******************************************************
Это был большой камень – плоский, напоминающий своей формой сердце, и абсолютно не похожий на какой-то там трон. Плоский большой камень посередине пустого поля, по которому из края в край катался ветер, перебирая былинки.
И чей-то голос нашептывал в уши:
- Не бойся, не бойся ничего. Все дело в глазах, понимаешь? У всех молодых и счастливых глаза сияют, целые океаны света. А в её глазах уже нет света, хоть она и молода. Рано или поздно глаза гаснут у всех – заботы, дела, печали, горести… Посмотри на любую женщину старше тридцати – они все, ну, или почти все угасли. Они уже не умеют так мечтать, как семнадцатилетние – о поцелуях, о воздушных замках, о любви, о кружевах на подвенечном платье, о восторженных взглядах, - они уже не умеют, как семнадцатилетние, улыбаться, смущаться, радоваться каким-то ничего не значащим мелочам, просто блестящим побрякушкам, например. Они и любить так, как семнадцатилетние, не умеют – пылко и чисто, чтобы сердце вдребезги, готовые положить к ногам любимого все свое самое лучшее… Они уже не верят, как семнадцатилетние, в свою святость, чистоту и уникальность – любая девочка верит, что она сможет своею чистотой спасти павшего любимого…
Именно ото всего этого ярко сияют глаза. Как звезды. Все самое прекрасное и чистое, возвышенное, отражается в них тогда...
Ну, и любовь, конечно.
Её глаза тоже потухли – стали просто уставшими глазами озабоченной домашними проблемами женщины. Раньше эти глаза сияли лишь для тебя и лишь тобой, отражающимся в них. Сейчас они пусты и темны, как окна в доме, где никого нет. И если ты хочешь, чтобы она снова увидела своими пустыми темными глазами тебя, и снова стала твоею, зажги в них свет.
- Как? – подняв глаза к белесому небу, спросил Пред. Невидимый собеседник пожал плечами:
- Как… это очень трудное – и очень жестокое испытание для вас обоих. Она ведь не хочет возвратиться к тебе?
- Да; она мне не верит.
- Конечно! Потому что Вера – эта одна из тех свеч, что тебе надо зажечь… Вот Камень, его называют камнем Влюбленных… люди любят красивые названия, которые будоражат их чувства и воображение. К нему придет её темная душа, готовая драться. И ты должен будешь убить её.
- Убить?!
- Да, убить. И себя – тоже. Лишь если ты готов убить то темное, что разлучает вас, вы будете вместе. В твоих глазах ведь тоже нет света, мальчик мой. Посмотри, - он глянул себе под ноги, и увидел звонкую воду, в которой отражались дрожащие вечные звезды, качающиеся по ветру травы и он сам – с осунувшимся лицом, в меховых одеждах, которые дал ему Тавината, с обветренными огрубевшими руками, человек, чье лицо терялось в какой-то странной сероватой дымке, отчего его черты были неясны, а глаза напоминали два черных провала. Чужой, незнакомый сам себе человек. – Ты проделал такой длинный путь… И я тебе верю, верю, что ты хочешь добра от чистого сердца. Ты смог! Не все, но очень многое зависит от тебя. Ты сможешь изменить все, что началось с твоим появлением в этом мире: Зед перестанет быть Проводником и перестанет злиться на тебя. Тавината… чтож, и его душа станет легче, не исполнив еще одного зла. Ну, ты готов? Мне звать её?
- Зови, - пересохшими губами шепнул он.
- Только помни: было б идеально, если бы ты убил её, а она – тебя, одновременно. Это жестоко и больно, но так, этой болью, вы расплатитесь за обиды друг на друга… Все будет хорошо.
Сбоку зашуршала сухая трава – тонкая стройная черная фигура брела на свет к камню. Из темноты проступали, наливались белизной её лицо и руки – в одной из них она сжимала оружие, бледный луч острой холодной стали. Конец его касался ломкой, хрустящей под ногами травы, и та пела задумчивую свою песню. Восходила луна, окрашивая её волосинки, бьющиеся на ветру, красивым блеском. Темные длинные волосы лежали на её плечах, и на чело опустилось все то же серое мутное облако – и не видны глаза, неясны губы. Она пришла убивать.
- Будем драться? – спросила она, и он прочёл её мысли – далёкие и спокойные; она хотела счастья, она хотела любви и радости, она верила в них, но с ним не связывала, да и не хотела связывать. Она хотела избавиться от него, хотела изгнать его навсегда из своей жизни. И он знал, что стоит ей победить, и ничего уж нельзя будет исправить, никогда – чья-то далёкая мысль, пойманная им, поведала ему, что кто-то, хотевший обратить ее, вернуть ту, прежнюю, так же под луной вышел с ней на бой. Кто? Зачем? Он тоже любил её, и хотел как лучше, хотел ей добра. Хотел победить её, чужую, холодную женщину. В страшной кровавой схватке – Пред, холодея, почти увидел, услышал свист меча, хриплое дыхание, уловил запах крови на сломанной хрупкой траве, луну, глядящую на молчаливый бой бесстрастной и несогласной с любящим и пылким, - тот, неизвестный, нанес ей шестьдесят пять ран, жутких, тяжких, пока она не убила его. Перерублено плечо, отсеченные пальцы, кровавая полоса на животе… Убила. Победила и ушла снова в эту сухую степь под луной, и капли темной крови капали на мертвые стебли, и были темные и блестящие, как переспевшая вишня.
- Не сейчас, - ответил он, облизнув сухие губы и ощущая в руке рукоять невесть откуда взявшегося ножа. – Не сразу.
Она пожала плечами. Этот жест не значил ничего – схватка все равно состоится, раньше или позже, но сегодня.
- Хочешь, я разожгу огонь? – вдруг предложил он. – Как тогда, на берегу реки, помнишь?
Она чуть шевельнулась, губы её тронула улыбка – это было неожиданное предложение.
- Помню. Разожги.
Сухие ветки и стебли вспыхнули разом, ярко разгорелись, осветив маленький пятачок земли и двоих у костра. Тени в степи сгустились; казалось, из ничего, из темноты, вылепляются неровный берег, спящие деревья, свесившие нечесаные косы ветвей, неясный отблеск вод… и дым от костра – не от этого, яркого, жаркого, пылающего, а того, несмелого, затерявшегося в зарослях, в ямке между кочками и корнями могучего дерева – наполнил пространство запахом горящей влажной листвы.
- Дай мне руку, - попросил он. – Я хочу прикоснуться к тебе… хочу узнать, осталось ли в тебе что-то от той, прежней, далекой?
- Наверное, начало конца началось вот с этого вечера, - сказал он, когда она все же подала ему руку. Её пальцы были живыми теплыми, и он вздрогнул от мысли, что ему нужно будет…
- Наверное, - он впервые услыхал её голос таким живым. С надеждой он глянул в её лицо – нет… разрумянившиеся от тепла щеки и губы, а выше – пустые холодные глаза. Нет, этого мало.
- А помнишь…
- Не хочу помнить. И не помню. Если вспомню – это причинит мне боль, вот как этот костер, и как этот душистый дым, и как всплески весел там, на несуществующей реке, - она кивнула головой в сторону.- Как звук гитары, как память о любимых в то время песнях… Я ничего этого помнить не хочу. Давай покончим с этим скорее и разойдемся.
Он подумал немного.
- Что будет, если ты убьешь меня, а я тебя – нет?- спросил он.
- Я останусь при своем интересе, - ответила она. – А ты меня забудешь. Как девочку Машу из детского сада, в которую ты был влюблен, когда тебе было три года. Я буду таким же серым, ничего не значащим воспоминанием, как и она.
- Но разве ты не хочешь быть такой, как раньше? – Пред сжал её пальцы. Она чуть кивнула головой, темное покрывало её волос скользнуло по плечам. Пред уловил её мысли – воспоминания о какой-то ночи, веселой книжке, старой и страшной железной настольной лампе, третьей чашке кофе и счастью – потому что темно, потому интересно, смешно… Мысль была легкой и порыв ветерка, едва колыхнувший темные, цвета переспелой вишни волосы, стер её без следа, унес, как далекую птичью трель.
- Хочу, - чуть слышно ответила она. – Очень хочу. Но еще больше хочу никогда больше не видеть тебя.
Темные провалы глаз смотрели прямо. Нет, не уговорить…
Догорел костер; дым тонкой серой струйкой взлетал вверх, в небо, отрываясь от рдеющей кучки мелких угольков, и вместе с ним улетали в небо призрачный берег, темные спящие деревья и блики на воде. Остался только этот запах – горящих влажных листьев…
« Пусть она прикоснется к камню», - шепнул в уши тот же голос. Пред вздохнул, качнув головой и снова удобнее сжал нож.
- Пойдем, - произнес он. – Мы будем драться на камне.
Кто – то уже давно сказал ему, что их кровь – словно жертвенная кровь на алтаре, - должна смешаться, хотя бы по капле. Она не знала об этой хитрости.
Она покорно – впрочем, ей было все равно, где драться, - ступила на камень, он следом.
- Ну, – она обернулась к нему и чуть качнула оружием, как-то нерешительно, - давай? Чем ты будешь драться?
Он подошел к ней вплотную, осторожно взял её за плечо:
- Подумай еще раз. Я даю тебе шанс все исправить – как ты мне, помнишь?
- Ничего не вернуть, - ответила она. – Ты не в праве предлагать мне шанс. Ты вообще не в праве торговаться. Ты можешь либо победить меня, либо… - договорить она не успела: коварный острый нож, блеснув в свете луны, коротко и сильно ударил её в спину, прорываясь к сердцу, и она, охнув, вцепилась ему в плечи:
- Ах, ты ж… - выдохнула она; темное облако на её лице шевельнулось, выпуская из своего плена широко раскрытые глаза. – Гад…
На миг он испугался – ему показалось, что его обманули, что вот-вот раздастся издевательский хохот, и чей-то язвительный голос заявит ему, что он убил не духа, не бесплотного призрака, а живого человека, и это живая кровь быстро пропитывает его одежду и сочится меж его пальцев, затекает ему в рукав – а он все еще прижимал к себе в оцепенении её слабеющее тело, так странно и быстро наливающееся тяжестью…
- Мерзавец, - воздух с шипением прорывался меж её стиснутых зубов, колени её подгибались, а цепляющиеся за него руки белели, словно таяли. – Я же тебя…
Боль, пронзившая его тело, была так остра, что он вскрикнул. Казалось, от неё перехватило дыхание, и глаза вылезли на лоб. С трудом переведя дух, еле сдерживая вой и бессильные, жгучие слезы, уже щекочущие в носу, он все же нашел в себе силы не упасть и свободной рукой (она теперь подчинялась ему с трудом, наливаясь тяжестью) поднять к себе её лицо. Щеки и лоб её были бледны, голова безвольно болталась, дрожали губы, а в глазах… в глазах, блестя и переливаясь, играл свет, лунный свет, растворенный в слезах! И это лицо было уже не тем, уже что-то изменилось в смягчившихся чертах.
Дышать было все труднее; спина была мокрой и горячей, в голове начали путаться мысли, и он все же упал на колени, почти уронив её.
- Ну, - прошептал он, сморгнув прорвавшуюся слезу, - ну же… посмотри на меня…
Два озера, до краев полные лунным сияющим светом, уставились на него. Дрожали подкрашенные реснички, размывались от испарины кокетливо подведенные стрелочки на веках, и брови страдальчески изогнулись от муки.
- Я победил? Я ведь победил тебя, ведь так?
Её глаза все больше и больше наполнялись слезами. Миг – и капли поползли по щекам, словно свет уже не помещался в глазницах и выплескивался наружу. Тонкие полоски, целые потоки света лились по щекам, лунные светлые дорожки.
- Я люблю тебя, - произнес он, опираясь окровавленной ладонью о скользкий мокрый камень – он тоже сиял в свете огромной луны, как отполированный.
- И я тебя… и я…
… Пред подскочил, как ужаленный, задыхаясь; лицо и волосы его были в поту, от липкой влаги намокла рубашка и облепила тело.
Костер давно потух; Тавината, полирующий ногти, с любопытством взглянул на Преда:
- Что-то приснилось?
С силой растерев измятое ото сна лицо, Пред закрыл лицо ладонями и без сил завалился на свое ложе из шкур, прикрытых плащом. Это сон давно преследовал его, и каждый раз приносил все больше и больше подробностей, а значит, отнимал все больше и больше сил. Тавината… нет, он был не при чем, он не знал о содержании сна, и не он его насылал на Преда. Как Чтец, Пред бы заметил, если б Тавината был виновен в его мучениях.
Кроме того, являясь свидетелем ночных кошмаров Преда. Тавината буквально лопался от любопытства, но Пред упрямо отмалчивался. Сегодня сон был самый тяжелый из всех увиденных ранее. Пред увидел все до мельчайших деталей – свои руки, разжигающие огонь, аккуратно остриженные ногти и даже заусенец на большом пальце, чешуйки кожи, шелушащиеся на обветренных тыльных сторонах ладоней, её помаду, проникавшую в мелкие складочки на губах, одинокую блестку на её щеке, нечаянно попавшую в пудру, тонкий волосок на родинке на щеке, и запах – запах костра и реки, воды… кажется, он чувствует его до сих пор.
- Кот посылает сны? – спросил он у Тавинаты.
- Я не посылал тебе этот сон, - осторожно ответил Тавината, не зная, куда клонит Пред.
«Не он… значит, это сам Слепой Пророк… это ведь его трон я видел – тот камень. Зачем? Что он хочет сказать этим сном?»
Неподалеку – в маленькую сырую пещерку, где укрылись Пред и Тавината, даже ворвался маленький смерчик, смердящий дымом, - завязалась какая-то драка, громкая возня. Грозный рык перемежался с жалобным жалким нытьем. Тавината, откинув от входа длинные косматые сплетения диких трав, высунул голову наружу.
- Что там? – спросил Пред; вмешиваться было неохота – да и бесполезно, полагаю. С другой стороны, весьма странно слышать драку раю. Кто здесь может драться? Ангелы, чтоли, таскают друг друга за подолы?
- Зед; принц Зед догнал нас, - ответил Тавината, - и кого-то… кого-то… да, кого-то дрючит.
По худому лицу Преда скользнула неприятная ухмылка – недобрая, паскудная.
- А тут он, - пробормотал Пред, - весь в белом…
- Не ерничай, - строго перебил его Тавината, - если б не он, то тебе саму пришлось бы воевать, а ведь ты этого не любишь, э?