Саламат Сарсекенов
Неотправленное
письмо
Москва
ООО «ИПЦ „Маска“»
2009
УДК 882
ББК 84 (2Рос-Рус) 6
С20
С20 Саламат Сарсекенов
«Неотправленное письмо»
М.: ООО «ИПЦ „Маска“», 2009 — 128 с.
ISBN 978-5-91146-381-6
УДК 882
ББК 84 (2Рос-Рус) 6
С20
©Саламат Сарсекенов, 2009
Весна
Начало марта. Граница между зимой
и весной. Время, когда все вокруг просы-
пается, рождается вновь, обретает цвет и
запах.
Он сидел на свежеокрашенной скамей-
ке в городском парке. Мимо проходили
люди, и на их лицах весна невидимой ру-
кой расписалась улыбками и подрумяни-
ла щеки.
Недалеко, на детской площадке, суети-
лись малыши, как разноцветные комочки,
заботливо укутанные в куртки и шар-
фы, которые, как смирительные рубашки,
сдерживали в своих объятиях неподатли-
вый и непримиримый детский нрав. Ря-
дом, расположившись на скамейках или
попросту бродя вокруг своих чад, маячи-
ли фигуры родителей.
4
Метрах в пятнадцати от него, на синей
скамейке, сидела молодая красивая жен-
щина.
Между ними находился безликий и
необструганный куст карагача, который
ветвями располосовал ее очертания и ис-
кажал ее милый образ. Он смотрел на нее
и мысленно дорисовывал то, что легко мог
себе представить. В тонких и изящных
руках девушка держала какую-ту книгу.
Она читала, и ее красивые и вниматель-
ные глаза раз за разом провожали к по-
лям страницы строчку за строчкой. Вре-
менами она поднимала взгляд на своего
ребенка, и милая, еле уловимая улыбка,
выражавшая покой и радость, словно сол-
нечный зайчик, застывал на ее лице.
Видимо, заметив внимание своей мамы,
из разноцветной ватаги малышей выбежа-
ла девочка трех лет, в желтой курточке и с
белым бантом, торчащим между красным
шерстяным шарфом и вязаной шапочкой.
5
Ребенок подбежал к своей маме. Зеленое
пластмассовое ведро и совок, больше по-
хожий на столовую ложку, разлетелись в
сторону. Обняв за колени женщину, девоч-
ка уткнулась головой в книгу, как будто
давая понять, кто здесь важнее для мамы…
…Что-то неведомое и острое ткнулось и
заерзало у него внутри. В голове пронес-
лись обрывки воспоминаний, словно лег-
кий ветерок приподнял в небо облетевшие
прошлогодние листья и уложил их обрат-
но на асфальт.
Через минуту девочка отбежала от
мамы. На ветвистом старом дереве два во-
робья отчаянно боролись за корку хлеба,
безжалостно молотя друг друга крылья-
ми, ругаясь и перескакивая с ветки на вет-
ку. Девочка, наблюдая за поединком, за-
прокинула голову вверх и подошла ко мне
ближе…
6
Голубые глаза, золотистый цвет волос,
плавные, как вечерняя волна, очертания
лица, этот восхищенный взгляд…
Природа, словно скопировав образ из
далекого прошлого, вновь воплотила его в
маленьком ангеле. Великая магия жизни
— повторять совершенство, как повторять
раз за разом акварель весны, раздевающее
тепло июля, холодную нежность падаю-
щего снега.
Как давно это было, и как легко все это
помнилось!
Видимо, не зря, так часто блуждая по
лабиринтам своей памяти, словно в боль-
шом цветном сне, раз за разом он трево-
жил свое прошлое, и из бирюзовой глу-
бины всплывали обрывки воспоминаний,
в которых каждый раз она была главной
героиней.
-Все началось, как и сейчас, с марта ме-
сяца, восемь лет назад. За плечами оста-
лась школа, армия в кирзовых сапогах
7
прошагала по плацу строевым маршем и
разместилась в дембельском альбоме в
шкафу среди моих детских фотографий.
Веселое время открытий и знакомств, ког-
да легко дышать полной грудью и планы
на будущее рисуются мизинцем на обла-
ках.
«…Я помню, как с друзьями детства
на Восьмое марта мы пробрались в нашу
старую школу на дискотеку. Не знаю, что
нас туда понесло. Бывалые и вроде взрос-
лые, мы уже давно заходили в ночные
клубы, имея в карманах дисконты и бан-
ковские карточки для зарплаты. Может,
приглашение знакомых старшеклассни-
ков или ностальгия по школьным коридо-
рам и тройкам в четверти? А может, это
было что-то невидимое и седое, как мир,
что бесшумно и незаметно всякий раз по-
ворачивает нас за плечи на перекрестках
сотен дорог, играя в свою немыслимую ру-
8
летку, и отправляет вперед без компаса и
инструкций?
Танцы под музыку модных «А-Студио»
и нестареющего Элтона, коктейль из за-
пахов десятка духов и лака для причесок,
подслащенный ароматом бисквитного
торта, витал в полумраке нашего об-
шарпанного и давно не ремонтированного
спортзала. Салажата, которым еще вче-
ра на переменах я бил щелбаны, сегодня в
немыслимом цветном фейерверке приче-
сок и одежды волочились за своими подру-
гами и пытались обратить на себя внима-
ние нелепыми и грубыми свистами, не по-
нимая, что тем самым лишь по-прежнему,
как и в первом классе, дергают их за косы.
Свет от недорогих светомузыкальных
маячков скакал по танцплощадке в ритм
музыки, освещая то здесь, то там весе-
ло прыгающих старшеклассников. Ино-
гда лучи натыкались на наших учите-
лей, и становилось стыдно и паршиво за
9
вычеркнутые из блокнотов номера их до-
машних телефонов и позабытые поздрав-
ления с прошедшими праздниками.
Некоторые школьники, притаившись
в углах возле шведских стенок, разливали
водку и, закусив праздничными тортами,
с гиканьем кидались обратно в буйство
танца. Нас узнавали и приглашали то
одна, то другая группа ребят, и все кру-
жилось в одном неистовом хороводе, за-
мешанном на визге ошалелых подростков,
танцах и веселом настроении.
Иногда объявляли медленные танцы,
и тогда буйный хоровод рассыпался, как
ртутные шарики, по стенкам и углам
спортзала. На середине оставалось лишь
несколько танцующих пар, дамы в кото-
рых или не успели убежать, или уже не хо-
тели...
Мы присели с ребятами на сложенные
вдвое борцовские маты. Откуда-то поя-
вилась очередная бутылка «Столичной»
10
водки, и захрустели в руках одноразовые
стаканчики. Рядом, видимо, на серьезный
интерес, засучив рубахи, начали тягаться
на руках два розовых крепыша. Кто-то из
«стойких» уже спал на спортивном козле,
а по баскетбольной корзине застучали со-
дранные с кого-то ботинки. Светомузыка
уже не барабанила цветами, а мелодично
плавала по кругу, фотографируя в дли-
тельной вспышке то одну, то другую пару.
Мы смотрели по сторонам, оценивающе
блуждая глазами по фигурам девчонок, ко-
торых выхватывал из мрака мерцающий
свет. Временами где-то раздавался хохот
и слышалась неразборчивая речь подвы-
пившей молодежи.
-Нет, это произошло не сразу, не вдруг
и без потрясений. Это не было похоже на
сверкнувшую в коридоре молнию или на
затмение солнца на кухне. Секунды так же
маршировали по кругу в своем бессмерт-
ном ритме, вкус водки был по-прежнему
11
нелепо-горьким, и ни-что во мне не екнуло
и не заметалось от неожиданности, когда
я впервые тебя увидел.
Ты танцевала прямо передо мной, об-
няв своего партнера, и вы, в одном и том
же клонированном па переставляя ноги,
вертелись на месте, о чем-то оживленно
разговаривая и улыбаясь друг другу.
Ты кружилась в голубом, прошитом ро-
зовым бисером, платье, которое шурша-
ло сквозь пелену музыки и поднималось до
колен, обнажая стройные красивые ноги
на тонких и изящных каблучках, но мир
еще не уплывал подо мной. Ты смеялась и
разговаривала, как маленькая фея, по-
кинувшая свою сказку, но я еще не видел
различия в сотнях таких же улыбок и го-
лосов, плавающих в этом старинном зале.
Ты прижималась к нему, и твои изящные
руки скользили по его плечам, но ревность
моя жила еще на какой-то далекой и ледя-
ной планете. Ты была свежа и загадочна,
12
как июньский туман у края нашего при-
тихшего и ошеломленного моря, но я еще
не любил тебя.
Я нелепо сидел у твоих ног, запроки-
нув вверх голову, со стаканом водки в рука,
и просто смотрел на тебя, впитывая в
себя твое существование. Я пытался за-
помнить твои очертания, потому что
прекрасно понимал: сейчас растворится
медленная музыка, и серая бесформенная
ртуть, отлипнув от стен, поглотит тебя
и твое голубое платье.
Тогда все на этом и закончилось. Поздно
и стыдно было спрашивать у мальчишек,
кто ты, откуда, как тебя зовут. Мой полу-
пьяный взгляд блуждал по лицам и макуш-
кам, но ты исчезла, и казалось, что навсег-
да. Пару раз я, как пароход, вклинивался в
танцующую толпу, рассекая ее от берега
к берегу, в надежде столкнуться с тобой,
а столкнулся с какими-то малолетними
мордоворотами, которые настучали мне
13
по носу и надавали по бортам, пустив на
дно танцплощадки.
В таком виде ты впервые увидела меня
и запомнила.
Прошел месяц. Синяки давно оттаяли
под глазами, но я еще помнил этот полу-
пьяный бред. В воздушном танце голубое
платье скользнуло по моему лицу, и твое
видение навсегда нашло место в моей па-
мяти.
Я искал встречи с тобой. Сотни дел на-
шлись у меня в пределах школы - от игры в
футбол на школьном дворе до стыдливых
и давно запоздалых встреч со своими ста-
рыми учителями. Но мы не встретились
тогда. И жизнь текла в прежнем ритме.
Работа, институт, друзья, посиделки
в «Шамроке» с кружечкой «Амстела» и
свежесоленой рыбой за просмотром Лиги
чемпионов.
Какие-то девчонки с романтической
поволокой в глазах то и дело заходили и
14
растворялись в моей жизни, оставляя
после себя лишь осадок сладкого и не-
выдержанного вина. Ничто не прилипало к
сердцу, никто из них не казался родной и
близкой. Может, от-того все вокруг было
беззаботным и легким, как ветер.
И, как ветер, легко и безмятежно, в то
время я мог думать о случайной встрече
с тобой и так же легко и мгновенно пере-
ключать свои мысли о тебе на барахлящий
двигатель своего старенького «Форда».
Веселый художник апрель не жалел зе-
леных красок, размахивая своей кистью
над нашим городским парком, над деревья-
ми, травой, и даже в лужах от прошедшего
дождя отражался его зеленый след. Помню,
я брел тогда по аллее, дыша полной грудью
и наслаждаясь запахом проснувшейся си-
рени и расцветающих сквозь серые паль-
цы ветвей зеленых листьев акации. Ты
сидела тогда на этой же самой скамейке,
окрашенной в синий цвет, и читала книгу
15
«Мастер и Маргарита». Сначала я даже и
не понял, что это была ты, девчонка в го-
лубом платье со школьной дискотеки.
Как бы медленно я ни брел по парку, но,
поравнявшись с тобой, словно облитый
сладким киселем, я скованный, растерян-
ный и очарованный, неумолимо стал уда-
ляться от тебя. Мне захотелось лунной
походкой вернуться к твоей скамейке, но
непослушные ноги уносили ватное тело
все дальше вперед. Почти каждый человек
в своей жизни хоть когда-то ассоциировал
себя или кого-нибудь с каким-нибудь жи-
вотным. В этот момент я открыл в себе
серую мышь с короткими лапами и длин-
ным хвостом, которая бегала по краю
большого куска ароматного сыра и боялась
упасть с высоты.
Наверное, мои ноги так и унесли бы
меня к границам до первого таможенного
поста, но кое-кто- все тот же невидимый,
седой и трезвый, как мир - развернул меня
16
и, выстрелив со своей рулетки, отправил в
твоем направлении.
Без спроса я присел на край скамейки
и уже не украдкой посмотрел на тебя. Ты
сидела, чуть наклонившись к книге, вни-
мательно вглядываясь в глубину страниц.
Открытое чистое лицо с нежными, как
лепестки лаванды, чертами и губы, как
будто созданные для чтения молитвы и
колыбельных песен. Внимательно читая
книгу, ты не заметила моего появления.
Человек, который читает, сам по себе уже
красив. Но ты с задумчивым выражением
лица, на котором отражаются пережива-
ния Маргариты Николаевны, и с полетом
нахмуренных бровей, в которых чувству-
ется жалость к несчастному городу Ер-
шалаиму, была похожа на таинственную
свечу, ласкающую книгу, словно древнюю
икону.
Сказать, что ты прекрасна, это все
равно, что умирающему в пустыне от
17
жажды человеку думать о воде только как
о химическом элементе.
Я с восхищением смотрел на правиль-
ные черты твоего лица, и настолько по-
нимал, как все совершенно и великолепно
в этом полудетском облике, что сознание
того, что этот образ не для меня, как до-
ждевой червь стало проникать в меня,
отравляя запахи и цвета. Я, очарованный
и потерянный, сидел в центре цветущего
парка и пытался через скованные легкие
уловить аромат твоего тела.
Неожиданно ты обернулась, и наши
взгляды впервые пересеклись. Как будто
сошлись меридианы. В горле застрял ку-
сок холодного воздуха, а сердце стало от-
бивать африканские мотивы. Медленно я
тонул в твоих глазах цвета чистого неба,
и не за что было зацепиться, чтобы не за-
хлебнуться от волнения.
Милая, родная моя, с того самого мо-
мента мир для меня располовинился на
18
«до» и «после». И если бы я знал тогда, куда
занесет меня это «после», с чем придет-
ся столкнуться, что придется вынести и
стерпеть, я бы все равно с таким же вос-
торгом и восхищением смотрел на тебя и
никуда бы не ушел ни от тебя, ни от своей
судьбы…
Словно в соседнем сне, люди продолжа-
ли проходить мимо нас, уносимые своими
заботами, а я, околдованный, просто смо-
трел на тебя до тех пор, пока ты впервые
не улыбнулась мне и не заговорила со мной.
Родная моя, все для меня с той поры
было впервые. Твой бархатный голос, зву-
чавший для меня, ласкающий и нежный
взгляд, которым ты щедро одаривала
меня, твоя улыбка, как легкое перо, пода-
ренное мне ангелом.
Ты мне что-то сказала. Я тебе что-то
промурлыкал в ответ. И началась исто-
рия, в которой реальность и сон, сказка
и драма потеряли между собой границы
19
и сплелись красивым и ледяным узором на
прозрачном и хрупком стекле.
Мы начали встречаться. Сначала я
боялся надоесть тебе и звонил через два,
а то и три дня. Чего мне стоило молчать,
не слышать и не видеть тебя в те дни! Я
хоронил эти часы без тебя, укладывая их
штабелями возле окон твоего дома. Слов-
но красивую и хрупкую бабочку, случайно
залетевшую в мою жизнь, я боялся напу-
гать тебя. Я боялся дотронуться до тебя,
не желая обидеть, я боялся своих шуток,
потому что старался подражать твоим
ровесникам, и боялся быть не в меру мол-
чаливым и скучным. Я безумно хотел тебе
понравиться. И в этом безумии, стара-
ясь угадать, чем ты интересуешься, что
нравится тебе, я заглядывал в глубину
твоих весенних глаз, вдыхал аромат хру-
стальных волос, изучал отпечатки твоих
ног на земле и читал линии на твоих мяг-
ких ладонях. Но с каждой новой минутой
20
в движениях твоих рук, в грациозном по-
вороте головы, в твоих речах, как в легком
дуновении южного ветра, я ощущал жи-
вую искренность, которая бывает только
в природе, не тронутой человеком, где на
каштанах никогда не зацветет сирень и
аромат фиалки ни-когда не слетит со спе-
лых яблонь.
Я, словно шмель, рвущийся к цветку,
жаждал увидеть тебя и окунуться в твою
улыбку, погреться под твоим лучистым
взглядом. Словно магнит, я притягивался
к тебе, и чем лучше я тебя узнавал, тем
крепче мое сознание обхватывало и при-
жималось к тебе.
Мир открывался для меня по-новому.
Небо казалось тесным для моих плеч,
когда при наших встречах я улавливал
в тебе нотки радости и волнения, когда
я чувствовал в тебе скрытый интерес к
тому, что я собой представляю, чем за-
нимаюсь, что люблю. И, уже не скрывая
21
удовольствия, ты ходила со мной на фут-
бол, и сборники рок-н-рола на старых кас-
сетах в моей машине, которые ты не спе-
шила переключать, вскоре стали твоими
любимыми песнями.
Дни стали лететь за днями, словно от-
плясывали хороводы народных танцев, —
ярко, красочно, в веселом ритме.
Мы ходили в кино, ездили на шашлыки
к морю, танцевали на городских дискоте-
ках. Нас видели вместе, нас встречали, о
нас говорили и пускали корявые сплетни.
Это нас объединяло, и уже это было при-
ятно. Я познакомил тебя со своими дру-
зьями, ты меня со своими подругами. Ты
уже знала, что я люблю к пиву жареные
креветки, я знал, что ты любишь к зелено-
му чаю вишневое варенье. Пальцы наших
рук все чаще стали сплетаться, как и все
вокруг, нежно обвивая и лаская друг друга,
и уже ничто не имело смысла без твоего
22
участия, без твоего теплого дыхания над
моим плечом.
Я уже не боялся спугнуть свою бабочку
и не старался в попытках понравиться
тебе быть кем-то. Не нужно было пропа-
дать на несколько дней, играя равнодуш-
ное безучастие к твоей жизни, и прятать
свои чувства под каменным молчанием.
Теперь все это казалось лишним, как после
восклицательного знака лишней кажется
любая запятая.
-Все чаще я стал вглядываться в ночное
небо, где среди черных точек бездонного
космоса молоком расплескались брилли-
антовые созвездия, на которые древние
предки накинули когда-то шелковые по-
крывала, сотканные из легенд и мифов.
Где-то там, возле ручки ковша Большой
медведицы, приютилась наша звездочка,
которую мы с тобой приметили той са-
мой незабываемой ночью, которая дала
согласие…
23
Лето
Весна нежной поступью прошлась по
земле, лаская и убаюкивая нас своей про-
хладой, и незаметно растворилась в сол-
нечном июне. Ты окончила школу и нача-
ла готовиться к выпускным экзаменам и
школьному балу.
На теплом морском берегу лежали рас-
киданные книги и тетради. Ты сидела на
широком покрывале, развернутом на те-
плом песке, и изучала какието-то школь-
ные конспекты. Глаза твои, такие же
внимательные, как и всегда при чтении,
были умны и сосредоточены. Яркие блики
от отражения солнца на набегающих вол-
нах сиреневого моря играли отсветами на
твоем лице. Я, словно загипнотизирован-
ный, любовался ими и не мог оторвать от
тебя взгляд.
24
Рука, на которую я облокотился, от
продолжительного наблюдения онемела,
и, слегка размяв ее, я приподнялся с зем-
ли. Ты не обратила ни-какого внимания на
мои движения и по прежнему старатель-
но изучала страницы. Тогда, играя ревно-
стью, как плюшевой игрушкой, я неуклюже
просунул свою голову между твоим взгля-
дом и конспектами и прижал тетрадку к
твоим коленям, провозглашая свое превос-
ходство...
Шариковая ручка как символ капиту-
ляции по самый пояс воткнулась во влаж-
ный песок. Мы легли рядом друг с другом, и
уже так тяжело было отвечать на вопро-
сы в учебниках, когда жизнь вокруг кипела
и забрасывала нас со всех сторон своими
уравнениями и формулами!..
Я помню этот день. Как я посмел бы
его забыть, родная! Твоя нежная и кра-
сивая фигура с пьянящими очертания-
ми на тихом и молчаливом берегу, волосы
25
волнистым изгибом как в водопаде стека-
ли на землю, а руки, ладонями разверну-
тые к солнцу, словно цветки подсолнуха,
ловили солнечный свет и тепло. Я лежал
рядом и с восхищением смотрел на тебя.
Тогда мы говорили о многом и ни о чем кон-
кретно. Слова потеряли значение и не
имели смысла, когда наши взгляды и дыха-
ния на расстоянии ладони обволакивали
и дурманили разум. Лишь по отблескам в
глазах мы угадывали смысл речей. Я гово-
рил тебе, что жизнь прекрасна, что земля
теплая и люди на ней добрые. А твои глаза
отвечали, что ты рада меня видеть. Я го-
ворил, что мир для меня стал тесен и так
хочется летать! А твоя улыбка говорила
мне: «Не покидай меня!» Я говорил тебе,
что ради тебя я допрыгну до солнца. А ты
мне впервые сказала, что любишь.
Я склонился над тобой, впитывая всем
своим сознанием услышанное, и взглядом
гладил твои губы за эти слова. Глаза твои
26
манили к себе, ласково и вопросительно
блуждая по моему лицу. Губы слегка за-
дрожали и словно отворились для меня,
приглашая в дивную сказку под названием
«Любовь», и мы слились в долгом и нежном
поцелуе…
Где и как мне отыскать ту кнопку ре-
верса, что-бы отмотать назад и повто-
рять эти минуты вновь и вновь, и что-бы
вся моя жизнь состояла из этого мгнове-
ния. Как мне хотелось замедлить тогда
эти торопливые минуты, которые по-
скакали за горизонт вместе с солнцем, до
которого было так легко дотронуться! За
что мне нужно было ухватиться, что-бы
пригвоздить ускользающее время на том
теплом зыбучем песке, на котором при-
зрачное счастье подкатилось ко мне зе-
леной волной и ушло обратно, обдав своей
чарующей прохладой?
Родная моя, как я мог забыть то, что,
ценимо и любимо мною и сейчас, спустя
27
столько лет, когда между мной и тобой в
этих пятнадцати метрах старого город-
ского парка пролегли затерянные среди
одиночества годы, боль безвозвратной по-
тери и любимый мною чужой ребенок…
…Девочка с неподдельным восторгом
смотрела на дерущихся воробьев. Она
даже стала им что-то говорить, видимо,
успокаивая неугомонных драчунов. Ма-
ленький укутанный котенок, которому
все интересно и для которого каждую ми-
нуту раскрывается новый мир, полный
удивления и открытий. Как она похожа на
ту девушку! Как она прекрасна, и как вол-
нительно было на нее смотреть!
Неожиданно из клюва одного перна-
того сорвалась и упала на землю кроха
хлеба. Птицы, нещадно колотя друг-друга,
вылетели из-под кроны дерева и, забыв о
еде, погнались друг за другом, уже сами не
понимая, с чего началась вся эта заваруха.
Девочка подошла еще ближе, где в двух
28
метрах от меня упал предмет драки перна-
тых. Блуждая любопытным взглядом по
земле, ребенок неожиданно посмотрел на
него. На какое-то мгновение девочка оце-
пенела, разглядывая то, чем можно было
пугать нелюбимых детей. Изумление и
страх отразились на детском лице. Ее ис-
пуганные глаза наполнились брезгливо-
стью и слезами, и, неуклюже развернув-
шись на месте, она побежала к своей маме.
Он не успел уйти в сторону, отвернуть-
ся, и ему нечем было прикрыться, как
обычно он это делал, когда не хотел бес-
покоить и пугать тех, кто мне нравился и
кого он любил.
Знакомая физическая боль хлестким
порывом обрушилась на него. Кровь под
кожей, словно вулкан, горячим потоком
ударила по зажившим шрамам и по обо-
жженным когда-то участкам кожи на ле-
вой стороне лица.
29
Медленно и мучительно он опустил
голову и обхватил лицо руками, будто
заслоняя мир от того, что он собой пред-
ставлял. Жгучая боль перешла в ладони,
и из крепко сомкнутых глаз, словно сок из
коры березы, пронизанной армейским но-
жом, медленно засочились слезы.
Скамейка, на которой он сидел, пошат-
нулась, и мир опять начал проваливаться
в сырую пустоту, унося с собой его созна-
ние, его боль, его одиночество…
На выпускном бале ты была в платье
из розового шелка. Воздушный и красивый
наряд, как и твоя прическа, на которую
ты потратила три часа. Я подвез тебя на
своем «Форде» до школьного двора. Ты зва-
ла меня с собой, но это был праздник твой
и твоих одноклассников, заслуженный и
выстраданный вами за годы бесконечных
уроков, зубрежек и назиданий учителей.
Я не хотел, чтобы кто-то незаслужен-
но врывался в него, и сам не хотел тебе
30
мешать; и мы договорились, если я не про-
сплю, встретиться в шесть утра на спу-
ске к набережной, когда вы со всем клас-
сом будете встречать рассвет. Любимая,
я все равно бы не уснул, если ты обещала
ждать меня. Твой восхитительный образ
сфотографировался в моей памяти, и я не
хотел его смывать даже самыми сладки-
ми сновидениями. Невинная, застенчивая,
ты была необыкновенно грациозна в этом
платье, с ожерельем из розового жемчуга
на белой и красивой шее. Я провожал тебя
взглядом до школьного крыльца. Аккурат-
но придерживая длинное платье, легко и
изящно ступая каблучками, ты взбежа-
ла по ступенькам крыльца и, помахав мне
рукой, скрылась за дверью.
Утро не наступало еще очень долго,
как будто солнце уперлось головой в си-
зый горизонт. Вокруг пролетали стайки
нарядных выпускников из других школ,
жизнерадостные и ошалелые от восторга
31
надвигающихся перемен, с бутылками
шампанского, фейерверками и цветами.
Я сидел на каменном валуне у берега и
нетерпеливо ждал появления твоего клас-
са. Еле уловимое чувство ревности от-
того, что ты с кем-то сейчас танцуешь
медленный танец, буравило мою голову. Я,
как мокрая собака, отряхивал эти мысли
и погружался в видения, которые рисовал
себе сам, предчувствуя очередное прикос-
новение к твоему нежному и юному телу…
Неожиданно послышались знакомые
голоса, которые уже звучали на наших об-
щих вечеринках.
Знакомые мальчишки и девчонки из
твоей школы в представительских ко-
стюмах и вечерних платьях, несмотря
на полупьяное состояние, резво сбежали
по ступенькам к самой кромке тихо рас-
простертого моря. Твоя голубиная сви-
та о чем-то весело курлыкала и смеялась
но я не разбирал речей и не различал лиц,
32
потому что искал и не находил тебя. Тебя
не было здесь, и заалевший рассвет жесто-
ко освещал реальность происходящего, все
ярче и ярче подчеркивая твое отсутствие
и мое волнение.
Я подошел к кому-то из знакомых и
спросил, почему тебя нет с ними. В ответ
он невнятно буркнул о том, что ты уже
давно ушла с вечеринки, и, потупившись,
отошел в сторону. Меня заметили все
остальные, и на миг я почувствовал, как
веселье, словно от легкого порыва ветра,
слетело с их лиц. Кто-то быстро отвер-
нулся в сторону, кто-то постарался сде-
лать вид, что не заметил меня, а кто-то
виновато улыбнулся мне и поспешил воз-
обновить свой праздник.
Колючий ком подкатил к горлу. Было
нелепо, больно и стыдно стоять посреди
чужого праздника и глотать ртом воздух,
разводя беспомощно руками.
33
Я отошел в сторону, преследуемый ка-
скадом немыслимых предположений и до-
гадок.
Как долго я тебя знал? Как много я знал
о тебе? Могла ли ты с кем-то уйти с этого
праздника, ожидаемого столько лет, и по-
дарить кому-то это драгоценное время?
Лихорадочным взглядом я обежал твоих
одноклассников, но они уже слились с вы-
пускниками из параллельных классов, и
тяжело было понять, кого еще здесь не
было.
Сомнения вместе с ревностью и зло-
стью заползали собачей походкой в мое
сердце, и от этого уже нельзя было просто
отряхнуться, не издав визга и рычания.
Опустив голову, разбитый и потерян-
ный, я поплелся вверх по ступенькам. На-
встречу продолжали спускаться выпуск-
ники с других школ, резво перепрыгивая
через несколько ступенек, словно спеша
обогнать свою юность.
34
Неожиданно меня одернули за плечо.
Я обернулся. Передо мной стояла твоя
школьная подруга, которая часто была
на наших общих вечеринках. Ее зеленые
глаза, словно тонкие сосуды, наполненные
слезами, готовы были в любую минуту вы-
плеснуть свое содержимое наружу. Она,
предусмотрительно держа в руках носо-
вой платок, едва всхлипывая, проговори-
ла: - «Пожалуйста, забудьте о ней. Так
будет лучше для всех. Поверьте, я ее под-
руга, я знаю, что говорю... Извините…» И
прежде чем я что-то успел спросить, она
шмыгнула носиком, резко повернулась и,
промокая платком глаза, растворилась в
толпе гикающих и прыгающих выпускни-
ков, встречающих на востоке первые лучи
солнца.
В каком-то ошалелом и диком бреду
я добрался до своей квартиры и плюх-
нулся в кровать, стараясь поскорее
уснуть и покончить с этим безумством.
35
Но назойливые и липкие мысли о том,
что ты сейчас с кем-то и где-то рядом в
этом тесном городе, словно за соседской
стеной, приподнимали мои веки и лихо-
радили легкие. Хотелось кричать, бить
стены, бежать к тебе и в момент во всем
разобраться, лишь бы прогнать эту ра-
стущую боль, тисками сжимающую серд-
це и сгибающую плечи, за которыми белым
пухом рассыпались крылья. Не помню, как
я уснул.
-Проснувшись после обеда, я первым
делом побежал к тебе. Но дверь никто не
открыл. Тишина за дверями своим безуча-
стием резала на тонкие полоски мое тело.
Ты до сих пор не вернулась! Твой праздник
продолжался, и становилось очевидным,
что все слишком хорошо, если не прекрасно,
было для тебя в это время.
Снежный ком ледяного лицемерия на-
растал на все, что было раньше между
36
нами, превращая прошлое в одну большую
и красивую ложь….
Любимая, лишь только тогда, в этот
единственный раз, я с проклятием на гу-
бах пытался забыть тебя и не думать о
тебе. Вычеркнуть твое имя из своих мыс-
лей и из блокнота, стереть твои инициа-
лы на дверях подъезда, размыть твой об-
раз в очертаниях луны.
Обман, ревность, разочарование и боль
слились в один ледяной и бесформенный
ком, приобретя очертания кулака.
-Не помня себя от гнева, я со всего раз-
маха ударил почтовый ящик на твоих две-
рях и выбежал из подъезда. Я метался по
городу, словно слепой подранок, не рассчи-
тывая скрыться от прицела охотника, а
надеясь на его сочувствие и контрольный
выстрел, лишь бы все оборвалось и закон-
чилось.
Квадратные микрорайоны втыкались
в меня своими колючими боками, машины,
37
рыча, обдавали угарным дыханием, прохо-
жие с натянутыми масками оглядывались
и смеялись надо мной и моей наивностью.
-Не знаю как, но через какое-то время
я опять очутился около твоего подъезда.
Земля словно съежилась от случившегося,
и я по коротким параллелям вернулся об-
ратно.
Зайдя в подъезд твоего дома, я устало
опустился на ступеньки и поднес к губам
откуда-то взявшуюся бутылку коньяка.
Горькое содержимое, перекатываясь по
горлу, не заглушало боль, а только подчер-
кивало ее нелепое превосходство над моим
сознанием.
По тому, как тени стали выползать из
своих щелей и заполнять собой простран-
ство вокруг меня, я смутно понимал, что
наступил глубокий вечер. Жители подъез-
да с испугом натыкались на меня, как на
безумного наркомана, ждущего свою дозу,
38
и спешили побыстрее забежать в свои
квартиры.
Сутулая женщина, шмыгая носом, про-
шла рядом, едва не задев меня своим ко-
леном. Она тяжело поднималась по сту-
пенькам, чуть всхлипывая и что-то шеп-
ча про себя.
Когда на-верху второго этажа она до-
стала ключи и стала нервно тыкать ими
в замочную скважину, я понял, что это
была дверь, на которой висел помятый
почтовый ящик и за которой жила ты.
Я резко вскочил, будто мощная сжатая
пружина неожиданно развернулась подо
мной, и вмиг оказался около сгорбленной
женщины.
Услышав шум за спиной, она обернулась.
На меня смотрели глаза, в которых про-
житые годы оставили отпечаток мудро-
сти и тоски по невозвратному прошлому.
В потускневшем взгляде, с которого давно
уже сошли цвета, ощущалось незримое
39
присутствие боли и отчаяния, покрытое
вуалью не пролитых слез. В изогнутом по-
лете полу-седых бровей, и в глубоких бо-
роздках морщин, читалась удивление.
- Это ты? со всхлипом вырвался вопрос
из ее сухих и растрескавшихся губ.
Я никогда раньше не видел эту женщи-
ну, но по ее вопросу и по коротким обрыв-
кам наших с тобой разговоров я понял, что
эта была твоя бабушка. Та самая ста-
рушка, которая украдкой из-за штор на
окнах каждый раз провожала тебя взгля-
дом, шепча свои молитвы.
- Здравствуйте, выдавил я слова, по-
прежнему не сводя глаз с усталого лица,
стараясь понять, что скрывается за ти-
хой скорбью старой женщины.
- Ее сегодня не будет. Иди домой, — про-
молвила женщина и, еле сдерживая рыда-
ние, быстро отвернулась к дверям и снова
стала нервно ворочать ключом в замочной
скважине.
40
- Я чувствовал, как бесшумные слезы
срывались с ее глаз и, скатываясь по глу-
боким морщинам на щеках, высыхали в
этих руслах.
Непонимание и чувство беды стало вы-
теснять из моего сознания прежнюю боль
и обиду, выметая из головы и пьяный бред.
С трудом выговаривая слова, будто зара-
нее боясь ответа, я еле слышно спросил:
- Что случилось?
Короткие реплики этого нелепого диа-
лога, словно пули, врезались в стены и эхом
прокатываясь по пустому и мрачному
подъезду, оседали на перилах, ступенях и
на наших сутулых плечах.
Старая женщина снова повернулась
и внимательно стала смотреть на меня,
будто пытаясь что-то разглядеть. Види-
мо, наткнувшись на мою тревогу и нерас-
таявшую боль, неожиданно ворвавшуюся
в мою жизнь, она осторожно взяла меня
чуть выше локтя и сказала,
41
- Давай попьем вместе чай. У меня есть
хорошее вишневое варенье.
В тишине мы прошли по коридору. Что-
то серое мяукнуло под ногами и, топая
мягкими подушечками лап, пробежало
вперед на кухню. Я, неловко ежась, сел на
край стула.
В маленькой типовой кухне сладко пах-
ло ванилью и мятой. Свет от лампы после
темного коридора совсем не резал глаза, а
мягко излучался, отражаясь от стен и бе-
лой скатерти. На столе стояла ваза с пе-
ченьями и конфетами и чаша с вишневым
вареньем. Вскоре на газовой плитке за-
пыхтел чайник, и аромат свежезаварен-
ного чая стал приятно щекотать ноздри,
выветривая с губ терпкий запах дешевого
коньяка.
Серый и пушистый кот, убедившись,
что мы не едим без него колбасы, свернул-
ся мохнатым клубком на соседнем стуле
и стал миролюбиво урчать, временами
42
обводя нас своими добрыми прищуренны-
ми глазами.
С каким-то благоговением я огляды-
вался вокруг, рассматривая обстановку
и предметы, к которым ты прикасалась.
Украдкой я гладил край стола, за которым
ты сидела. Нежно прижимался губами к
узорам на стенках фарфоровой чашки, из
которой ты пила чай.
Мы сидели друг напротив друга. Два
уставших человека, скованных и объеди-
ненных болью, мы сразу стали понимать
друг друга. Подбирая нужные предложе-
ния, обтесывая острые и жестокие слова,
делая длинные паузы, чтобы не причинить
друг другу новую боль обрывком воспоми-
нания или выскочившей неожиданно горь-
кой репликой. Щадя друг друга и жалея,
мы говорили, и никто ни-кого не перебивал.
Только сейчас, из разговора, я узнал, что
родителей твоих уже давно нет в живых
и что твоя семья состоит из старенькой
43
бабушки, серого кота Кузи, брошенного
кем-то, и дальних родственников, кото-
рые даже не живут в этом городе.
Только сейчас я узнал страшную прав-
ду о твоей тяжелой болезни. Рак головно-
го мозга. Как бы ни старалась несчастная
женщина без боли и дрожания на устах
произнести это слово, оно стало вливать-
ся в мои вены ледяным потоком, сковывая
и замораживая сознание. Обрывки вос-
поминаний эпизод за эпизодом стали, как
видения, возникать в моей памяти. Ста-
новилось понятным твое частое голо-
вокружение, бледность, временами про-
скакивающая на розовых и милых щечках,
быстрая усталость на наших совмест-
ных вечеринках. Твой ласкающий и не по
возрасту мудрый взгляд, несущий в себе
скрытую и молчаливую тревогу, от кото-
рой ты оберегала меня всякий раз своим
молчанием.
44
Детали страшной мозаики, цепляя
друг дуруга за острые края, стали при-
обретать свою форму, выстраивая логи-
ческие связки. Лишь только сейчас я стал
понимать, почему ты никогда не поддер-
живала разговор о нашем будущем, кото-
рое я с восхищением рисовал тебе, возводя
песчаные замки на берегу моря, у твоих
ног. Упоенный своими планами, я ни разу
не придал значения твоему нежному и за-
думчивому взгляду, который всякий раз с
печалью ложился на набегающие морские
волны, смывающие песочные фундаменты.
Как много я знал о тебе? Как много мы
знаем о тех, кого любим? Как часто мы пы-
таемся узнать больше о своих любимых?
Упиваясь своей необходимостью и своим
великолепием, своей незаменимостью в их
жизни, мы не-редко теряем способность
сопереживать и интересоваться их миром,
тем, что окружает их, над чем смеются и
плачут, что пугает и что радует наших
45
любимых. И находясь на расстоянии ды-
хания, толстокожие и сытые вниманием,
мы порою не осознаем, что пугаются они
только сырых луж под нашими ногами и
недобрых людей на нашем пути. И, купа-
ясь в своей значительности перед тобой,
я и не заметил твоего хрустального под-
вига, того, что после нашего знакомства,
желая мне нравиться, ты отказалась от
химиотерапии, из-за которой выцветает
красота и выпадают волосы. После это-
го смерть стала для тебя лишь вопросом
ближайшего времени.
Обида и ревность, поджав хвосты,
стыдливо попрятались где-то глубоко
внутри меня. Старая женщина, устало
опустив пустой стакан, сказала мне, что
на выпускном вечере тебе стало неожи-
данно плохо и, едва выбежав из школы и сев
в такси, ты потеряла сознание. Водитель
сразу отвез тебя в городскую больницу,
где ты уже три года состояла на учете
46
и временами проходила свое страшное
лечение. Приступы были и раньше, но за
последний год болезнь стала прогрессиро-
вать. Тяжело скрывать то, что со време-
нем становится достаточно очевидным.
В классе все знали о твоем тяжелом диа-
гнозе и с сочувствием относились к тебе.
Но ты не нуждалась в этом, потому что
всегда была сильной, красивой, умной и без
этого сочувствия вызывала у всех интерес
к себе и никогда и ни на что не жаловалась.
Все любовались и восхищались тобой, по-
рою надолго забывая о том, что губитель-
ная болезнь каждую минуту выдавливала
из тебя жизнь.
Когда домой позвонила твоя подруга и
рассказала о случившемся приступе, жен-
щина тут же собралась и поехала к тебе.
Она провела с тобой весь день и остаток
вечера. Ближе к обеду к тебе вернулось со-
знание. Казалось бы, все возвращается, и
новый приступ ничем не отличается от
47
прошлых, но неожиданно диагноз врачей
обрубил всякую надежду на лучшее. Обо-
стрение болезни, о скором наступлении
которого все знали и боялись, несмотря на
свою неотвратимость, громом обруши-
лось на всех. Требовалась срочная трепа-
нация черепа.
Операции такого типа проводились
только в столице и были очень дорого-
стоящим. Ни сбереженных средств, ни
имущества на продажу у бедной старой
женщины не было. У дальних родственни-
ков расстояние отбило всякое чувство со-
страдания и участия.
В дрожащих пальцах женщины вибри-
ровала безысходность. Она еще больше
согнулась, и ее глаза вновь наполнились
слезами. «Солнышко мое… Детка моя…»
Шепот, сливаясь со вздохом, еле уловимо
вырывался из уст женщины, превращаясь
в молитву и растворяясь в безмерной пу-
стоте маленькой кухни.
48
Я сидел и молча прислушивался к бие-
нию своего сердца, к мирному урчанию
кота и к всхлипам несчастной женщины.
Огромный каскад эмоций за сегодняшний
день оглушил и пригнул меня к белой ска-
терти. Усталость, как обезболивающее,
слегка притупляло стягивающее сердце
боль. Мое сознание хотело сорваться с
места и лететь к тебе, нежной, милой и
родной, лежащей сейчас в безликой и чу-
жой палате. Хрупкая и бледная девочка
на чужих застиранных простынях. Как
я посмел плохо думать о тебе?! Как я мог
пытаться забыть тебя?!
Стараясь задавать себе вопросы, я все
более четко начинал понимать: надо что-
то делать. Нельзя давать волю своим эмо-
циям сейчас, когда в моей помощи нужда-
ется самый близкий и родной мне человек.
Я бросил взгляд на правую руку. Кулак
от удара по почтовому ящику кровоточил,
и, глядя на алевшие рубцы, ко мне стала
49
возвращаться боль, сливаясь в горьком
коктейле с усталостью и четкими призы-
вами к действию.
Голова стала кружиться. Я встал со
стула и начал прощаться. Но старая
женщина не отпустила меня. Сказав, что
уже совсем поздно и я могу остататься на
ночь, она проводила меня в твою комнату.
Маленькое пространство твоей свет-
лой спальни, словно школьная анкета,
стала расказывать о тебе гораздо больше,
чем ты мне о себе когда-либо говорила. С
каким-то легким трепетом я осматривал
этот храм, в котором ты жила, мечтала
и плакала, пряча свои слезы в голубой ат-
лас подушки, уложенной в изголовье твоей
постели. Аромат твоих волос и знакомый
до боли нежный запах духов плавал над
полками с аккуратно раставленными кни-
гами, над мягкими и милыми игрушками и
фотографиями на стенах. С поверхности
потускневшего глянца какая-то юная
50
пара приветливо улыбалась мне. В очер-
таниях молодых людей ощущалось твое
незримое присутствие. Видимо, это были
твои родители.
Между семейными фотографиями на
стенах висели твои дипломы и грамоты с
различных конкурсов и соревнований.
В дальнем углу комнаты стояла швей-
ная машинка, а рядом лежали куски ро-
зового шелка, из которого ты сама сшила
себе вечернее платье. Едва прикасаясь ру-
кой и почти физически ощущая твое тело
под тонким шелком, я провел ладонями по
материалу. Затем, взяв небольшой обры-
вок материала, медленно и зачарованно
я подошел к твоему письменному столу.У
края аккуратно сложеных книг и тетра-
док сидела кукла, которую я когда-то по-
дарил тебе. Я присел рядом на стул и не-
произвольно дотронулся до нее. В этот миг
что-то таинственное и мистическое про-
никло в меня, и я отчетливо представил
51
себе, как вечером, ложась спать, ты гла-
дишь свою Барби по густым косам, и при-
косновения твоих рук незримо отпеча-
тались, оставив живое тепло на этой
игрушке. В следующий момент из розового
лоскутка от твоего платья я завязал на
волосах куклы бант. Получилось мило и
красиво. Не знаю, зачем я это сделал, но по-
сле этого мне неожиданно стало спокойно,
и я прилег на твою кровать. Прямо у изго-
ловья висела рамочка с фотографией, на
которой в баре за накрытым столом мы
сидели с тобой рядом, прижавшись друг к
другу. Твоя голова покоилась на моем пле-
че, а наши руки были сплетены. Мы улы-
бались, и в этом застывшем на-веки миге
я не чувстовал в выражении твоего лица
ни боли, ни страха - лишь свежие и яркие
цвета, дышавшие жизнью, плескались во-
круг нас.
Усталость резко навалилась на меня
вдавливая в мягкую кровать и сжимая мои
52
веки. Я уснул и уже не мог различить за
спинкой кровати серый и тощий контур
штатива для капельницы.
В больницах повсюду встречается бе-
лый цвет, который, казалось бы, должен
успокаивать, но тревога за родных и запах
лекарств придают этому цвету эловещие
оттенки.
Прошло столько лет, но я отчетливо
помню, как широким шагом продвигал-
ся к твоей палате. Позади, едва поспе-
вая семенила твоя бабушка. Чуть не сбив
какого-то посетителя, я влетел в боль-
ничную комнату. Ты лежала на металли-
ческой кровати. Бледное и усталое лицо
покоилось на тощей подушке, обернутой
застиранной наволочкой. Ты дремала по-
сле утреннего приема лекарств. Возле со-
седней кровати две медсестры, кряхтя,
вытаскивали из-под кого-то медицинскую
посуду. В дальнем углу какая-то женщина,
повернувшись к стене всхлипывала и едва
53
вырывающимся возгласом то ли призы-
вала кого-то, то ли просила прощения. Я
подошел и тихо присел у твоего изголовья.
Медсестры собрались было фыркнуть, но,
заметив выражение моего лица, молча по-
пятились к дверям. Я смотрел на тебя, и
мне казалось что все вокруг, словно отре-
занное гигантским скальпелем, перекати-
лось бесформенной массой с края земли и
сорвалось в бездну. Лишь белый фон, веч-
ный и лядяной символ молчания, царил
возле этой кровати. В такие минуты всег-
да через вопль, крик, рычание возникает
только один вопрос — «почему?». И, не по-
лучая ответа, рождается новый вопрос —
«за что?».
Мы никогда не перестаем удивляться
тому, как скоротечно счастье, как стре-
мительно летят годы и как быстро вы-
растают возле могил наших близких но-
вые холмы и надгробия с эпитафиями, за
54
смыслом которых всегда ощущаются эти
немые вопросы.
Я вышел из оцепенения, поняв, что мои
руки до синевы под кожей непроизвольно
впились в край кровати.
Присев на корточки возле твоего из-
головья, я нежно притронулся губами к
твоим бледным щекам. Ты проснулась и
открыла глаза. Через боль и усталость,
словно из далекой глубины, в них пробивал-
ся ручеек нежности и доброты. Ты выта-
щила из-под одеяла свои руки и радостно
обхватила мою шею. Я снова почувствовал
на себе твое теплое дыхание. Слезинки
начали стекать с голубых озер твоих глаз
и скатываться по бледным щекам. Тихо-
тихо, словно погладив ладонью мое тре-
вожное сознание, ты прошептала мне на
ухо: «Прости меня!»
И все опять поплыло вокруг меня от
этого ошалелого ощущения своей при-
частности к твоей жизни.
55
За что я должен был тебя прощать,
родная? Ты подарила мне лучшее время в
моей жизни. С тобой каждая пролетаю-
щая минута обволакивалась сладкой гла-
зурью. С тобой счастье не казалось мне
призрачным, потому что я упивался им
каждый миг. Мне ни с чем невозможно
сравнить те чувства, которые я испыты-
вал лишь благодаря тебе, твоей доброте,
твоему вниманию. Ведь даже твое молча-
ние - это не что иное, как попытка уберечь
меня от тревоги и забот. За что я должен
был тебя прощать?!
Предательские слезы стали сползать
по моим щекам. Старая женщина, присев-
шая на стуле неподалеку, устало всхли-
пывала и нервно перебирала в руках носо-
вой платок.
«Ты не беспокойся, все скоро пройдет.
Так уже было», - нежно прошептала ты
и попыталась улыбнуться. Я не мог ото-
рвать от тебя взгляда, и мы еще долго о
56
чем-то говорили с тобой, соскучившись за
сутки так, как будто нас оторвали друг
от друга на столетия…
Кто-то сзади дотронулся до моего
плеча. Я обернулся. Это был твой врач.
Он сделал мне знак рукой, и я, привстав
со стула, с трудом оторвавшись от тебя,
пошел за ним в кабинет. Ты провожала
меня взглядом, в котором надежда и боль
растворились на время за любовью и неж-
ностью. Разговаривая со мною, около по-
лучаса он ничего мне не сказал, чего бы я
уже не знал со слов старой женщины. Па-
нацея в деньгах, в возможности быть не
лучше, но богатым. Секрет рецепта от
смерти не в химических формулах, а в спо-
собности купить этот рецепт в аннота-
циях которых никогда не прописывалось,
что делать, если знаешь, как помочь, но не
можешь. И остается только рассчиты-
вать на обезболивающие уколы и на пал-
57
лиативную медицину, последнюю помощь
умирающему человеку.
Все это ощущалось в повседневном со-
страдании врача к его несчастным боль-
ным и в противоречивой клятве Гиппо-
крата с его же собственными рекоменда-
циями «...Даже не пытайтесь оказывать
помощь умирающим, так как врач должен
реалистично оценивать возможность ме-
дицинского искусства, в противном слу-
чае прослывет невеждой..» (Гиппократ.
Избранные книги М. Сварог 1994. с. 134).
Диагноз врачей - как статья уголовного
кодекса, холодная и безжалостная, без-
ысходность - как приговор, отсутствие
веры - как расстрел без предупреждения.
И только это сейчас имело смысл и повод,
чтобы осмелиться не сдаваться.
«Все скоро пройдет, милая, и так уже
больше не будет», - как клятву, я произ-
нес слова самому себе, уходя после обе-
да из больницы и унося с собой твердую
58
решимость и уверенность, что я все смогу
и все сделаю для тебя. Беда не в болезни,
беда в бездействии.
Следующие дни пронеслись под тенью
беспокойства и возрастающей тревоги. Я
бегал по городу, как по большой каменной
клетке, в поисках денег.
Старенький «Форд» вместе со своей
металлической будкой улетел с молотка в
первый же день. Моя мама, заметив во мне
нерадостные перемены и по-матерински
ненавязчиво выудив из меня все новости,
достала из глубины своих сундуков не-
большие сбережения и передала их мне:
«На свадьбу тебе берегла, дай бог, что-
бы они вам помогли».
Мои друзья активно помогали в поиске
средств. Но было очень сложно искать то,
что у молодых, неопытных и только что
начинающих свою взрослую жизнь людей
было лишь в планах, а дать денег взаймы
нам могли ровно столько, насколько мы
59
выглядели лишь в перспективе своих тру-
довых подвигов.
- Были бесконечные очереди и вопросы в
социальных службах и в страховых конто-
рах. Казенные регламенты и постановле-
ния, дающие хоть какую-то уверенность
и помощь, своими нелепыми двусмыслен-
ными объяснениями и запятыми в ненуж-
ном месте, словно в жестокой иронии, из-
девались над надеждой.
С каждым днем отчаяние овладевало
мной. Средств, которые были собраны за
месяц, хватало лишь на поездку в столицу,
предоперационное обследование и еще на
лекарства. Из-за беспомощности на меня
накатывалось свинцовое разочарование.
Было стыдно приходить к тебе в больни-
цу. И каждый раз, принося тебе яблоки,
я старался скрыть безысходность. По
моему лицу, как молочная пенка на дне
стакана, всегда плавала наигранная уве-
ренность. И чем больше ты верила в меня,
60
тем сильнее мне становилось стыдно и
противно за свое притворство, за эту не-
совершенную жизнь, за Бога, который уво-
дил тебя в свой блаженный мир.
Красивая бабочка медленно вылета-
ла из моей жизни, унося на своих крыльях
цвет твоего лица, твою улыбку, твое ды-
хание…
61
Осень
Однажды поздно вечером, когда маши-
на с двумя вооруженными инкассаторами
подъехала к торговому центру, я на мото-
цикле уже стоял не-далеко от централь-
ных дверей, за киоском, и краем глаза на-
блюдал за подъехавшей машиной. Из вечно
открытых дверей торгового центра то
и дело двигалась обеспокоенная вечерни-
ми заботами и дневными переживания-
ми разноликая толпа посетителей. Подо
мной, тихо урча на холостых оборотах,
работал двухколесный железный конь, ко-
торого я без спроса тихо вывез за день до
этого из гаража своего соседа. Сейчас это
был мой единственный союзник, мое един-
ственное оружие, на которое я рассчиты-
вал и с которым я слился в единое целое.
62
Ребята из охраны с виду были моими
ровесниками, недавно пришедшими с ар-
мии.
Когда они скрылись в дверях, я замер
настолько, что через шум мотоцикла и
гомон проходивших мимо меня людей от-
четливо слышал, как бьется сердце. Хоте-
лось каким-нибудь образом приглушить
эти маленькие взрывы в моей груди, чтобы
не выдать свое волнение. Но всем было все
равно. Люди как будто бы и не замечали
меня или не придавали значения очередно-
му рокеру, который ждет свою подругу с
сигаретами из магазина.
Когда из стеклянных дверей появились
две накачанные мускулистые фигуры в
серой униформе, от ожидания и возрас-
тающего напряжения я готов был разо-
рваться, как туго перетянутая тетива
на плечах могучего арбалета.
Молодые инкассаторы больше красова-
лись на публике своим бойцовским видом
63
и черными пистолетами на поясе, чем
следили за бдительностью. На этом мне
и надо было играть. Когда они подошли к
своей бронированной машине поближе, я
резко дал газ мотоциклу и стремительно
помчался на них.
- Видит бог, я никого не хотел и не пла-
нировал убивать. Не осуждай меня родная,
я просто еще пытался из разбитых цвет-
ных стекляшек создать красивые узоры в
нашем с тобою калейдоскопе. Мне всегда
нравилось быть твоим, я был горд этим,
я был счастлив! Простая любовь делает
глупых мудрецами, а мудрецов глупыми,
придает отчаянию силы и никогда не дает
оправдания беспомощности…
До них было метров пятнадцать, и мне
потребовалось всего три секунды, чтобы
налететь на них из своего укрытия. Всей
массой мотоцикла и своего тела я сбил
на скорости сразу обоих обалдевших от
неожиданности людей, и сам от падения
64
отлетел в сторону. Защитный шлем сле-
тел с моей головы, и, тупо постукивая по
асфальту, откатился еще дальше. Быстро
поднявшись, я кинулся к опечатанной
мешковине с деньгами, выпавшей из рук
охранника. Сбитые с ног люди продолжа-
ли лежать, ошалев от неожиданности и
боли, еле подавая признаки жизни. В тот
момент, когда я уже пытался поднять
еще урчащий мотоцикл, из бронированной
машины выскочил еще один охранник, о су-
ществовании которого я и не подозревал,
поскольку во время моих наблюдений из
машины всегда выходило два человека.
Человек в униформе, ничего не понимая,
пытаясь оценить произошедшее за доли
секунды, все же инстинктивно начал рас-
стегивать кобуру пистолета. Мне было
поздно бежать, и со всей решительностью,
на которую способно только отчаяние, я
кинулся на него. Пистолет уже был в его
руке, и он, пытаясь мокрыми от волнения
65
пальцами снять оружие с предохрани-
теля, попятился от меня, но свалился на
асфальт, увлекаемый моим безудержным
порывом. На земле завязалась безмолвная
и ожесточенная схватка с хрипами и тя-
желым дыханием. Он был гораздо больше
меня, но неожиданность и отчаянный
напор, с которыми я действовал, уравни-
вали наши шансы в борьбе за пистолет, в
который мы оба вцепились, как в соломин-
ку, способную спасти или убить любого
из нас. Неожиданно среди дикого едино-
борства, где-то между нами раздался
резкий выстрел, который оглушил меня.
Я не почувствовал боли, лишь заметил,
как с моей левой щеки фонтаном брызну-
ла кровь вместе с кусками плоти. Мелкие
жалящие искры впились мне в левый глаз.
В следующую секунду я почувствовал, как
на мгновение расслабились руки охранни-
ка. Резкий порыв необузданной злости в
следующую секунду закачал в мои мышцы
66
приличную дозу адреналина и энергии. Я с
глухим стуком врезал по носу противника
своим окровавленным лбом и через секунду,
выдернув правую руку из его ослабевше-
го захвата, начал в бешенстве колотить
ею по лицу уже обмякшего инкассатора.
Что-то неприятно хрустнуло под моим
кулаком, и это отрезвило меня. Охран-
ник, еле кряхтя и сплевывая кровь, просил
больше не бить его. Устало и опустошен-
но я встал с земли. С момента нападения
прошло, наверное, не больше трех минут.
Остолбеневшие прохожие пялились на
происходящее, не веря своим глазам. Двое
сбитых инкассаторов начали приходить
в себя. «Слава богу, все живы! Простите
меня, мужики. Так было надо», - промолвил
я, оглядывая место боя. Дальше медлить
было нельзя. Кровь рубиновыми ручьями
скатывалась по моим онемевшим скулам.
Подняв выроненную в схватке мешковину
с деньгами и зашвырнув ногой пистолет
67
в кусты, я поднял мотоцикл и быстро, на
свое счастье, заведя двигатель, рванулся в
частокол соседних домов.
-Какой-либо подготовки или даже плана
нападения на инкассаторов у меня не было.
Подробные инструкции и практические
пособия к действию каждый день красоч-
но и в художественном виде демонстриро-
вались с экранов телевизоров, иногда даже
открыто провоцируя на действия своей
простотой и легкостью. Раньше я никог-
да не думал, что ликование может быть
таким тихим и подавленным, как будто
отступила зубная боль и ты уже без нее,
но еще с четкими воспоминаниями о про-
шедших физических страданиях. Все были
живы, и это было главным! Возможно, это
радовало меня тогда больше всего.
Минут двадцать я колесил в подворот-
нях, выскакивая из одного микрорайона в
другой через бордюры и пешеходные тро-
пы. Затем, переехав железнодорожный
68
переезд и через гаражи выскочив на дач-
ные участки, я добрался до домика своего
друга, где мы часто отмечали свои сума-
сбродные мальчишники. Закрыв мотоцикл
в сарае, пристроенном к небольшому дач-
ному домику, я зашел во внутрь и, стянув с
кровати простыню, начал перед зеркалом
промывать водой свое лицо. Кровь продол-
жала маленькой огненной лавой скаты-
ваться с левой щеки, с которой металли-
ческая пуля, словно рубанок срезала кусок
кости. Пропорция на обезображенном
лице отсутствовала. Огонь со ствола ору-
жия безжалостно слизал вместе с частью
кожи мою бровь и покрыл красным бель-
мом левый глаз, которым я больше ничего
не видел. Мне самому было страшно смо-
треть на то, кем я стал. В доме не было
медикаментов, зато с последней вече-
ринки осталась, надежно припрятанная
на всякий случай, бутылка водки. Жадно
отпив из холодной бутылки два глубоких
69
глотка, все остальное я вылил на рану.
Стерпев резкий порыв боли, я перетянул
рану полоской порванной простыни.
После, ножом раскроив инкассатор-
скую сумку, я высыпал все содержимое на
стол. Даже на первый взгляд было видно,
что денег для твоей операции было пре-
достаточно и мой расчет на нападение в
субботу вечером был более чем оправдан.
Сбросив деньги обратно в сумку, я ак-
куратно положил тугой сверток в не-
большой тайник под половицами, где мы
охлаждали пиво и прятали все атрибуты,
сопутствующие беззаботной холостяц-
кой жизни. Затем, дворами выйдя к дороге,
я остановил машину и поехал до ближай-
шего телефонного аппарата. Водитель
через зеркало подозрительно поглядывал
на мое перебинтованное и кровоточащее
лицо, но из личной безопасности не проро-
нил ни слова. От потерянной крови жут-
ко кружилась голова, и хотелось уснуть
70
прямо на заднем сидении. Но это было
равносильно провалу всего, что я уже на-
творил.
Поздний вечер накрыл город сиреневы-
ми сумерками, которые пронзали вклю-
ченные фонари. Когда с противополож-
ного конца трубки послышался знакомый
мамин голос, я остро почувствовал, как
боль волнами накатилась на меня, так
как будто знала, что меня теперь могут
успокоить и пожалеть.
Я, как мог на тот момент спокойно и
вкратце, объяснил все то, что произошло
за это время, и то, что необходимо было
теперь немедленно сделать. Понимая, на-
сколько сейчас все неожиданно и страшно
звучит для моей мамы, я все же знал, что
лучшего союзника я не мог и предста-
вить. Необходимо было действовать бы-
стро, поскольку с таким большим количе-
ством свидетелей, которые были у тор-
гового центра, меня уже могли опознать
71
и начать искать. Объяснив маме, куда
надо было прямо сейчас ехать, что брать
и куда отвезти, я попытался перевести
дыхание, потому что почувствовал, как
сознание медленно стало покидать меня.
В телефонной трубке послышался тихий
всхлип. Там плакала моя мама, о чувствах
которой я ни разу и не подумал, составляя
свои дерзкие планы и ее участие в этих
мрачных заботах.
- Через минуту я выронил из разбитых
рук телефонную трубку и медленно по-
брел по темной улице, стараясь удалить-
ся подальше от телефонной будки и от
своего дома, чтобы у мамы было время от-
нести деньги к тебе домой. Редкие прохо-
жие оглядывались на мою неуверенную и
качающуюся походку. Темнота скрывала
окровавленное лицо.
Голова кружилась и трескалась, как
яблоко в бушующем миксере. Пройдя по
ночному городу около часа, едва не теряя
72
сознание, я прислонился к стене дома и
сполз на мокрый от прошедшего недав-
но дождя тротуар. Огромное желание
уснуть и забыться тяжелой и бесформен-
ной массой наваливалось на меня. Хоте-
лось выспаться, проснуться и понять, что
все это сон, что нет покалеченных мною
охранников, и лицо мое имеет прежние
очертания, и что ты подойдешь сейчас ко
мне, красивая и счастливая, и нежно поце-
луешь мои растрескавшиеся губы.
Неожиданно со всех сторон с криками и
воплями на меня набежали какие-то тени.
Чей-то тяжелый кованый сапог с разбега
въехал мне в лицо, и, заваливаясь от удара
на бок, последнее, что я почувствовал, это
удар прикладом автомата в голову.
Очнулся я в допотопном советском
«уазике» без устали орущем сигналами
сирен. Внутри было тесно от крепких
спецназовцев с масками на лицах. Мне по-
казалось, что у меня за спиной сразу же
73
несколько пар наручников, прикованных не
только к сидящим по бокам охранникам, но
и к металлическому сидению. Я попытал-
ся улыбнуться. Страх пропал во мне с той
самой минуты, когда я свалился на инкас-
саторов со своего мотоцикла. Столько по-
чести для одного маленького человека!
Машина резко затормозила, и в гнету-
щей тесноте автоматы, как мрачные ко-
локольчики, лязгнули друг об друга.
Особо не церемонясь, меня выволокли
из машины, как из передвижной пещеры.
Заломив назад руки и низко пригнув чуть
ли не к самой земле, четверо спецназовцев
бегом потащили меня в здание. Им неудоб-
но было таким образом сопровождать
меня, поскольку вчетвером они сами себе
мешали. От этого мне стало даже как-то
забавно, не смотря на боль в суставах.
Что было дальше, мне хотелось бы не
помнить, но извращенные своим искус-
74
ством люди в казенных одеждах не давали
мне возможность потерять сознание.
Меня привели и усадили посередине ма-
ленькой комнаты, заставленной старыми
письменными столами и массивным же-
лезным сейфом. Какая-то женщина, вы-
лив на мои открытые раны флакон йода и
наскоро перебинтовав лицо, выбежала из
комнаты, как из камеры пыток, предпола-
гая, что сейчас здесь будет происходить.
Мне хотелось попросить ее остаться, но
я понял, что в данной обстановке это бу-
дет звучать более чем смешно.
За первые часы, проведенные в кабине-
те следователя, на меня, как на уродца из
питерской кунсткамеры, приходили по-
смотреть десятки сотрудников милиции.
Кто-то задавал нелепые вопросы, кто-то
скалился надо мною, а кто-то считал де-
лом чести смачно и с оттяжкой ударить
меня, сопровождая свое искусство диким
матом.
75
Странное дело, но обиды во мне ни-
что не вызывало. Злость, которая рань-
ше в таких ситуациях автоматически
выкидывала вперед кулаки, исчезла, и не
потому, что руки мои были прикованы к
какому-то массивному табурету, просто
она растворилось в людях, находящих-
ся во-круг меня. Тогда в моем измученном
сознании была только ты. Твой образ на
больничных простынях, твое извинение за
то, что ты умираешь и оставляешь меня
одного в этом безумном мире, где счастье
обязательно должно пройти через рваную
боль и отрешенность палачей.
Я очень надеялся, что мама поняла все
правильно, потому что дальше я не мог
управлять ситуацией и повторно объяс-
нять, что и как надо было делать. Лишь бы
ее сейчас не обнаружили, думал я тогда!
На время я представил себя мерцающим
светлячком, привлекающим на себя вни-
мание коршунов, отвлекая их от самого
76
великого события в моей жизни - возвра-
щающейся к тебе надежде на исцеление.
Неожиданно в комнате, где я был при-
кован, воцарилось молчание. В дверь вош-
ли, по всей видимости, какие-то старшие
офицеры. Я не мог различить чины, по-
скольку кровь заляпала мои веки, и только
по шороху удаляющегося народа было по-
нятно, что это было начальство.
Сначала они со мной разговаривали,
чуть ли не заискивающе, как с ребенком,
который поломал новую игрушку. Я уже
даже подумал, что передо мной сейчас бу-
дут извиняться за то, что меня поймали.
После, по мере моего молчания, их речь
становилась все более агрессивной, и во-
просы хлестали уже, как плети. Затем
мощный, отлично поставленный удар сва-
лил меня на пол вместе с табуретом.
«Терпения хватило минут на пятнад-
цать», - подумал я, выплевывая сломан-
ный зуб.
77
Меня подняли и снова стали задавать
вопросы.
Обиды на избивающих меня людей до
сих пор не возникало, а чувство страха
было подмято ликованием, что у меня все
получилось и, может быть, уже совсем
скоро ты поправишься. Моя же судьба
меня нисколько тогда не волновала.
Меня без перерыва избивали два дня.
Два дня мне не давали еды и, что было са-
мым страшным, мне не давали уснуть.
Мое сознание металось в голове, беспоря-
дочно выискивая место, где можно было
бы спрятаться, свернуться клубочком и
отдохнуть от вполне земного и реального
кошмара, от изощренных пыток, которые
могли придумать только самые интел-
лектуальные создания в этом мире. За-
мученное и истерзанное тело уже давно
не реагировало на боль. Видимо, мой орга-
низм, дойдя до максимума болевого порога,
сам отключил все нервные окончания, и
78
я с удивлением наблюдал, как злые и раз-
драженные моим молчанием следователи
тыкали со всего размаха своими кулачи-
щами в мое тело. Сквозь разодранное лицо
и разбитые губы я улыбался от этой неве-
роятной пантомимы, как будто являлся
посторонним зрителем в этом театре.
Отрабатывая на мне удары, один сле-
дователь сменял другого, и все удивленно
ворчали и шептались между собой, не по-
нимая, откуда во мне берется столько
живучести и стойкости. И им было не по-
нять, что моими анестезиологами явля-
лись они сами.
- Уже теряя сознание, я увидел твой об-
раз, который ласково успокаивал меня и
говорил, что все будет хорошо…
На железных дверях, покрытой серой
краской в пять накатов, лязгнули засо-
вы. Дверь быстро отворилась, и конвои-
ры, что-то прошипев сквозь зубы, ударили
меня резиновой дубинкой по голове за то,
79
что им пришлось нести меня через не-
сколько коридоров. Затем они втолкнули
меня в сырую полутемную камеру.
Я упал на бетонное дно и сразу поте-
рялся в глубоком забытьи.
Не помню, сколько я тогда провалялся,
только очнулся я от какого-то перепо-
лоха. Сквозь узкую щель в дверях камеры,
через которую еле проходила алюминие-
вая кружка, раздавали хлеб с булькающей
похлебкой. Арестанты сновали от своих
нар до дверей и обратно, лязгая посудой, в
каком-то невероятно - мрачном процессе,
больше похожем на пещерный ритуал, чем
на трапезу.
Я лежал на жестком деревянном на-
стиле, покрытом засаленным тонким ма-
трацем.
Левая сторона лица бешено пульси-
ровала, кровь просочилась сквозь бинты.
Голова раскалывалась, как хлопья попкор-
80
на на раскаленной сковородке. Где-то на
затылке вздулась огромная гематома.
На самом краю нар у моих ног сидели
двое потрепанных тюрьмою арестантов,
которые, уже доев похлебку, облизывали
свои ложки и, не отрывая взгляда, пяли-
лись на меня.
-«Первыми есть начали. Значит, давно
здесь сидят или какие-то авторитеты», -
подумал я.
-« Браток, за что они тебя так жест-
ко?» - гнусаво спросил тот, кто сидел
поближе.-«Суки!» - процедил второй.-«Ты
что натворил-то, бродяга? Куда вляпал-
ся?» - продолжал засыпать меня вопроса-
ми первый.
Я с трудом мог рассмотреть их лица.
Мешала возвращающаяся боль, сжимав-
шая веки и запекшиеся на ресницах капли
крови.
Со временем я понял, что в тюрьме
гораздо лучше все и вся распознается по
81
звуку, по скрипу, по запаху. По ритму ша-
гов надзирателей и темпу открывающих-
ся дверей можно было понять, зачем они
идут и даже за кем.
В этом замкнутом и скованном мире,
где любой таракан имеет свою кличку и в
котором каждая минута как День сурка,
глаза теряют свое вековое предназначе-
ние, дарованное Богом, смотреть, разли-
чать и радоваться.
Сквозь прищуренный глаз я оглядел-
ся вокруг. В тесной квадратной камере в
несколько рядов были расставлены двух-
ъярусные нары. Люди, похожие на ском-
канные кусочки хлеба, наэлектризован-
ные потом, болью и злостью, временами с
руганью сталкивались и слипались друг с
другом в сумеречной камере, занавешен-
ной постиранным бельем и проклятиями.
Но все же это были люди, и с ними мож-
но было говорить и даже спорить обо всем,
и необязательно о пропавших деньгах. И
82
здесь никто тебя не ударит внезапно сза-
ди по голове.
По крайней мере, мне хотелось так ду-
мать. Но больше всего мне хотелось ду-
мать о тебе. Потому что в этом случае,
как только твой образ появлялся в моем
сознании, боль начинала стихать, скаты-
ваясь со всего разбитого тела. Собираясь
в теплый комок, она пряталась где-то
глубоко под сердцем, куда не могли дотя-
нуться кулаки следователей.
Гнусавый пошлепал меня по пяткам и
спросил, - не хочу ли я есть?
Есть совсем не хотелось. Возвращаю-
щаяся боль притупила все остальные
чувства. Во рту было сухо, как в древнем
засохшем колодце. «Пить!» - произнес я и
не узнал своего голоса. Налившиеся кровью
губы с непонятным возгласом выплеснули
приглушенный звук, похожий на стон.
Но меня поняли. Гнусавый посмотрел
на своего соседа, и тот мгновенно подлетел
83
к выходу и поднес к забралу дверей свою
кружку.
То ли компот, то ли какой-то разбав-
ленный водой до прозрачности сок пока-
зался мне нектаром. Я чувствовал, как
оживляющая влага просачивалась по вы-
сохшим внутри меня руслам.
«Спасибо!» - прохрипел я, возвращая
кружку.
Они переглянулись, как будто услыша-
ли кого-то из потустороннего мира. В дей-
ствительности, так все и было. Не хрип
избитого человека, а слова благодарности
в подобном замкнутом пространстве яв-
ляются редкостью и произносятся или в
горькой иронии или в обращении к Богу, о
котором здесь вспоминают гораздо чаще,
чем когда-либо на свободе.
«На здоровье, браток. Оно тебе приго-
дится», - ответил гнусавый. Затем, вни-
мательно приглядевшись к моему состоя-
84
нию, они встали и растворились где-то в
полумраке камеры.
Я еще не раз погружался в состояние
полусна-полубреда. Реальность прочно за-
столбила свое место, пригвоздив меня бо-
лью к этим нарам, и мне необходимо было
спать, все время спать. Лишь только тог-
да я мог обмануть физические страдания
и многотонную тоску по тебе, моя родная.
Прошло двое суток. Это я понял по
клетчатым теням, блуждающим по пара-
боле, на стенах камеры. Я вставал только
два раза, чтобы сходить в угол камеры по
нужде. Но многое изменилось за это вре-
мя. Я странным образом переместился
от нар, находившихся возле дверей каме-
ры, к привилегированным местам возле
маленького зарешеченного окна под самым
потолком. Старая засаленная подстил-
ка сменилась чистым и плотным матра-
цем с ворсистым синим одеялом. Еду мне
постоянно кто-то приносил и ставил у
85
изголовья. Со всех сторон я ощущал непод-
дельное внимание к своей персоне. Порой
казалось, что даже стены своими щелями
пялились на меня и не были равнодушны к
моей истории.
Новость о том, что в камере находит-
ся тот самый, который сорвал кассу и
«сломал» трех охранников, стала малень-
кой камерной сенсацией, о которой можно
было теперь говорить часами, на время
забыв о своих личных трагедиях.
Когда между сном и бредом я приходил
в сознание, то замечал на себе удивленные
и восторженные взгляды молодых заклю-
ченных. С такой статьей, какая светила
мне, и теми деньгами, какие, по видимо-
сти, у меня были, на зоне можно было бы
неплохо устроиться.
Временами я слышал, как народ спорил
о том, сколько со мною было сообщников
и куда я мог спрятать деньги, которые,
86
судя по всему, следователи так и не смогли
с меня вытрясти.
Старые бывалые арестанты мате-
рили со своих лежаков ментов за их же-
стокость, меня за то, что попался, и вос-
хищались, что мне все-таки удалось все
провернуть, и еще больше тому, что я до
сих пор молчал. Иногда кто-нибудь подхо-
дил, похлопывал меня аккуратно по плечу
и предлагал свежезаваренный чифирок с
сахаром. Но, видимо, у меня был ужасный
вид, поскольку никто долго не выдерживал
моего искалеченного лица и прямого взгля-
да. Люди отворачивались и уходили, оста-
вив кружку с ароматным напитком.
Только один гнусавый, тот самый, ко-
торый в первый день сидел на моих нарах,
мог пристально изучать меня маленькими
глазами, цвета которых я так ни разу и не
смог разглядеть.
Он оказался моим новым соседом, и
я догадывался, что это неспроста. В
87
следственном изоляторе, как и в любой
тюрьме, ничто не делается просто так.
Здесь у всего имеется своя цель, своя подо-
плека. От бельевой веревки до заточки, со-
творенной из алюминиевой ложки.
Даже люди здесь размещены по своим
нарам, как шахматные фигурки перед
разыгрываемой кем-то партией, каждая
в своей определенной клетке.
Любое слово, любая реплика имела свой
сиюминутный смысл и свое значение, за
которое могли призвать к ответу или
признать в тебе авторитета, даже если
ты можешь всего лишь на-всего важно на-
дуваться и складно выражаться по фене.
Все в этом печальном мире тоски и
уныния делалось и творилось с одной непо-
колебимой целью - запугать, растоптать,
сломать. Потому что если все здесь бу-
дут сильными, то за счет кого тогда здесь
можно будет выжить?
88
Мой сосед все время что-то мне гово-
рил. Я слышал его, но не вслушивался. Мое
сознание каким-то образом отвергало его
слова и давало мне понять, что это лишь
продолжение моего кошмара, моих допро-
сов.
Как-то на раздаче пищи, возле «кор-
мушки», кто-то сзади прошептал мне на
ухо, что рядом со мною подсадные и самым
лучшим для меня будет молчание. Молча-
ние на свободе быстро окупается, а здесь
продлевает жизнь и быстрее возвращает
свободу.
Я не стал оглядываться. Это было бы
ни к чему. К тому же я мог своим движе-
нием выдать этого человека. «Пусть это
будет мой ангел-хранитель», - подумал я
тогда, потому что кто-то в этой клетке
что-то сделал не для себя, а для кого-то.
Я и без чей-либо помощи уже точно знал,
что гнусавого ко мне подсадили выведать
максимум информации об ограблении. Его
89
чаще всех выводили на допросы, и посколь-
ку в основном он разговаривал со мной, то
мое обострившееся от хронического не-
доедания обоняние всякий раз улавливало
запах копченой колбасы и жареной кар-
тошки с его рта. Горькая ирония булькала
в моем животе вместе с переваривающей-
ся баландой.
Сначала я никак не мог понять, почему
такой вот наблатыканый, с целой галере-
ей татуировок, отсидевший три срока по
серьезным статьям авторитет оказался
подсадным звонарем. Лишь с годами, когда
тюремная жизнь въелась ко мне под кожу
и заштопала шрамы на лице, я понял, что
в мире, где все имеет свой определенный
смысл, сама свобода становиться раз-
менной монетой, за которую продаются
и законы, и воровские понятия, и любовь, и
жизнь.
Чаще всего следователи подкармли-
вали именно таких бывалых и с гонором
90
воров, у которых имелась определенная
тюремная биография, вызывавшая дове-
рие у молодых и неопытных. За негласное
сотрудничество им сокращали иногда по
пол-срока с уверенностью, что они недолго
задержатся на свободе. Такие люди специ-
ально натаскивались следователями для
тюремных провокаций. С виду и по гоно-
ру блатные, они никогда не лезли на пер-
вые роли, чтобы легко можно было сойти с
темы, когда становилось горячо.
Только прожженные понятиями и по-
ступками, зомбированные тюремными
законами коронованные воры никогда и
ни при каких обстоятельствах не лома-
лись и не шли на поводу у следователей. Но
таких было мало, как маршалов в китай-
ской армии. К тому же из этических со-
ображений и от греха подальше их никог-
да не подселяли в камеры, где находились
новички с опущенными авторитетами, и
91
где следователями разыгрывалась своя
шахматная партия.
Как-то поздно вечером, когда в камере
народ стал потихоньку утихать и прова-
ливаться в свои спасительные сны, мой со-
сед, ерзая на нарах, в который раз пытал-
ся разговорить меня своей болтовней.
«Если ты не сдался и менты переста-
ли тебя обрабатывать, значит, им уже
пора готовить твое тело к судебному про-
цессу. Но ты не расслабляйся. Это толь-
ко здесь мы, как в зале ожидания, времен-
ные постояльцы, а на зоне правила воров
делиться со всеми для тебя по-особому
звучать будут. Ты же на чужую терри-
торию своими ручонками залез! А такое
без внимания не остается.- Если менты
не разогрелись на этом деле, то они тебя
за долю вместе со всеми твоими родными
прилипалами по полной программе ворам
сдадут. А те через сердце к тебе влезать
будут, да так, что ты сам на своем рукаве
92
вешаться начнешь. Из тебя и так уже пол-
жизни выбили.
Пойми, там, на зоне, ты гарантиро-
ванный покойник. «Козырные» тебя вмиг
на ножи поставят. У тебя еще есть шанс
поторговаться за свое будущее. Поверь, я
за тебя хлопочу, бедолага. Мне все равно
никакого навара от тебя нет. А если нач-
нешь сотрудничать, то тебе, создадут
условия для нормальной сидки…» Гнуса-
вый замолчал, прислушиваясь к моему ды-
ханию и в надежде, что я промолвлю хоть
слово. «Бродяга ты упертый! Пропадешь
ты на зоне. Народ уже ставки на тебя де-
лать начал. За что ж ты так себя красиво
убиваешь? Не томил бы уж людей. Расска-
зал бы, что купить-то собрался к своим
похоронам?»
Я отвернулся в другую сторону, чтобы
прервать монолог своего соседа.
И без его речей на душе было паршиво
от очевидной перспективы. Я примерно
93
предполагал, что меня там ожидает, хотя
многие здесь находившиеся, которым ни
условный срок, ни помилование никак уже
не светило, рвались на зону. Там условия
после битком набитого клоповника, что
собой представлял следственный изолятор,
казались гостиничной роскошью. На зоне не
было тесноты, и были реальные прогулки
по всей территории. А самое главное, здесь
были письма от родных, посылки с пече-
ньями и табаком и выкупленные у «хозяи-
на» свиданки с родными на всю ночь!
Сосед продолжал о чем-то бубнить. С
верхних нар, повиснув на пол-тела, его слу-
шал молодой арестант с таким огромным
вниманием, словно тому рассказывали
какую-то интересную историю о чьей-то
далекой и непонятной жизни.
Я опять начал думать о тебе, словно
вдыхая дурманящий аромат анаши, ко-
торой угостили меня следователи на сво-
ем последнем допросе…
94
Сколько нужно времени на операцию?
Прошло уже три месяца, как тебе переда-
ли деньги. Наверное, операция уже прошла.
Насколько удачно, вопрос даже не ста-
вился. Денег было достаточно, что бы на-
нять самых лучших хирургов в Москве или
в Германии. Сколько нужно было времени
на послеоперационную реабилитацию, ко-
торая тоже стоила немалых денег? Ме-
сяц, два, может, полгода? Сколько я смогу
выдержать? Надо было молчать. Если они
узнают, куда ушли деньги, то легко могут
изъять их с любых счетов, и тогда все было
бессмысленно и напрасно. Пусть убивают
медленно. Без тебя я все равно не смог бы
жить. Господи, унеси мое сознание, когда
меня снова начнут бить, прикрой мой рот
своей ладонью и дай мне силы любить, как
и прежде, без оглядки и страха. Последние
слова я, видимо, произнес вслух, поскольку
мой сосед притих, прислушиваясь к мое-
95
му шепоту, словно я выговорил шифр от
какой-то сказочной сокровищницы.
Ночью мне приснилось, как я целовал
твои белые колени.
-Со временем я потерял счет дням, ко-
торые, как сиамские близнецы, были по-
хожи друг на друга. Они были наполнены
одними и теми же допросами, сильным
психологическим давлением. К моей радо-
сти, беспредельные и дикие избиения уже
прекратились.
Вскоре я действительно понял, что
меня готовят к суду. У меня появился го-
сударственный адвокат. Он не пытался
что-либо действительно предпринять,
просто вместе со мною отбывал свой тю-
ремный микро-срок. Все было и так опре-
деленно и ясно, без каких-либо дополни-
тельных разбирательств. Я грабитель. С
кучей доказательных материалов, улик и
свидетельских показаний мне бессмыслен-
но было отпираться и рассчитывать на
96
какие-либо смягчающие обстоятельства,
потому что если они и существовали, то
только для меня, для моего успокоения, а
не оправдания.
Со своим адвокатом я не мог даже об-
молвиться о тебе, понимая, что его уже в
обязательном порядке обработали следо-
ватели. И чем больше во мне копилось боли
и тоски, тем крепче сжимались зубы.
97
Зима
Наступил день суда. Со свободы мне
передали костюм с белоснежной рубаш-
кой. После серости изолятора, которая,
как пепел, уже осела на моих волосах, это
был какой-то невероятно белый - белый
цвет. Таким, наверное, бывает лишь снег,
только что скинувший со своих плеч об-
лака, первозданный, невесомый и искря-
щийся своей белизной и мимолетной сво-
бодой.
Когда меня ввели в зал суда, я сразу
увидел своих друзей и маму, сидевшую
неподалеку. В затуманенных слезами
маминых глазах любовь, тревога и боль
сочетались друг с другом с таким тихим
неистовством, с каким, наверное, мог-
ли бы ласкать друг друга только огонь и
вода.
98
Как сильно она постарела за это вре-
мя! Как мало я думал о ней! Даже сейчас,
посвятив тебе свои письма, я только ми-
молетом упоминал в них о своей маме,
понимая, что, как и всегда, она простит
мне и это маленькое предательство,
как сотни раз прощала все мои мальчи-
шеские шалости. И как я мог предполо-
жить, что в те дни я видел ее в послед-
ний раз, что через два месяца ее хрупкое
материнское сердце не выдержит нового
маршрута в моей судьбе...
Сердце заныло как-то по-особому, как
будто начало перелистывать другую
книгу о тоске…
Милая, родная моя мама, как я лю-
бил твои пирожки с малиной, собранной
мною на чужой даче, и твои поцелуи пе-
ред сном в родинку на моей щеке, без ко-
торых я не мог уснуть.
Как часто мне хотелось оторвать-
ся от дел, забрать тебя с еще не
99
застекленной лоджии в нашем доме и
заполнить твое материнское беспокой-
ство своим вниманием. Но ты еще долго
сидела в одиночестве и допоздна ждала
меня после моих подвигов на маленькой
войне с соседним микрорайоном.
Акварельная молодость так радужно
плескалась вокруг, что я и не заметил,
как ты с материнским молчанием и без-
ропотностью удалилась в моей жизни на
вторые роли.
Сколько раз за несколько месяцев,
пока шло следствие, ты ходила к поро-
гам тюрьмы и выпрашивала свидание
со мной, чтобы передать мне яблоки и
весточку о том, что ты все сделала пра-
вильно, так, как я просил. Сколько раз с
милой наивностью ты умоляла следова-
телей простить меня и помочь мне хоть
чем-ни-будь, неоднократно накрывая им
столы и суя в карманы деньги, которые
100
ты могла выпросить у соседей и своих
старых подруг.
Через года, через боль утраты, под-
нимая мокрые глаза к небесам, я в сотый
раз говорю: «Мама, ничто так не было
мужественно в моей жизни, как твое ма-
теринство, и ничто не было мне так не-
обходимо, как твое прощение за мою лю-
бовь к чужой для тебя женщине!
А тогда я смотрел на маму и на своих
друзей, и одиночество, подхваченное све-
жим ветерком, дующим из открытых
дверей, унеслось на время из моей жизни.
Я не отрывал своего одичалого взгляда
с родных людей. Выплывшие знакомые
лица из прошлого, нереального цветно-
го мира, с искренностью выражавшие и
радость, и сострадание одновременно.
Я понял, что они удивлены моим видом.
Таким они меня не видели никогда. Из-
можденный и бледный, со страшными
изменениями на лице и незаживающей
101
раной, я, наверное, печально гармониро-
вал с цветом своей рубашки, в воротник
которой можно было засунуть еще одну
исхудалую шею, какая была у меня.
Я не отрывал взгляда со своих дру-
зей, даже когда меня усадили в клетку в
зале суда. Во взгляде моем читался один
единственный вопрос, как ключик ко всем
моим тайнам и страданиям. И я ждал,
что они меня поймут и утолят мой го-
лод, заполнят вакуум безмолвия, в кото-
ром я все это время тонул, потому что
в связи с тяжестью преступления меня
прочно изолировали от всего, что связы-
вало меня с жизнью на воле. Я ждал, что
мне ответят коротким взглядом, же-
стом.
И мы поняли друг друга через немое
расстояние, через разделяющую нас
охрану, через пропасть времени, напол-
ненную допросами и избиениями.
102
Ребята улыбнулись и безмолвно кив-
нули дружно головой…
Это могло означать только одно: все
получилось! Тебе сделали операцию! Все
не напрасно! Ты жива! Ты будешь жить!
Все, кто находился в этом зале, кроме
матери и друзей, посмотрев на меня, не
могли понять, в чем дело. Почему человек,
которому грозит большой срок заклю-
чения, весело и широко улыбается, так
что покрытые свежей коркой раны на
лице растрескались и из них засочилась
кровь.
Начало суда пришлось задержать на
полчаса, пока мне обрабатывали раны и
останавливали кровотечение. И никто,
кроме моих близких людей, не мог по-
нять, почему этот несчастный обвиня-
емый так легко улыбается. Как может
светиться счастьем человек, на бледном
лице которого так много крови?!
103
На второй день суда, когда мимо меня
прошагали все свидетели по делу, когда
прокурор скороговоркой зачитал обвине-
ние и мой адвокат что-то вслед ему про-
бубнил, мне дали последнее слово, кото-
рого, по всей видимости, все ждали, на-
деясь удовлетворить свое любопытство
— откуда же все-таки берется столько
блаженства на моем лице.
Я сразу и не понял, кому и что я дол-
жен был говорить. Я помню, как смотрел
на широкие окна в зале суда, за которы-
ми, как в большом экране, виднелся пада-
ющий белыми хлопьями снег и за кото-
рыми своим ходом текла жизнь. Куда-то
бежали люди, укутанные одеждами и хо-
лодом, проносились машины на желтый
цвет засыпанного снегом светофора, и
никому не было дела до того, что проис-
ходит по ту сторону стекла, где Феми-
да с завязанными глазами возвышалась
над всеми. Может, от-того и завязаны
104
у нее глаза, чтобы глубже заглядывать
в свое сердце и советоваться с ним? Но
мне на это не стоило тогда рассчиты-
вать. Я был отрешен от всего — и даже
от своей судьбы. Что-то тяжелое, слов-
но кусок засохшей глины, отделилось от
сердца и упало в глубину темного колод-
ца вместе с моими переживаниями. Мне
было легко и хорошо, как когда-то, по ту
сторону моей жизни, у края шелкового
моря рядом с тобой. Я снова и очень ося-
заемо чувствовал тебя, тепло твоей ла-
дони, запах твоих солнечных волос. Эти
ощущения возвращались ко мне, словно
из дальнего странствия, в попытке меня
успокоить.
Судья с нотками раздражения снова
что-то выкрикнула со своего места.
Я встал. За окном, по-прежнему па-
дая, вальсировали снежинки. Ужасно
хотелось открыть окно и, оттолкнув-
шись от этой реальности, пришпорить
105
пролетающее в окнах цинковое облако и
полететь к тебе.
-«Простите меня. Я не хотел, чтобы
все так получилось». Я опустился снова
на стул.
Что еще я мог сказать тогда? О чем я
действительно хотел говорить, я не мог
себе этого позволить. А так хотелось,
проплывая над городом, закричать, как
я счастлив, быть твоим, моя родная де-
вочка!
На перроне сквозь серошинельную
охрану я видел махающих мне руками
друзей. У мамы не хватило тогда сил
пойти на вокзал. Не было и тебя, когда
меня первым этапом зарешеченные ва-
гоны увозили в мою новую жизнь, где для
тебя я не оставил места.
…Девочка, плача, добежала до мамы и,
показывая своими маленькими розовы-
ми ручонками на него, что-то сбивчиво
стала объяснять. Уцелевшим глазом он
106
видел, как молодая женщина посмотре-
ла в его сторону, впервые за последние
восемь лет. Было очень далеко, как по
расстоянию, так и по времени, для того
чтобы память ожила в ней и она узнала
бы человека, который до сих пор ее лю-
бит.
Впервые за столько лет они встрети-
лись взглядами, но ничего, кроме бес-
покойства и тревоги за своего ребенка, в
глазах женщины не было. Вместо ожи-
даемых воспоминаний она погрозила
пальцем в его направлении и, успокаи-
вая своего малыша, что-то возмущенно
проговорила. Затем, обхватив руками
ребенка и поцеловав его в щечку, она еще
раз посмотрела в ту сторону. На несколь-
ко мгновений она задержала на нем свой
взгляд, может, из интереса, отчего мог
испугаться малыш? А может, от-того, что
его серый силуэт потревожил чем-то ее
воспоминания? В эти секунды все в нем
107
готово было разорваться от ожидания
чуда, которым он, как голодный зверь,
питался все восемь лет своего плена. Как
ему хотелось, чтобы она узнала его!!!
-Зеленые вагоны неумолимо уносили
меня все дальше и дальше от моей преж-
ней жизни и всего того, что связывало
меня с тобой. Всю дорогу тоскливое по-
стукивание железнодорожных колес,
как серые мыши, обгладывало края моего
сердца.
Через неделю сквозь холодный зимний
туман выплыла колония. Словно испо-
линское доисторическое чудовище, ды-
шащее трубами отопительных цехов и
ощетинившееся караульными вышками,
она поглотила меня на следующие восемь
лет моей жизни, наполненных гнетущей
тоской по тому, что уже никогда не вер-
нется в прежнем виде, со своим очарова-
нием и легкостью в мыслях, поступках и
безоглядных чувствах…
108
Первое время меня неустанно дергали
воры в попытках выведать об ограблен-
ных деньгах. Они неоднократно избива-
ли меня и всаживали периодически в мое
тело заточки за то, что я продолжал
молчать, но только так, чтобы я не дол-
го отлеживался в изоляторе.
Это продолжалось достаточно долго
для того, чтобы кого-то свести с ума. Но
не меня, потому что в мире, где царят
животные инстинкты самосохранения
и мораль выворачивается наизнанку,
можно выжить, лишь цепляясь за нена-
висть или любовь, за две противополож-
ные грани одной человеческой сущности.
За то, что становится вполне матери-
альным, когда опускаются руки и уже
не от чего больше оттолкнуться, чтобы
двигаться дальше, к своему освобожде-
нию.
109
Моей отдушиной тогда были мысли и
воображение. И хотя сказочный дворец
давно уже превратился в ледяную кре-
пость, я не переставал думать о тебе.
Лишь только когда со свободы пришла
весть о том, что ты уже прошла после-
операционную реабилитацию, я начал
писать тебе. Каждый день, просеивая
через свое сердце воспоминания о наших
с тобой встречах, я выводил по буквам
эти то ли письма, то ли молитвы.
Именно тогда от меня отстали воры.
Видимо, скрытно, по-лисьи, прочитав
написанную в тетради маленькую исто-
рию о нас с тобой, им стало понятно,
что все, что я нажил за свою жизнь, уме-
щалась лишь в тюремной алюминиевой
кружке.
Козырные зеки меня даже стали ува-
жать за мое умение держать язык за зу-
бами, что достаточно ценно в тюрьмах,
и стали допускать на свои чифирные
110
вечеринки. Но я не стал к ним ближе,
чтобы не осквернять мою память о тебе.
Именно цепляясь за свои воспоминания,
я остался тем, кем был. Не задубел под
грузом блатного жаргона и зоновских
понятий, не покрылся колючками от
ежедневного страха за свою жизнь и не
пропал в этом сером зататуированном
мире без дна. Но все-таки со временем
какая-то живая частица откололась от
меня, что-то во мне безвозвратно умер-
ло, как и во всех остальных блуждающих
в этом окольцованном в колючую про-
волоку мире, где все живут наполовину.
Спят половину срока, наполовину меч-
тают и даже дышат на-половину своих
легких, не придавая этому никакого зна-
чения. Здесь не горланят песни, а только
заунывно мычат под шелест старой ги-
тары в такт своей грусти. Здесь нельзя
смеяться от самого дна своих легких, по-
тому что нет причин, и боятся плакать
111
навзрыд, словно «терпилы». Здесь люди
перестают искриться, а просто пуска-
ют дым, не горят, а тлеют. Проживая
свою жизнь по половинкам, так словно
ежедневно отрывают куски туалетной
бумаги. И чем больше над этим задумы-
ваешься, тем больше понимаешь, что
жизнь на зоне во многом всего лишь на-
всего холодное и потускневшее отраже-
ние жизни многих людей на свободе, где
они не живут, а лишь день за днем отбы-
вают свой срок на земле.
Месяц проходил за месяцем в мрач-
ном круговороте однообразия и тоски,
и, чтобы не сходить с ума, я все время
писал письма, но не отправлял их тебе.
Каждый день я задавал себе этот во-
прос — почему? И каждый раз, когда
перед зеркалом я разглядывал себя и пы-
тался вспомнить, каким я был, своим
крючковатым состоянием этот вопрос
впивался в мои позвонки. Глядя на себя, я
112
представлял себе нашу первую с тобой
после разлуки встречу и твое еле скры-
ваемое отвращение к моей новой внеш-
ности. Это была бы самая суровая пыт-
ка, до которой, слава богу, не догадались
следователи на допросах. Что угодно,
только не твоя неприязнь и не твое воз-
растающее со временем безразличие, ко-
торое опустошит и меня. Пусть уж луч-
ше новые тюрьмы и новые сроки, тем бо-
лее что добыть их на зоне не составляет
особого труда. Достаточно лишь один
раз на разводе влепить по морде хозяи-
ну зоны за то, что выбрал неправильную
профессию, и за жидкий суп в тарелке и
еще… Да бог с ним!
Как я мог спасти тебя — и обречь на
проживание с человеком, который уже
совсем не тот, которого ты когда-то
знала. Из благодарности или сожале-
ния можно только пить водку или ста-
вить памятники, но не жить изо дня в
113
день с уродцем из королевства кривых
зеркал. Радуга не состоит из одного цве-
та, и счастье должно быть полным. Ты
достойна была того, чтобы найти свое
счастье хотя бы потому, что когда-то
любила меня.
Каждый раз, глядя на твои фотогра-
фии, я еще острее в этом убеждался. В
своих письмах я просил друзей ничего не
говорить обо мне и, если ты будешь ис-
кать меня, ни в коем случае не давать
адрес моего плена. Но так уж получи-
лось, что за первые годы моего заклю-
чения кто-то переехал в другой город, у
кого-то образовалась семья и семейный
быт поглотил все внимание. К тому же
о друге-зеке не принято было часто упо-
минать в своем новом мире. И все как-то
без обид и трагедий безмолвно поглоти-
лось временем и обстоятельствами, и
включая мое упорное молчание, навряд
ли ты могла что-то узнать обо мне.
114
Но мир печальный не терпит унылой
пустоты, потому что сказка — это со-
всем не то, что происходит в жизни, где
природа всегда берет свое, вырывая с
корнем чьи-то видения. Как-то через
четыре года после ареста в день моего
рождение мне пришла редкая посылка
от друзей, где среди пачек сигарет и коп-
ченой колбасы было письмо, в которой
притаилась весть о том, что ты недав-
но вышла замуж.
Тогда время остановилось для меня.
Хотя я и ожидал с ужасом эту новость, к
которой сам был полностью причастен,
она все-таки оглушила и согнула меня.
Хотелось орать матом, разодрать что-
нибудь живое или просто зачитать-
ся молитвами, в которых дошедшие до
предела на зоне люди топят свое горе и
ищут успокоения если не в смысле, так
хоть в монотонности древних стихов.
115
После этой новости уже не проходил
срок моего заключения, а просто как-то
медленно и тихо начала растворять-
ся жизнь. Теперь жизнь ощущалась с
какой-то необъяснимой грустью по про-
шлому, когда от смерти меня отделяла
лишь тонкая ниточка моего огромного
желания уйти навсегда из этого однооб-
разного и пустого мира, где всем правит
только инерция , каждые сутки выпле-
вывающая из пустоты то день, то ночь
и обратно, заставляющая просыпать-
ся, принимать пищу, стоять на пере-
кличках и врастать в тюремную жизнь,
так же как длинный ноготь врастает в
мясо. Временами так и хотелось наки-
нуть удавочку себе на шею и попросить
за банку сгущенки первого попавшего на
зоне отморозка затянуть ее по-туже и
подержать немного, пока я не успокоюсь.
Через год после этой новости у тебя ро-
дилась девочка. Но я продолжал жить по
116
той же самой текущей как смола инер-
ции, которая в каком-то смысле помогла
мне, потому что я продолжал думать о
тебе и писать письма, словно принимал
горькие лекарства, и все это только лишь
затем, что-бы когда-нибудь оказаться
по другую сторону колючих заборов и еще
раз увидеть, как в глазах твоих плещет-
ся морское сияние, покорившее когда-то
мальчишку, еще раз дотронуться, хоть
украдкой, до тебя и почувствовать, как
когда-то, теплоту твоего тела и не об-
жечься.
И все, что мне тогда требовалось, это
сохранить в себе силы, для того чтобы
не бояться показывать свои слабости,
не разучиться писать тебе письма для
успокоения и проложить тропинку до
ворот тюрьмы, для надежды.
117
Весна
…Однажды, спустя восемь лет, на-
ступил март месяц. Граница между
зимой и весной, между прошлым и бу-
дущим. Время, когда все вокруг просы-
пается, рождается вновь, сбрасывая с
себя серые останки выцветших когда-
то красок.
Я снова оказался на своей маленькой
родине, в краю, где тысячи дорог, про-
топтанных сотнями святыми, сходи-
лись к одному месту, туда, где я оста-
вил свое сердце.
Мимо автобусной остановки, рас-
положенной недалеко от парка, проез-
жали маршрутные такси и лихие ино-
марки. Абсолютная свобода опять не
ощущалась. Бездумная инерция закон-
чилась, и наступило время не просто о
118
чем-то думать и воображать, но при-
нимать решения и действовать.
Я сидел недалеко от тебя и по-
немногу возвращался из своего очеред-
ного падения в пустоту, после того как
напугал твоего малыша.
-Я не видел тебя восемь лет. Краси-
вая девчонка, которая только окончи-
ла школу, уже давно стала прекрасной
женщиной. Ты была другой и все той же
одновременно. Так со временем меняют-
ся люди, взрослея, но оставляя в себе
узнаваемые черты из прошлого.
Что говорить об одном человеке, если
целый мир стал другим! Наш город за-
страивался, расправляя вдоль набе-
режной свои стеклянные плечи. Люди
терялись в паутинах Интернета и раз-
учивались глядеть друг другу в глаза, а
письма в конвертах давно уже смени-
лись торопливыми сэмэками.
119
Весна неумолимо все той нежной по-
ступью вступала в свои права. Солн-
це, запутавшись в облаках, настойчиво
пробивалось лучами к земле, напоминая
нам, что небо синее, а дождь существу-
ет лишь для того, что-бы мы могли ви-
деть радугу.
Полной грудью я вдыхал свежий аро-
мат солоноватого морского бриза, доле-
тающего с берега. Наверное, именно так
и должны пахнуть хорошие перемены.
Я не подойду к тебе и не брошу свои
письма в твой помятый почтовый ящик,
потому что это только мои письма, на-
писанные для меня, для того, чтобы я
когда-то выжил и прошел через то, с
чем человек не должен сталкиваться.
К чему ворошить прошлое? Если меня
так испугался твой ребенок, на что же
я мог еще рассчитывать при встрече с
тобой?
120
Время прошло, растаяли хрусталь-
ные дворцы, сошли иллюзии, и осталась
только суть с житейской повседневной
прозой.
Там, в тюрьме, со мной жила моя ма-
ленькая надежда на встречу с тобой,
которая уберегала меня от больших бед,
и, возможно это было важнее того, что
будет дальше. Возможно, так и было
задумано кем-то, чтобы два человека
когда-то встретились лишь для того,
чтобы помочь друг другу, а дальше —
как Бог рассудит
Сейчас же, глядя на этого милого ма-
ленького человечка, я понял, что у тебя
своя жизнь, полноценная и радостная, с
любимым мужем и счастливым ребен-
ком и любое упоминание из прошлого не
сделает твою семейную жизнь счаст-
ливее.
…Я смотрел на тебя. Как ты прекрас-
на!
121
Скоро солнечные лучи согреют море и
прибрежный песок, и ты с немым согла-
сием вновь позволишь мне расстаться
с тобой. А потом все закрутится и за-
вертится. Как после электрошока сно-
ва начинает работать остановившееся
сердце, точно так-же все вокруг будет
снова оживать, радовать и тревожить
своей непредсказуемостью. Одно толь-
ко ясно: тебя я уже не забуду никогда.
Твой образ навсегда вытатуирован где-
то глубоко внутри меня, где душа уже
начала просыпаться и тянуться к по-
верхности, к моей улыбке и к потуск-
невшему взгляду.
- То-ли боясь разочарования от нашей
встречи, то-ли скрываясь от новой боли,
а скорее всего, из-за утраченной способ-
ности совершать безоглядные поступ-
ки, я завершаю свое безмолвное обраще-
ние к тебе.
122
С немой печалью я предрекаю новую
разлуку с тобой, для того чтобы потом,
когда тоска подкрадется серой мышью
и начнет тереться о сознание, я всег-
да мог вспомнить тебя и свою светлую
грусть, в которой уместилась целая
жизнь…»
Дописав что-то в небольшую помя-
тую тетрадь, он свернул ее в трубоч-
ку и привычным движением спрятал
во внутренний карман куртки. Потом
он встал с лавочки и, повернувшись
украдкой, стесняясь своего изуродо-
ванного лица, словно через вуаль про-
шедших лет посмотрел в сторону сидев-
шей неподалеку женщины. Тот самый
незаметный, седой и древний, как мир,
который когда-то в парке подталкивал
его вперед, сейчас молчал и, видимо, со
стороны с любопытством наблюдал, что
будет дальше. А может, он испугался
123
того, что произошло с человеком из-за
его шальной рулетки.
Еще целую минуту человек стоял
и с печалью в глазах смотрел на нее и
на ребенка, как будто вглядывался в
давным-давно увиденную им сказку,
которая лишь краем волшебного закли-
нания коснулась его жизни и прошла
стороной, проникнув в другую судьбу,
забыв расколдовать и сделать его счаст-
ливым.
Затем, повернувшись, быстрым ша-
гом, он пошел по дороге и вскоре рас-
творился в городской суете.
-Девочка успокоилась и снова забра-
лась в неугомонную кучу малу таких
же детишек.
Проводив взглядом своего малыша,
она посмотрела в сторону быстро уда-
ляющегося мужчины, который чем-то
напугал ее ребенка.
124
Легкий порыв ветра что-то прошеп-
тал для нее в ветвях деревьев о призрач-
ном счастье и успокоился, запоздало
сорвав с ветки одинокий прошлогодний
лист, который медленно упал к ее ногам
маленькой сжавшейся ладошкой.
-Затем она аккуратно взяла со скамей-
ки книгу и открыла ее на странице, где
вместо закладки лежала фотография,
на которой в баре за накрытым столом,
прижавшись друг к другу, сидели он и
она. Ее голова покоилась на его плече, а
их руки были сплетены, как будто они
срослись корнями друг с другом.
-Бережно и нежно пройдясь подушеч-
ками своих пальцев по его изображе-
нию, она в который раз обронила слезу
на глянец фотографии.
Безмолвно и ярко они улыбались
из глубины времен, живя только этим
остановившимся мгновением. И в этом
застывшем на-веки миге в выражении
125
их лиц не чувстовалось ни боли, ни под-
крадывающейся разлуки — лишь све-
жие и яркие цвета, дышавшие жизнью,
плескались вокруг.
Берегите друг друга.
126
Содержание
Весна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3
Лето . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 23
Осень . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 61
Зима . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 97
Весна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .117
Литературно-художественное издание
САЛАМАТ САРСЕКЕНОВ
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО
Текст публикуется в авторской редакции.
Корректор — Анна Клюйкова
Макетирование — Александр Кудрявцев
Сдано в набор 08.10.2009.
Гарнитура «Петербург».
Формат 60х84/16. Бумага офсетная.
Тираж 100 экземпляров. Заказ № Заказ.
Отпечатано в ООО «ИПЦ „Маска“»
Москва, Научный проезд, 20.
Тел. (495) 510-32-98
www.maska.su, info@maska.su
Sarsekenov@mail.ru
__