Во Владивостоке, на вокзальной площади, из-за тумана в бухте Золотой Рог, фонари тускло освещали одинокого, широкоплечего провожающего, в коричневом пальто и твидовой кепке.
Мой отец, Константин Георгиевич Третьяков, ленинградец, в свои 43 уже не впервые провожал семью: жену Елену Ивановну, меня и малышку сестренку Иринку 6-ти лет. Ехали они на малую Родину жены, в город Зею Амурской области, по настойчивому приглашению ее старшей сестры Анфисы, которой исполнилось 50 лет.
Первый раз, когда мы с мамой уезжали от папы на грузовиках через Ладожское озеро из блокадного Ленинграда в 1942 году, проводы были торопливые, нервные. Отец тогда болел дифтерией, от голода с трудом держался. Он торопился на свой Адмиралтейский завод, а мы (если повезет) — в мамину Зею, на поправку.
На этот раз, отец широко улыбался и долго махал рукой, провожая глазами окно нашего вагона, что то говорил.
Мы, разместившись в душном общем вагоне, прильнули к грязному стеклу, пытаясь рассмотреть его силуэт на перроне.
Было и грустно, и любопытно ехать в этом узком пространстве.
Поезд набрал скорость, замелькали редкие фонари. Мама стелилась и укладывала сестренку, у которой смыкались глаза.
Ехали долго, целых 4 дня. Дымный паровоз тащил длинный состав, поскрипывая на поворотах железной дороги, изгибался змеей, выстукивая свою рельсовую мелодию на стыках.
Проезжали рядом с широченной рекой Амур. С нашей стороны откос, насыпи круто спускались к живописной реке, а с другой стороны вертикальной стеной тайга вплотную подходила к полотну дороги.
За время дороги мы уже освоились в вагоне. Иринка бегала вдоль общего коридора, а я, 14-летний парень, выходил в тамбур или с интересом переходил в следующий вагон.
Светило солнце, полуденно освещая большую луговину, поросшую высоким многотравьем и полевыми цветами. Поезд на крутом подъеме, часто замедлял свой ход, а здесь, перед показавшимся проемом длинного туннеля, совсем замедлил свое движение. Мама готовилась нас накормить купленной на полустанке аппетитной горячей картошкой, солеными огурчиками, открывала рыбные консервы, припасенные для поездки и резала сухую колбасу.
— Я щас приду, — сказал я, направляясь погулять по вагону.
— Только недалеко. Скоро будем кушать, и позови Иринку, — откликнулась мама.
Я вышел в передний тамбур. Наружная дверь там легко открывалась и можно было наслаждаться ароматом запахов полей и яркостью красок цветов. Поезд почти остановился, когда я увидел недалеко от откоса яркую красную лилию. Несколько раскрытых зубчатых соцветьев ярко красными лепестками с темно коричневыми тычинками, украшали толстый стебель. Остальные бутоны еще чуть раскрылись.
«Сегодня день моего рождения и я преподнесу цветок маме», — подумал я. Не долго думая, я спустился с крутых ступенек подножки и спрыгнул с остановившегося поезда. Заплетаясь в высокой траве, я в несколько прыжков был у цели. Толстый стебель не поддавался и я рвал его с корнем.
Оглянувшись, я с ужасом увидел, что поезд стал набирать скорость и мой вагон уже проплывал мимо. Задыхаясь от волнения, я стал взбираться по крутому склону к насыпи. Скорость поезда нарастала и последняя надежда, последняя подножка последнего вагона могла спасти меня. Я обессиленными руками схватился за передний поручень, оттолкнулся от сыпучего щебня, меня швырнуло, чуть не разжав мою ладонь от веса моего тела, и прижало к ступеням, больно ударив о них бедро. Дрожащей рукой я потянул за ручку двери тамбура. Она поддалась и открылась внутрь тамбура. Но цветок, слегка потрепанный, с надломленным стеблем, я все еще держал в своей руке.
Сквозь задний вагон я продвигался, приводя себя в порядок. Мама удивленно взглянула на красивый цветок:
— Откуда это у тебя?
Я молчал, а потом нашелся:
— Это тебе подарок на мой день рождения.
Я вставил толстый стебель в бутылку из-под лимонада, торчавшую из гнезда подставки стола, и приступил к обеду.
— У меня тоже есть для тебя подарок: фотоаппарат «Смена». А папа тебя поздравляет с зачислением во Владивостокский судостроительный техникум. Спасибо тебе, сынок, за цветы.
Если бы она знала!…
От Тыгды, где остановился наш поезд, до Зеи было чуть более 100 километров, и мы на попутной грузовой машине долго тряслись по грунтовой дороге, проложенной в тайге. Ирина сидела на моих коленях, вертя головой, а мама – рядом, с туго перевязав лоб платком (болела голова).
Мамины родители, отец Иван Борисович и мать Екатерина Степановна, были из переселенцев с Украины, которые через всю Россию, на телегах добрались до пристани реки Зеи и здесь обосновались. Из десяти детей осталось только пятеро: Сергей – золотодобытчик, Филипп – председатель сельсовета, Анфиса, мама и младший Алексей, который в 1945 году дошел до Берлина.
В Зеи мамины таежные гены у меня дали свои бурные ростки. Этому способствовало общение с семьей маминой сестры тети Анфисы, состоявшей из мужа Ивана Мисайлова, сплавщика леса, детей Виктора и Володи, золотоискателей, сплавщиков и охотников, приемной дочери и племянницы Клары (дочери погибшего брата), а также семьей Виктора, в которой был почти ровесник моей сестре — Борька.
С Кларой и Борькой мы ездили на лодке по течению бурной реки Зея на острова, где собирали в туески редкую ягоду моховку и жимолость, из которой тетя Анфиса варила замечательное варенье. Возвращаясь обратно, долго гребли против сильного течения, отталкиваясь шестами.
По берегам проток и ручьев привольно росла черемуха. Эту ягоду собирали высоко на деревьях, озираясь, так как ее любят медведи. А медвежьи «кучи» встречались частенько.
В просторных кочковатых марях во множестве росла рясная голубика, а позднее брусника. Эту ягоду местные жители и мы заготавливали вёдрами, применяя специальные гребенчатые совки.
В тайге, за заброшенным аэродромом, на 9-м километре промысловики завозили бочки для засолки сырых груздей. Этот белоснежный гриб покрыт сверху влажными скользкими ворсинками, с бахромистым отворотом под шляпку. Собирать эти грибы одно удовольствие. На затененных елями полянках иногда попадались такие большие семейства груздей, размером в ладонь и меньше, что поляна из зеленой превращалась в белоснежную.
Заготовленные грузди засаливали тут же в бочках, установленных на бортовых машинах. Мы же собирали для себя грузди только средних размеров и малышей, которые засолили дома у тети Анфисы в маленьких дубовых бочках. Одну из них мы привезли домой во Владивосток, к большому удовольствию папы и его друга Анатолия Вахова. Лучшей закуски к водке, под распространенным названием «Сучек» по 2 рубля 56 копеек, не придумаешь!
Самым изнурительным занятием для меня было копать картошку. Бесконечные картофельные грядки, растянувшиеся между старым домом тети Анфисы, по улице Уткинская 21, и недавно отстроенным светлым домом Виктора Мисайлова, порой наводили такую тоску и неустроенность юношеского бытия, что раем показалась моя новая домашняя обязанность быть пастухом большой черно-белой, но хромой на одну ногу коровы, которую Виктор взял в совхозе на убой и решил откормить.
В деревенское стадо из-за дефекта ног ее не взяли. Ну, и я, с небольшой котомочкой за плечами и самодельной плетью, рано утром выводил ее за деревню пастись на вольных лугах, где, лежа в траве и рассматривая облака в косых лучах солнца, думал, что там и живет бог, а моя умершая сестренка Лерочка сидит на облаке. А вечером, толстобокую, с перекинутыми через спину двумя мешками свежей травы, пригонял бедную корову в стойло большого сарая. На сеновале сарая я случайно раскопал старый сломанный велосипед. Заклеил камеры, выправил спицы, починил ходовую часть и стал наслаждаться поездками по деревни на вездепроходимом велике.
К великой радости тети Анфисы, я подрядился сделать крытое крыльцо к дому. Я старательно обрабатывал острым топором из елового кругляка квадратные стойки и стругал рубанком доски для ступенек и крыши.
Тетя Анфиса закармливала нас кислыми блинами со сметаной или сливками, которые собирали с множества глиняных кринок после отстоя молока.
А когда Виктор завалил в тайге сохатого и появилось свеженина из лосиного нежного мяса, мы, наконец поверили в коммунизм и светлое будущее, которое долго и тщательно от нас скрывали городские суровые будни.
1956 г.