Сквозь огромные стеклянные стены-окна Тегеля я вижу темное берлинское небо, испещренное бесконечно танцующими частицами снега. Декабрь, чего вы хотите, снег валит непроходящими волнами, наслаивается на самолеты и посадочные полосы вдали, на машины на стоянке и суетящихся людей где-то поближе. Небо какое-то непередаваемо ржавое, сине-ржавое, а снег кружит по циклоидным траекториям, иррациональным синусоидам и жмурится. Кто бы мог подумать, еще два или тря дня назад в Берлине было градусов 8 тепла, а сегодня внезапно пришла зима.
Мой рейс задерживают, из-за заносов, что предсказуемо. Не то чтобы какое-нибудь штормовое предупреждение, просто в целях безопасности. Я приехал к началу регистрации, но из-за всех этих неурядиц я сижу и жду уже полчаса и буду сидеть еще два с половиной, тщетно ловя ресницами отблески мелких белых предателей за окном, липнущих к теплу похлеще мотыльков-камикадзе.
Три месяца в Берлине, а я так и не научился ни немецкому языку, ни немецкому терпению.
Следующие полчаса я провожу, то полулежа в кресле в зале ожидания, то на свидании с очередным пластиковым стаканчиком кофе. Мне душно в моем пальто, мне скучно, мне даже нечего читать, потому как дейли телеграф здесь почему-то не продают, а про дер шпигель я как бы молчу.
«Мы встретились с ним в аэропорту» - так мне нужно будет рассказывать об этом Бобу, когда-нибудь, если он вдруг спросит.
Я встретил его в зоне для курящих: непонятная челка на лице, узкие джинсы и полторы сумки. Как я позже узнал — это был весь его багаж для переезда в Глазго. Думаете, это совпадение, что мы оба летели туда? Да нет, просто мы курили недалеко от нашего терминала.
Мы стали говорить о погоде, об этом чертовом снеге, я ловил подсознанием его акцент, он курил, слишком глубоко, при каждой затяжке его щеки втягивались, делая его похожим на дешевую шлюху.
Он переезжает в Глазго, потому что хочет начать новую жизнь. Одна и та же старая песня: новая жизнь, а по сути — все та же старая. Честно говоря, я понятия не имею, что он нашел такого в нашем полузахолустье. Что такого он видит в этом агрессивном слове — Глазго.
- У нас в Мюнхене никто не играет джаз, а у вас, я слышал, совсем другая музыкальная сцена, - объясняет он мне. Конечно, мы ведь все передвигаемся с места на место только для того, чтобы сделать из себя нечто стоящее. Чтобы чего-то добиться.
До начала регистрации еще час, а его имя я узнал только десять минут назад.
Он смеется и говорит о деньгах, о заработке, о том, что у него почти ничего нет с собой, а я думаю только о том, что хочу отвезти его к себе домой. По его языку тела мне нетрудно догадаться, что он согласится. Он слишком развязно улыбается, слишком непринужденно разводит колени, слишком редко убирает челку с лица. Весь его вид говорит о том, что как только наш самолет приземлится, мы уже будем знать, куда ехать. Я просто ненавязчиво скажу ему: «Зачем тебе тратить деньги на гостиницу у аэропорта?» Мы просто поедем ко мне, и вечер закончится примитивным собачьим трахом в моей тусклой, забитой пластинками спальне. Никакой романтики, всего лишь необходимый ожидаемый исход.
Я скажу ему, что он может пожить у меня первое время, пока не присмотрит что-нибудь еще, причем единственной не названной вслух между нами альтернативой ренты будет минет по утрам.
Он будет искать работу, давать частные уроки игры на фортепиано, а его ****ый контрабас будет совершенно никому не нужен. Как и немецкий язык. Он, как и я, будет искать себе группу, электро-джаз, этник-фолк. Но едва ли из этого что-нибудь получится.
Моя девушка не вернется из Лондона снова жить в Глазго, даже когда я напишу для нее песню. В итоге именно он подберет к ней клавишную аранжировку, но дальше моей квартиры это не уйдет. Все скользнет по какой-то неясной траектории: надуманные желания и ночи, в большинстве своем проведенные в моей истерзанной постели в чужеродных объятиях друг друга, не то чтобы по инерции, не то чтобы от безысходности, просто никакой романтики, необходимость, вы же понимаете.
И если однажды я буду смотреть в потолок, а за окном будет ржаво-синее шотландское небо, заплеванное снежными потоками, и только он в моей постели, уже последние три месяца как, это просто в очередной раз подтвердит, что на самом деле единственным нашим планом на жизнь уже много лет является «быть никем».