У меня была мечта выйти на охоту с ружьем двустволкой, которая заманчиво висела на гвозде в сенях, у дверей в избу.
Отчаянным охотником считался Виктор Мисайлов. У него был мотоцикл, ружье винтовка и двустволка. Это был одержимый охотник, видавший виды зверолов таежник. Его интересные рассказы, как он выслеживал зверя, как часами, под дождем лежал в «переходе» звериных троп, об удачном выстреле с расстояния 100 метров, о тяжком труде охотника «завалившего» сохатого с лосенком далеко от таежных дорог в отрогах гор. Мясо убитого зверя надо сохранить, вынести на своих плечах к мотоциклу и быстро обернуться с подмогой родственников, чтобы увезти на машинах остальное.
Виктор высок, сухощав, даже слишком худ. Это результат болезни после укуса в тайге энцифалитным клещом. Тогда он был в бреду, метался на двух сдвинутых железных койках, но остался жив, благодаря выносливости и здоровью таежника, лесосплавщика и золотодобытчика.
Ему всегда было некогда, и тем более не до меня. Пообещает с вечера взять меня завтра на охоту, а утром, встав рано, до утренней зорьки, «забывает» разбудить. От обиды и досады я плачу, а Володьки, младшего его брата и моего двоюродного, все нет и нет. Он в отъезде.
Заметив мой понурый вид, меня утешает жена Виктора — Анна. Степенная, пышногрудая, улыбчивая женщина, с красивым лицом, коронованным толстой, русой косой, убранной вокруг головы. В этой короне она могла бы играть русскую царицу на Мосфильме.
— Не обижайся на Виктора, — говорит она. — Занят он делами и некогда ему с тобой. Вот придет скоро Володя, вдоволь находишься на охоту.
А Володьки все нет и нет. Он сплавляет большой плот строевого леса вниз по течению Зеи в город Благовещенск.
Весной, по «большой воде», капитан катера буксира Филипп Иванович Улисков, мамин брат, забрасывал Володьку Мисайлова с бригадой лесорубов в верховья Зеи.
Выбирали место с добротным-строевым хвойным лесом и там, где вода потише и склоны берегов покруче. Вручную (бензопил еще не было) рубились пихта и лиственница, обрабатывались бревна и скатывались по склону в заводь реки, где вязали секции плота. На корме последней и на первой секциях вырубали и крепили по два рулевых весла. Пока вода позволяла подняться катеру буксиру через порожистые узкие места в верховья реки, связанные плоты буксировали по извилистой реке вниз по течению.
Нашим — капитану Филиппу Ивановичу и рулевому Володьке, хорошо знавшим форватер капризной реки, — особенно тяжко приходилось на порожистых перекатах «Чертовой мельницы» и узких местах «Зейских ворот» (так окрестили местные эти трудные участки реки). Дальше река Зея насыщалась водами от многочисленных притоков и ручьев, разливалась, образуя многочисленные острова, где сплавщиков подстерегали мелководья и кряжистые завалы из сброшенных в половодье деревьев.
В Благовещенске, сплавленный лес сдавался предприятиям Леспрома, а наши зейские лесосплавщики возвращались домой к женам и детям с подарками, заработком и охотничьими снаряжениями.
Наконец, Володя приехал. Он был не женат и потому лихо отгулял свое в Зейском лесопарке, где вечерами гремел оркестр на танцплощадке, гудела кафе-столовая, раскачивались лодочки громаднейших качелей с повизгивающими сельскими девчатами. Под редкими фонарями там весело играла гармонь, слышались девичьи песни, а в темных кустах таинственно раздавались шорохи и шепот. В кинотеатре крутили последние фильмы. А когда неожиданно рано везде вырубали свет и деревня погружалась в кромешную темноту, еще долго раздавалась трескотня бензинового генератора, помогавшего досмотреть интересный фильм в кинотеатре.
Приезд Володи разнообразил мой досуг. Как-то рано утром, на рассвете, мы отправились с ним на ближайшее за деревней озеро на утиную охоту. Обходя озеро с обеих сторон, мы поднимали спрятавшуюся в прибрежной траве утку на крыло, и Володя сбивал ее в лет. Сопровождавшая нас собака лайка, вытаскивала ее из воды.
Первые мои выстрелы по коробке из-под папирос обнадежили, и Володя с приятелем взяли меня на вечернюю охоту.
Ехали на мотоцикле на дальнюю протоку. Вечерело. Меня, с заряженным ружьем, оставили на мосту, недалеко от мотоциклов. А сами пошли вдоль протоке и засели в скрадке.
Я конечно догадался, что они, опытные охотники, просто избавились от меня. Но сознание, что у меня настоящее двуствольное ружье, воодушевляло. Я представил, как, спугнутая ими утка полетит вдоль протоки на меня и тогда... Я не осознавал, что мой силуэт, сидящего на перилах моста охотника-мечтателя с ружьем в руках, спугнет любую птицу.
Солнце уже давно закатилось за горы, ярко полыхнув багряным пламенем по стеклянной поверхности неширокой протоки. Смолкли птичий гомон и стрекотание кузнечиков. В наступивших сумерках еще просматривались камышовые очертания берегов. Мое настороженное ожидание дичи сменилось расслабленностью. Потом меня обступила кромешная темнота, в которой можно было иногда разглядеть слабый отблеск гладкой поверхности воды, отражающий краешек светлого неба.
Первые яркие звезды породили и первые звуки. Досадно громко заквакали лягушки. Я несколько раз прикладывался щекой к прохладному ложу приклада ружья, прицеливаясь на невидимую цель и старался в темноте найти мушку в разрезе выемки прицела. Это хорошо удавалось, когда ствол поднимался на уровень еще светлого краешка неба.
Наконец-то, раздались далекие выстрелы. Я напряженно ждал своей очереди присоединится к охоте. Но так ничего и не дождался.
Поеживаясь от прохлады, которая поднималась от воды вместе с холодным туманом, я терпеливо неподвижно сидел уже не веря в удачу.
Показалась луна. Она слабо осветила темные окрестности и туманную протоку.
Вдруг, слабый всплеск в прибрежной траве меня насторожил. Ружье — на изготовку. Глаз напряженно ищет мушку. Зеркало воды нарушилось волнообразными разводами от движущегося по нему невидимого существа. Осенила догадка: выдра. Вспомнился чудесный нежный мех маминого воротника от зимнего пальто, выделанный из этого небольшого зверька, промышляющего в воде. То, что это будет моей первой добычей, придало уверенности. Взведены курки, ружье снято с предохранителя и принято окончательное решение — стрелять. Тем более, что цель, пересекавшая светлую полосу воды, приблизилась на расстояние уверенного выстрела.
Кровь стучит в висках. Нужно унять волнение. Еще раз, глаз соединяет три точки: ложбинку между стволов, мушку и торчащую из воды голову зверька. Жму на курок...
Грохот и сильная отдача ружья на секунду отвлекают. Но сильный всплеск оглушенной, раненой выдры, тушка которой плывет по течению под мост, призывают к действию.
В темноте, ломая кусты и проваливаясь в невидимые ямы, бегу под мост. Там меня встречает кромешная тьма, черная глубокая вода и отсутствие каких-либо очертаний моей первой добычи.
Разочарованно поднимаюсь на дорогу. К мотоциклам, из темноты шумно выходят Володька с приятелем. При свете фары вижу в руках у них взлохмаченные перья больших убитых сов. Вот с этими трофеями мы и возвращаемся домой.
Первый блин комом!
1951 год.