Подступили никольские морозы. По утрам деревья
стояли в мохнатом инее. Старики одобрительно крякали:
«Опока на деревьях до Николы – к урожаю».
Так уж повелось у крестьянского люда: числа месяца
для него – филькина грамота. Скажи мужику: «17 дека-
бря нос себе обморозил» – не поймёт. А вспомнишь «Вар-
вару» – заулыбается: «Да-да… Трещит Варюха – береги
нос и ухо». А другой тут же добавит: «Варвара мостит,
Савва гвозди острит, а Никола забивает». И все три дня –
17, 18, и 19 декабря – стали рядком. И запомнились приметами.
Время крупных морозов – тревожное для крестьян.
Водоёмы взялись первым прозрачным льдом. А детвора
только и ждёт этого времени: по льду покататься, на дру-
гой берег перебраться. В радости своей не чуют опасности.
Так и на этот раз случилось. Отправилась ватага на
речку Алайку льдышки погонять. И видели: лёд проги-
бается, потрескивает. Не убоялись. И мужики на берегу
собрались – кто с верёвкой, кто с доской, кричали сорван-
цам: «Ложитесь! Гуськом! К берегу»! Провалились всё-
таки. И в воду попал самый малый, шестилетний Митяй
Кулыгин. Малахай заячий ветром понесло по льду. Он
и бросился за ним. Всех спасли. И все получили трёпку.
А больше всех, конечно, Митяй.
В школе Ванятке пока нравилось. Учили его грамоте
по букварю и псалтыри: его книжка с картинками пока не
понадобилась. Сидя дома, он твердил свои «аз», «буки»,
«веди», складывал буквы: получалось «баба», «вава». Ва-
нятка шмурыгал носом, улыбался и продолжал бубнить.
…Пантелей Погорелов со старшим Данилой везли не-
сколько мешков зерна на мельницу. Аграфена в напутс-
твие попросила Пантелея: «Ты уж не тужь Данилу, ба-
тюшка. Мал ещё он. Как бы грыжи не было».
– Не боись, Аграфена. Он мужичок хоть куда.
В Крутоярово съезжались окрестные мужики. Кто в
гости на каникулы, кто на торги. Каждый год на Николу
зимнего Крутоярово превращалось в большую хлебную
ярмарку. Мужики ходили, приценивались. Никольский
торг – всему указ: много хлеба – низкие цены, значит, свой
надо попридержать, или, наоборот, докупить. Кому что.
Расход водки и вина на Никольщину – громадный:
торговый люд, гости. Съезжаются большаки семей на
братчины. Раньше за неделю до Николы начинали пиво
варить. Сейчас этого нет. Все бегут в лавки к купцам.
Пантелей покрутился на торгу, покалякал с мужика-
ми: обыкновенные цены – ни низкие, ни высокие. Урожай в
этом году хороший, но цены не падают. Пантелей предлагал
сыну продать часть хлеба: свадьба ведь. Но сын не согласил-
ся: сам поднатужусь, неизвестно ещё, как всё повернётся.
Там же, на ярмарке, повстречал своих старых знако-
мых из соседних деревень: в гости приехали. Приглашали
Пантелея к себе посидеть. Отказался. Но выпить с ними
выпил. И пожалел, что отказался: посидели бы, повспо-
минали; дома в хозяйстве порядок, всё сделано. Можно
было, да уж ладно.
Дома Пантелей прошёл в овин, на гумно, посмотрел
ухоженную скотину в хлевах – всё хорошо. Вошёл в избу,
красный от мороза и вина. В избе тепло, хорошо. Аграфе-
на возится у печи.
– А где дети? – Пантелей сел на лавку у стола.
– Да кто где, – Аграфена положила на стол хлеб. – Ва-
нятка в школе, Дарья у Клюкиной: Евдокия попросила с
Игнашкой поиграть, Данила гуляет, Катерина к подругам
отправилась.
Пантелей смотрел на сноху: как наливает щи, пе-
реставляет горшки – ладно всё делает, точно. Платье на
Аграфене сидело плотно: большая грудь, бёдра… Пряди
волос выбились из-под платка. Красивая сноха. Крепкая
баба. Кровь застучала Пантелею в виски. Он встал.
– Ты что, батюшка, обедать не будешь? – Аграфена
остановилась, глянула на свёкра.
Заскрипела дверь в сенях. Послышался топот: кто-то
стряхивал снег.
– Да… Я это... – голос Пантелея засёкся. – К старикам
пойду. Посижу.
Вошёл Данилка. Глаза у него сияли.
– Вот сколько! – Он высыпал выигранные «бабки»-
казанки в угол у дверей.
Пантелей оделся и вышел.