Ко всему привыкаешь: к хорошему – очень быстро, к плохому – медленно и тяжело. И всё же, время от времени кажется, что отдал бы всё на свете, лишь бы рядом оказался человек, который бы просто выслушал тебя и понял. Мне не повезло. Нет такого человека, и никогда не было. Поэтому в редкие свободные минуты, чаще всего глубокой ночью или ранним утром, я пишу эти строки. Зачем? Не знаю. Вряд ли кто-то когда-то это прочитает. Но после очередного эпистолярного сеанса психотерапии на душе хоть немного легче. Пусть так. Эмоции и чувства, глубоко спрятанные внутри, не передать на бумаге. И всё же…
Иногда случается, что не успел ребёнок появиться на свет – а уже никому не нужен, его не хотели, не ждали, не планировали, но, тем не менее, он родился. Вот я как раз и оказалась такой «счастливицей». Чтобы я ни сделала – это всегда было плохо. Моя мать считала, что именно я виновата во всех бедах – неудавшейся личной жизни, карьере (частые больничные ей не способствовали) и в том, что её фигура после родов претерпела некие изменения не в лучшую сторону. Знаете как больно малышу, когда он хочет, чтобы мама его просто погладила и прижала к себе, а вместо этого она кричит, срываясь на визг – видеть тебя не могу, уйди с глаз моих? Всегда проще обвинить во всех проблемах совершенно непричастного к ним человека, тем более беззащитного, чем попробовать разобраться в самом себе. Скоро я свыклась с мыслью, что никому не нужна. А если кто-то пытался проявить ко мне внимание - я убегала или молчала. Это казалось слишком диким и непривычным. Одной проще, надеешься и рассчитываешь только на себя.
В семь лет я «заболела» балетом. Неосознанно захотелось подменить жестокий реальный мир прекрасной сказкой. Всякий раз, когда по телевизору показывали «Лебединое озеро», «Жизель» и прочие шедевры хореографического искусства, меня невозможно было оторвать от экрана. Мысленно я представляла себя на месте примы – её непередаваемая грация, легкость, чудесный костюм и рядом ОН. Принц. Который любит и никогда не оттолкнет. Хотя по юности лет подобные мысли посещали не так часто, как желание побыть в волшебной стране хоть пару часов. Мама совершенно равнодушно отнеслась к просьбе записать меня в балетную школу, но потом решила, что тогда дома меня почти не будет, и согласилась.
Я поступила. Особых данных у меня не обнаружили, но поскольку я была очень худенькая и гибкая – взяли. Каждый день я летела в «балетку» как на крыльях, извиняюсь за избитость метафоры. Для меня не существовало большего счастья, чем танцевать и заниматься у станка. Единственное, что огорчало – пуанты выдавались только с четвёртого класса. А до этого – обычные мягкие тапочки, которые от беспрерывного шарканья по мокрому (чтобы ступни, ставящиеся максимально выворотно, не скользили) паркету очень быстро изнашивались. Я с завистью наблюдала за девочками из старших классов в раздевалке, когда они надевали пуанты. Но вот настала и та незабываемая минута, когда мне торжественно вручили розовые туфельки с твёрдыми носками, залитыми гипсом (их надлежало как следует разминать, чтобы стоять и на пальцах, и на полупальцах). Всем достались атласные, а мне матерчатые – не нашлось моего размера. Немного обидно, но зато я чувствовала себя настоящей балериной.
Для большинства моих одноклассниц начались жуткие мучения. Многие наивно полагают, что балерины встают на подогнутые пальцы ступни. На самом же деле – на вытянутые, основная нагрузка приходится на большой палец. Поэтому вес тела имеет очень большое значение, хотя и при выполнении остальных упражнений (особенно прыжков) он важен не меньше. Нам не разрешали класть в пуанты вату или поролон. Только кусочки старых капроновых чулок или колготок, которыми надо было тщательно обернуть пальцы. А потом – пожалуйте сначала к станку, далее - в центр класса. В первый день почти все до крови стёрли ноги. Многие плакали, особенно когда выполняли упражнение со смешным названием «покурю» - быстро-быстро бежать вдоль станка, придерживаясь одной рукой за него. Ноги вместе, в «нулевой» позиции, и вперёд - под музыку, точно попадая в такт. В первый раз до конца добежала только я. Когда отзвучали последние аккорды фортепиано, я оглянулась и увидела, как девочки хромают и кривятся от боли, закусив губы и из последних сил сдерживая слёзы. Кто-то даже и не мог сдержать.
А для меня все упражнения на пуантах не представляли сложности. Как говорила наша весьма строгая преподавательница: «Никогда не видела более лёгкого вскока». Но почему-то пуанты мы всегда надевали в самом конце урока, после упражнений у станка и на середине класса. Сил почти не оставалось. Все мышцы тела, особенно ног, дрожали от страшного перенапряжения. Купальник и трико после сорока минут занятий можно было смело выжимать. Жутко хотелось пить, но на переменах, на которые нас иногда даже и не отпускали, это строго-настрого запрещалось. И вот надо изобразить лёгкость и грациозность, стоя на кончиках пальцев и уже ничего не соображая от усталости. Как же на нас кричали…Случалось, что даже и били. Не сильно, но ощутимо. Особенно по спине и ногам.
Я приходила домой после занятий и просто падала на диван, не в состоянии даже пошевелиться как минимум час. Потом ванна, ужин и сон, сон, сон…А рано утром, часов в пять, я вставала делать уроки, задаваемые в обычной школе. Никаких прогулок или посиделок с подругами, которых у меня, впрочем, не было. В единственный выходной день чаще всего я читала книги или слушала музыку, стараясь не выходить из своей комнаты и не попадаться на глаза матери.
Но все-таки счастье изредка мне улыбалось. Когда мы выступали в местном Дворце Культуры - сначала в детских постановках, потом в классических. «Половецкие пляски», «Жизель», «Танец маленьких лебедей»…В такие минуты я забывала обо всём на свете – о нелюбви женщины, давшей мне жизнь, об отсутствии подруг, о шипении учительницы из-за кулис «Улыбайся, Аверкова, я сказала – улыбайся!», о боли в ногах, о впившихся в прическу шпильках и «невидимках», о жёстком капроне костюма, царапавшего кожу, о боязни перепутать какое-то движение. Я больше не чувствовала себя одинокой, находясь на сцене. Я попадала в долгожданную сказку.