Человечка! Человечка бы родственного! С подходом ненавязчивым, с разговором - мол, и на нашей улице пройдут дансинги с песнями и цветомузыкой... Главное - не сморкайся в компот, остальное приложится... Если вдуматься, так я и есть этот самый человечек. И зовут меня, значит, "Стал", а парнишку, солдатика деревянного, "Был"... И почему бы их не свести вместе - и не посмотреть... Что получится.. Авось, и обойдется без мордобоя.
Для того, чтобы состоялась встреча, я приобрел на вещевом рынке - трусы времени. Возмутительно белые, но в черный горошек. Работали они исключительно в направлении старины. Число горошин - число лет. Настолько, значит, годочков возможно перемещение назад в прошлое. Но трусы эти надо еще ловко и шустро нацепить. Какие-никакие усилия затратить... Да еще успеть впрыгнуть в штаны... Не то - трах-бах, а ты уже там, в прошлом, интимно разодетый, читай - раздетый. А времена там строгие. С распущенностью - напряженка. Не поймут...
Волшебное это нижнее белье не пользовалось спросом. Все думали - прикол. Как и липовые этикетки на других вещах - "Сапоги Жукова", "Серебряная пуля Кобейна"... Мне понравилась девочка, продающая трусы. - Тусы вемени! Тусы вемени! - жалобно картавила она. Словно не товар предлогала, а молила "тусы вемени" прийти на помощь и разобраться... За что ее, маленькую, расположили за прилавком. Она возвышалась, стоя на табурете... Красивая - как елочка... Когда-то я о ней написал, не зная ее, конкретную. Что-то такое - Девочка моей Родины! Где я видел тебя? У винного магазина с хмурым отцом? В очереди за колбасой у продмага? Или - у ярких картин в музее искусств? Где же я видел тебя... Я, нисколько не задумываясь, отдал ей зеленую бумажку, украшенную изображением дерева и цифры "пять"... А взамен получил трусы... Воздух на рынке озвучивался из музыкального киоска. Группа "Колибри" распевала, согласно сезону, про "желтый лист осенний"...
Пора дергать отсюда. - Домой! - как призывала Янка. Хоть куда, но отсюда... Бессердечные счета за квартиру в почтовом ящике... Любимое слово допущенных до управления - Дай! Все о тебе, оказывается, знают холеные тетки из конторы по изъятию денег. Знают, что ты пьешь подкрашенную чайным пакетиком воду... Прижимаешься розовой от мороза щекой к наполненной только-только теплом батарее... Разбиваешь над шипящей сковородкой - простое, не золотое, яйцо... За то, что ты жив... За то, что ты двигаешься... За каждый шаг - по сантиму...
Стартовал я прямо дома... Зажмурился, влез в джинсы. Предварительно и сметливо запихнул в них аккуратно трусы. - Поехали! - сказал сам себе при этом... Поднимаю веки. Ничего особо не изменилось. Столик журнальный придвинулся к окну, с книжной полки исчезла "Лолита". Двадцать лет назад не издавали такого... Аптека. Улица. Фонарь... Из откупоренного окна соседнего "хрущеба" льется хит всех времен - "Листья желтые". Обыденность не удивляет. Я ж не в Шаданакаре каком, а в прошлом своем, обмусоленном и заигранном памятью - что твои виниловые "Роллинги"... Понимаю...
В заваренном крепко вечере растворяются предметы... Фонарь. Аптека. Из рафинадных блоков сложенная школа. Я стою перед ней - и плАчу радостно... Блаженство, блаженство то какое! Приласкать самого себя - как невесту лучшего друга, усеять лобешник поцелуями - мимолетными такими розами... Если нет настроения, есть возможность отвести душу, настучав себе, уроду, по попочкам и в бубен... За леность, за тупость, за Онания Палыча...
Он - как раз готовился к выходу на сцену. Съежился весь от напряга внутри. Сделался почти невидимым снаружи среди мобильных и пышущих здоровьем подростков... Дурашка-какашка, пупок земли хренов, больше никто... Ну нельзя так, зачем так... И сыми ты этот "писькин" пиджак - наплевать, что узкие плечи. Не про тебя же - Ты прав, Аркаша, твоя жопа шире, чем мои четыре... Звать то тебя Игорем... И брось девочек стесняться, не накручивай про них. Они простые. А когда они уже не девочки - иногда даже трех копеек-сантимов проще... Но с такими лучше не связываться - война здоровью... А дама сердца появится. Лучше бы не появляллась... Всякий раз, перед этим самым, как пойдет на морде твоей прыщи давить - токо держись. Да и удовольствие, которое после экзекуции, это самое, относительное. От него лицо - словно лимонов объелся. И сам - как лимон выжатый... Но, слава Велесу, не долго она над тобой поизмывается. Как прыщи сойдут, найдет другого миленка, с прыщами... Ну - что ты молчишь? Я в гости на минуту, а ты молчишь... Хочешь, я пристрелю тебя спокойно? Малехо загробной славы, в "Молодежке" подборка, все дела... Малолетки разбегаются, не до танцев. Крики, шум, никакой ярости. Я сижу рядышком с тобой, убиенным, смотрю завороженно в дуло "Макарова". Такое маленькое, а шороху из него... Сбегутся менты-блюстители. Я достану из походной сумы знатную книжку - "Над пропастью во ржи". Вслух прочитаю из нее - Если бы я был пианистом, то заперся бы в кладовой и там играл... Из безнадежных ушей мильтонов пробьются цветы. Знатная книжка - как дудочка от крыс. Пока я читаю, никто не тронет меня... Я объясню непонятливым, зачем убил тебя... Зачем, зачем... Потому что твое место там, в эфире, а не здесь, на земле... Услышал "Солдатиков" по радио - и сразу прибалдел... Как тебе такое - интересно? По глазам вижу - интересно. Но не получится. Убив тебя, я и себя таким "макаровым" пришиваю... Ведь ты, шерт побери, всего лишь я. И нельзя выпендреживаться после выстрела в собственую голову...
Я не знаю, чтобы такого сделать доброго. Можно, слушай, трусами поменяться. Красным фломастером горошины обведешь на них - и сразу же окажешься там, в моем времени. Десять лет перепрыгнув запросто, не прожив. Армии зловонной не понюхаешь, в угарной котельной легких не надорвешь. Красота! Только в скотском этом времени - как бы тебе не сломаться. Без подготовки, с идеалами, с убеждением, что воровать не хорошо... Нет, уж лучше - как есть. Я - привыкший там. Ты - привыкший здесь. И, если честно, мне самому интересно скорее узнать - чем тамошний беспредел закончится... Чем же, в конце расконцов, развернется все дальше, если дальше некуда... Ты вот, стесняешься непонятно чего, а мечтаешь о карьере пиНдара... Извини, но кумиры твои, красавцы-стадионщики, они так - крикуны эстрадные. Пробивные ребята погулять вышли. Делатели "крутого свиста" не они. Настоящие поэты по подвалам шухерятся. Ждут своего часа, который настанет. И - кто бы мог подумать - что к сожалению... Настоящая мечта, знаешь, никогда не оденется явью. Ты на меня посмотри. Уже под сорок, а я жив... И не сказать, что спился... Не получилось Урода - с большой буквы, не вышло из меня поэта... Знаешь что... Давай-ка я сам выступлю. Чего тебе зря корчиться... Никто не заметит подмены, никто не возьмется копать до виденья, что Игорек - Федот, да не тот. И "Солдатики" не те, а за номером "Два" - погрустневшие и лиришные...
Трогаю губами микрофон. Жидкие аплодисменты. Зафонило в колонках... - А в мамином сердце растет изумруд. За синим окном проплывают солдаты, одетые в олово...
- Какие трусы времени?! Чего ты там накручиваешь? Оставь тебя на минутку, - гневается спелая тетка, срубая подзатыльником девочку-елочку с табурета. И мне - А вам чего? Покупаете чего? Ничего. Ничего не говорю я, желая поскорее скрыться с обещающих глаз дурной бабы. Важную ее грудь так и хочется проверить на прочность - как арбуз. Хочется, но вместе с тем - стыдно и скушно. Да и домой пора...