Действующие лица:
Живые:
1. Гугнивый.
Мертвые:
2. Бабка Анисья (Ан.).
3. Дядя Витя, водопроводчик (Д.В.).
4. Поэт.
5. Две наркоманки (1.Н., 2 Н.).
6. Эксгумированный (Экс.).
7. Утопленник (У.).
8. Беременная женщина, которую задавила машина (Бер).
9. Два немецких солдата.
Неопределенное состояние:
10. Санитары.
11. Михаил Сергеевич Горбачев.
Действие происходит в последней избе деревни Машкино. Все остальные дома уже давно снесены, их место ушло под кладбище. Городское кладбище обступило деревню со всех сторон и с каждым годом отвоевывает все больше и больше пространства.
В последней машкинской избе живет Гугнивый. Днем и ночью он читает какую-то большую старинную книгу. Иногда – про себя, иногда – вслух, но слов все равно не разобрать. В центре избы большая русская печь. Обстановка довольно мещанская: сервант, ковер, телевизор, но есть и иконы.
ПРОЛОГ
(радио передача транслируется в фойе)
Диктор:
Дорогие радиослушатели. Исчезают русские деревни. Молодежь уезжает в город, старики умирают. Но есть в этом печальном процессе своя логика, своя историческая необходимость. Тем более печально нам узнать о судьбе деревни с чудесным русским названием – Машкино.
Деревня эта не была покинута жителями, переехавшими в город, наоборот – город сам пришел к ней и поглотил ее. Вот уже пять лет, как деревня Машкино административно отнесена к Москве и считается Москвой. Близ неё расположилось новое городское кладбище. С каждым годом оно разрасталось, и, постепенно, маленькая деревушка оказалась в кольце могил. Уже тогда жители деревни подняли вопрос о переселении их в новые квартиры. Однако Моссовет не располагал необходимым жилым фондом.
Жизнь в Машкино ухудшалась с каждым днем. Колодцы закрыла санэпидемстанция, так как в них был обнаружен трупный яд. Отключен и водопровод. Электричество постоянно отключается, так как его слишком много потребляет мастерская по изготовлению надгробий и крематорий. Автобус ходит только тогда, когда открыто кладбище – до 5 часов. Да и то от него до деревни нужно идти между могил. Деревню стали посещать серые крысы, собаки и даже волки. Жители начали строить стену, чтобы отгородиться от такого соседства, но кладбище наступало так быстро, что ее потребовалось отодвигать ближе к домам. Стену так и не достроили. В деревне нет ни магазина, ни почты, ни телефона.
Так медленно исчезала деревня Машкино. А городские власти все занимались бюрократическими проволочками и отписками. С приходом на должность нового главы правительства Москвы – Кадаврова – наконец стало возможным решить проблему машкинцев. Они будут выселены в новые дома в Теплом Стане. В ближайшие дни комиссия Исполкома посетит Машкино и торжественно вручит жителям ордера. Машкино перестанет существовать.
ПЕРВЫЙ АКТ
День. В окнах избы белесый свет. Гугнивый читает. За окном играют траурные марши. Они постепенно стихают. Свет в окнах темнеет. Ночь. Электричество начинает мигать и иногда гаснет надолго.
Электричество гаснет. В абсолютной тьме вдруг вспыхивает спичка, от которой зажигается свеча, а потом – лампада. Одновременно с лампадой зажигается экран телевизора, на котором появляется лицо М.С. Горбачева, не сходящее с экрана на протяжении всего действия (кроме тех моментов, когда свет снова гаснет). Наконец, свет более яркий. На сцене пятеро, не считая Гугнивого. Анисья сидит перед телевизором. Дядя Витя – на табурете. Два немецких солдата – в глубине сцены, на скамье. Поэт – на диване.
Анисья. Ну что ты там все бормочешь. Вот ведь, последний мужик остался, и тот порченый. Ничего ведь ты делать не хочешь, а ты о людях заботиться должон! Я не говорю вообще, но о наших-то мог бы позаботиться. Вот хоть для матери своей, чем попусту бормотать, памятник бы справил. У других-то все мрамор, да гранит, а у ней?... что у ней-то? – так, какой-то крест простенький и все. Оно, конечно, – дело вкуса: крест, аль не крест. Кому – что. Правда щас молодежь увлекается... ладно... так хоть мраморный, иль гранитный... Да и то сказать – где она, мать твоя-то? Вроде рядышком лежит, так нет ведь, никогда не придет, не посидит с нами. Гордячка. Ты весь в нее. Знаю я, что ты там шепчешь: ей передаешь, что б не приходила. Да и ну ее. Хоть жалко конечно, одна я осталась. Одна... Почему же из наших, машковских нет боле никого? Щас все какие-то новые. Да ты, я вижу, со мной говорить не желаешь. А, да я ж забыла, ты ж гугнивый... Ну чего ты там скребешься, как мышь?
Д. В. Ну тут у вас развелось...
А. Чего, кто там еще?
Д.В. Да я говорю – крысы тут у вас.
А. Ну так и что, где же им еще быть?
Д.В. Да ладно, ну их, я вообще-то узнать, как вода-то, течет? Вроде здесь водопровод был .
А. А нам-то зачем эта вода?
Д.В. Вода – она ведь источник жизни. Жизнь состоит из воды. Мы все из воды вышли. Сначала мы были рыбы, потом – динозавры и птицы. А сейчас вода нужна растениям. Их поливать нужно, аль нет?
А. Ан ведь зима.
Д.В. Вот к весне и готовимся. Чтобы, как говориться, – город сад. Я вот у себя все, почитай, поделал. Нынче – к вам.
А. А ты откудава сам?
Д. В. С Никольского.
А. Далече же ты забрался.
Д. В. Жить хочешь – заберешься. Хочешь жить – умей вертеться. Жизнь прожить – не поле перейти.
А. Да какая у нас тут жисть. Болота. Вокруг пустыня, почитай. Ни деревца, ничего. Одна труба дымит по ночам, да волки воют.
Поэт. Ну, это вы зря. Какие тут у нас волки?
А. А вы, молодой человек, городские. Вы и волков-то не видели. А я тутошняя старожилка. Я ведь вам скажу, что в земле этой уже лет 50 . вон Гугнивого уже не помню. А мать его знала. Зинка.
Д. В. Память надо беречь. Память береги. У меня, к примеру, последнее время с эти трудности. Что-то пусто внутри, пустота какая-то... И этим я обеспокоен, потому что знаю – надо беречь...
А. Да на кой беречь-то? Ты вон, я вижу, человек хотя и настоящий, а в жизни живешь мечтой. Брось это все. Делай свое дело и тебя уважать будут.
Д. В. Да я к тому – нас-то ведь кто вспомнит?
Поэт. Ну не скажите, сейчас все вспоминают. Какая жалость, что я не могу выписать журналы.
( Появляются две наркоманки.)
1.Н. Здесь кайф. Тепло. Сиди себе спокойно, никто не достает.
2.Н. Ну да, а эти что?
1.Н. Да ну и хрен с ними, не комплексуй.
2.Н. Не... Это облом... Слушай, бабуля, выруби свой ящик. Достала.
(Гаснет свет. В темноте.)
А. Ну ты, девка, даешь. Что ж это ты творишь-то?
2.Н. Да это не я. Может пробки?...
Д. В. Щас посмотрим... (идет и в темноте натыкается на эксгумированного. Тот визгливо вскрикивает.)
Экс. Где я?
1.Н. Кто?
Экс. Мое имя до сих пор не установлено.
У. (Появившийся ниоткуда). Я вам сочувствую.
1.Н. А ты-то сам кто такой?
У. А почему вы мне тыкаете. Я вам в отцы гожусь!
2.Н. Да ладно, не возникай.
У. А почему вы так со мной разговариваете? Мне вообще неприятно, что мы находимся вместе в этом помещении. (Вспыхивает свет.) Ну, наконец-то, это что, контора?
А. Какая там контора, что ты милок. Да кто ж нас пустит в контору. Это деревня Машкино.
1.Н. Ну,... деревня! Это кайф. Маки. Конопля...
У. Какая деревня? Почему деревня? А где канал?
Экс. Волго-Балт?
У. Да нет, имени Ленина.
Д. В. Водоснабжение Москвы!
Поэт. Вы от несчастной любви это...?
У. Я не помню.
Экс. Я помню какой-то канал. По-моему – Волго-Балт.
Поэт. А вы должно быть ...?
Экс. Может быть. Меня несколько раз возили к следователю.
1.Н. А сидел-то по какой?
Экс. Возили последний раз год назад. Потом – сюда.
Д. В. В Машкино.
1.Н. А почему не в трубу?
Д. В. Может еще потребуется.
1.Н. А вас?
У. А вас?... Что вы привязались ко мне. Я честный человек.
2.Н. Оно и видно. А чего ж так раздуло тебя? От честности?
У. Я слышал, здесь говорили это Машкино, а здесь, похоже, Кащенко. Кто эти две ненормальные?
А. Да здесь все уже нормальные, акромя вон того, Гугнивого. Он уж точно ненормальный.
Д. В. Почему это?
А. Он здесь последний. Все остальные уже разлеглись кто где. И почему-то ни один в Машкине не остался, акромя меня. А он-то в этом доме живет.
1.Н. А, так это ваш дом, дедушка?
А. Да какой он дедушка, дурачок он. Последний может денек доживает. Завтра сломают его домишко, а самого – кто его знает куда.
У. Позвольте, но ведь это антигигиенично – мы и он. Безобразие. Куда только контора смотрит.
2.Н. Зато он такой тепленький...
Бер. Ужасно, ужасно холодно. Ужасно оставаться в этом поле, да еще не одна... не одна... не одна...
Поэт. Действительно, место мало привлекательное. Голый пустырь радиусом в 2 км. Деревьев никаких. Холмики снега. Помню некрополь в Александро-Невской лавре в Питере. У меня о нем стихи:
Здесь спят унылые масоны.
Камней над ними стройный ряд,
и известковые горгоны
глазами белыми глядят.
У. При чем тут масоны? Вы все время про масонов. Я вам прямо заявляю – масонов не существует!
Поэт. Тогда объясните, как получилось, что от чудной деревни Машкино остался один этот домишко с полусумасшедшим жителем, а вокруг – многие километры кладбища с бетонными надгробиями?
А. А скоро и этого дома не останется. Снесут. Вот даже стену строить перестали.
Д. В. Я то ж заметил, что кирпич лежит без дела. Ну, ничего, мы пристроим: кому могилку подправить, кому – что...
А. Стену строить бросили потому, что нет здесь более никого, одни крысы.
Экс. Неправда. Не может быть. Крысы живут только на кладбищах и не представляют опасности для жилья.
1.Н. Как это никого здесь нет. А мы?!
А. Раньше деревня домов тридцать была. Да... Я ведь здесь всех пользовала.
Б. Вы врач? Скажите, вы врач?
А. Ну вроде как фельдшерица. Я им всем аборты делала. Вот только Гугнивый меня миновал. Позже родился. А то может и его в аборт.
1.Н. Ну ты бабуля даешь. Да у тебя небось тыщи!
А. Есть немного. Под полом в заначке.
1.Н. Здесь?
А. Да нет, в моей избе.
2.Н. Так ведь здесь один дом только!
А. Ох... Вот память... ну ничего, я место-то рассчитаю, разрою, если надо будет.
Бер.(Поэту) Я вижу у вас какое-то одухотворенное лицо. У меня никого нет. Мне не с кем поговорить на духовные темы. Может быть вы?...
Поэт. Но. Что я могу, что могу?...
2.Н. Послушай, подруга, что ты клеешься. Здесь все сами по себе. Этот тип не поп, а поэт.
Б. Я ничего не знаю о религии, но мне кажется, что искусство – это духовное. Может быть вы почитаете свои стихи?
Поэт. Я всегда готов. Но я не думаю, что мои стихи могут вас утешить. В них звучит горькая правда.
А. Ты, милай, если будешь выступать, то давай, давай. Я люблю, когда рассказывают.
2.Н. Поэтому, бабуля, ты так и влипла в свой ящик.
А. Да, умный человек в нем. Не чета тебе, вертихвостке. Вы, я вижу, как это раньше говорили – враги народа.
Поэт. Что вы такое говорите? Старая женщина, а туда же... Сейчас об этом не может быть и речи.
У. Кроме того, телевизор дает важную ориентировку. Я вот, к примеру, всегда смотрел фильм, который показывали на Новый год, и, должен вам сказать, что всегда находил в нем конкретные указания на наступающий год.
1.Н. Гениально. Вот его уж никак не назовещь врагом народа. Правда, надо еще выяснить, о каком народе говорит наша уважаемая бабуля.
А. Да уж не о тех, что вы, а о руссских.
Бер. Пожалуйста, оставьте этот бессмысленный спор. Я знаю – вам есть что сказать. Пожалуйста!
Поэт. Ну вот, хотя бы это. Может быть слишком длинно, но ничего...
Нет, маску не снимем –
быть может за ней пустота.
Безумный Уран там несется в невидимом небе.
Отец той страны – пожиратель детей, и Звезда
там царствует вместо Креста,
а живут там калеки.
Их хитрые лица имеют обличья людей
всех стран и народов,
всех рас, даже всех поколений.
И в их ослепленьях горят миллионы свечей,
в стеклянных баллонах
сжигая мильярды селений.
Погибнет, погибнет безумная эта страна!
Погибнет! – мне это открылося свыше:
явилась ее мне душа,
вся в слезах, совершенно больна,
когда я упал,
когда я сорвался зимой с леденеющей крыши.
Я вниз головою летел,
и я видел, как падают вниз
со тверди небесной в безвидную тёмную яму
картонные кубики здешних пустынных столиц -
огромнейший холст,
загрунтованный, втиснутый в раму.
Весь белый, весь белый,
и холмиков белых ряды.
Расчётливый тон –
«Господа, повышайте все ставки...»
И Павел Иваныч метлой заметает следы
на глине кровавой
по дну неглубокой канавки.
У. По-моему – набор слов. Набор слов. Разве это стихи?
Поэт. Я собственно не навязывался...
Бер. А мне нравиться...
2.Н. Кайф. Полная шизня.
Э. Это же диссидентство!
У. Сейчас это не актуально.
Э. Но все равно – это же ненависть к нашей стране, к стране, в которой мы живем!
1.Н. Что касается меня, то я было уже рванула в Штаты, если бы не та страна, в которой ты живешь.
Д. В. Подойди поближе, я хочу посмотреть в твои бесстыжие глаза.
1.Н. На, смотри, смотри...
Д. В. Шлюха.
1.Н. Да я те щас зенки выцарапаю, старый хрыч!
Д. В. Ах ты стерва!
(Гаснет свет. В темноте возня. Женский визг – скорее довольный, нежели возмущенный. Наконец, все стихает)
Э. Опять темно...
Бер. Страшно...
А. Это крематорий энергию забирает.
У. Может пожаловаться в контору?
А. Да как жаловаться? Днем – не пойдешь, а по ночам – их нету.
У. Надо заявление написать.
1.Н. Да в урну твое заявление!
У. А вы мне не тычьте. Я ответственный!...
(Зажигается свет. Поэт лежит возле дивана. На диване сидят
наркоманки. Эксгумированный лежит на столе. Телевизор вновь
работает.)
1.Н. Ну кайф. Все-таки здесь тепло.
2.Н. Вот только ящик достает.
У. Прекратите! Должны же мы знать, что делается в мире!
1.Н. А зачем нам это?
У. Не вечно же здесь торчать. Я считаю, что наше положение не безвыходно.
(Вдруг Анисья громко кричит.)
Все. Что, что такое?...
А. Обокрали!.. А!!!...
Все. Как обокрали?
А. Я наврала. Деньги-то у меня под юбкой, в трусах были... Вот в темноте...
Поэт. Что же вы молчали?
А. (Молчит).
Э. (Возбужденно) Кто это сделал? Кто это мог сделать?! Скажите мне. Кто этот гад?! Ты?! ...(Гугнивому).
1.Н. Ну что вы к нему привязались, он же блаженненький.
2.Н. А эта, с брюхом?
Поэт. Я знаю, это женщина сложной судьбы. Еще когда она была в пионерской организации, ее душа неожиданно погрузилась в неизбывную тоску. Она стала испытывать постоянное и непрерывное одиночество. Когда она стала беременной, ее неожиданно задавили белые, как ночь, жигули.
У.(внимательно смотрит поэту прямо в рот) Зачем вы нам все лжете? Вы скрываете?
Поэт. Я? Я весь как на ладони. Я не понимаю...
1.Н. Нет, вы лучше скажите, где этот чертов водопроводчик? Мне кажется, он побежал в контору нас закладывать!
2.Н. Да плевать на него. Как он может нас заложить. Нас уже так основательно заложили, что нам уже не страшно. А вот денежки, точно он прибрал. А, бабуля?
1.Н. Нет, может заложить? – Ведь кайф...
2.Н. Но ведь у тебя в карманах пусто. Кайф у тебя давно в костях.
Э. Я не понимаю, чего мы боимся?
2.Н. Да ничего мы уже не боимся.
1.Н. Нет, все-таки он побежал нас закладывать.
У. Ну это не наши проблемы. Я, например, просто оскорблен унижением человеческого достоинства. Покажите, где были деньги. Давайте посмотрим, нет ли отпечатков пальцев.
1.Н. Послушай, папаша, а есть ли у тебя вообще пальцы? Или может ты забальзамированный?
А.(уже забыв о деньгах) Да... бальзамчик... такой вкусный был раньше бальзамчик.. Рижский...
Поэт. Как коротко человеческое горе.
2.Н. Но если нас заложат, нам придется убираться отсюда.
А. Да, девочка, на днях нашего хозяина отправят в отдельную квартиру. Ну а нас...
У. Послушайте, а что он там все время бубнит? Что это за допотопная книга у него?
А. А он у нас святоша.
У. Религиозный фанатик. Ясно.
Поэт. А к чему такая злоба. Что вы знаете о мировой культуре? А ведь Библия – это ее неотделимое сокровище.
У. Ну я понимаю, почитать в свободное от работы время, в кино сходить, в театр, но постоянно что-то бубнить?! Нет, увольте, это же черт знает что такое!
А. Тише, охальник, зачем самого поминаешь? Т-с-с-с!...
2.Н. Бабуля, а ты что, тоже верующая?
А. А как же. Я в него верю, как же...
Э. Знаете, если нас отсюда попросят, я этого не переживу. Почему мы должны так страдать? Почему у всех нормальных людей есть квартира, дача, машина... Это только мы в тесноте прозябаем. Ютишься на каких-то жалких метрах, да и то, в любой момент могут попросить. В любой момент могут придти и забрать. Нет, это ужасно! Скажите, когда они придут?
(Появляется Д. В. )
2.Н. Смотрите, кто пришел. Ну что, фискал. Говори – куда денежки дел?
Д. В. Причем тут деньги? Я был в конторе. Сторож был пьян, и мне удалось позвонить на радио.
У. Великолепно, ну и что?
Д. В. Я сказал им, что их информация не верна. Не один здесь житель, а как раз наоборот – множество!
Поэт. Правильно, но слишком авантюристично. Ведь кто мы для властей – никто, а он (показывает на Гугнивого) – все.
У. Ерунда, у меня есть друзья, которые могут все. Да к тому же НАМ должны оказать поддержку средства массовой информации.
1.Н. А как менты?
Э. Их я беру на себя. Да и что собственно они могут. Вот, товарищ правильно говорит – если нас поддержат средства массовой информации, нам милиция не страшна.
Поэт. Я считаю, нам надо составить коллективное письмо в какой-нибудь журнал. Может быть в «Юность»?
Э. Нет, не серьезно. Давайте в «Огонек».
У. Я считаю, что нам может помочь только «Правда».
1.Н. Ребята, давайте напишем прокурору!
У. Послушайте, а что вы конкретно говорили для радио?
Д. В. Я сказал, что в деревне Машкино проживает еще целая семья. Глава семьи – ветеран труда бабка Анисья. Есть ответственные работники, дети, правда уже юношеского возраста, ну и все такое...
Поэт. Все правильно. Но я думаю надо еще раз позвонить и сказать, что если социальная справедливость будет нарушена, мы выйдем на демонстрацию!
А. Ну я уж, милок, никуда не пойду. Стара уже.
У. Нет, демонстрация – это не выход.
Поэт. Тогда – забастовка! Не будем работать!
1.Н. Слушай парень, я тебе клянусь, что к труду не вернется рука!
2.Н. Да что вы несете? Кто здесь вообще работает.
Поэт. Я пишу стихи!
У. Категорически против. Забастовка – это не метод политической борьбы в условиях социализма. Надо угрожать тем, что обратимся прямо к Генеральному секретарю (показывает на телевизор).
Д. В. Правильно. Прямо к САМОМУ!
У. Я, товарищи, думаю так: пусть дядя Витя еще раз позвонит на радио и потребует решить проблему Машкино!
(Дядя Витя выскакивает в дверь. Все собираются к столу, придвинув его поближе к телевизору.)
Э. А с этим что делать? (Кивает в сторону бормочущего Гугнивого.)
У. Я думаю, мы оформим гражданку Анисью его опекуном.
Э. Вы знаете... (колеблется) запишите меня детдомовским.
1.Н. Ну и отлично, денежки бабкины делить только между родственниками. Бабка, ну все же, где же денежки?
(Появляется Д.В., выпучив глаза и открыв рот. Все замолкают.)
Д. В. Там... там...
Все. Что?
Д. В. Там...
Все. Ну, говори!
Д.В. Эту, с пузом, пришили...
Все. Как пришили?
Д. В. Обыкновенно. Ножом.
(Гаснет свет. Шорохи, смятение. Наконец – тишина. Отчетливо слышно бормотание Гугнивого. Медленно рассветает за окнами избы. В домике пусто.)
Конец первого акта.
Во время антракта в фойе транслируется радиопередача. Интервью с москвичами. В передаче, в частности, говорится, что в предшествующую информацию вкралась неточность. Оказывается, в Машкино проживает не один человек, а довольно многочисленная семья. Всем членам семьи, конечно, будет предоставлено благоустроенное жилье. Говорится также о хулиганстве и преступлениях, совершаемых подростками на улицах, об экологии и эротическом воспитании, о предпринимательстве и о многом другом.
ВТОРОЙ АКТ.
Бледные окна постепенно темнеют. Зажигается свет. Гугнивый все время бубнит по книге. Свет гаснет. Гугнивый зажигает лампаду. Сам собой включается телевизор. Перед ним сидит Анисья. Утопленник сидит за столом, а поэт лежит на диване.
У. Может быть кто-то включит свет, а то невозможно работать.
Поэт. В каком смысле работать? Что вы там собственно собираетесь делать?
У. Как что, составлять соответствующие документы. Вы как человек пера могли бы, кстати,, и помочь.
Поэт. Ну хотя бы так... – Она вышла за дверь, и ночь схватила ее своими ледяными пальцами....
У. (Удивленно глядит на поэта. Тот входит в раж, расхаживает, декламирует)
Поэт. ...Ледяными пальцами, проникающими прямо в душу, прямо в сердце, глубже, глубже...
У. Вы с ума сошли, что вы несете?
Поэт. Что же еще можно сказать о том, что произошло? Это ведь чудовищно! Мне кажется, я поймал это состояние!
У. Какое еще к черту состояние? Это ведь просто бред!
Поэт. Я не болен! Это вдохновение. И потом, вы же сами просили помочь.
У. Что помочь?! Мне нужно написать официальную бумагу в Исполком, что у нас тут антисанитария, вода отравлена трупным ядом, бегают серые крысы, крыша течет, нет детского сада, нет аптеки, в общем – что мы требуем переселения!
А. Вот именно, а електричество крематорий отнимает.
Поэт. Ну, я не мастер сочинять бюрократические поэмы . Я – поэт! И потом, после того, что произошло...
А. (Обращаясь к У.) Да ты, мил человек, не слушай его. Я смотрю, он все равно, что Гугнивый – дурноват. Ты свое дело делай. И главное, что крематорий електричество отбирает, и телевизор все время гаснет. А уж дымить-то ... и ...!
У. Да, да. Нам нужно заявить свои гражданские права. (Гугнивому) Да прекратите вы, наконец, бубнить. Это становиться невыносимым.
(Гаснет свет.)
А. Ну вот, на середине слова товарища вырубили...
Поэт. Неужели вы постоянно следите за этим?
У. Нет, ну хоть в темноте бы не бубнил этим своим замогильным голосом, а то просто страшно становится.
(Неожиданно вспыхивает яркий свет. Это две наркоманки вместе с Э. Установили софиты и притащили видеокамеру.)
А. Вы что, вы что?! Избу спалите!
1. Н. Не бойся, бабуля, это – видео.
А. Видимо? Да, теперь то видимо, что пакостницы вы.
Поэт.(позируя) Великолепно, но откуда такое чудо?
1.Н. Нам удалось договориться, что мы снимем сюжет для «Экспресс-камеры»: «Трагическая судьба деревни Машкино».
У. Это то, что нам нужно.
Э. Позвольте задать вам несколько вопросов?
У. Да, конечно.
Э. Телезрителям было бы интересно узнать историю деревни с таким замечательным русским наименованием – Машкино.
У. Построено здесь все было в середине семидесятых, хотя и до этого существовал небольшой участок земли, послуживший началом всему, действующему ныне комплексу. В 77 г. был сдан ритуальный комплекс...
2.Н. Церковь?
У. Ну, что-то вроде... контора и склад. Через два года заработали мастерские по производству полированных плит. В настоящее время, коллектив полностью перешел на хозрасчет. Что касается соцкультбыта, то тут клиенты, т.е. мы, жители деревни Машкино, испытываем острую нужду в благоустроенном жилье, культ-развлечениях, общении.
2.Н. А как со снабжением?
У. Спасибо, хорошо. Ничего не нужно.
А. Вот только електричество крематорий отбирает.
Э. Я думаю, редакции телепрограммы надо поставить вопрос перед Моссоветом о переводе крематория в другой микрорайон.
У. Нет, нас, оставшихся жить в Машкино, надо переселить в другой, экологически более чистый район. Тем более что, насколько мне известно, это уже давно стоит на повестке дня, и то помещение, из которого мы ведем нашу передачу вот-вот должно пойти под нож бульдозера.
Поэт. Вот вам и соцкультбыт... как уныл этот коммунистический новояз. Древнее строение, памятник архитектуры – под нож. История считается только с 17 года. А ведь Машкино – это российская старина! Все у нас так. Мы как Иваны не помнящие родства. А ведь жизнь многих из нас связана с героическим прошлым этой страны. Среди нас участники продотрядов и жертвы страшного ГУЛАГА, творцы хрущевской оттепели и первые диссиденты! Да, что там говорить...
1. Н. Да, я вам скажу, везде засели бывшие коммуняки. Они то все и дуболомят. Ну надо же придумать – строить деревню прямо на кладбище! Чтобы мы, как зомби какие-то, тут по ночам между могилами шастали. При том, что нет ни ванны, ни телефона, ни выпить купить негде.
Поэт. Но самое возмутительное, что сюда зачастили какие-то процессии с иконами, в сапогах, с кадилами. Это что – черная сотня?! Топают сапожищами буквально по головам. Фашизм поднимает голову! Вот так всегда. Власть, прикрываясь фиговым листком демократии на самом деле потакает экстремизму.
У. Тут я с вами полностью согласен. Нам еще не хватает опыта демократической борьбы. Законы не работают, процветает коррупция. Вы знаете сколько теперь берут за прописку в Машкино? И это при буквально затопившей общество волне уличной преступности. Попробуйте погуляйте тут у нас в вечернее время. Да вас просто в землю зароют! Или вот (показывает на Гугнивого) – сумасшедший фанатик.
Э. Это не для прессы. Выключите камеры и давайте подумаем, что же нам все-таки делать с этим? (Кивает на Гугнивого).
Поэт. А почему это вас так волнует?
Э. Знаете, молодой человек, если бы вы проходили по такому количеству дел, как я, если бы вас несколько раз вскрывали, перекапывали, даже переименовывали, – вы бы запели по-другому. Что вы видели за свой век?! Вы вот только стишки пописываете, а я подписал, написал, переписал десятки бумаг, содержание которых одно – смерть, СМЕРТЬ!!!
Поэт. Да что вы так разошлись?
Э. Гад ты, стиляга, раздавить бы тебя...
У. Товарищи, товарищи, спокойнее. Вопрос с юридической точки зрения был поставлен верно – что нам делать с этим? (Кивает на Гугнивого.)
А. Да вы не стесняйтесь, говорите прямо. Он все равно бубнит и бубнить не перестанет, не надейтесь.
1. Н. Вы думаете, заложит?
А. А кто его знает? Я вот много лет бубнеж этот слышу. Еще до вас всех. Вас еще не было. Тогда, помню, многие наши бывали – наши, из Машкино. Зинка – мать его, Клавка продавщица, Вовка дурачек, ну – многие, в общем. А энтот, энтот уже тогда бубнил. Я никогда не понимала, что он там говорит, а наши некоторые понимали, или вид делали, что понимают. Ну, в общем, прислушивались некоторые. И даже сами бубнить начинали...
У. У вас что, деревня сумасшедших?
А. Ну почему это сумасшедших? Нет. Просто наверно скучно людям было. Ну не знаю, не знаю, почему это они начинали бубнить... Да, начинали... и привыкали видать...
1. Н. Неужели привыкали?
А. Наверное. А то чего ж они так бубнить-то зачинали?... Ну а потом пропадали куда-то все... все уходили...
У. Не вижу никакого смысла во всей этой мистике. Мы живем в этом мире и здесь будем жить всегда.
(Гаснет свет.)
Поэт. (шепотом) Ну вот, как кстати. Вы сейчас все равно не снимаете. Пускай они там обсуждают свои проблемы, а мы можем поговорить. Вы знаете, я вас помню!
2. Н. Да? Ты тоже мне показался знакомым. Ты бывал на плешке?
Поэт. Обычно на психодроме.
2. Н. Ну? Какая древность.
Поэт. Да, я тебя постарше. Но все равно помню, какая ты была. Совсем маленькая девчушка лет 14.
2. Н. Через три года и тряхнуло меня.
Поэт. А я чуть раньше.
2. Н. Значит ты и здесь меня старше. Ну вообще-то это кайф, что мы встретились.
Поэт. Надеюсь, когда кончится эта бодяга, мы будем вместе?
2. Н. Да. Как тебя зовут?
Поэт. Боря.
2. Н. А меня – Лена.
1. Н. Ну, кто там еще бубнит?
А. Это молодежь милуется.
Э. Товарищи!...
(Зажигается свет.)
Э. Товарищи! Мы должны все же что-то предпринять.
У. Все будет нормально. Я составил несколько писем. Жаль, что не получается позвонить. Ну да ничего.
Поэт. Я не понимаю, что именно мы должны предпринимать?
Э. Мне надоело скитаться. Я хочу оседлой жизни.
А. Ну, ты милок не насиделся еще?...
Поэт. В этой стране покой всегда вам будет только сниться.
(Появляется Д.В.)
Д. В. Ребята, все в порядке, я им воду перекрыл!
Э. О, как я напугался.
Д. В. Т-с-с-с...
(Все замолкают, кроме Гугнивого, и старательно прислушиваются. Говорят шепотом.)
У. Чего мы ждем?
Д. В. Я ведь им воду перекрыл.
У. Кому, им?
Д. В. Да тем, кто в сторожке.
У. Живым?
Д. В. Да какие они там живые, смех один. Да и кто они-то, там ведь один сторож всего.
У. Но ведь ему захочется выпить чаю!...
Д. В. Ну он и пойдет на колодец.
У. Но ведь колодец закрыт санэпидемстанцией.
1. Н. Да кого это волнует?
Д. В. Вот именно. Он пойдет на колодец, а мы – в сторожку, звонить!
У. Гениально!
Д. В. Пусть вот одна деваха сядет и смотрит. Как увидит, что он вышел – нам кивнет.
1. Н. Почему это я должна сидеть им смотреть в окно, как дура?! Вон бабуля пусть сидит.
А. Я смотрю передачу.
Э. Ваша передача скоро кончится.
А. Ничего подобного. Ничего она не кончится!
Поэт. (Вдруг не шепотом.) А кого мы так боимся?
Д. В. Шалят на кладбище. Людей режут.
Э. Этого еще не хватало!
1. Н. (Д.В.) уж не вы ли там и пошаливаете? Где та бабенка?
Д. В. Ах ты соплячка. Вот про вас-то нужно было сказать, когда милиция свидетелей опрашивала.
2. Н. Ну, точно – стукач.
Д. В. Не сказал. Боялся вся малина погорит.
Э. Объясните, при чем тут милиция?
Д. В. Ну я ж видел, как ее тогда ножом. Потом разбирали, опрашивали свидетелей.
У. Ну, ладно, не будем об этом. Человек не вечен. Каждый может попасть под нож хулигана.
А. Ох уж, верно сказал. Каждый – под нож хулигана! ... Ну да ладно, буду одним глазком посматривать.
У. Итак, вернемся к нашим проблемам. С этими двумя (о немецких солдатах) я думаю хлопот не будет. А вот с тем... может быть оформить опекунство. Ну например вы (Анисье).
А. Я? Да он у меня в печенках своим бубнежом. Нет уж, увольте. Мне и так комната положена, я ветеран деревни Машкино. Я ж здесь прописана.
1. Н. Была.
А. Меня здесь все знают. И всё.
2. Н. Нет, бубнит он очень. Достает не хуже ящика. Да и как его на меня оформишь – фиктивный брак, если только.
Д. В. Ишь ты, чего захотела, пройдоха. Московскую прописку.
2. Н. Дурак ты, дядя. Прописка-то у меня отродясь была.
Д. В. Да, рассказывай, а чего ж ты о фиктивном браке? Я вот тут одной намекнул, так она от меня шарахнула... а я ведь областной, а хотелось быть московским...
А. Чего ж это она? Ты ведь, Витя, еще ничего.
Д. В. Правда? А я думал, вы этим увлечены...
А. Да ты что, он же мне во внуки годится.
Д. В. И то верно.
У. А главное – у него нет социальной перспективы.
А. Чего это?
1. Н. Он хочет сказать, что с ним скоро будет покончено.
У. Вот именно. Пора от слов переходить к делу. Пусть даже и не так страшно, как выразилась девушка, но мы должны выработать конкретный план действий.
Поэт. А вам его не жалко?
У. Причем тут жалость? Я не собираюсь его убивать, что впрочем сразу бы решило все проблемы. Я хочу, чтобы мы определились в отношении этого субъекта.
(Гаснет свет.)
Поэт .(шепотом) Как все-таки люди ненавидят друг друга.
2. Н. Да, только мы с тобой это понимаем! И, главное, чего они собственно хотят от этого несчастного шизика?
Поэт. Они не от него хотят. Они хотят, чтобы его не было, вот и все. Совсем не было. И тогда никто не сможет сказать, что они мертвые, а он – живой, и потому у него все права, а у них – никаких!
2. Н. Все ясно. Прикончить его хотят.
Поэт. Ну это они сделать не в состоянии. Но конечно, мечтают именно об этом. Мечтают, но не могут осуществить. Вот по этому все время и говорят – что нам с ним делать, что нам с ним делать?... А что с ним сделаешь? – Ничего! Лучше бы на себя посмотрели, подумали – что могут сделать с собой.
2.Н. Действительно, ну и рожи!
(Зажигается свет. Все стоят в кружок, как будто шепчутся.)
Все. Нужно решить силами общественности.... Только без насилия, демократично... Гуманность, товарищи, гуманность и еще раз гуманность... Насилие уже не раз доводило наше общество до катастрофы... Все-таки надо уважать права человека.... Конституция должна выполняться... необходимо привлечь к участию в процессе депутатов... может быть фонд?.... действительно, надо собрать средства... спонсоры.... в любом случае, проблему надо решать... нужно действовать... активность... компетентность... профессионализм... инициативность... гуманизм... свобода... равенство... братство... народность... интернационализм...
(Гаснет свет. Но экран телевизора на этот раз остается светиться. Шум голосов сливается с речью оратора в телевизоре. На это же накладывается музыка, шум... вдруг экран гаснет и наступает абсолютная темнота. Даже огонек лампадки Гугнивого почему-то не горит.)
А. (зловещим шепотом) Он вышел...
(Зажигается спичка. Это Гугнивый собирается зажечь лампаду. В тусклом ее свете видно, что комната пуста. Все попрятались.)
Д. В. Ну ты, недобитый, потуши свет. Он сюда идет.
А. Да не докажешь ты ему ничего.
У. Но ведь он нас всех подведет.
Поэт. Что, испугались света?
Э. Ваши шутки, господин сочинитель, сейчас неуместны. Если сюда придет охрана, мы окажемся в глупейшем положении.
1. Н. Заложит нас гад, так я и знала, что заложит...
Д. В. Кончать с ним надо! Прямо сейчас, а то поздно будет.
Поэт. Я умываю руки.
Э. Встаньте у двери.
Д. В. Эй, Анисья, поглядывай там.
А. Давай, давай, я смотрю.
(Какая-то тень бросается к занятому поправлением лампадки Гугнивому. В то же мгновение включается свет. Рядом с Гугнивым с ножом в руках стоит Д. В., но в комнату уже вломились два санитара в белых халатах.)
А. Ой, белые какие-то, не заметила я, грех на мне....
(Санитары хватают Д. В. и начинают его вязать.)
У. Товарищи, товарищи!...
Э. Все пропало...
2. Н. Ребята, да не того, вот этого, этого.... (Показывает на Гугнивого).
Сан. Как этого? Этот же с ножом был. Нас вызвали по телефону, сказали буйный....
1. Н. Да это я звонила. Вот этот буйный. Папа мой. А этот – мой дедушка.
Сан. А почему с ножом?
1. Н. Это он у него нож вырвал, у него. Он всех нас спас. Вы послушайте только, ведь у папы бред.
(Санитар прислушивается к бормотанию Гугнивого.)
Сан. Точно, бред.
У. Ну конечно бред. Обычный алкогольный бред. Он – алкоголик!
Сан. Ладно, возьмем его. (Вяжут Гугнивого.)
Э. Постойте, постойте. Небольшое интервью для телевидения.
Сан. В чем дело?
Э. Да нет, вы не волнуйтесь. Все в порядке. Несколько слов об улучшении психиатрического обслуживании населения.
Сан.( в камеру) С каждым годом оно улучшается. Те негативные явления, которые в нем имелись, полностью устранены. Широко внедряются кооперативы и арендный подряд. Бдительно следят международные организации. Дорогие телезрители – добро пожаловать!
У. Прекрасно! А теперь нужно еще закончить одну маленькую формальность. Гражданка Анисья Петровна Машкина – опекун этого несчастного. Пожалуйста, поставьте здесь свою подпись, удостоверяющую соответствующие органы в том, что он помещен в психиатрическую лечебницу.
Сан. (подписывает) Да, конечно, он социально опасный.
(Гугнивого уводят. За ним уходит Э. С камерой, 1. Н. и Д. В. )
У. Ну вот, как все чудно разрешилось. (2. Н. ) Милочка, вы чудно устроили, спасибо.
Поэт. Ты молодец. Ты спасла ему жизнь. А то этот кровопийца наверняка бы убил его, как убил ту несчастную женщину. Где-то теперь ее душа?
2. Н. Может быть она перевоплотилась в лучшем мире?...
У. Прекрасно, молодые люди, прекрасно!... Но пора и упаковываться. Скоро мы покидаем этот тихий уголок. Прощай, Машкино!
(Уходит.)
Поэт. Пожалуй, я возьму на память. (Снимает икону и уносит. С ним уходит и 2. Н. )
А. Ну да ладно, не скучай, милой, когда машина приедет перевозить вещи и тебя заберу (ласково поглаживает телевизор). Повремени пока. Скоро, уж, скоро...(уходит).
(На сцене два немецких солдата.)
1 солдат. Wer war dieser Mensch?
2 солдат. Es war ein russischer Priester. Er beten uber uns.
(В это мгновение появляется беременная женщина. Она в белой рубахе, заляпанной кровью. С трудом добредает до дивана и со стоном опускается на него. У нее начинаются родовые схватки. Она страшно кричит. За окнами занимается утро.)
Конец второго акта.
ЭПИЛОГ.
(Радиопередача.)
Дорогие радиослушатели! Мы ведем передачу из нового микрорайона столицы – Машкино. Так решили его назвать его новые жители – бывшие обитатели деревни Машкино. К сожалению, сама деревня перестала существовать, но ее прекрасное русское название не исчезло. Оно увековечено в названии нового микрорайона, а так же в названии клуба по интересам, созданного самими жителями при ДЭЗе. В клубе есть кружок вязания, кружок садоводства, кружок юного криминалиста, поэтическая секция.
Сейчас руководитель ее прочтёт вам свое последнее стихотворение, посвященное его малой родине – деревне Машкино.
Поэт.
Раз мне приснилась избушка,
затерянная в снегах.
В этой избушке при свечке
тихо молился монах.
Он вспоминал всех умерших
в нашей несчастной стране,
кто не получит и в смерти
спокойствия в тишине.
Слабо теплилась лампада
перед иконой святой,
тёмные зрелища ада
вкруг возникали порой.
Был он усерден в молитве.
Но, не заметив её,
мы ту избушку сломали,
чтобы построить жильё.
Конец.