Вчерашний вечер я провёл в размышлениях над этимологией слова, которое состоит из четырёх букв, начинается на «ж», заканчивается на «а» и употребляется простолюдинами для обозначения той части человеческого тела, на которую садятся. К сожалению, истину или что-то похожее родить не удалось, но именно это слово отчётливо прозвучало в моей небритой и слегка лысеющей голове на следующее утро, когда я пялился в окно автобуса, въезжавшего в славный город Шлиссельбург.
Признаться, нехорошие подозрения стали терзать меня уже в Петербурге, когда я спросил у водителя, где в городе Ш. находится такая-то улица, а в ответ услышал:
- Сообразим. В этом центре мира всего две остановки...
Дорога заняла порядка двадцати пяти минут, в течение которых пейзаж за окном изменился столь кардинально, словно автобус неожиданно переместился в расейскую «глубинку». Снежные поля, бедные перелески, чёрные вороны, редкие заснеженные избы. Воздух плавился, пространство на глазах меняло свои свойства. Не по своей воле ехал я в город с богатой историей, обросший легендами, словно фрегат ракушками: директор местного судоремонтного завода отказался давать интервью по телефону, предложив мне приехать на предприятие.
- Директор находится сейчас в одном из двух корпусов, но я не знаю, в каком именно, а потому не могу Вас пропустить, - грустно сказала женщина в пропускном отделе завода. – Потому что нельзя просто так шататься по производственным цехам. Я постараюсь узнать, в каком цехе находится директор, а Вы тем временем можете осмотреть наш музей.
Раздолбанные ступеньки заводского крыльца плавно переходили в неровно вздыбленные плиты парковочной площадки, срывающейся в замёрзшую реку. В сером холодном небе, словно сигаретный дым на фотоснимке, висело мутное марево.
Маленькое двухэтажное кирпичное здание музея гордо высилось над замёрзшей речкой, метрах в тридцати от завода, настороженно и как-то неопределённо глядя сквозь меня пыльными тёмными окнами. Следуя инструкции, состоящей их одного слова, написанного карандашом на приколотой к входной двери бумажке, я позвонил. Впустившая меня старушка искренне обрадовалась: визитёры здешних музейщиков, как видно, не баловали. На звук моего бархатного баритона прибежала и хрупкая директриса заведения, энергично защёлкавшая включателями света, чтобы мне было удобнее рассмотреть экспозицию.
- Билет стоит 10 рублей, - сказала старушка.
Я достал десятку.
- А экскурсия – 100 рублей, - решила она огласить весь список.
Я вежливо отказался.
- Ну тогда возьмите вот эту вот бумажку, тут записан текст экскурсовода, можете сами всё прочитать, - любезно предложила женщина.
Экспозиция изобиловала экспонатами. В маленькой комнатушке помещались несколько макетов кораблей, построенных на местном заводе, а также два-три десятка вымпелов и грамот, завоёванных тружениками в нелёгком коммунистическом соревновании.
Смотрительница намертво повисла у меня «на хвосте». Как только мой взгляд перебегал на очередной артефакт, старушка сообщала новую информацию, связанную с ним. Якорь, поднятый со дна. Ядро петровского времени. Модель уникального теплохода, который проходил по Неве при сведённых мостах. Расписание работы заводского клуба за один день семьдесят какого-то года: «художественный фильм», «художественная самодеятельность», «художественная гимнастика»…
Стенды с фотографиями. Лица, руки, лица, руки, лица, руки. «Механик Петров за работой», «Токарь Сидоров у станка», «Директор Ковбасюк разговаривает с главным инженером Морозовым». Директор – круглощёкий, в пальто и кепке, главный инженер похож на вяленую воблу, одетую в драную куртейку и потёртую ушанку.
Особенно интересны старые групповые, бригадные снимки – здесь у каждого персонажа своё ярко выраженное амплуа. Так сказать, буйная россыпь образов. Вот длинноусый старик с выбритым подбородком и в очках – классический тип выходца из рабочей семьи, потомок первых пролетариев, возможно, представитель династии, наверняка всю жизнь простоял у станка. Вот местный щёголь – из-под широкой кепки выбивается чуб, под промасленным пиджаком – светлая рубаха, расстёгнутая на груди. К гадалке не ходи – любит танцы, выпивку, женский пол и драки. Вот девушка – целеустремлённая, трудолюбивая, улыбается задорно, а глаза голодные. Вся группа смотрит в объектив со странной смесью серьёзной торжественности, смешливой неловкости, робкой важности.
И вот стою я, разгильдяй, только и умеющий, что складывать слова, и то не всегда удачно, - вот стою я перед этим снимком, под взглядами этих людей, которые трудились всю свою жизнь, и как-то мне становится не по себе. Это люди из другого мира…
- Иван Сергеич! – кричит женщина из отдела пропусков, запомнившая моё имя при просмотре паспорта. – Директор занят, но Вы можете посетить его секретаршу!
При проходе через «вертушку» вахтёрша отбирает у меня временный пропуск (пропуск на время или пропуск во время?).
- Вы меня запомните, а то как я потом обратно выйду, без пропуска... - несколько неуверенно говорю я. Старушка оказывается шутницей:
- Да как же я запомню-то, вас же вон сколько тут ходит! И ходят, и ходят...
Я читал, что завод уже шестой год идёт по пути небывалого процветания. Модернизация мощностей позволила предприятию выйти на мировой уровень и получить известность во Вселенной и за её пределами. Европейская и американская буржуазия буквально заваливает заказами на новые суда. Всё это я повторяю, как мантру, лавируя между неряшливыми рабочими с запитыми лицами и рассматривая трещины и облупленную краску на стенах.
- Да. Я Вас ждала, - сказала секретарша, глядя немигающими черносливами. – Ситуация следующая. Директор занят. И к тому же он не успел приготовиться, чтобы ответить на Ваши вопросы. Вам следует дожидаться его указаний.
Послушно сажусь в глубокое кресло напротив секретарши. Её массивный торс вселяет чувство уверенности и стабильности. Хочется спать. Проходит пятнадцать минут. Не выдерживаю:
- Скажите, а директор вообще помнит о том, что я тут жду?
- Помнит, - ровно и успокаивающе говорит секретарша. Немигающие черносливы отражают меня на фоне большого хмурого окна.
- Откуда вы знаете?
- А я ему СМСки пишу, - говорит она.
Мне становится грустно.
- А давайте я сам ему позвоню или напрямую зайду, - киваю в сторону кабинета с грозной табличкой «Директор».
- А его там нет, - так же ровно и спокойно говорит секретарша и смотрит на пискнувший телефон. – О, а вот его ответ: «От своего имени и от имени всего предприятия прошу прощения за невозможность проведения сегодня интервью».
Выхожу из корпуса с чувством недоумения и какого-то безвременья. Во мне зарождается и со скоростью микроба начинает развиваться пугающая мысль о том, что отсюда нельзя уехать. Потому что может появиться целый миллион обстоятельств. Ну вот, например: на петербургское направление, взрывая асфальт, падает метеорит – дороги перекрыты, никуда не уехать. Или ещё: вследствие неожиданного тектонического потрясения образуется огромная материковая трещина, разделяющая Петербург и Шлиссельбург. Или вот: водители маршруток решили устроить какую-нибудь акцию протеста против чего-нибудь и перегородили дорогу. Да мало ли что может случиться!
Последним, добивающим аккордом этого визита стал выход с территории завода. Очень постбальзаковская дама, следящая за «вертушкой», высунулась из своей будки и крикнула мне вослед:
- Молодой человек! Не посчитайте, что я нахалка, но Ваши духи такие... такие… сЕксуальные!!! – и засмеялась трескуче и довольно.
Я зашёл в автобус, пропустив вперёд трёх женщин. Каждая из них вручила водителю полтинник, согласно тарифу, и прошла в салон. Я вытащил из бумажника сотню – и похолодел: рука водителя, протянутая к купюре, вдруг замерла, мгновенный взгляд скользнул по мне. Страшная догадка пронзила моё сознание: а что если я совершил оплошность, протянув не полтинник, а сотню; что если по этой моей ошибке водитель поймёт, что я не местный; что если все пассажиры вдруг поймут это, молча обменявшись недобрыми взглядами; что если водитель, помолчав, скажет: «Свободных мест нет. Выйдите» - и я действительно никуда не уеду???
Это заговор.
Это мировой заговор против меня.
Я навсегда останусь в Шлиссельбурге.
И может быть, в один из бесконечно долгих зимних вечеров, перекинувшись в картишки с заводскими и музейными старушками и узнав по телефону от необъятной черносливовой секретарши, что директор ещё не принял решение относительно меня, моей жизни, моей судьбы – я вдруг замру, озарённый внезапной догадкой касательно этимологии старого русского слова, начинающегося на букву «ж». И пойду в магазин – пить пиво с неряшливыми представителями славной трудовой династии.
Но мечтам не суждено сбыться. Дверь автобуса закрывается. Водитель даёт мне сдачу с сотни, автобус трогается с места. Пространство за окном меняется в обратной пропорции: бедная природа и убогие поселения постепенно перетекают в городские ландшафты.
А ещё через полчаса я ныряю в метро.
Это всё.