В пучине

 
      Июнь. В Северодвинске небывало теплое лето, цветет сирень, а мы снова уходим в море.  Предстоит очередной этап испытаний - глубоководное погружение. Оно обязательно для каждой  новой лодки.  А наша «букашка» самая новая   и ход ее испытаний курируется высшими чинами из Москвы.  На борту уже побывали  будущие маршалы  Устинов с Куликовым,  а также главком ВМФ  с целой свитой адмиралов. Это здорово подняло боевой дух команды,  и  мы готовы «нырнуть» хоть в преисподнюю.
      В заданный полигон приходим ночью,  тихой и светлой как день,  в сопровождении  маячащего на горизонте эсминца. Через некоторое время  швартовную команду  выгоняют наверх, и мы готовим надстройку к погружению. Проверяем  на отрыв    спасательные буи, опускаем и заваливаем в надстройку кнехты и «утки»,  задраиваем и стопорим люки вьюшек.
      Затем, по приказу с мостика,   покидаем надстройку,  спускаемся вниз  и разбегаемся по боевым постам.
      Вслед за этим  на корабле объявляется  тревога  и следует команда: «По местам  стоять, к погружению!».  В трубопроводах шипит гидравлика,  чмокают  клапаны аварийных захлопок,  и в балластные цистерны с ревом врывается вода.  Крейсер вздрагивает, на секунду замирает,  и  палуба уходит из-под ног.
      - Глубина двести метров, осмотреться в отсеках!  -  раздается  через несколько минут из «каштана»,   и мы  обследуем свой  торпедный.
      Нас в нем четверо: командир боевой части  капитан-лейтенант  Сергей Ильич  Мыльников, старшина команды Олег Ксенженко  и два старших спеца - Саша Порубов и я.
      - Первый осмотрен, замечаний нет. Глубина двести метров!  - получив от нас доклады,  наклоняется к «каштану»  Мыльников.
      - Есть первый! -  мигает рубиновая лампочка  и гаснет.
      Затем крейсер погружается еще на  двести метров, в отсеке становится значительно прохладней  и стрелка глубиномера замирает на отметке 400.  Это наша рабочая глубина, на которой мы  бывали не раз.
      Достичь же следует предельной, а именно, шестисот метров. На такую глубину рассчитан прочный корпус нашего ракетоносца.  Теоретически. И нам следует  это проверить на практике.
      Наконец из центрального  поступает долгожданная команда, стрелка на глубиномере вновь оживает  и медленно  ползет вправо.  Мы замираем  и  выжидательно на нее пялимся.
      В отсеке становится еще холодней,  на  подволоке, нижней крышке входного люка и переборке  возникают капли конденсата,  и слышится едва уловимое потрескивание корпуса.
      Ощущение не из приятных.  Мы  тихо перемещаемся по отсеку,  чутко прислушиваясь  к забортным шумам  и внимательно осматривая  торпедные аппараты, входной и торпедопогрузочный люки, а также  забортную арматуру. Пока вроде  все в порядке.
      Внезапно  мертвую тишину нарушают  непонятные шорохи  у кормовой переборки.  Там стоит герметично запаянная банка с сухарями, и звуки доносятся из нее. Ксенженко берет банку и,  поднеся   к уху, прислушивается.
      - Прыгают, - округлив глаза, бормочет он.  Мы тоже  удивленно пялимся на банку, не понимая природы столь необычного явления.   
      -  Наверное,  от вакуума, -  поразмыслив, констатирует Сергей Ильич.   
      Потом  он приказывает нам  с Порубовым обследовать среднюю палубу,  и мы спускаемся вниз.  Пока мичман  осматривает выгородку компрессора, я отдраиваю дверь командирского  гальюна,  где проверяю запорную арматуру. Однако выйти  назад не получается - полуоткрытую дверь  клинит,  и вылезти обратно не удается.
      -  Саня!- зову я мичмана, пытаясь  протиснуться  наружу. - Помоги.
      Но не тут-то было. Массивную дверь намертво притерло к комингсу и сколько мы не корячимся,  она ни на миллиметр не подается.
      -  Ладно, сиди пока тут, -  утирает со лба пот Порубов,  - я скажу нашим.
      Делать нечего, я  усаживаюсь  на мельхиоровый стульчак и  жду.
      А корабль, между тем, погружается до нужной отметки, о чем я слышу из «каштана» средней палубы  и  напряженно замираю.  Потом, около часа, он  идет   на этой глубине,  и я изрядно мерзну  в тесном помещении.
      Наконец мы подвсплываем, давление на корпус уменьшается, после чего общими усилиями  меня извлекают наружу.
      - Ну, вот и порядок, - бормочет  Ксенженко,  с натугой задраивая дверь. -Здорово, однако, ее обжало.
      Потом следует команда  "По местам стоять к всплытию!", в балластные цистерны с ревов врывается воздух высокого давления и, пронзая толщу воды, крейсер устремляется к поверхности.
      А чуть позже  мы  стоим в полумраке мокрой рубки у выдвижных,  дымим сигаретами  и молчим.  Снизу видны сапоги  стоящих на мостике рулевого  с помощником и клочок голубого неба. 
      - Хорошо…