие струйки молока звонко ударялись о стенки вед-
ра. Аграфена доила, а Евдокия поглаживала шею своей
Бурёнки и почёсывала ей лоб.
– Стельная. В феврале, Бог даст, и родим мы с ней по
телёночку.
Бурёнка шумно вздыхала и продолжала жевать сено.
В избе женщины разлили парное молоко через марлю
по кувшинам и горшкам, разделись, присели отдохнуть.
Танька попросилась погулять, её снарядили, укутали и
двухлетнего Игнашку, выкатили с порога: пусть помёрз-
нут. Евдокия пожаловалась:
– Зайчатины давеча захотелось – хоть в гроб ложись.
Федот сходил к Кузьме Кулыгину, принёс. А я боюсь: пост.
Аграфена улыбнулась. Раздавшийся стан Евдокии
был перевязан лентой, под матицей висел завязанный
«мёртвым узлом» пук разноцветной пряжи.
– Ешь. Тяжёлым бабам запрету нет.
– Так, ить, завтра от бессоницы детей оберегать: зай-
ца и упоминать нельзя.
– Ай, Аграфена! Давай возьмём грех на душу – съедим.
– Я пост блюду.
– Так филипповский – не строгий пост. Ну, к батюш-
ке потом сходишь, а?
Не устояла Аграфена, и погрузились соседки в грех с
удовольствием. Золотистая корочка поджаренного зайца
аппетитно хрустела. Обглодали все косточки. Был косой –
и нет косого. Вытерли лоснящиеся губы, рассмеялись. Ев-
докия спрятала в горшке кости: свиньям подарок. Пере-
крестились на тёмную икону в красном углу:
– Прости, Господи!
Аграфена поднялась, накинула на голову платок.
– Попотчевала, соседушка, спасибо!
– Да что ты, что ты! Может, надо что? Катерине там:
пошить, сметать – приноси.
– Справимся. Подружки помогают. А ты, Евдокия,
если чего ещё надо будет, – скажи.
…До захода солнца Федот Клюкин дважды успел съез-
дить в лес. Во второй раз встречать его Евдокия не вышла.
Федот закрутил вожжи за передок саней, обеспокоенный
вошёл в избу.
– Что? Дуся?!
– Что?
– Пошто не встречаешь?
– Федотушка, нельзя мне за порог после захода солнца.
Федот не знал, что ему делать: хотел чертыхнуться,
но сдержался, сплюнуть, но… Евдокия подошла к нему,
прижалась к холодному, знобкому:
– Не бранись, Федотушка.
Федот обнял жену и тут же отстранился:
– Озябнешь…
Вышел во двор и только теперь сплюнул. Но уже со
значением, не в порыве: через левое плечо.