Мои времена года (Любовь Розенфельд) / Проза.ру

Конечно, название «Времена года» не ново. Но смену сезонов, месяцев, этих ритмичных пульсаций времени никак иначе и не назовёшь! Знаю почти наизусть пьесы Чайковского на эту тему. Очень люблю «Времена года» Вивальди. Эти пронзительные скрипичные концерты в сопровождении струнного оркестра и чембало. Сколько бы ни цитировали куски из «Вивальди» по делу и без всякой надобности, на музыке это не отражается. Она так же прекрасна, так же поражает, волнует, и всегда будет такой, какой её создал композитор.
Один раз слушала в гостиной Б.Р.Гмыри «Времена года» Генделя. Помню, что музыка эта, как и исполнение, произвели на меня огромное впечатление. К сожалению, мне больше не удалось услышать это произведение.
Но не знаю литературных работ, намеренно посвящённых смене времён года. Захотелось собрать воедино отрывки своих впечатлений о весне, лете, осени и зиме. Потому и назвала времена года моими, так как здесь не просто пейзажи, но в какой-то мере и автор. Интересен ли он кому-нибудь, судить не мне.
И следует помнить, что зима, например, в разных местах начинается «не по календарю» – раньше или её вообще нет…
Когда я жила в средней полосе Европейского континента, я больше всего любила зиму. Теперь живу на Ближнем Востоке. Здесь совсем другие времена, другая погода, другая, скорее «условная» зима, месяц смотрит в другую сторону. Всё равно интересно, и жизнь продолжается!
Милый читатель! Отвлекись от мелкого, сиюминутного. Читай медленно, как будто медитируешь. Не суетись!

            Из дневников:

В е с н а

      24.03.1957г. – Киев (воскресенье). Ещё вчера мы с Нелкой договорились встретиться в 7 часов утра, чтобы пойти гулять подальше за город, просто подышать хотелось. Погода была чудесная, и мы твёрдо решили в 7 часов быть на углу. За ночь я просыпалась всего два раза, в 5 часов и в 6ч.20мин. Я встала, помылась, сделала зарядку (!), помыла шею, и без десяти минут 7 стояла на углу в стареньком лёгком пальто, с шарфиком на шее. Когда я вышла, была неприятно поражена тем, что порошит снежок, сильный ветер. Серое хмурое утро показалось мне свежим (под настроение). Появилась Нелка. Мы смеёмся от радости. «Надень шарфик на голову, – говорит Нелка, – ведь снег метёт». Я слушаюсь, понимая, что в шарфике будет действительно теплее. Идём к Днепру, как и договорились, уже рассвело, жаль, встали бы на каких-то пол часа раньше и встретили бы рассвет. Нелка взяла с собой горбушку чёрного хлеба с маслом и котлету. Но я есть не хочу, попила утром холодного вчерашнего молока.
   А вот и лестницы, ведущие к Днепру, бежим наперегонки. Мне холодно в тонких капроновых чулках, но весело. Днепр серый, подёрнут снежной дымкой.
— Давай спустимся к воде.
— Фу, какая она некрасивая и рыжая с пенкой!
— Пошли к мосту Патона!
— Он так далеко, еле-еле виден. Пошли!
— Интересно, что летом можно было идти рядом с водой вдоль берега, а сейчас всё разлилось до самой гранитной набережной. Только она и держит эту массу воды.
Идём мы быстро-быстро, но холод заставляет нас бежать, а мост всё ещё далеко. Ветер раздувает пальто, мимо мчатся голубые автобусы. Увидели тропинку, теперь можно спуститься ближе к воде. Мы вспрыгиваем на перевёрнутые вверх дном лодки, по очереди перепрыгиваем колючие кустарники. Красная верба клонится к воде, полузатопленная лодка качается на ржавой цепи. «Ах, если бы к этой красоте, да ещё и погоду!» – мечтаю я. Мы орём на всю глотку песни, арии из опер, благо никого нет. А мост всё ближе. Мы дойдём до него! «Смотри, Нелка, – кричу я, – вон льдинка плывёт против течения, она раньше пряталась за лодкой, теперь оторвалась и поплыла. Она как тающий сахар, даже с мёдом по краям». «А вон ещё одна!»
Ноги у нас не устали, мы обошли громадную по-зимнему голую клумбу, и вышли, наконец-то на мост. Белое солнце вдруг вышло из-за туч и стало слепить холодным светом. Страшный ветер налетел на нас на мосту, шарф вырывался, как живой. Нелка завязала мне его на узелок, у меня руки не движутся, красные и скрюченные. Мы решили бежать. Боже! Как нас схватило, как всё загудело. Волосы били в глаза, ветер со снегом пронизывал насквозь. Неля отставала, ей трудно дышать. Я остановилась у перил моста, жду Нелю, но стоять невозможно. Ветер несёт по воде пенные вихри. Расстёгиваются подвязки чулок, течёт из носа. А солнце то покажется из стального неба, то снова скроется в серых облаках. Снежная крупа крутит водовороты, свистит ветер, а мосту нет конца. «Вот если хочешь умереть, – кричу я Нелке, – нужно сюда прыгать!» – указываю вниз на воду. «Нет, там, видишь внизу, песчаная коса, не утонешь!» «Глупости! Ветер всё равно занесёт тебя под мост на другую сторону. Там сейчас так метёт!»
Ну и прогулялись. Как только ноги ещё носят?! «Половина десятого, – кричит Нелка». Но мост всё же мы прошли. Теперь бы сесть в трамвай! Перед остановкой трамвая будка. На нас удивлённо смотрят бабы с корзинами и спящими детьми. Мы красные, обожжённые ветром. Нашли местечко в углу будки, Нелка растирает мне ноги, зубы стучат. А за спиной дико гудит и воет ветер. А мы там прошли! Хорошо, что уже прошли, в прошедшем времени. Пришёл трамвай, но в него невозможно было втиснуться, столько людей едет из Дарницы в Киев на базар или куда-то ещё. Мы снова отступили в будку. Потом пропустили и второй трамвай. О том, чтобы идти через мост обратно не могло быть и речи, кто-то из женщин сказал, что не пройти. «А мы прошли через него, – сказали мы с Нелей». Нам не сразу поверили, а потом, взглянув на наши красные лица, стали даже советовать, как сесть в трамвай. «Да вы не ждите, так никогда не залезете, надо нахально, – сказали нам, – а то будете тут сидеть!»
Мы послушались добрых советов, и в третий трамвай сели. Вернее, впихнулись, дохнуть было нечем, мои ноги висели, не доставая до пола вагона. Какая-то женщина ругалась с кондуктором из-за 20 копеек, которые она же выронила из рук. Но нас с Нелкой всё в тот день веселило, мы подталкивали друг друга и прыскали смехом в чужие спины в телогрейках…

            * * *

      Как не сказать хоть два слова о «Нелке»! Это моя одноклассница, она была высокой, лицо круглое – кровь с молоком, глаза чисто-голубые. Я рядом с ней казалась малявкой… Мы как-то подрались с ней из-за того, что она считала лучшей одну из учительниц, а я – другую. Нас выгнали из класса, так как урок начался, а мы валялись по полу, не заметив вошедшего учителя. Вышли мы в школьный коридор, тут завуч идёт, мы бросились к чёрному ходу и побежали вверх по лестнице. Завуч – за нами, кричит, чтобы мы остановились. А мы шуруем по лестнице всё выше и выше. Потом нас завуч, конечно же, догнала и, выругав, вернула в класс.
   С тех пор мы с Нелей подружились. Её родители удивительно не схожи один с другим. Отец Нели — спокойный, уравновешенный человек, красивый мужественной красотой, Неля на него похожа. Мать – маленькая, черноглазая, сварливая, скандальная. О таких говорят «черноротая». Она всё боялась, что её Нелечка останется старой девой, выдала её замуж сразу же после окончания школы за человека с ребёнком трёх лет. Так Нелка стала юной мамой сына, потом родились и свои дети, два мальчика…
Раньше мы все, киевляне, жили в центре города, но потом нас распихали по жилмассивам. Я бывала в новой квартире Нели, видела её двух родных сыновей, старший парень от мужа давно женился и отделился. Самым милым и добрым был младший Вовчик. Он ровесник моего младшего сына. Таких как Нелин Вовчик встретишь одного на 10 тысяч. Мужа Нели парализовало, он кое-как управлялся здоровой рукой. В комнате в густой зелени аквариума плавали ярко-красные меченосцы, мне дали парочку с собой в баночке.
Потом я видела и Нелю, парализованную после смерти мужа. Я с трудом узнала её в сморщенной старушке в ситцевом платочке, сидящей на лавке во дворе. Я даже не смогла сразу подойти к ней. Расплакалась… Постояла за деревом, чтобы успокоиться…
Это была кривенькая маленькая бабулька с едва уловимым с былой Нелей сходством. Пошли в дом, где хозяйничал младший сын, он даже пирог испёк в честь моего прихода. Неля почти не могла глотать пищу и говорить, только Вовчик её понимал.
Умерла она 10 лет тому назад. На телефонные звонки в её квартире отвечали чужие люди, говорили, что квартира продана…
Вот такие два слова! И оборвалась связь, тем более что и я уехала.
            (Пишу в 2005году).

            03.1959г. – Киев. Я в «Госплане», в здании Совета Министров. Передо мной – большой светлое окно, а за ним крыло полукруглого здания. В конце его массивные колонны, вверху к дому пристроен балкон. Вдали город. Большие дома, зелёный купол Планетария, ещё одно возвышающееся здание, а там дальше – Днепр, голубой туманный до самого горизонта. Солнце перед закатом однобоко золотит дома, а перед окном в воздушном кругу здания носятся вороны. Я не слышу их крика, но вижу то плавный, парящий полёт, то стремительное порхание, то, кажется, что птица где-то далеко, а она вдруг разрастается во всю длину своего чёрного тела и устремляется к серой колонне. Вдали на фоне голубого неба видно, как ещё две вороны парят, готовясь к посадке. Одна из них присела на шпиль и кажется окаменевшей. Завитки колонн уже белые от помёта. Начался весенне-вороний сезон.

            Передо мной, как на ладони
            город в дымке голубой.
            В воздухе парят вороны.
            Скоро сумерки. Покой.
Днепр вдали у горизонта
синей лентою лежит.
Облако тяжёлое над домом
спрятало солнце и блестит.
         Глаза отдыхают на светлой дали,
         а в сердце закралась тишина.
         Редкая гостья, тебя здесь не ждали,
         но ты так неслышно вошла...

      28.04.1959г. – Киев. Крошечный фруктовый сад порос шелковистой травой. А одуванчиков – море, будто какой-то бог щедрой рукой рассыпал золотые солнечные монетки в траве. Мелкими белыми лепестками облетает молодой вишнёвый куст. Птицы щебечут. Детские ручки плетут из одуванчиков венки…

            * * *

      3.05.1960г. – Ворзель. (Под Киевом). Сегодня воскресенье, я уже давно рвалась в лес. Небо с самого утра – беспросветная серая пелена. И всё же я еду. (С Геннадием из лит.студии). Итак, в поезде мы перебрали много вагонов, наконец-то уселись напротив толстой бабы, губатой с железными зубами, рядом с ней – широкоплечий пожилой детина. Брови, как колосья, глаза оловянные, серые.
Итак, приехали. Небо сеяло бесконечную сетку дождя, бесшумного, быстрого и холодного. Пошли к пруду мимо свежих берёзок. Подошла я к лодочному причалу, к воде. Дождик колол какой-то тонкий слой воды, то тут, то там появлялись кружочки от этих уколов. Я так долго смотрела, что эти кружки стали танцевать по всему пруду, будто капли дождя клевали воду. Мы порядком намокли, пока добрались до леса, я там нашла целую полянку росистых фиалок, правда, очень бледных. Потом добрались до настоящего пышного леса, я там собирала цветы с Иван-да-Марьей и с чем-то голубым…
На обратном пути свистела, перекликаясь с птицей, как на уроке по сольфеджио. Птица меняет нотки, и я. Потом пошли зелёным шелковистым полем. Я там нашла слоника, наверное, на счастье. Добрались до кладбища. Здесь некоторые могилы заросли барвинком, голубым, крупным…
   Ушли оттуда. Присели поесть, откуда ни возьмись – собачка, Гена бегал за ней, как щенок. Пора в наш поезд. На обратном пути напротив нас в вагоне сидел бледный, кудрявый парень. Он оказался немым…
            * * *
      23.03.1960г. – Кичеево. (Пригород Киева). Когда мы сошли с поезда, всходило солнце. Вдали у горизонта, там, где круглое поле обрамлял густой цепью лес, серебрился туман. Туда же, вдаль, неслись поезда, и дым их, всё более лёгкий, белеющий, превращался там, где туман, в серебристые прозрачные тени. Белели гладкие как стекло лужи, и высоко над головой трепетали звонкие жаворонки. Постепенно солнце, из жёлтого стало белым, потом, поднявшись выше, снова пожелтело, оно оживляло лужи, теперь мы любовались возникшим ярким ожерельем вокруг одной из луж, казалось, что кто-то выложил её гранёными бусинами. Где-то в центре неподвижно торчал прутик, его никто не тревожил, а, отражаясь в воде, он, казалось, бежит куда-то мелкими изломанными толчками, мы видим в воде морщинки, заставляющие дрожать отражение…
Орут петухи, и я им отвечаю. Странно, издавая чуждый человеческой гортани возглас, я испытываю ликование, будто я сама… петух. Потом мы прошли до Немишаево, поели у плоского маленького болотца, прыгали по кочкам, пробивались сквозь раскисшую жирную грязь, вперёд к дороге, к берёзовой роще. Низко, низко в голубизне пронёсся самолёт и исчез в ней. Смотрим вверх, и кружится голова, в глазах плывут радужные пятна. Роща… Пьяные от воздуха, мы медленно бредём, как в храме, осматриваясь и удивлённо вздыхая. Здесь светло и бело от берёз, они освещают эту рощу, стройные, ослепительно белые, тонкие, как выточенные из гипса. Впереди – сплошная рябь. А позади берёзы, освещённые солнцем, как бахрома гигантской скатерти. Мы валимся под одну из берёзок и дремлем. Я смотрю вверх, веточки чуть-чуть позлащены солнцем, они греются в тёплом небе… Весна!

      1.05.1960г. – Была в лесу с Зайцем. Насобирали по букетику жёлтых калужниц, немного душистых, но бледных фиалок. А сон-травы ещё не нашли. Всё равно – хорошо.

      27.03.1961г. – Ездила в Ворзель. Сама. Лёд покрыт слоем воды, на поле голубеют лужи с белой снежной отделкой. Небо очень яркое, располосовано белыми берёзами, они тут очень высоки. Здесь летом был мой лагерь…

      07.04.1961г. – Киев. Весна. Луна сегодня как обрывок белого лёгкого облака, с утра она медленно тает в голубизне.

      08.05. 1961г. – Киев. Двенадцать ночи. Сегодня я третий день сплю на балконе. Спала крепко и безмятежно, погоды днём солнечные, ночью всё мирно спит. Прямо над головой – не очень яркий ковш Большой Медведицы, Полярную звезду тоже видно, но Малую Медведицу не могу полностью рассмотреть. Хорошо дышится.
Проснулась, когда поднималось солнце, его ещё не было видно. Я, приподнявшись, всматривалась в алый с медным оттенком восток и сквозь сон шептала: «Какая величественная красота…» Меня не смущало немного банальное звучание этих слов, и я не искала других. На нежном фоне блестящего медью и пурпуром неба чёрным барельефом вырисовывались дома на горизонте, там, где круглые купола Планетария. Красиво подсвечены пирамиды стеклянных фонарей на некоторых крышах. Я, не вполне проснувшись, охватила всё это взглядом и снова заснула. Потом утром меня разбудило солнце, я смотрела на анютины глазки, растущие в ящике, близко от моего лица. «Тихо радовалась».
А вчера я проснулась часа в четыре оттого, что мелкий дождик стал сбрызгивать тёплыми, но всё же мокрыми капельками мою физиономию. Я повернулась лицом вверх, пытаясь убедить себя в том, что это доставляет мне удовольствие. Освободились уши, и я многое услышала. Далеко-далеко звучали гудки паровозов, пыхтенье или совсем близкие сигналы и стук колёс.
Была тишина, но ветер, бросавший на крыши струи мелкого дождя, заставлял иногда поскрипывать кровлю. Была тишина, но где-то ветер водил железные ворота. Казалось, что это усталый человек меланхолично выпевает на тромбоне одну протяжную ноту, спокойно и немного безнадёжно…
            Была тишина, но ветер заставлял деревья невнятно перешёптываться, качал какой-то провод, тот задевал трубу, заставляя её скрипеть. Была тишина… но вдруг заплакал ребёнок, спросонья, жалобно, беззащитно звучал его голосок, как кошачий вокализ… Была тишина, но внезапно откуда-то раздался петушиный вскрик, в его возгласе не было утренней счастливой радостно-ликующей ноты, это был призыв, полный отчаянного желания услышать ответ…
         Мы ждали, и я, и он. И вот издалека (город всё-таки!) доносится наконец-то далёкий как мираж, петушиный крик. Это другой городской пленник, дождавшись последней ноты в песне первого петуха, ответил ему…
И всё-таки была тишина. Но дождик усилился, и я должна была втаскивать в комнату все свои матрасы, подушки и одеяла...

      16.04.1962г. – Беличи (Пригород Киева). Вчера (воскресенье) мы с Люсей были в лесу, там заповедник. Собрали маленький чемоданчик сна, мы одурели от воздуха, уже спешили к поезду, а перед глазами открывались всё новые поляны голубовато-серых и почти фиолетовых бархатных цветов. В жёлтых серединках рылись мохнатые пчёлы, жужжали, ползали жуки. Небо чисто-голубое, жарко. В Киеве ещё ходят в пальто, а здесь мы подкатали рукава блузок, собрали в узелок все свои кофты и остатки еды, а в чемоданчик всё время добавляли пучки мягкого нежного сна…

         6.05.1964г. – Киев. Весна явно действует на меня! Так хочется дышать, смотреть. Эти дожди прекрасны, шуршат завесы града, иногда тихий дождик быстро высыхает на земле. Почки мягко тронуты зеленью, мокрые чёрные стволы белого в цвету абрикоса, звучащий птицами воздух. Всё это хочется набрать полными пригоршнями и послать тебе …

Весна кончается, и тополиный пух
летит в глаза, в причёски,
в детские ладошки.
казалось, не осталось тополей,
но, как и прежде, падают серёжки.
Как прежде пахнет молодым листом,
немного клейким, сладким и блестящим.

И радуется дерево дождям,
как бурный водопад шумящим.
Деревья корчевали, жгли, пилили,
и, наконец-то, за город прогнали.
Но ветер носит лёгкие пушинки.
—Мы здесь! Мы живы!
Что? Не ждали?

         22.03.1965г. – В поезде. Я в Брянске. Только что вышли мои первые попутчики… Вчера меня провожали Люся, Заяц, Тяпа, Олень. Олень подарил подснежники, я их отдала девчонкам, себе в поезд взяла четыре жертвы. Люся уж очень крепко меня целовала, Заяц бежал за поездом… Поспала два часа. Еду. Осевший снег. Колодцы, тонюсенькие берёзки, зелёные ели, кое-где видна земля, но дубки ещё рыжие.
Калуга-2. Тарахтит, содрогается весь состав. Кажется промелькнул памятник Циолковскому. Поехали, поехали! Стояли-то всего пару минут. За нами гнался забрызганный автобус. Наконец свернул на грязную свою Калужскую дорогу.


Опять осевший снег…
Берёзки и осинки,
заплатки жирные земли,
и чистые, в побелке снежной,
седые просеки видны…
Лесок рябит от белых распунктиренных берёз
на фоне хилых, но зелёных пихт.
Ничто пока не расцвело,
и дуб по-зимнему весь рыж и тих.
А в старой колее блестит вода,
желтеет сквозь неё суглинок.
На станции дровишек свежих много,
распиленных берёзок и осинок…
Каких тебе ещё картинок!

…До Москвы меньше часа.


      26.04.1965г. – воскресенье. Киев, пригород — я, Люся, «Заяц». Весна началась, хотя лес ещё не оделся, и почечки лишь чуть-чуть тронулись. Греет солнце, и на акварельных лугах, воздушных и кажущихся миражом от тумана и тепла, уже пасут корову и телка. В густом пне дуба, выдолбленном родником, вода. Получился естественный колодец, из которого, морщась, вырывается струя воды, вливается в узкий и заросший ручей, вскоре она впадает в другой ручеёк, пошире. Через него переброшены чёрные доски, мостки. Берега ручья позеленели, расцвели мелкие жёлтые цветочки. Луг спит, и корова с телком удивляются, уставившись на трёх девок, которые свалились на этот луг из другого городского мира, и несдержанно что-то восклицают…
А берёзки голые, но очень красивые. На фоне расплывчатого серого леса они дремлют, но гордо расправляют свои белые ветви, красноватые удлинённые почки… Луг оставлять жалко, он такой нереальный, местами зелень травы изумрудная, местами салатово-жёлтая. И кажется, что только вчера был снег, холод. Теперь же в лесу пахнет сосной, дождик кропит ароматную землю и почки, а на полянах такое количество сон-травы, что мы обмираем каждый раз. Цветы бархатно-лиловые, серые, сиреневые. Глаза разбегаются! Хочется спать! Пьянеем…

         5.03.1966г. – Иркутск. А ведь я раньше говорила. «Ничего! Перезимуем!» А теперь! Уже! Уже перезимовала. Какое яркое солнце! Как чисто в берёзовом лесочке, какими бронзовыми кажутся осинки, и до чего приятно снимать запылившуюся папиросную бумагу с берёз, обнажая их гладкие гипсовые ноги! А небо! Так и плывёт, лёгкое, голубое. И я уже не обморожу себе колени, ещё немного и закроется каток, а потом, потом, здесь говорят, цветут дикие алые саранки, родственницы орхидей.

      20.04.1966г. – Иркутск. День. Солнце. Золотом сияет на огороде куча соломенной трухи с навозом, в ней копошатся куры и один петух. Все куры белые-белые, только гребешки горят как кровь. А у петуха хвост развевается шикарной белой лирой. Только что был переполох. Выбежал в огород кабан, розовый, холёный. Он стал пахать чёрную, жирную землю своим плоским пятаком, а хозяйка бегала за ним с палкой. Потом кабан упал на бок, в грязь, и блаженно захрюкал. Собака шарахнулась в будку, поджав хвост, куры сбились «в кучу», а солнце играет на всём этом – на белом хлеве, чёрной земле, серых остатках снега, золотой куче навоза, и расцвечивает кур яркой голубоватой белизной. Только гребни горят жарко и красно, как и платок хозяйки…

Л е т о

      08.1958г. – Ирпень (пригород Киева) – Вечер, скорее поздний вечер. Выхожу на улицу освежиться. Бело-молочный туман. Лают и подвывают собаки. На луну что ли? Вокруг неё, как всегда невозмутимой – лучистые радужные круги. Светло, как в сумерки…
Встала рано и выбежала в поле. Ух! Какой тут воздух! В голове свежо. Всё звенит от душистых запахов села, цветов, помидор, сена. Роса, роса, роса. Босоножки – в копну! Мчусь босиком, затаив дух. Трава серебристая вся в ртутных искристых капельках, приятно лаская, освежает ноги. Срываю маленькие жёлтые «собачки», льнянку. Дышу, дышу и снова бегу. Оглядываюсь. Далеко позади осталась копна с сеном. Вышел в поле парень. Тихо. Слышен лишь свист косы о сочную траву. Вдруг передо мной появилась целая цепь прудов. Сбежала к первому с небольшого пригорка. Он неподвижен, залит солнцем. Там листья кувшинки и стрельчатых растений. Потом прыгаю через ров, заросший высокими травами, на дне его – гроздья незабудок. Таких крупных я ещё не видела!
Возвращаюсь, взяла свои босоножки, проходя мимо копны. Косарь далеко. Ритмично взмахивает руками. Светло и негромко прозвенел голосок какой-то птицы в пышной шевелюре дуба…

      21.06.1959г. – Киев… Дошла моя очередь садиться в лодку. Темно. Вода отражает совсем чёрные стволы деревьев. Опустишь руку за борт, журчит мимо пальцев тёплая струя...
…Взошло солнце. Оно как яичный желток, только горящий. На воде плавится золотой столб, а у ног по волнам пробегают искры, как будто бенгальские огоньки…
…На обратном пути я гребла. На ладони сдиралась кожа, мне посоветовали обмотать руку косынкой, что я и сделала. Володя несколько раз просил меня отдать ему весло, так как я, мол, устану, но я не сдавалась.
—Упрямство, конечно, мальчишеское, но ты завтра не сможешь поднести ложку ко рту.
Всё же я догребла до стоянки. Мы собрались и пошли. Тропинка вела через осинник, молодой, весь в пуху. В его пыльных белых клочьях оранжевые лучи солнца запутались золотой паутиной. Солнце садилось белым клубком где-то в стволах осин, зелень стала золотистой... Мы с Ленкой думали о тех, кого с нами не было, а ещё мне было жаль букета с незабудками, он утонул, когда наш парусник перевернулся, и теперь где-то плавает по Днепру…

         * * *

На коряге отдыхают утки,
селезень ныряет в бочажок,
дождь утих, тропинка высыхает,
просится под колесо.

Пронесусь по горбатой тропочке,
расступаются камыши.
Над заросшей канавой, в просини
кувыркаются мотыльки…


      18.07.1959г. – Киев, пригород. Лес. Река. Чай. Поля. Хлеб. Сено. Цветы. Дождь. Берёзы. Копна. Дождь…Ели, ромашки, белка, тропинка, солнце, поезд, лужи, город…

Река рассыпалась зеркальными осколками,
лишь в заводи – покой и тишина…
Стрекоз дрожащих слюдяные крылья тонкие
над чашей голубой, где спит вода…

         4.08.1959г. – Хмельник. Сегодня я нашла полянку у пруда, где среди россыпей ромашек горят десятки маков, синеют васильки. Это так чудно, что трудно себе представить! Я легла, и от уймы маков вокруг, мне казалось, что горю. Смотрела вверх, в небо, спокойное, синее. Там пышные белые облака, а тут маки, алые-алые, шевелятся, кланяются, а ромашки, васильки и что-то ещё синеет, как кружево вокруг царящих маков…

            5.08.1959г. – Хмельник. Снова дождь. Люблю такую погоду. Грязь по колено, купила калоши. Свежо, только рисовать нельзя. Да какой к чёрту я художник!

            7.08.1959г. – Хмельник. Небо тёмно-серое куда-то несётся, как дым. Перед окном на больших деревьях с голыми ветками вверху появились вороны. Как чёрные лоскуты, треплемые ветром, они носятся плавно, гибко, каркая густым низким басом. Окошки всё время в мелких каплях. Доносится шум дождя и ветвей деревьев, которые трясёт ветер. Слякоть на дворе жуткая, коричневая, жирная, её месят колёса телег и ноги людей. Иногда промчится грузовик, подскакивая на выбоинах, расплёскивая лужи фонтанами грязи…

            8.08.1959г. – Хмельник. Дождь. Тоска. Минута солнца, и прекрасный букет. Мимоходом оббежала замок у костёла, его не достроил какой-то граф. Кругом цветы, а внизу Буг, вьющийся в бархатном лугу. Сорвала две веточки колокольчиков, высокие, ярко-лиловые. Вечером солнце садилось красным кругом, оно ударило отблеском и окровавило комнату. Лица стали красными, рамы, стены и зеркало – красно-золотые. Как трудно описать всё это. Боже! Какая я бездарность!

            9.08.1959г. – Хмельник. Погода установилась. Была в костёле. Вдоль огородов, мимо притока Буга сделала круг, подошла к третьей церкви. По дороге любовалась змейкой воды и утками в зелени камыша. На берегу тропинка у огородов. Розовая кайма мелкого репейника. Иногда квадраты стерни и стога. Тут же алеют маки, летают пчёлы. Мокрая земля охотно согревается на солнце…
Выходил ксёндз. Бегал за котятами. Обратился ко мне по-польски: «Не видзела маленка котка?» …Трава в росе, ходят рябые, серые куры.


Я шла тропинкой вдоль села,
а рядом вьётся речка Буг.
Цепочкой белой по воде
на берег утушки плывут.

И солнце греет небосвод,
и зелень трав, и змейку вод,
и кажется, что этот миг
навечно твой, он не уйдёт…

            * * *

Решила я наконец-то осмотреть другую сторону Буга. Утром после завтрака я была у замка и увидела сверху, на другой стороне Буга ещё одну, пятую церковь. Какие они все разные! У одной на главе гранёный шпиль и рядом круглый куполок на конусообразной крыше низкой башенки, у другой – высокая башня с растянутым куполом и плечами, на которых тоже башенки с оригинальной крышей. А этот монастырь! Почему там шестиконечные звёзды вверху, а над ними – небольшой крест?! Странно…

            * * *
         16.08.1959г. – Хмельник. Воскресенье. Была в лесу, собирала грибы. Повесила их сушить за окошко. А ночью закрыла глаза – сразу перед ними лес, кустики, трава и бархатные головки грибов (синяков, красняков или подберёзовиков), имён хватает!

         18.08.1959г. – Хмельник. Доживаю свои последние деньки тут. Грибы посушила, а в лес всё равно хочу и поеду завтра. Была на лугу вдоль Буга, не там, где монастырь, а на другом берегу…
На следующий день. Утром пошла в лес после завтрака. Одна. Было очень много сыроежек и подграбников (подосиновиков) Лес осиновый, светло-зелёный. Я шла неизвестно в каком направлении и, когда к часу дня выбралась из чащи, передо мной – поле стерни со скирдами (стогами?), в стороне чернел лес-молодняк. Спустилась через тропинку, прошла сквозь кустарник, там масса маленьких белых «ромашечек» на высоких стеблях, догнала двух женщин с полными вёдрами грибов, спросила, где шоссе на Хмельник. Велено было перейти через воду, там будут «Липки». Пошла я, наслаждаясь солнцем, видела лошадей у глиняного почти провалившегося в ручей мостика. Машина с трудом взбиралась на холм, поднимая рыжую пыль. Зашла в село. Два мальчика висели на заборе из тонких вертикальных жердей. Спросила, как называется село. «Вербивка» —ответил мне голубоглазый замурзанный малыш в белой рубашонке... Потом меня подсадили в машину, подбросить до шоссе. Один из парней завёл песню, неплохо было проехать эти пять километров, мы миновали аллею лип, посаженных Екатериной Второй… Приехав домой, опять низала на ниточки свои грибки, маленькие отдельно…

      Должна прибавить несколько слов. Конечно, это уже не только «времена года». Но ведь времена случаются где-то и с кем-то. Уж, простите. Не могу не сказать! Это потом, спустя сорок пять лет, я узнала, почему же на монастыре вверху были шестиконечные звёзды. Это была синагога. Бывшее еврейское местечко «штетл» было уничтожено фашистами, вернее, не само местечко, а только еврейское население.
            Таких местечек на Украине множество. В их числе и Немиров. Когда уцелевшие в Холокосте жители всё же возвращались в свои дома, им угрожали: «немцы вас не убили, так мы убьём», – говорили, бросали камни в окна. Люди, испытавшие ужасы гетто, плена, концлагерей, должны были искать себе убежище где-то, где ещё можно было хоть присесть и отдохнуть…
            Лично говорила с такими людьми. Да и нашей осиротевшей семье, возвратившейся из эвакуации в Киев, не вернули довоенное, уцелевшее жильё и всё нажитое. Вот и Хмельник стал украинским, польским, русским. Но евреев там нет. И могил нет. Некому было хоронить. Часто закапывали живьём...
Это – к слову о патриархальном, таком милом и красивом Хмельнике. А вот строчки о Немирове поэтессы А.Айзеншарф, которая, будучи ребёнком шести лет, после разгрома гетто и гибели отца бродила с сестричкой по улицам городка, не имея пристанища, спасаясь от фашистов и доносчиков, прячась в лопухах, ямах, укрываясь мешками. Даже в сарае не могли спрятаться и переночевать две испуганные затравленные девчушки. Ведь сараи были чужими, а девочки – еврейскими детьми… Мать их в это время была в концлагере. И им угрожали, когда после войны остаток семьи попытался вернуться в свой городок, в свой дом. Вот строчки Аллы Айзеншарф, возникшие спустя много лет:

Безгневны жители, как птицы
и камни. Липы дышат миром.
Мне счастье выпало родиться
в тебе, мой маленький Немиров.
Там и сегодня всё спокойно,
там, над вчерашней, чёрной бойней.

      07.1960г. — Ярославль. Парк у института. Утро. Я пришла раньше на 2 часа, чтоб позаниматься. Сегодня последний зачёт в эту сессию. Передо мной внизу – клумба, очень невыразительная с пышным зелёным кустом в центре. Сзади огромные тополя. Они напоминают не то лиру, не то трезубец Нептуна с громадными зубьями, чем выше, тем белее, тоньше каждое из устремлённых ввысь ответвлений. Фоном над ними неровно побелённое небо, оно всё плывёт в одну сторону. Беспорядочно, живо проносятся ласточки, лениво чуть-чуть шевелятся ветки. Почерневшие одноэтажные домики сзади, простые ворота соединяют один дом с другим, створки их напоминают плитку шоколада…
Река. Сегодня я выбралась к Которосли через кучу заводских отбросов, разбросанных в ромашковых зарослях. Вот я на простеньком причале. Доски его сухи и белы. Подо мной вода, впереди лодки, привязанные или стоящие на якорях. Свежий ветерок. Причал чуть-чуть покачивается. А лодки ходят вокруг своих цепочек, подгоняемые ветром, как живые. Они то сближаются друг с другом, то рядышком тихо движутся к берегу по воле ветра, потом так же медленно разворачиваются в разные стороны. А вон там одна лодка вертится, как в вальсе, а за ней и три других пошли кружиться в пантомиме медленно, задумчиво. Как тут хорошо! Может быть, лодки «ходят», потому что им надоело стоять? Им бы сейчас плыть, мчаться, а они не могут оборвать цепи, безропотно и тихо ходят. А справа что-то чавкает. Это две лодки, туго привязанные к колышку, они не могут поворачиваться, но под носами у них плещется и хлопает вода…
Когда пишешь, кажется, что причал уплывает, хочется держаться рукой за что-нибудь, но стоит поднять голову, увидеть перед собой полосу серой ряби, лодки, дальше людей, чуть левее – мост, башня, всё становится устойчивым. Ещё левее виден кончик зелёного купола церкви с золотым крестом. А тут в заливе – лодки, клюющие носами, ещё дальше, минуя рукав реки, видны дома и тонкие длинные трубы заводов, из которых струятся ещё более тонкие и рыхлые струйки дыма. Сзади меня что-то греет. Оглянулась, ослепил восклицательный знак солнечного луча, упавшего на воду, он вспыхивает золотыми сгустками. Вдали горят на солнце окошки бегущих трамваев, видна церковь, квадрат светящихся золотом кирпичей. В такой солнечный день даже «производственная тематика» не портит пейзаж

            * * *
            07.1960г. – Ярославль. Я у парома. Солнце жжёт неимоверно. Стоят в очереди на погрузку машины. В одной из них–солдаты в выгоревших гимнастёрках. Один заслонил лоб пилоткой, придерживает её рукой, другой с открытым красным лицом лежит неподвижно, руки – на пряжке ремня, третий закрыл лицо локтем, колени поджаты, все неподвижно лежат на зелёных мешках, сложенных в машине. Один солдат курит, из-под пилотки вьётся дымок. Машина не движется, не подошла очередь. Я долго смотрела на ребят, потом прошла под мост и села возле женщины с граблями. Пахло скошенной, вянущей на солнце травой. Перед нами большая голубая Волга. Поближе к берегу причал, другой, третий, четвёртый и так далеко, далеко…
         Есть причалы крупные, похожие на корабли, другие похожи на плоты. Где-то вдали слева железнодорожный мост, за ним – мглистая голубизна. На другом берегу домики, тонкие заводские трубы подпускают в небо дымные облака. А небо, чем выше, тем синее. Проплывают медленно пароходы с праздной публикой, а на том причале, где я смотрела на солдат, суета, шум. На борту парома паукообразные блики, отражение его в воде – голубое, коричневое, чёрное, извивается, вливаясь одно в другое, как живое. Грузовики наконец-то поползли. Мужчина, запрягшись в телегу, тянет новый шкаф, впереди него и сзади – грузовики, он останавливается, тяжело дыша, сзади телегу толкает женщина. А на пароме уже горы мешков, видны лошади, баки, мебель. Подъезжают машины со шлаком, с серыми мешками и, наконец, тронулась машина и с «моими» солдатами. Уже не смотрю на чаек, воду, небо…

         17.07.1960г. – Ярославль. Напоминаю. Вокзал. Стол, графинчики, соседи, картины, пиво. Иван. Киевские «порядочки». Друг. Машина. Темнота. Трамвай. Шагала.

         20.07.1960г. – Ярославль. Была то весела, но наоборот. Лежала в ромашках. Солнце очень горячее. Тонущая девушка. Я бросаюсь на помощь. Хватаю за волосы и – лицом вниз – пробую тащить, она так бьёт по воде, что и я начинаю тонуть. Бегут люди, её вытаскивают, я выхожу сама. Меня упрекают: «Чего ты бросаешься спасать, если сама еле плаваешь по-собачьи?» Моя ошибка была в том, что я, схватив её за волосы, опустила её лицо в воду. Кому это понравится?! То есть, я «притопила» её фактически дополнительно. Но всё закончилось благополучно, она узнала меня и кивнула, когда я пыталась что-то рассказать.

         21.06.1961г. – Ярославль. Сижу в лодке. Покачиваюсь слегка, впереди, куда ни глянь – церквушки. Солнце за тучами. Тишина. Я у того места, где Которосль переходит в Волгу. Кажется, что ближний берег плывёт. Ну, поехали в Волгу! Нет! Все берега плывут…

         27.06.1963г. – Ярославль. Вчера каталась на лодке. Взяла на прокат лодку в Которосли и вышла в Волгу. Был небольшой туман, бледный закат, и глади водные до горизонта простирались… Я догребла до лип за клубом и возвратилась назад. Причаливая, ловко подцепила нос лодки, привязанной к плавучему понтону, подтянула себя со своей лодкой, одновременно раздвигая стоящие рядом шлюпки.
— Сразу видно, что на Волге родилась! – сказал мне приёмщик вёсел.
— Нет, не на Волге, – не смогла соврать я, но преисполнилась гордости и радости.
— Вы, наверное, до острова доплыли? – спросили меня в окошке, отдавая паспорт.
— Нет, до лип за клубом. Не знаю, это ближе или дальше, чем до острова.
— Ну, конечно, дальше. Ещё насколько! – и посмотрел с уважением.
— Здесь течение слабое, – сказала я, – и ушла, счастливая.

            * * *

            20.07.1963г. – Ярославль. Два часа дня. С утра сдала зарубежную литературу. Вчера посидела часов до двух ночи, встала к восьми. Ещё не ела. Вчерашние пол супа, съеденные в 4 часа дня, прекрасно поддерживают меня и сегодня. После экзамена был зной. Я сдала всю литературу, что брала в библиотеке к экзамену: Гейне «Жакерию», Мэриме «Деревенские Ромео и Джульетта», Келлера – всё-таки всё, что необходимо было дочитать, прочла. Взяла Н.Хикмета, пошла на пляж. Солнце сразу же померкло, когда я явилась, но заменить светило, увы, было некому. Стали сверкать молнии. Как я мечтала об этом! Ещё вчера на «исторической грамматике» мной овладело безумие, и я писала, не исправляя и не думая:

         * * *

Скоро будет дождь…
Стихии возликуют,
молнии заблещут, озаряя небеса,
и захлопают по рекам
длинные живые струи,
дождь польёт, обрушится вода…

Пенясь, ринутся потоки вдоль дорог,
воды мутные траву срывать начнут.
Мне бы быть поменьше, помоложе,
побежать, вздохнуть и взмокнуть вдруг!

Хочется раскрыть голодный рот,
чтоб в него лились потоки ликованья,
и бежать, и хохотать, и топать
по ручьям разутыми ногами…

Пусть гремит, пусть ласточки исчезнут,
пусть деревья листьями шумят…
Я тебя, гроза, с приветом нежным
обниму без страха и стыда.

И вот полило, загремело, забурлило. Дождь сёк воду, хлестал в лицо и плечи, он был холоднее реки, а та – бурлила и кипела, дрожала и волновалась, стала зелёной и жёлто-синей. А сверху серебряные шарики вытягивались, лопались с треском, выскакивали опять, упругие, как ртуть и острые, как зубцы тёрки…
Потом я в воде плавала и грелась, ластилась к ней и прятала от дождя лицо на её тёплой груди, вздымавшейся мне навстречу. Платье надевала прямо в воде, потом бежала по улице. С крыш лило, я поднимала голову, и огромные, как камни, каплищи шлёпали по мне прямо в глаза, рот…

      2.07.1964г. – Ярославль. Сижу над Волгой. Пахнет мазутом. Липы только-только начинают цвести, в лицо летят тоненькие сладкие брызги с их соцветий. Волга большая и бледная плещется у ног, носит пароходы и катера, вагончики-ракеты и лодки, а по мосту бесшумно катят товарные вагоны, кажущиеся игрушечными. Там и цистерны, и дрова, они занимают все пять кружевных пролётов моста, катятся и так же тихо исчезают…. Тонко дымит чёрная труба на другом берегу.

         11.06.1965г. – В пути. Поезд Киев-Москва. Не успела ахнуть, а уже ГОСы! Много провожающих. А теперь смотрю за окно. Там очевидно дождит. Дороги размыты, блестят, попадаются овражки, земля очень чёрная, и просмолённые шпалы чернеют. Возле рельсов сложены намокшие поленья, брёвна. В посёлках тоже лужи, мокрые крыши. Наверное, там хорошо пахнет. Темнеет, но ещё можно различить розовые, жёлтые, голубые островки чего-то цветущего. На равнине – полосы, бугорки, похожие на волны, – это пахота, в ней посадка, зеленя, кажется, что огромной расчёской проделаны веерные полосы. Рожь нежная зелёная низкая. Зеркалами блестят маленькие пруды, лужи возле путей. Видно, как по ним стреляют капли. Где это мы стоим? Конотоп, не Конотоп. Хорошо, что взяла с собой плащ. Девчонка в соседнем купе, весёлая, поёт: «Топ, топ, топает малыш». Совсем стемнело, и засветились на рельсах дивные синие огни…

            20.06.1965г. – Ярославль. Сегодня опять похолодало. В читальне пахнет дымом. Это в доме по соседству затопили печи. Во дворе ветер качает цветное бельё, бросает высокие палки-подпорки то в одну, то в другую сторону. Дальше – аккуратные домики с высокими крышами, где-то дымит фабричная труба, длинная узкая струя серого дыма вьётся в небе… Я успела поесть окрошки с каким-то пьяным квасом. Приятно кружится голова. Вышла женщина в лёгком платье с короткими рукавами, щупает своё болтающееся бельё, сняла какую-то вещичку, потом передумала и возвратилась. Повесила вещь обратно на верёвку. А дождь таки пошёл. Бельё безвольно повисло, отяжелев от влаги. На стекле появились капли. Пробежала пара, они несли повисшего на руках ребёнка, он подогнул ноги, катался. Во дворе появилась белая курочка. И опять выглянуло солнце. Два парня и девушка играют внизу в волейбол, мне виден только мяч, подлетающий вверх, голова и рука одного парня. Встала, чтобы увидеть остальных. Бельё всё время меняют, сняли что-то красное, вынесли пузырящуюся простыню… Появились ещё куры… Вот так я занимаюсь в читальне!

         21.06.1965г. – Ярославль. Обидел меня Л.Н. Толстой. Надо же, чтобы я обнаружила в небе перламутровую раковину, и его Левин – тоже, после покоса. Ведь каждый мог бы упрекнуть меня в плагиате. Моя передача с этой раковиной прошла в эфир! А может быть мне следует гордиться? Она у меня была розового перламутра и гигантская, а у него – просто перламутровая раковина, которая так поразила героя, да и автора, что употребил он её после обнаружения ещё три раза!
За окном – светлый дождь, в глубинах чёрного асфальта отражается яркая, чистая, немного размыленная зелень газона. Сам газон сверкает в каплях и солнечных бликах. Трясутся и звенят одно-вагонные красные трамваи, лишь длинные блестящие провода вздрагивают им вслед, а дождь льёт светлыми прядями. Они кажутся сухими и тонкими, как волос. В глубине одного из дворов – ярко-белый конверт пододеяльника, несколько длинных полотенец – висят себе на проволоке, никто их не спасает от дождя. У сарая с чёрной от смолы и дождя крышей стоит велосипед… Опять тарахтящий трамвай, дёргающиеся провода…

            8.07. 1965г. – Ярославль. Во дворе телега, мальчишки суют в рот лошади огромные лопухи, балуются, пугают лошадку, слишком много толкают ей в рот, мешая жевать. Лопухи огромные, палочка твёрдая. Лошадь ест с удовольствием. Мальчишки осмелели, хлопают её между глаз. Подошли совсем близко. Терпит…
            Услыхала смех. Рабочие свесились с лесов, смотрят на ребят. Болтающееся ведро поднимается вверх по верёвке. Пустое. Видно, перекур. Мокрая крыша. Неужели дождик? Ребята прощались с лошадью, разбегались, лошадка очень мило оглянулась, даже немного стронулась с места, оставив в стороне сухое пятно, которое было под телегой. А дождь прекратился, пятно из-под телеги больше не намокает. Бледно светит солнце.

      11.07.1965г. – Ярославль. Позавчера взяла лодочку. Было тихо и тепло, восьмой час вечера, но пока светло. Я вышла в Волгу, догребла до Морского клуба. Такой простор. Море голубизны снизу и молочной синевы сверху. Вдали скользили два парусника. Один – бело-розовый треугольник, другой – из двух треугольных полотнищ, тоже ярких от заката. Они легко двигались, а один раз так красиво пересекли путь один другому, что я представила себе пару фигуристов, танцующих медленный вальс на льду. Потом закат запылал. На воде огонь и чернота, всё это бьёт в глаза, дробится, змеится. Река замерла, а вдали вдоль берегов гроздьями висели чернеющие купола церквей с крестами, сверкающими золотом.

         21.07.1965г. – Ярославль. Скоро экзамены. Я сижу за двойным стеклом. А на дворе разгулялась погода. Уходят рваные серые громады пышных туч, и темно-синие промоины расползаются, голубеют. Вижу, как серые голуби, шлёпая крыльями, подлетают к чёрному проёму чердачного окна…
         Недостроенные леса белеют на фоне красной кирпичной кладки дома.

         26.08.1965г. – Киев. Я на Днепре, вернее на Матвеевском заливе. Колется песок, летящий острыми прядками в лицо, плечи. Матвеевский – синий, синий. Только что увезли парусники с голыми мачтами, они связаны один с другим, наверное, чувствуется приближение осени, их повезли на хранение. Синь. Последние живые паруса исчезли, пропали и узкие, разной длины академички, байдарки. Только что их освещало солнце, видно было только пол человека, гребца. Качаются буйки. Парень с девушкой сели на одну тумбу. Оба загорелые, молодые. Рядом рыбак в белых трусиках, тоже чёрный от загара. Остались одни моторные лодки, время от времени с рычанием проносящиеся мимо.
Приближается тёмно-серая туча…


Стрижей торопливых мельканье,
и шорох листвы под ветром…
Вечернее угасанье.
Средина знойного лета…


О с е н ь

      12.09.1959г. – Киев. Как шелуха от лука, не догоревшие на солнце листья. Они отрываются, летят, некоторые остро ударяются о тротуар, другие ещё в полёте, куда-то стремятся, третьи – кружатся, четвёртые как будто оглядываются в последний раз с высоты, а пятые уже мчат вприпрыжку, будто кто-то толкает их за шиворот рывками, торопит. Потом они спотыкаются и прилипают к тонким лужицам. Некоторые только-только слетевшие вниз, торчат на тротуарах и трепещут, пытаясь взлететь (а я лавирую, чтобы не наступить на них, так как они ещё живые). Под фонарём одно из деревьев обнажено. Чёрные ветви, и только один уцелевший листок, прозрачный, салатовый, как истончившийся леденец. Вспомнила рассказ О. Генри «The last leaf» — «Последний лист».

      8.10.1959г. – Киев. Я люблю осень, но не ту, которую любят многие – жёлтую и яркую, а дождливую, свежую, когда легко и полно дышится. В мокрых блестящих тротуарах отражаются зыбкие огни. Как сбитые щелчком, хлопаются о землю стайки каштанов, с ними вместе бывает ещё и зелёная пятерня листа. Вдруг налетает ветер, что-то шепчет уцелевшим листьям какого-нибудь дерева, оно шутливо наклоняется к стоящему рядом дереву и передаёт ему то, что нашептал ветер, а то дерево – следующему. Так, нарастая, быстро проносится эта эстафета шепотков.
Иногда всё окутано туманом, в котором ощущаешь серую гарь. Где-то на соседней улице пылает ворох опавших листьев, и синий густой дым рассеивается по всему городу призрачной голубизной, которая поглощает свет фонарей и фар…

            * * *
Осень, ты уже настала,
вдруг потемнело всё и отцвело.
И тяжело и грустно как-то стало,
А дождик льётся за окном…

Я не могу забыть огня прелестных маков,
мне хочется вернуться на поля,
далёкий горизонт глазами тронуть
и чувствовать, что я опять одна…

Одна! Среди родных, любимых, близких
цветов, реки и в небе птичьих стай.
Ах, осень, я прошу так мало –
букет последний на прощанье дай!

А дальше – пусть метёт,
и снега пелена
укроет луг, и воды рек скуёт.
Я буду жить наперекор смертям,
и первой осени назло!

         3.11.1959г. – Киев. Дождь осенний. Тротуар, намыленный дождём, скользкий, в нём неясные пятна отражённых домов. Прохладные струи щекочут лицо...

         22.09.1960г. – Киев. Осень. Теперь точно. В доме холодно, на дворе ветер. Сыплются каштаны с деревьев, мостовые в зелёной игольчатой кожуре, а свеженькие коричневые каштанчики прыгают по мостовой, мешая машинам. Они такие весёлые. О, Боже! Сегодня я обдумывала, что будет со мной дальше. Весь этот бред насчёт писательства порой кажется и несерьёзным, и нереальным… Неужели в этом виновата лень? Тоскливо. То ли потому, что Фрося поехала в село, которое я уже 10 лет вижу только во сне, то ли из-за Чеховской «Степи», а может быть из-за Мессы Баха?..

            * * *

         10. 1060г. – Киев. Опять была на Днепре. Справа уже желтеет «Швейцария» (Днепровский склон со стороны города). Что тут фон, сказать трудно. Всё смешалось. Бледно-салатовые тополя и бурые кусты, ярко-жёлтые деревья с мелкими, как лепестки лютика листьями, жёлтые россыпи в траве. Кажется, что опадают жёлтые лепестки, как весной осыпается белый цвет с вишен. Потом Днепр стал перламутровым, он копирует и смягчает небесные краски. Здесь в воде розовое сливается с голубым, жёлтым, белым и серым и расползается живым подвижным перламутром. Один из мостов почти скрылся в тумане, другой еле-еле просматривается. Я шла домой вместе с вечером. Уже зажглись на пароходиках светло-жёлтые огни, а у берега вода стала чёрной. Горячо засияли фонари у причалов, и в воде заплескались их яркие отражения…
         Появился грузовик «Скорая помощь», водитель высунулся из окошка и предложил мне прокатиться, но я отказалась. Машина совсем снизила скорость и плелась рядом, тогда я перешла дорогу и свернула в боковую аллею, ведущую вверх, в сторону филармонии, чтобы избавиться от преследования. Вдруг услышала несколько быстрых мелодичных сигналов, «Скорая» наконец-то умчалась, на прощанье просигналив мне, сияя зажжённым над кабиной крестом. Я взмахнула рукой, довольная, что отделалась, стала быстро подниматься по заасфальтированным аллеям. Вот и трамвай, и люди, и свет. Площадь. И вон, вон там и – мой дом.

         30.10.1960г. – Киев. Насмотревшись на многочисленные, но однообразные портреты Рокотова в музее русского искусства, на зелёные полотнища Шишкина, мы, наконец-то, вышли на воздух.
С утра был сухой белый туман. Когда вышли из музея, в глаза сразу же ударило яркое солнце, мостовые ещё не просохли, всё блестело. Зажмурились, и я предложила нарисовать картину: «Выход из музея», взяв меня моделью. Не погулять в такой день – преступление – решили мы с Зайцем. Куда идти? К Днепру. На этот раз мы пошли в сторону Подола. Осмотрели заброшенную церковь, ходили по неровной набережной, где свалены были увядающие цветы с клумб – ромашки, георгины.
            Хорошо пахло. Днепр синий, густо-маслянистый. Небо стало свежим и чистым. Потом повеяло молотым зерном. Мы у мукомольного завода. Взобрались по доскам на причал мельницы, как хозяева. Железные леса, сваи, краны. С элеватора падали куски зерна, спрессованные и проросшие тоненькими зелёными иглами. Серая цепь воробьёв висела на железных перилах, они орали как оглашенные. Мы с Зайцем полюбовались, повертелись и пошли домой. Мимо нас по реке и вдоль неё проплывали причалы, очереди, паромы с колхозной публикой. По-осеннему душно от запахов увядающей листвы. И всё же сияет солнце.

         28.11.1960г. – В Киеве, в школе. Я одна в классе, пришла рано, ещё было темно на улице. Сейчас тихо. Не раздаются мои рулады, лишь из-за двери доносится голосок ученической скрипки. За моей спиной ещё горит свет, а в окне впереди уже рассвело, и небо однотонное, голубоватое. Снег задержался на крышах, он белый, тонкий, самый первый, нестойкий.
Вчера была у Днепра. Плыл лёд, вернее пластинки желтоватого льда, заснеженные сверху. Когда они касаются друг друга, снег с краёв шипит, рассыпается, тает, тонет, уцелевшие льдины несёт вперёд широкой лентой….
А скрипочка звучит…
У берега льдины цепляются друг за друга, шелестят, задевая одна другую, касаются, поворачиваются. Вода между ними розоватая, а вдали – серая, как сталь, смутно поблёскивают разводы мазута. Оттепель… Трава всё ещё зелёная, пестрит белыми снежными пятнами различной формы… Небо светлеет…
            Вдоль берега ловили краснопёрок. Рыбёшки вздыхали, судорожно извиваясь, и засыпали от холода. Чешуя блестит, розовые плавнички оттопыриваются…

         14.11.1961г. – Киев. Изменилась погода. Не то осень, не то зима. Позавчера вдруг выпал снег, как крупа, вскоре превратился в грязь. На следующий день лил дождь, а сегодня утром деревья оказались заточёнными в ледяные панцири и своды. Огромные ветки с треском падают от тяжести, разбиваются, ударившись об асфальт со стеклянным звоном. На деревьях белеют следы слома веток. Будто в гневе рука великана хватала то одну, то другую ветку, заламывала её вверх или вниз, иногда выкорчёвывала деревья с корнем. Висят оборванные провода. Листья, ещё день тому назад трепетавшие на тополях, теперь топорщатся леденцами, толстыми, литыми, крепко припаянными к веткам, теперь они могут отвалиться, оторваться, разбиться, а не опасть или облететь…

      5.10.1962г. – Ярославль. Осень. Хорошая. Листья опали почти все. Передо мной Волга, огромная, как всегда, очень гладкая и серая сегодня. Горизонт затуманен. Здесь пароходы с зелёными огоньками.

         8.11.1962г. – Киев. Вчера шлялась по Труханову острову. Сначала определяла виды растений. Тысячелистник совсем свежий (глупый, думает, что весна!), одно из крестоцветных ещё цветёт, нашла пару веточек пижмы (полевой рябинки). Была в восторге от сизого налёта на Salux, значит, этот гибкий прутик принадлежит вербе или Иве корзиночной. Потом увидела болотце, одно из тех, которое было покрыто льдом и трещало под моими лыжами, когда я заблудилась, бродя по острову зимой. Теперь в болотце росла густая трава. Хвощевые. Какой-то дяденька сеточкой на длинной палке выуживал что-то из этого болотца. Я подошла ближе, оказалось, что он добывает личинки стрекоз для приманки (ловить рыбу). Так и не разовьются будущие голубые прелестницы с прозрачными крылышками.
Потом на мосту я встретила рыбаков, у одного из них за спиной висело штук шесть, семь большущих щук, пятнистых, огромных. Я восхитилась, спросила, на что ловили. Ответили, что спиннингом на блесну. Ещё ловят на мотыля – это красный червячок – личинка жука-долгоносика. Туманы сейчас сильные...
            Да, один дяденька на болоте ловил для меня крошечных карасиков. Они дрожали, как ртуть, серебряные с лиловым краешком, трепетали в сетке, но рыбак показал их мне и отпустил снова в воду. Только там мелко, икринки случайно занесло ветром в этот водоёмчик. Вряд ли выживут мои карасики…

            12.10.1965г. – Иркутск. Сегодня я была в лесу. Сказочно. Слишком хорошо. Слепящее солнце. Снег. Сосны, постепенно сбрасывающие снежную пыль, то с шорохом, то со звоном. Какой-то сумасшедший куст, ярко-жёлтый, оранжевый. Листья не успели опасть. Небо густое-густое, чернильное, в нём выбиты ярко-белые меловые берёзки с тонкими веточками, красными вверху. Синь. Солнце. Лиственницы-чудесницы, рассыпчатые, как горка засахаренного мёда, яркие. На одной из нижних веток лиственницы – большая шапка снега, я потянула и резко отпустила ветку, с неё сыпалось, падало, и на снегу остались лишь вмятинки, бугорки, да куча жёлтых иголочек, а моя ветка, облегчённая, подлетела так высоко, что мне уже не дотянуться. Сказка. Тишь…

         09.200г. – Ашкелон (Израиль). В конце месяца покапал такой маленький дождик, что его из окна не было видно, а из кухни увидела. Да, дождик сыплется сквозь солнечный свет, пахнет прибитой пылью.
На следующий день на море, на песке – мелкие точечки, никем не потревоженные следы дождя-призрака.
      10.2000г. – Ашкелон. Начало месяца. Прилетели маленькие аккуратные трясогузочки. В чёрном беретике, с белым личиком, чёрный слюнявчик на грудке. Скачут, довольные теплом, обилием зёрен, и длинный хвостик подпрыгивает от удовольствия.

         15.10.2000г. – Ашкелон. Первый ливень. Настоящая гроза. Ослепительные разрывы в серых тучах, гром. Сполохи. На балконе воды по щиколотку. Вымачивала потом тряпкой и выливала в ведро. Всё умылось, оправилось и запахло.

      16.10.2000г. – Ашкелон. Пошла к морю другой дорогой, через пески, прибитые дождём, который был вчера. Всё равно пришлось снять босоножки. Песок горячий, корочка тонкая. Пустыня. Колючий кустарник внезапно закудрявился свежей зеленью. И бог ты мой! Как быстро! Расцвели какие-то пушистые кисточки, жёлтые ёршики. Чудо! Никого нет. Жарко. Тут же надела взятый с собой купальник. Видела зверька, который ускакал от меня вправо. Что-то коричневое, но не заяц, уши как-то странно торчат, как у чебурашки. А следы похожи на след двупалого копытца или двух больших ороговевших когтей. Купалась, конечно.

      21.10.2000г. – Ашкелон. Второй дождь. Густой. Летит сквозь пальмы, оливки, дома, сукки. Пришлось закрыть балкон. Болею…
            Потемнело. Один дождь промчался, второй отшумел. Закуталась платком и вышла на балкон. Море слева серенькое. Очень тихо. Идёт женщина под зонтиком, значит, что-то ещё сыплется с неба. Пролетела чёрная птица. Отчего так тихо? А, это шабат… Слабость. Вчера температурила.


З и м а

      2.02.1957г. – Киев. Сегодня утром иду по улице. Месяц февраль, но на дворе – настоящая весна. Тепло, солнечно, ясно, светло. И так легко дышится, а небо такое высокое, глубокое и такое голубое манящее, что моя фантазия сделала такое: вот я отталкиваюсь от земли и р-раз – легко и плавно взвиваюсь в такое притягивающее меня небо. Я покувыркалась там, р-раз, р-раз, плавно, хорошо. Еле обернулась вокруг себя. Чёрт! Что с человеком делает весенняя погода и ясно-голубое небо!

      28.12.1959г.— Киев. Ещё недавно я была на катке. Было рано, поле как парафин, гладкое, матовое, блестящее. Потом зажгли фонари, и плоско на лёд упали распластанные нежно-оранжевые дорожки. Совсем недавно в тихом заснеженном лесу гладко ползли мои лыжи, и морозный белый лес – так спокоен. Божественно. А сегодня белый и липкий туман окутал деревья, улицы. Ничего не видно, лица тусклые и влажные.

         01.1960г. – Ярославль. Институт. Зимняя сессия. Знания у всех очень неглубоки. Да и интерес у преподавателей низок. Похоже на игру в куклы. Лучше тогда всем заниматься бы тем, что их действительно интересует, но зато как следует… За окном – чернила, разлитые в сливках. Снега не видно, но чувствуется, что он где-то за городом есть. Скучно на этом так называемом «семинаре» до тошноты. Завтра после экзамена по языкознанию пойду гулять. Вдоль по Которосли! Эх! Пойду ещё раз в музей, встречусь с картинами Дубовского…
Да здравствует солнце! Мне б сейчас сидеть в тепле и читать «Одиссею» или мчаться по катку. Фонари сияют, снег блещет, а небо, густое и фиолетовое, рассыпает едва уловимые глазом блёстки…

         18.01.1960г. – Киев. О чём написать? О прогулке на Днепр? Были сумерки, это в четверть шестого вечера. Всего-то. Естественно. Зима. Январь. А я в туфлях. Снег пушистый бело-лиловый, то сжимался на утоптанных дорожках, то пенился под ногами, как взбитые белки. Мост казался узким оттого, что с двух сторон белое, совсем неощутимое физически пятно реки и воздуха. Подумать только, что совсем недавно вместо этого белого безграничного клубящегося месива вокруг серого распахнувшегося моста искрились голубые тёплые воды! Вблизи пристани -–прорыв – коричневый рукав воды, по которому медленно плывут клочья снега. Ни морщинки!
            А склоны на набережной совсем утонули в туманных сумерках. Узкая кривая дорожка на мосту, снег боковой, мелкий. Ветер. Пейзаж для французского импрессиониста… Я пишу вяло. Всё это не то. Может не писать какое-то время вовсе? Хм. А на экзамене мне поставили четыре, поставили, но это не значит, что я получила четыре. Хотелось сыграть гораздо лучше. Мешало волнение, но и подготовка тоже. Если бы мне оторвать для музыки хороших два часа в день, результат был бы иным!

      21.01.1960г. – Киев. Чувствую себя лошадью, хорошей послушной скотиной. Я всё время что-то делаю, не дремлю, не сижу… Но делаю не потому, что хочу, а потому что за спиной кнут (моё самоедство, к которому я, как лошадь к кнуту, уже привыкла…).
Вчера и сегодня я ходила за мост, брала на прокат лыжи. Это ново для меня и очень приятно. Сегодня сделала не менее 15 км. Сейчас, к ночи чувствую в ногах и спине тягучую, но приятную боль. Всё как у лошади. Руки огрубели, стали красными и шершавыми. Левая кисть побаливает, а ведь нужно играть, готовиться…
Редко бывает тут такой снег. В лесу хорошо. Как волка ни корми… Кругом бело. Тихо. Быстрее, быстрее, мелкие кусты, сломанные прутья, повороты, маленькие спуски, хруст льда под палками на мелких озерцах, плотно засыпанных тридцатисантиметровым слоем снега. Скользишь быстро, сначала глядя на узкие белые рельсы под ногами, потом начинаешь оглядываться по сторонам. Что это там чёрное, как бархатное в белой шапочке? Человек? Лыжник? Нет, какой-то низкий корявый обрубок толстого дерева в снегу в чёрной развилке.
            Уже жарко. Но хочется мчаться ещё быстрее, по кочкам, меж кустов, смело размахивая палками над крутыми обманчивыми спусками, в действительности рыхлыми и мягкими, как перина…

         23.01.1960г. – Киев. Вот так со среды я ежедневно хожу на лыжах. Иногда мост бывает хмурым, но если выйти пораньше, он свежий, белый, стремительный. Сегодня он именно таким и был. Я спускалась к нему единственной тропкой, проложенной через снег. Деревья, летом напоминающие мне зелень Хмельницких буков, осенью были бледно-жёлтыми, а теперь стоят тихо и задумчиво. Все с широкой пушистой снежной отделкой. Тихо… Обувь скользит. Наконец-то тесная лесенка, осенью усыпанная листьями-чешуйками. Тут мы с Ленкой бежали, с трудом волокли тяжёлые сетки…
            Вот и мост, переброшенный через белый Днепр. Вон парашютная вышка раскинула свои голые плечи, как пугало, с которого ветер сорвал одежду. Там прокат лыж. Странно, но уже привыкла к этим длинным скользящим шагам. Энергичней! Жарко! Сегодня я пошла по трассе вдоль Днепра. Это замечательно! Работаешь, а ветер – прямо в лицо, и думается: «Рождённый ползать, летать не может»? Так ли? Впереди бесконечная белизна, налево по ту сторону реки – неясный высокий склон, небо шевелится белыми шарфами ветров. Где-то гудит какая-то вышка, дымят трубы. Справа – кусты, деревья, один, два причудливых дома. Далёкие трубы, видные на том берегу, в Киеве, быстро приближаются. Узкая чёрная кайма вдали, я лечу к ней, вот она уже рядом, стала широкой, ветер её ласкает, а она медленно скользит, минуя льдины… Полузасыпанные лодки, гудящая вышка…
            Остановилась. Тихо. Села ворона, ходит, что-то выискивает вблизи лыжни. Дальше, конечно, пути нет. Вода…Я отталкиваюсь, съезжаю к вороне, она взлетает, широко разбросав крылья. Пока я стояла, ко мне подкралась прохлада. Теперь – вперёд! Впереди обратная дорога, мост, уже скрылись трубы, лодки. Я разогрелась, краснею. Впереди Киев, шоссе со звенящими машинами, прицепами, пышный склон – «Швейцария», слева кусты, снежные холмики. Летом тут был пляж. Промчалась мимо гардероба с часами, остановившимися на «без десяти минут девять». Лыжня ведёт вперёд к Матвеевскому заливу. Мне хорошо, жарко, снимаю варежки. Залив. Стоянка лодок. Их не перечесть, уснули под снегом до лета, и лишь я шныряю между ними в безмолвной вербовой рощице…

         27.01.1960г. – Киев. Опять оттепель. Небо голубое. На снегу бело-золотые яркие полосы. Появились маленькие сосульки, похожие на подвески люстры, они начинают таять. Большие обледенения-наросты свисают застывшими струями, округлыми восковыми суставами, они похожи на погасшую свечу. Звенят птицы, и купол Софиевки снова сбросил со своей позолоты серую вуаль туманной непогоды.

         1.12.1960г. – Киев. Вчера только-только хотела сесть за написание контрольной, но решила раньше погулять. Пошла за мост. Очень быстро темнело, хотя была лишь половина шестого вечера. Небо довольно светлое, чистая луна. Днепр очистился от случайного снега От луны на воде неяркая широкая дорожка идёт параллельно мосту, внизу – лёгкий блеск мелкой ряби. Дошла до Труханова острова, стало совсем темно. Снег под луной светился фиолетово.
            Тихо. Голые деревья чуть-чуть дрожат. Теперь луна высоко, уже яркая, золотая, вокруг неё ни облачка, крадётся себе всё выше и выше. Снег под ногами слегка похрустывает. Изредка идёт один, другой рыбак с ношей. Курят. Обратно шла, зажгли фонари на мосту. Засверкали огоньки и вдоль берегов, слева – целым браслетом (голубые, дневного света, как жемчужины), справа – ниточка довольно крупных золотых и жемчужных бус, а сзади – тонкие бисерные прядки, ведущие к Дарнице. Остановилась на мосту, под железной перекладиной – яркая луна, внизу Днепр, тёмный с отблесками огней, вдали – плоский чёрный контур берега, окаймлённого редкими бисеринками огней.
Немного подморозило. Дышалось легко, тротуар теперь казался исколотым серебряной иглой, а лужи подо льдом стали чешуйчатыми, как растрескавшееся зеркало…

            2.12.1960г. – Киев… Туда, где трава мокрая от росы, она перебиралась на паромчике тех времён. Там до сих пор висит ценник. Проезд одного человека – столько-то, человека с велосипедом – столько-то, рогатый скот – столько! И всё в одном перечне.
      Сегодня с работы шла пешком. Снова оттепель. На яркой зелёной траве белеют разводы пористого снега, похожие на только что выплеснутую мыльную пену. Ноги гудят, из градирен поднимается белый пар, он плывёт в чистое небо и быстро растворяется в нём. На разъездах слышен грохот грузовиков с прицепами и звонкие удары трамвайных колёс о рельсы. По мосту бегут паровозы, их дымные косы блестят на солнце…


Ещё совсем темно. И небо, как стекло –
прозрачно-синее и чистое такое,
что хочется дохнуть мне на него
и облачко пустить в него седое.

Вверху гуляет яркий месяц,
и скромно звёзды уступают ему путь.
И снег блестит так чудно, и хрустит.
И вся деревня спит.

Спят люди и деревья – белые узоры,
на крыше дремлет снег, и домик спит.
Лишь лёгкий ветерок вздохнуть заставит глубже,
и волосы мои расшевелит.

      01-1961г. – Сегодня утром по пути из Киева в Москву я видела, как пронёсся встречный поезд, а за ним летела едва уловимая глазом снежная пыль, казалось, что это целый вагон, полупрозрачный, звенящий, а рельсы, как две сверкающие щели в сплошном замороженном вихре. Иногда мелькают прозрачные кусты, лес кажется волшебным, ели в пёстрых ризах, а берёзки — бледные призраки. Зато ночью под фонарями снег розовеет, а когда поезд трогает, снег в сплошной темноте немного светится голубовато-лиловым. Ищешь луну, а находишь в тумане мутный клубок зелёного шёлка.

      12.1961г. – Киев. На склоне Днепра дивная красота. Снег блестит, намело белые холмики вокруг розовых кустов на клумбах. В снежных островках – застывший куст, тени деревьев яркие сначала и расплывчатые вдали. Блеск под фонарями. Днепр, исчезнувший в мутно-голубом мираже, мост, жёлтые расплывчатые круги фонарей. Остров, исчезнувший в дымке. Красивейший вечер. Как разделить его с другими?!

Был ветер, сыпал снег в лицо,
а я в одной рубашке вышла.
Луна позвала на крыльцо
и тихий скрип промёрзшей крыши.

Мне было холодно, но я стояла,
и в полусонной голове
твоя улыбка нежная гуляла,
и грустный взгляд хозяйничал во мне.

Потом, проснувшись, пролетела птица,
и я испуганно вернулась в дом,
чтоб одеялом потеплей укрыться
и поскорей забыться сном…

            3.10.1965г. – Иркутск. Вдруг стало тепло. Была в лесу одна. Хорошо. Прилегла на холмик сухой травы, она потрескивает. Надо мной берёза так ослепительно бела на солнце – фарфор. И небо голубое с растягивающимися и сжимающимися бледными тканями облаков. Ни одного человека не встретила. Наломала большой букет багульника. Он зацветёт, я это уже видела – такой удивительной лиловой нежностью, а за окнами будет снег. Сейчас – спать!
      По вечерам в академгородке – чёрные дома и жёлтые ровные квадраты окон. Эта яркая желтизна окон и фонарей –радует меня гармонией в произвольном размещении горящих квадратов. Увидела, будто впервые. А ещё! Я очень хочу сама построить деревянный домик, как игрушку, аккуратный чистенький. Летом звать в него гостей, а зимой жить там с сыном Миней – Михаилом Рудольфовичем. Вот, дурёха, размечталась!

         3.11.1965г. Иркутск. Вечер. Решила сходить к моей Ангаре, опять на ту же дамбу. Залив, слева рукав, земляной, гравиевый мостик продвигается к другому берегу неуклонно, но медленно. Сегодня добавилась ещё горсть земли. Ветер. Край залива взялся льдом, белым как застывшее молоко, значит, внизу воздух. Сегодня я пришла туда поздно, огни строителей не светили вниз, на лёд, а скользили поверху, рукав воды крупно рябил, плескал в дамбу, туда прибило ещё несколько брёвен, мокрых, чёрных и блестящих. Громкий плеск… А в заливе – лёгкая мнлкая зыбь. Месяц яркий, яркий, небо чистое гладкое, звёздочки из-за месяца мелкие, еле искрятся. Ветер. И городские огни не мелькают. Когда я шла, обнаружила на ухабистой дороге (ещё неоглаженной и незаасфальтироавнной) лежащего в самой серёдке пьяного. Напуганная рассказами о бандитах, я тут же подумала, что его нарочно туда положили. Недалеко слышны молодые нетрезвые голоса, смех, свист, темень… Что делать? Я всё-таки решаюсь. Трясу мужика, ору ему: «Вставай! Задавит!» Он что-то бормочет, плюёт и «твою мать». Я его одной рукой под руку, другой – за шиворот, оттащила на обочину дороги. На обратном пути застала его там же. Кряхтит, ёжится от ветра. Ну, что ж, теперь не задавит, а промёрзнет, протрезвеет, надеюсь.

      6.11.1965г. Суббота. Была только что у Ангары (9-10час. вечера). А реки-то уже нет. Сегодня 23 градуса мороза, я совсем не ощущаю холода. Только свет от фонарей торчит вверх длинными столбами, я знаю – это морозец, да снег хрустит под ногами. А вот и «моё» местечко на дамбе. «Слева рукав, справа залив» уже совсем не плещет и ничего не отражает. Это корка льда, неровно запорошенная снегом. Очень светло от большой ярко горящей луны – сияющая серебряная монета. Видны следы на снегу, здесь недавно прошёл человек или два. Мои брёвна совсем недавно мокрые и блестящие, сегодня тусклые, вмёрзшие в береговой ледок, они тоже слегка прикрыты снегом. В городе мгла, огней совсем не видно. Зато светится седьмой посёлок, там что-то то загорается, то гаснет. Праздничная иллюминация, кажется. Худенькой цепочкой висят кое-где ниточки цветных ламп. Церквушка розоватая – это отблеск поселковых огней красит её. Ветра нет, приятно освежается лицо, не мёрзну. Надо идти спать. От матери извещение на посылку. Что там? Еда? О! У меня осталось 72 копейки и 6 рублей долгу. Ещё занять бы рубля 4!…

      5.01. 1966г. – Иркутск. Сегодня копали траншеи для нового фундамента. Сначала выбросили золу от пожога, оттаяло хорошо, стали копать. Мороз сильный, от нашей талой земли поднимается мутный белый пар. Встаёт солнце. Оно красное, не к добру! Пока всходит – самый холодный момент, сейчас, наверное, – минус 50, не меньше, до восхода было минус 48. Отлетают в сторону комья дымящейся земли, над траншеей с горсткой людей – пар. Кругом снег, а в бесконечном белом небе – холодные роды солнца. Так начинается дом…

            3.02.1973г. – Киев. Вовка один со мной, утром он забрался ко мне в постель и тихо сказал: «Мама, вставай, не спи, посмотри лучше, какое дерево серебряное». Я не шевелилась, но насторожилась. Он помолчал, потом снова: «Тополя, что в детском саду, как серебро, посмотри, мама». Я подняла голову и увидела – белое небо, тихое и блестящее в предвестии восхода солнца, на нём тёмные ветки тополей, «как чернь по серебру, как серебро по черни».
«Качаются красиво», – сказал Вовка. Его серые прозрачные глаза были полны удивления, понимания и тихого очарования.…
            Голое дерево на фоне зимнего неба… Мы оба притихли. Вот такое у меня старшее чадо.
            * * *

Клюква – ягода зимы.
Снег. Сосновые иголки,
и туманы с низины
стелятся покровом вогким.

            * * *

Зима. А небо смотрит вниз
сияющими звёздными очами.
Какая тишина!
И в небеса из труб
струится серебро
бесшумными дымами…

            * * *

            28.12.2000г. – Ашкелон. Вчера видела, как ворона подлетела к маленькому чёрному крабику и стала бить его клювом. Крабик всё пытается уползти в сторону моря, но ворона хладнокровно долбит его. Я с криком «эй ты, дай ему уйти!» побежала туда по песку. Но ворона оказалась проворней, схватила крабика в клюв и отлетела в сторону от меня, положила свою жертву на плотный песок и быстренько стала долбить, да так, что через мгновенье подбирала последние крошки…
            Вот так. Замечтался, разогрелся на солнышке—и нет крабика. Был бы белым, она могла и не заметить его. Тут бывают такие рачки или крабы, крохотные, как паучки, совсем прозрачные, очень быстро убегают бочком при малейшем движении рядом с ними.

         19.02.2000г. – Ашкелон. Сегодня видела стаю перелётных птиц, они сели для отдыха на берегу моря. Издали показались мне чёрными, они топтались, шевелились, потом вдруг полетели в мою сторону против ветра. Полёт стремительный, сильно вытянуты шеи. Летели они удивительно низко над самой водой. Мешал ветер. Увидела, как они выстраивались цепочкой, промчались так близко. Что успела разглядеть белые головки, а крылья – тёмно-коричневые, золотистые. Потом три белых чайки догоняли стаю, и намного позже так же стремительно летела, вытянув шею, отставшая птица. Кто они?
Я подошла к тому месту, где отдыхали птицы, пока море не смыло следы их лапок. Чётко видны отпечатки трёхпалых лапок без перепонок с острыми длинными когтями. Топтались птицы семьями, были там следы и маленькие, «детские»…
А волна всё норовит слизнуть следы пребывания перелётных птиц с мокрого песка.