Уцелевшим романтикам посвящается
Каждый становится охотником по-своему, кто-то приходит к этому сам, кто-то наследует дело предков, в ком-то по зову крови просыпается эта неуемная жажда странствий, приключений и азарта, но зачастую наибольшую роль в этом играет его величество случай...
У Толи случай был особенный, неординарный и несколько даже курьезный, ему поневоле пришлось ловить... в общем - обо всем по порядку.
Свежим весенним утром спешил наш герой на работу. Пробуждалась от долгой зимней спячки природа, поблескивал разливом реки посвежевший город, сбросивший недавно грязно-белую мартовскую шубу. Из ниоткуда, над разливом реки вдруг пронеслось дивное пение. Кто бы это мог так петь? Подумалось Толику, тем временем чистый как талая вода голос набирал силу и... Додумать ему не дали – прямо перед ним возник старый приятель, друг семьи Сан Саныч:
- Толик помогай! - выкрикнул он на ходу, - тут дело такое...
- Саныч не могу! - попытался отмахнуться скороговоркой Анатолий, - опаздываю на работу.
- Какую работу? Толя, тут весь подъезд сегодня опоздает, а то и вовсе не выберется наружу! ЧП! - На том Сан Саныч ухватил Толю за рукав и поволок с собой, - сколько живу, такого не видел! И делать чего тоже не придумаю...
- Да что стряслось-то?! - друг настойчиво тащил его в свой подъезд, - Это уже не смешно! Меня шеф с потрохами сожрет!
Приятель втолкнул Толю в створ подъезда, и ответил:
- А вот эта зверюга сожрет остальных, если мы не поможем...
Когда глаза привыкли к сумраку подъезда, Толя забыл о шефе, работе и вероятном опоздании напрочь. От увиденного округлились глаза, и сперло дыхание. На лестничной площадке толпилось десятка два человек жителей, которые не решались спуститься книзу. А внизу... сидел некий приземистый зверь, большой и длинный, и, поблескивая страшными зубами, рычал и фыркал то на вошедших, то на людей с лестничной площадки.
- И чем я тут помогу? - неуверенно промычал Толя.
- Щас придумаем чего-нибудь! - важно изрек Сан Саныч, хотя с уверенностью в его голосе было тяжело. Меж тем на площадке появилось новое лицо - дед Макар. Персонажем он был одиозным и уважаемым. В свои восемьдесят два года он пешком ходил на охоту, ловил рыбу, а грибов собирал вообще пропасть, при этом сохранял трезвость ума и ясность мысли, но любили и жаловали его все за одну особенность - он всегда был готов прийти на помощь, за что деда называли то "Тимуром" то "пионером". Дед оценил обстановку мгновенно:
- Во, бобрина, а откуда он тут взялся?
- Да Леший его знает! - развел руками Саныч, - вот уже полчаса терроризирует весь подъезд - ни зайти, ни выйти не дает.
- Здоровенный! Я таких, сколько живу, не видал, - смаковал ситуацию Макар, нисколько не задумываясь о ее проблемности, на что отошедшие от первого испуга жильцы начали роптать:
- Да здоровенный! Нам то что! Вызовите кто-нибудь милицию! Лучше ветеринаров! Санстанцию!
На что дед невозмутимо ответил:
- Ну и чем они Вам помогут? Порешат зверину и все тут, так я его и сам пристрелить могу! Жалко!
- Вам жалко, а мне на работе такое будет, - срываясь на визг, выкрикнула одна из блокированных в подъезде женщин, - делайте что нибудь! Стреляйте, или что там!
Психоз в толпе жильцов нарастал, отчего бобр разнервничался и стал еще больше фыркать, рычать и кидаться. Нехотя, но, понимая необходимость ситуации, дед двинул к себе в квартиру за ружьем.
- Не надо ружья, Макар Иваныч! - неожиданно для самого себя принял решение Толя, - сейчас мы его спровадим.
Все с удивлением и надеждой посмотрели на него. Меж тем, опоздавший по всем параметрам на работу человек, плюнул на производственные условности, и выволок из-за двери подъезда дежурную швабру.
- Идем! - кивнул он Санычу и вышел на улицу. Недоумевающий товарищ выбрел следом, пытаясь сообразить на ходу задумку друга.
- Так, привяжем к швабре веревку, сделаем петлю и попробуем накинуть на бобра, а потом стащим в реку, благо разлив почти под домом...
- Все бы хорошо, да где веревку взять? - перебил его Сан Саныч.
- Вон! Бельевых сколько!
Несколько минут ушло на срывание бельевой веревки с растяжки. Затем штатный егерь Саныч, по указке конторского клерка Толи сварганил петлю на швабре и... отступил:
- Давай Толик! Пробуй!
Деваться некуда, и он решился. Держа швабру наперевес, молодой клерк не без опаски двинулся к бобру. Зверь так легко даваться не собирался, зафыркал и клацнул зубами. Толя махнул петлей раз-другой и вынужден был отбивать палкой встречный выпад бобра. На этом выпаде зверь сам и угодил в аркан, ловцу оставалось только захлестнуть петлю, да с этим он с перепугу замешкал. Петля поймала бобра поперек спины, Бобр рванул в подъезд, едва не сбив Толю с ног, но тут на помощь пришел Саныч. Вдвоем они выволокли бобра на улицу, зверь меж тем отчаянно сопротивлялся перемещению, упираясь когтистыми лапами в землю. До реки оставалось каких-то пятнадцать метров, а тянуть противящуюся спасению бобрину сил уже никаких не было. В очередной раз, упершись в швабру, ловцы потянули на себя, как бобр, очевидно заметив речку, перестал упираться и двинул на Толика с Санычем. Те от удивления ли, или оттого, что натянутая веревка вдруг резко ослабла, потеряли равновесие и, скользя по раскисшему берегу, рухнули друг на друга у самого уреза воды. Спасенный таким удивительным образом бобр присел на задних лапах, удивленно посмотрел на кучу малу, и, выскользнув из петли, плюхнулся в реку. Пока спасатели поднимались, кое-как отряхиваясь, дед Макар вместе с доброй половиной спасенного подъезда плакал от хохота за их спинами:
- Ну, потешили! Ой, не могу! Вы б поплавали вместе с бобром!
Словно услышав о себе, бобр на несколько секунд показал свою умную мордашку из воды и, фыркнув, скрылся в реке. Отдышавшись, Макар Иваныч неожиданно выдал:
- А тебе, хлопче, в охотники пора! – сказал он обращаясь к Толику, - тебе тебе! Хватка у тебя есть к этому делу, и соображение есть – так что давай, не мешкай!
Молодой клерк только пожал плечами и заспешил на работу, где и получил основательный нагоняй от начальника за опоздание. А двумя днями позже местная газета напечатала про него, Толика, статью да про героическое спасение бобра. Тут уж Саныч с дедом Макаром постарались – не сомневался Толик. После работы заехал к деду, а там и егерь, слово за слово – до ночи и просидели, а через месяц и документы на ружье да на охоту гуртом для Толика справили.
Лето прошло в изучении литературы да ликбезах по вечерам то у деда Макара, то у Саныча на разные темы – от снаряжения патронов и до чистки ружья.
Наконец наступило то благословенное завтра. Завтра, подумал Толя, завтра открытие охоты, завтра... И что-то новое вдруг проснулось в нем, приятно так и тревожно, или позабытое и заброшенное в темный угол души старое? Он так и не определился, однако полночи не спал, и состояние его, слегка тревожное, и волнующе-приятное, лишь обострялось с течением времени. Наконец, когда за окном уже начинало светать, молодого охотника одолела дрема.
Солнце, словно желток разбитого яйца, растеклось по всему горизонту. Гастрономический пейзаж, изрек про себя Толик - страшно хотелось есть. Аппетит нагулялся, наверное, впервые в жизни, просто волчий, и усугубляемый пряным ароматом нагретых за день трав, легкой усталостью, да послеазартной истомой терзал молодого охотника. Рядом поскрипывали от тех же чувств его немолодые уже спутники - дед Макар, да егерь Сан Саныч. Но у них хоть добыча есть, какая-никакая...
- Ну, и где твой лет? - буркнул лениво дед, не, сколько выражая претензию даже, а скорее только чтоб себя занять. Сегодня он был на высоте, и в принципе, к большему уже не стремился - две кряковые и чирок, чем не добыча.
- Раньше всегда был, - так же не в охотку отвечал Сан Саныч, его успехи были скромнее - всего пара лысух, но его это не огорчало, - а то чего б ради я тут каждое лето стог сена ставил?
- Раньше! - хмыкнул Макар, - раньше тут такой лет бывал, что перезаряжаться не успевали! А теперь... Эх!
Толик заерзал на сене - пахнуло лугом, нагретой мятой, притомленным жарой аиром, и совсем невпопад вставил:
- Пахнет то как!
- Угу, аж желудок сводит... - выразил всеобщее настроение дед.
- Когда ж эти утки лететь будут? - нетерпеливо шелестнул сеном егерь.
- А говорил - верное место! - поддел Саныча старейшина.
- Говорил - значит верное!
- Да что вам неймется то! - возмутился, наконец, Толик, - у меня даже на стволах ничего за день не сидело, а вы таки с добычей!
- С добычей... - проскрипел дед, заворачивая невообразимых размеров самокрутку.
- Вы что, деда, решили всю зорю нам испортить? - многозначительно поглядывая на Макара, выдал Толик.
- Эт самокруткой что ли? - улыбнулся дед Макар, - всю жизнь покуриваю на охоте, и от того убытку не бывает.
- Причем никогда! - подтвердил егерь, - дымит как паровоз, даже на номере, кашляет как тубдиспансер, а зверье на него как заговоренное прет. Что-то знает дед.
- А про утку, знает? - почти всерьез спросил Толя, - будет сегодня утка еще, а Макар Иваныч?
Дед не спеша, раскурил сигарообразную цигарку, окутался целым облаком терпковатого дыма, и прям из облака изрек:
- Будет, внучек, тебе утка сегодня, если не проспишь. Вона идет, над рекою. Да не туда, левее смотри - чешет один крыжак, видишь? Пробуй, а ты Сан Саныч не мешайся, пущай молодежь потешится.
Толик нервно оглянулся на деда:
- Вы б того, притушили бы папироску...
- Пыльнуй хлопче, не смажешь - никуда твой крыжной не денется, - ответил Макар и вновь погрузился в табачный туман.
Утка шла над рекой, иногда маневрируя меж одиноких вершин полузасохших ольх, но в целом выдерживая направление. Ее силуэт на фоне пурпурного неба был просто картинкой, и все время рос, приближаясь к охотникам. Толя, осознавая ответственность момента, напрягся и стал подымать ружье. Медленно, неспешно, утка увеличивалась в размерах, и здорово так уже ложилась на стволы, как вдруг, ее скорость выросла до невероятного, и вожделенная добыча промелькнула мимо Толика со скоростью пушечного ядра. Стволы безнадежно отстали от добычи, и... стрелять уже не было смысла. Пораженный происшедшим, он повернул растерянное лицо к своим спутникам...
- Проспал! - категорично заявил егерь.
- Что, быстро летает? - улыбнулся дед, выпуская просто невероятный клуб дыма, - ничего - привыкнешь!
- Если не задохнешься! - закашлявшись от едкого самосадного дыма, изрек Петрович, - идем ужинать, пока нас Макар Иваныч вместе со стогом не спалил.
Пока разбивали лагерь, раскладывали костер, и готовили ужин, Толя положительно не находил себе места - так опростоволоситься! Ведь на верный выстрел же вылетел крыжной... Эх! Что же он сделал не так? Проспал, и этим все сказано - надо было сразу бить... опять же когда сразу? Как-то везде идет не так - и на работе, и вообще - то опоздал, то упорол горячку, ну все не так! Молодой охотник даже не заметил, как ход его мыслей стал усугубляться, загоняя его в ставший привычным уже глухой угол мнимого невезения. Его размышления прервал дед Макар, словно услышавший его мысли:
- А ты не мучай себя, хлопче! От того, что думать больше станешь, удачи не прибавится. Придет еще к тебе чутье, когда поспешить, а когда и промедлить, тогда и попадать станешь, а теперь ужинать пора.
Голод властно вырвал Толика из угнетенного состояния - природа брала свое, причем природа как внутренняя, так и внешняя. Чудный августовский вечер, под сенью хвойного леса, незабвенно вкусный, хоть и бесхитростный ужин, завораживающе мерцающие угли костра, дружеская беседа, уставших охотников постепенно развеяли подавленное настроение молодого, и оттого хотящего всего и сразу, человека. И даже назойливый писк комаров, больше не раздражал, а казался неотъемлемой частью этой, возникшей из ниоткуда, гармонии.
Меж тем Сан Саныч с дедом травили байки.
- А помнишь, Иваныч, как на Черных камнях лысуху стреляли? - улыбнулся егерь.
- Ты, помнится, шесть патронов в воздух высадил, - расправляя седые усы, улыбнулся густыми бровями дед.
Саныч сдвинул на лоб кепку, от неловкости почесывая затылок:
- Ну, не я один!
- И то верно! А ведь бывает же такое! Представляешь, налетела с Черемошного лысуха, издали крыжень-крыжнем, как самолет, ну а наши на Черных камнях зорю ждали. Лет был такой же, как и сегодня, да не про то речь. В общем, обрадовались все лыске как гусю, и давай палить. Пятеро опытных, не желторотых, охотников отпуделялись дуплетами безрезультатно, а лысуха возьми, и зайди на второй круг. Сан Саныч куму своему кричит: "Пыльнуй!", а тот еще не перезарядился. Ругается, бедолага, по ходу закрывая стволы, а затем бац-бац, и... мимо! И так снова все впятером и отстрелялись.
- А вы что же? - спросил у деда Толя.
- А до меня, она, ну никак не долетает. Да верно судьба у лыски была в тот вечер в котел попасть - зашла она, глупая, на третий круг.
- Тут уже ее по новой сопроводили пальбой и отборным матом, - подхватил дедов рассказ Сан Саныч, - летит, как заговоренная, и хоть бы перышко кто выбил. Но на третьем круге совершила она роковую ошибку, взяла дугу на озеро и налетела на Макара Иваныча.
- А тот стоит и курит! - хотел было подшутить Толя.
- Именно! Смалит так, что за километр видно. Смотрю - поднял ружье да как дунет дымняком из одностволки - метров на пять туча вылетела, а лысуха кувырк и шлепнулась в карту!
- И вышел тогда охотник из облака... - опять подколол деда Толик.
- Из тучи он вышел, - продолжил егерь, - а не из облака, и как заорут над Черными камнями все: "Ура!"
- Мистика, ёлки! И вообще - дымняком в наши дни стрелять...
- А чем наши дни от не наших отличаются? - пробурчал дед, - зачем мне, старому, изобретать велосипед? Как стрелял, так и стрелять буду - дымняком!
- И смалить на номере! - поддержал деда Сан Саныч.
А дальше было как в сказке – догорал костер, выхватывая из темноты неровные тени древесных крон, казавшихся сказочными великанами, в гостях у коих нашли себе приют на ночь трое неприкаянных охотников. Сон, тоже, по случаю, приютившийся здесь, быстро сморил скитальцев, оставшись полновластным хозяином ночной поляны.
Лесное утро, зябкое и сырое, первым подняло молодого охотника. И причиной тому едва ли была пресловутая юношеская горячность или обычный нетерпеж... странная, чуть различимая мелодия, разлитая патокой в тумане, казалось, гасла, то снова гулко отдавалась под сводами леса. Знакомое почти мистическое пение прогнало остатки сна, и Толя, едва отдавая себе отчет в происходящем, как сомнамбула подался на звук. Ноги сами вынесли его на край леса, и здесь на опушке, парень словно врос в землю. Раскинувшаяся перед ним луговина была устлана мягким ковром тумана, из которого нежными шелковыми драпировками вверх тянулись пряди легкой утренней дымки. Луг более походил на волшебный зал некоего призрачного дворца, сумеречного королевства... и... над всем этим чарующе лилась нежная песнь без слов и аккордов – чистая мелодия колдуньи природы. Не пытаясь даже понять происхождения звуков, Толя сел наземь и очарованный замер, глядя перед собой.
Рассвет властно прогонял ночь, сквозь кроны дерев пробивались первые, робкие лучики. Небо озарилось, необычайной чистоты и яркости гаммой, от нежно сиреневого до глубоко розового, золотисто-пурпурные тона пали на туманный зал перед сидящим охотником. И, словно кто-то сколыхнул, отдернул шелковые занавеси, в туманной дымке обозначилось какое-то движение. Толя пристальнее вгляделся в луговую дымку и безмолвно ахнул – там, среди луговых трав, в окружении не обсохших паучьих кружев, играющих адамантами рос, танцевали... Даже слов, казалось не осталось, чтоб описать увиденное. Удивительные, тонкие силуэты, грациозных лесных дев предстали перед парнем в чарующем танце, и над всем этим лилась чудная, волшебная мелодия – песнь извечных древесниц, русалок, мавок... Хоть, правда, ни одно из этих названий даже на ум не ложилось, не то, что на язык. Для Толи это были ОНИ...
Окончательно потеряв дар речи, чувство времени, и возможно частью телесную оболочку, молодой охотник зачарованно глядел на танец удивительных лесных дев – русых, босых и простоволосых, танцующих на туманном ковре на самой грани солнечного огня и росяных вод. Словно сотканные из всех стихий волшебницы-русалки сплетали в единый венок свои песни, сворачивали звук, и казалось, весь мир в единый неимоверный хоровод бытия. Песнь росла и ширилась, и вот уже весь мир наполнился звонким переливом их хрустальных голосов. В то время как солнце лениво тянулось к выси, а ярый свет затоплял мир теплом и светом, вся вселенная зашлась во властном хорале русалочьей песни... и разом все исчезло.
Толя даже привстал от такого поворота событий. Туман канул в золоте утра, растаяли жемчуга рос, а песнь русалочья растворилась в переливах птичьего гомона. Куда, и главное как пропали девы лесные, молодой охотник даже представить не мог – словно не было их никогда...
Он так и простоял бы, наверное, весь день на опушке, если бы не охота. Страсть, такая же первобытная, но не менее изысканная и властная чем русалочий танец звала. И хоть весь день для Толи прошел как в полусне, охотничья удача то и дело вырывала его из мира грез, взывала к жизни с каждым вспорхом бекаса или шумным вылетом утки. В тот день и стрельба пошла, и была ли тому объяснением некоторая отрешенность охотника, или же на то была особая воля хозяек угодий, исполнивших ему в то утро танец, про то не ведает, наверное, он сам... Но вернулся он домой в тот день, обретя богатую добычу и потеряв покой.
Неожиданно для самого себя, из загнанного заботами и бездушным ритмом бетонной жизни, очерствелого и апатичного человека, Толя постепенно превратился в спокойного и уверенного в себе «лесовика», с прямым и открытым взглядом, да внутренним беспокойным горением. Хотя про суть и причины горения он особо не распространялся. Всем просто казалось, что парня «повело» на охоте, но... Во всех охотничьих походах, поездках и экспедициях почти бессознательно он искал, ждал, надеялся, и даже теряя веру, все равно стремился к еще одной встрече с волшебным танцем лесных дев. Наконец, не выдержав, однажды, он открылся деду Макару, просто так, без причины и даже не спрашивая совета. Макар Иваныч, как человек тактичный промолчал, но на ус намотал. На том бы история, скорее всего и закончилась, если бы на ус мотал только дед, но у этой истории был еще один незаметный слушатель...
Прошло несколько лет, Толя понемногу вновь обретал покой. Хотя и «шатался» по охотам с прежним рвением и не всегда понятной мотивацией, как в случаях охот под проливными дождями или в зимнюю непогоду-обливаху. Бывая часто в поле, и обладая природной наблюдательностью и чутьем, молодой охотник быстро превратился в опытного следопыта, хорошего пластуна и мудрого организатора. Охотиться с ним стало сплошным удовольствием – без лишней суеты, поспешности и разболтайства, выверено, строго и со вкусом добывались птица и зверь в компании с Толей. И казалось, что все - вот он созревший охотник... Да не тут то было. Парень вдруг снова стал замкнутым и шальным. Сбегал на охоты сам, а в глазах снова полыхала неуемная тревога и страсть. Друзья терялись в догадках, и откровенно не представляли чем помочь товарищу. Лишь дед Макар сохранял спокойствие, запретив всем соваться в это дело, буркнув однажды, что в лешем деле ему никто не поможет.
Дело действительно было лешим – Толик опять гонялся за русалками. Причем, в последнее время даже не скрывал этого. Увлеченный, он не замечал шуток, а порой даже насмешек в свой адрес. Молодой охотник со всей азартностью исследователя и горением юности изучал и систематизировал те явления, которые по его глубокому убеждению были прямо или косвенно связаны с русалками. Он отливал в гипсе все беспалые русалочьи следы на песке, которые действительно встречались вдоль опушек чистых солнечных сосновых боров. Более того, Толя изучил всю этнографическую и мистическую литературу по этому вопросу, завел даже дневник, коих никогда в жизни не писал, включая школьные...
И... вот он у цели. Закономерность была у него в руках, наиболее вероятная, выверенная как по времени, так и по топографии. Глухая августовская ночь, озаряемая лишь сполохами метеоров в запредельной небесной дали, постепенно сменялась гулким туманным утром. А наш охотник уже подкарауливал свою добычу. И даже не пытайтесь ухмыляться недоверчиво – парень действительно выследил лесную деву... хоть и не верил в это до последнего, пока... Над лесом, как и два года назад тихо скользнула дивная мелодия, чудное пение без слов и аккордов – чистым девичьим голосом, казалось, пела сама земля, и ей вторило небо, а рассветные лучи послушно растворялись в росах, вплетаясь дивными сполохами в общую мелодию природы. Еще пара минут и он уже видит ее, теперь почему-то одну – шальную танцовщицу-певунью. Вот по туманному лугу скользнул ее гибкий стан, а русые косы капризно растрепались на ветру. Дева кружила одна, и на этот раз в ее песне слышалась грусть, неясная, едва заметная туга одиночества.
И в этот раз Толя таки совладал с гипнотизмом пения, но, несмотря на это его все же неудержимо влекло к ней – босоногой красе, дочери самой жизни. Он стал осторожно красться, без умысла, просто, чтобы ближе взглянуть, лучше услышать, а может... даже коснуться. Хотя в возможность последнего он однозначно не верил. В туманных прядях рассветного часа красться было несложно, но молодой охотник призвал все же на помощь все силы и весь свой опыт. Толя стал частью тумана, отзвуком песни и тенью хищной сути того волшебного утра. И вот охотник уже видит в сумраке ее лицо, слышит шелест ее платья и придыхание в паузах ее песни, ощущает тончайшие токи воздуха от колосисто-русых волос. Не стало ему сил больше таиться, и желание поймать красавицу и сгрести в охапку он просто позабыл, очарованный, и подобный видению вдруг вырос из-под земли перед русалкой. А та, запнувшись на очередном па, и сорвав голос, смолкла, замерев, лишь часто-часто захлопала ресницами, пряча и открывая изумрудную зелень своих чудных глаз. Сколько они смотрели в глаза друг-другу вечность или миг вряд ли сказал бы кто – в такие моменты время теряет свою власть над миром, и сколько такое длиться могло тоже неведомо, потому как русалка вдруг визгнула как-то совсем по девичьи, и, тряхнув космами, сбежала в туман, оставив по себе лишь венок, случайно слетевший с головы.
- Кого там принесло в такую рань, - недовольно скрипел дед Макар, шлепая босыми ногами к двери, - ты чего, совсем озверел, Толян? Шести ж еще нет, и вроде как день не охотничий... Куда? Чего ты шепчешь там?
- Я русалку поймал, почти... идем, покажу! - выпалил скороговоркой Толик, прошмыгивая в квартиру к Макару Ивановичу.
- Ты одурел совсем! – возмутился дед, когда Толя его потянул за рукав вглубь его же квартиры, - тебе лечиться пора!
Но молодой охотник не слушал старика, он рывком распахнул дверь внучкиной комнаты. Среди комнаты стояла дедова внучка Дашка в мокрой старинной полотняной сорочке, и пыталась расчесать мокрые от росы, и спутанные косы.
- Вот она! – ликуя, воскликнул Толик, - моя русалка! А это ее венок...
Он извлек из-за пазухи примятый венок и нахлобучил барышне на макушку. А она возьми да и расхохочись в ответ:
- Выследил таки!
- Так, тут двоим, по моему пора вызывать «скорую», - поскреб затылок дед, и тактично удалился...
И вроде бы и сказке конец, и можно было написать, что жили они, мол, поживали... Да не в том соль, а вот в чем: они то нашли свою сказку, причем живут в ней, и он называет ее русалкой, а она его лешим, и в этом, если хотите – соль земли. А не хотите – так жуйте свою пресную, несоленую, но крайне здоровую пищу, и врать не мешайте... самим себе, а я в своей былине ставлю точку, до времени...