Старик сидел на берегу, закинув хлипкую удочку в море. Рыба никак не ловилась. Старику даже стало казаться, что это мстит ему волхв Кинопс, давно уже утопленный им в море. А ведь дома, в пещере, не осталось даже куска хлеба. Когда-то он был далеко не беден, и люди сами несли ему подаяние. А теперь... Старик привстал с камня и всмотрелся вдаль, как будто желая увидеть там тень Кинопса. Но спокойное море лишь лениво играло солнечными бликами, издеваясь над ним.
В это время он увидел трех людей, идущих по берегу к нему. Один из них, одетый в дорогую златотканую мантию, показался старику смутно знакомым. Не часто он, ведя здесь почти отшельническую жизнь, видел новых людей. А эти уж явно были не местные.
— Ты ли, старик, есть сын Зеведеев? — спросил подошедший, не узнавая его и недоверчиво разглядывая одетую в лохмотья фигуру отшельника, неподвижно сидевшего на камне.
— Я помню тебя, епископ Эфесский. — бесцветным голосом произнес старик, взглянув на епископа. — Перстень этот золотой у тебя красивый.
— Это для вразумления паствы, перстень Анания, в грехе Петром уличенного и павшего замертво. — строго ответил епископ. — Чтобы не вздумал никто лгать Духу Святому, утаивать из цены земли и скрывать богатство свое, а отдавал нам все целиком, как положено.
— Да, горазд Симон был на выдумки, — протянул ностальгически старик. — Зато безбедно мы жили, кормило нас слово его... Умел он слово одеть плотью... Талантливый человек был.
— На этом камне, Петре, и строим мы Церковь свою. — торжественно произнес епископ. — Пришло и твое время, старик, помочь нам и себе заодно. Ты напишешь Благую Весть о тех временах. О том, как на нашу грешную землю снизошел Господь. Это должно укрепить веру нашей паствы. У нас есть уже много писаний об учении Петра, но почти все они переписаны друг у друга людьми, не знавшими и не слышавшими его. А ты, старик, — другое дело. Ведь ты последний из живых, кто не только лично видел его, но и был с ним с самого начала.
— Зачем писать, ведь все это в прошлом. Что мне с того? Я давно уже живу вдали от всего и почти забыл о былом.
— Долго ли ты сможешь еще себя прокормить? Тебе уже даже трудно ловить рыбу. Ты стар, мы заберем тебя в Эфес, будем заботится о тебе, дадим тебе еду и кров. В твоем ли возрасте ютиться по пещерам на этом проклятом острове? И это всего лишь за то, что ты запишешь свои воспоминания о том, чему ты был свидетелем.
— Ну что ж, это разумное предложение. — заинтересованно поднял глаза на епископа старик, вдруг почувствовавший давно утерянный интерес к жизни. — В пещере мне и правда жить уже давно тяжело, меня в ней жуткие видения преследуют. Я их как-то даже записывал. Мы, наверное, сможем договориться.
— Уже договорились. — не терпящим дальнейшего торга голосом ответил епископ. — Тогда садись и пиши. Удостоверь в знак доброй воли наш договор первым листом твоей рукописи.
— Может, поесть дадите сначала? — жалобно попросил старик.
— Договоримся так: сначала один лист текста — потом уже еда. Так тебе, старик, будет легче достигнуть творческого вдохновения. А то после еды мы ведь настроены только спать, а не думать о Господе, правда?
Епископ сделал знак сопровождающим, и те поставили перед стариком аналой с папирусом и тростниковым пером.
— А с чего начинать-то?
— С того, как все начиналось. Пиши с того дня, когда Петру пришла в голову эта прекрасная мысль. Если напишешь что-то лишнее, мы потом подправим.
— Стало быть, так и писать: «Однажды промозглым вечером сидели мы с Андреем и Петром на берегу и плели сети. И были мы несчастны и голодны. И тут Петр размечтался и сказал: „Эх, если бы у нас был свой личный Бог, который бы кормил нас, как птиц небесных...“»?
— Нет-нет. Это нужно пропустить. Зачем такое излишнее бытовое описание? Мы и так знаем, как он все это придумал, то есть как на него снизошло вдохновение от Святого Духа, но овцам нашим совсем не то нужно. Лучше сразу перейти к Учению. Передай слова Петра в философском смысле. Пиши не о том, что и как Петр делал, а о том, что он говорил, напиши о его Слове.
— Хорошо, я постараюсь, — вдохнул Иоанн, окинул взглядом голубую даль Эгейского моря, взял в руку перо, подумал еще с минуту и стал сосредоточенно писать: «В начале было Слово, и было это Слово о Боге, и Слово это было — Бог...»