- Приветствую вас, братья и сёстры по крови, дети вечной тьмы! Рад вновь видеть вас в этом древнем зале…
Господин Гедион, в чёрной как обморок мантии, в белых как смерть воротнике и рукавах, с золотой фигурой летучей мыши на цепи, поднял руку – и весь зал содрогнулся.
- Нас собрало сегодня чрезвычайно важное событие, а именно, реформация права, которую я счёл нужным пожаловать вам. Рассмотрев петицию, поданную несколькими уважаемыми неумершими: Найджелом Найтом, Ламбертом по прозванию Лисица, Эриком Раушеном, Домиником Лайте, Дени ди Диаманте, и другими, я принял некоторые из испрошенных изменений, так как счёл их правильными и разумными.
Мы оставили Кодекс в том виде, в каком древнее право нам его даровало. Принятые мною инновации были совокуплены в документе, названном Змеиный Статут. Он объявляется равным великому Кодексу по силе и законности и начинает своё действие с сегодняшней ночи.
Шорох аплодисментов. И гробовая тишина.
- Нам также следует рассмотреть и в соответствии с Законом осудить восстание смертных слуг во дворце Совета Тринадцати. Упомянутые смертные слуги, в прошлом преступники и изгнанники из человеческого общества, и здесь, среди нас, проявили свою буйную подлую природу. Эти люди, подговорив или подкупив некоторых неразумных неумерших, украли бессмертие, став бастардами, и попытались захватить дворец, при каковом захвате погибло несколько полноправных вампиров, и в их числе трое старейшин, членов Великого Совета Тринадцати. Сердце моё горит в груди, когда я думаю об этом!
Однако, благодаря удаче, порядок скоро был нами восстановлен, а мятеж подавлен. Все сии самовольные бастарды, согласно Закону, были безотлагательно уничтожены. Что касается законнорожденных тварей, запятнавших себя союзом с ними, то я решил проявить милосердие.
Намерение их было в целом благим: воспрепятствовать истреблению тёмных тварей и предохранить наш род от вымирания. Как известно, эти вампиры явились на Остров с ходатайством, в котором испрашивалось дозволение создавать не одного отпрыска за всю вечность, а больше, пока наше количество не увеличится до должного уровня. К несчастью…
Зигмунд, сидевший у подножия судебного помоста, забавлялся речью Правителя, в то время как Либертина была возмущена, и гнев тихо кипел в чаше её сердца. Однако она не желала зла никому из реформаторов, и потому смирилась с ложью и молчала.
Господин Гедион торжественно зачитал Змеиный Статут. Затем на помост подсудимых взошли вампиры-заговорщики; всех их присудили к штрафам, и к фигуральному наказанию пытками, что означало, что вместо них пострадают куклы, а в довесок им объявили диффамацию. Правитель мудро приписал все убийства бунтовщикам, погибшим во время раздоров, и потому в изгнание не отправился никто.
После этого господин Гедион огласил список новых магистратур. Шестеро вампиров назначались участниками Великого Совета Тринадцати: на место Марциана, старейшин, убитых при восстании, казнённого Гонория Гордого и одного старика, отрёкшегося от власти в плену. Имена шестерых возвысившихся были: Найджел Найт, Ламберт Лисица, Эрик Раушен, Доминик Лайте, Дени ди Диаманте и Ян Иллюминат. Всех их отныне следовало величать господами, и им предоставлялся патронаж над областями, лишившимися правителей.
Назначили также нескольких служителей, писцов, дефендеров и кровочерпиев взамен бежавших или погибших; их имена Зигмунд и Либертина пропустили мимо ушей. Майордомом дворца утвердили вампира Хангера, столь хорошо показавшего себя в работе за последний месяц.
Место на помосте подсудимых занял вампир Рори Мохан из клана Мак-Ангуса, позволивший себе недопустимые дерзости против Закона. Он сердился, махал руками и пытался говорить разом на нескольких языках. Мохана помиловали, ограничившись денежной пеней и диффамацией.
Затем выступили несколько общин, желавших быть одарёнными самоуправлением по новому закону…
Господин Гедион гордился тем, как ловко он сплёл эту сеть. Несмотря на все препятствия, невзирая на трудности, он отыскал единственно возможный способ, чтобы состыковать новые вольности со старым правом. Он ни разу не слыхал о бунте или восстании, при котором бы ни одна из сторон не пострадала. Господин же Гедион сумел примирить стариков и юнцов, свободу и цепи, закон и безвластие, не пролив ни капли крови, к обоюдному удовольствию! Мир и спокойствие были целиком его заслугой, его творением, порождением его великого ума, обоюдоострого, как кинжал, и столь же несгибаемого и изящного…
На помост подсудимых вышли бастард Зигмунд Музыкант и Либертина ди Мариэмонти.
Зал, заскучавший уже от бесконечных стандартных процедур, оживился.
- Итак, - сказал господин Гедион, прочтя предварительное заключение Совета, – суть дела я вам вкратце изложил. Казус крайне серьёзный: обеим сторонам может грозить Солнечная площадь. Посему, я хотел бы теперь выслушать эту историю из уст самих делинквентов. Возможно, я упустил какое-нибудь важное обстоятельство. Менее всего я хочу, чтобы меня укоряли впоследствии за неоправданную жестокость.
Бастард Зигмунд, изложите нам вкратце, как произошло ваше превращение в неумершего.
Зигмунд сказал:
- Достопочтенный Совет, и благословлённые мудростью дети дьявола, присутствующие в этом зале!
Я был участником труппы музыкантов, которых госпожа Либертина ди Мариэмонти пригласила в некий отель – видимо, с целью отнять их кровь и жизни…
- Кодекс не запрещает подобного поведения, - заметил господин Гедион.
- Разумеется. Упаси меня тёмный бог наш кого-либо в чём-нибудь обвинять, после того как я сам погубил столько смертных душ… Когда мы исполнили несколько песен, госпожа Либертина предложила нам вина…
В зале раздался смех – вспомнили песенку про красотку Либертину.
- Это не имеет значения! – вскричала Либертина.
- Имеет, - возразил Зигмунд. – Поскольку мы, то есть музыканты, выпив этого вина на пустой желудок и после долгого воздержания, опьянели, нализались как подмастерья и совершенно потеряли рассудок. Увидев, что мы пьяны, госпожа Либертина оттеснила меня от остальных и взяла моей крови; я потерял сознание и не знал, что случилось с другими музыкантами. Обращаю Ваше внимание, достоуважаемые и славные господа, что, как и всякая жертва вампира, я подвергся этому против своей воли – я ни в чём не упрекаю достопочтенную госпожу Либертину, но и моей вины в том не было.
- Ты ещё скажи, что над тобой учинили насилие, - вмешалась Либертина. – Я не применяла к нему жестокости, великий Суд. Я предложила ему поцелуй, и Зигмунд сам подошёл ко мне…
- Я подумал, что отказаться будет невежливо.
- Да уж конечно! Думал он! Поскакал ко мне сломя голову!
- Неправда!
Зал вовсю веселился. Господин Гедион постучал жезлом.
- Вернитесь к изложению дела, бастард Зигмунд.
- Когда я пришёл в себя, вокруг меня лежали тела музыкантов. Теперь я понимаю, что они были мертвы, однако тогда подумал, что они сильно захмелели. Также на полу пребывала госпожа Либертина, напившаяся пьяной крови до помрачения души.
- Выбирай слова, нечестивец! – сказала Либертина.
- При всём моём неизмеримом уважении к вам, всё точно так и было. Поскольку, когда я попробовал разбудить вас (ведь я не подозревал, что вы – вампир), вы продолжали спать, и я никак не мог привести вас в чувство. Тогда я порешил взять из Вашего кошелька несколько монет, в уплату за мою работу, и уйти. Но мне не повезло. Когда я с помощью ножа старался вскрыть кошелёк, лезвие соскользнуло и ударило госпожу Либертину по руке, нанеся ей кровоточивую рану. Я не могу объяснить, как её тёмная кровь попала в мой недостойный рот, но, по всей видимости, так случилось, иначе бы я не стоял здесь… Должно быть, я выпачкал руку в крови и потом…
- Да это моя кровь испачкалась об твою ручищу, - проворчала про себя Либертина.
- …прижал её ко рту, ибо со страху я плохо помню дальнейшее. Испугавшись совершённого мной дикого поступка, то есть попытки воровства и нанесения раны знатной даме, пускай всё это и было содеяно мною невольно, – я бросился бежать вон из комнаты и на лестнице ощутил дурноту во второй раз…
- Это началось превращение в неумершего, - заметил господин Гедион.
- Этого я не знаю. Я очнулся в подвале того же отеля, попав туда неизвестно как, и очнулся я уже вампиром. Сразу же после этого я убил первого человека: защищаясь, я напал на прислужника, который намеревался меня ограбить. В тот момент я ещё не знал своей тёмной природы, но не смог совладать ни с жаждой крови, ни со страхом перед солнцем, хотя и считал всё это преступлением и умопомешательством. Испугавшись, я бежал из Парижа и долго не имел дома. Затем я попал в замок господина Марциана, который приобщил меня к правилам существования во тьме. Это всё. Я сказал.
- Либертина, правда ли то, что я слышал от бастарда? – спросил господин Гедион.
- Да, господин Правитель, бастард говорит правду. Я, по чести, не знаю ничего о том, как он покинул комнату в отеле. Но я действительно пригласила музыкантов, угостила их вином и мясом, как то принято у людей, затем взяла крови сидящего перед вами Зигмунда. Пока я питалась из его горла, остальные смертные, преодолев опьянение, попытались спастись. Чтобы помешать им взломать дверь и позвать на помощь, я бросила Зигмунда и обездвижила всех их, одного за другим, и выпила всю жизненную жидкость из их жил. Затем я уснула; проснувшись, я сожгла все трупы в камине. Я так спешила, что не стала их пересчитывать. О том, что Зигмунд стал вампиром, я узнала только неделю спустя, на Совете; мне это и в голову не могло прийти.
- Как же так произошло, милостивая госпожа, что сначала, после того как музыканты были изловлены, вы забыли прикончить меня, а затем не заметили моего отсутствия в комнате? – спросил Зигмунд со скрытым ехидством.
- А что в этом такого особенного? - сказала Либертина. – Да, я была невнимательна. Все мы совершаем ошибки…
- Нет, получилось так потому, что вначале вы были пьяны от винной крови, а сжигая мертвецов в камине, мучились с похмелья!
Либертина растерялась: она не ожидала от бастарда столь откровенных и порочащих обвинений. Господин Гедион постучал жезлом. Зал развлекался от души. Кто-то крикнул: «Браво!»
- Как же ты сам не догадался, о невинное дитя, что я вампир, если я пила твою кровь? Может быть, ты, напротив, знал, что кровь бессмертного превращает укушенного человека в вампира? Может быть, как раз ты подло воспользовался моей беспомощностью и украл мою кровь?!
- Я уже сказал, что был пьян и не осознавал, что делаю. Как видите, свои ошибки я признаю! Что касается питья крови у меня, то, поскольку никогда раньше меня не целовали дамы…
- Боже мой! Я лишила его девственности! Какая гнусность с моей стороны!
- Следует говорить: «тёмный бог мой!» - возразил Зигмунд, безуспешно силясь сохранить сколько-нибудь достойный вид.
Зрители едва удерживались от неприличного пред лицом суда и смерти хохота.
- Мнения сторон мне ясны, - сказал господин Гедион, - Совет Тринадцати уходит на совещание.
- Прошу внимания и тишины у сидящих здесь!
Шестеро из Тринадцати были новоизбранными, реформистами – кто знает, промелькнуло в голове у Зигмунда, может быть, они окажут мне снисхождение?
- Совет, тщательно рассмотрев все объективные обстоятельства и показания участников, вынес следующий справедливый приговор.
Неумершая Либертина обвиняется в том, что поставила себя в уязвимое положение, не проследила, все ли её жертвы упокоились, и учинила пьяный разгул в публичном месте смертных людей. На основании этого Совет подтверждает ранее принятое в её отношении судебное решение: штраф в размере тысячи золотых монет и порицание с символической диффамацией на Солнечной площади завтра с наступлением сумерек.
Кроме того, наказание отягощается изгнанием из общества вампиров на срок в десять лет, так как она не выполнила условий предписанной ей девять месяцев назад децизии и не захватила созданного ею бастарда сама. Совет также имеет честь напомнить неумершей Либертине, что у неё остаётся три ночи до истечения срока внесения штрафа за непреднамеренное убийство господина Марциана, покойного патрона Северного моря. В случае если в указанный срок штраф не будет выплачен, неумершая Либертина будет пребывать в заключении, пока последняя монета не упадёт в казну Сообщества.
Либертина поморщилась, но промолчала.
- Бастард Зигмунд, будучи незаконно созданным, приговаривается к уничтожению. Принимая во внимание непреднамеренность его деяния, равно как и другие смягчающие обстоятельства, бастард Зигмунд будет уничтожен без предварительных пыток, путём отсечения головы остро заточенным мечом. Истребление бастарда Зигмунда состоится немедленно после заседания, дабы не усугублять его мук ожиданием, ибо он достаточно явно выразил свою лояльность нам.
Да славится тёмный бог наш, - подумал Зигмунд, - быстрая, лёгкая смерть.
К удивлению господина Гедиона, по залу пронеслась волна возмущения.
Он считал приговор более чем милостивым – да так оно и было, – но не учёл, что часть зрителей составляли реформисты. Для них Либертина стала символом свободы, а бастард представлялся жертвой жестокого старого закона. И вот, свобода – за решёткой, страдание – на эшафоте! О тёмный бог наш! Пошумев достаточно, толпа изрыгнула из себя нескольких неумерших, уверенно и поспешно направившихся к помосту. Это были вампиры Гвидо Вендеммья, Пипистрелло и некоторые другие, знавшие Либертину в городах Италии, затем Джентли и ещё четыре реформиста. Они встали, подняли ладони и попросили предоставить им слово.
Господин Гедион дал им разрешение, ораторы вышли на помост и один за другим открыли своё мнение.
Они сказали вначале, что готовы внести часть денег за Либертину, в дар или в долг, в зависимости от своего жизненного положения. Господин Гедион не стал с этим спорить – для него не имело значения, из чьих рук взять золото, так что с первым возражением было покончено.
Затем итальянцы удалились, и остались только пятеро реформистов. Они испросили для бастарда помилования или отсрочки казни.
К удовольствию господина Гедиона, всё происходило чинно, вежливо, последовательно, без всякого там швыряния мышей или махания ножами; поэтому он ответил как мог доброжелательно, что понимает их дружеские чувства и невиновность бастарда, что сам вынес наиболее мягкий приговор, который в данном случае возможен (под давлением Найта и Лисицы – но об этом он умолчал). Однако Закон – о, Закон! – превыше всего, а Закон не терпит незаконнорожденных. Нет никакой лазейки в вампирском праве, чтобы сохранить бастарду бессмертие и не нарушить Закон. Это Закон – всё по Закону – причина в Законе и следствие в Законе, поэтому законным образом узаконить незаконно созданного Зигмунда нельзя.
Но толпа – это животное, даже если в отдельности она состоит из мудрецов. Толпа не знает узды и не ведает логики. Опять поднялся шум. Господин Гедион вздохнул. Он устал. Ему опостылел проклятый плебс. Сколько можно варить эту кашу, следить, чтобы не подгорела, не убежала через край котла, осторожно помешивать – а блюдо только булькает и бурлит, но никак не становится съедобным!
- Хорошо! – сказал он холодно. Ему в голову вдруг пришла очень простая, правильная мысль. – Вы хотите сохранить ему жизнь? Сделайте это! Среди вас, скорее всего, есть те, кто ещё не создавал своего вампира. Дайте бастарду свою кровь – усыновите его, как называют это люди, и он немедленно станет законно созданным. Правда, в этом случае вы потеряете право на продолжение нашего тёмного рода. Никогда и никого, как бы дорог ни был вам этот человек, вы не сделаете подобным себе. Но ведь вы готовы пожертвовать собой? Почему же никто не отвечает? Я жду!
Все молчали – создание своего единственного подобия было слишком серьёзным вопросом для каждого. Зигмунда они знали совсем недавно. Господин Гедион бросил им вызов, поэтому отказаться было неловко и постыдно, но каждый ждал – а вдруг свою кровь предложит кто-нибудь другой? И все молчали.
Хоть Зигмунд ни на что не надеялся, но это молчание больно уязвило и унизило его: словно бы его подвели к зеркалу и указали на его убожество. Как ни обижена была Либертина его нападками на суде, но и она взглянула на своего бастарда с сочувствием – таким жалким сейчас он выглядел.
Джентли, который всё ещё стоял на помосте, поднял руку и сказал:
- Я дам свою кровь. Всё равно я никогда не встречу ни одного достойного человека. Все люди, которых я видел до сих пор, грубы, глупы и похожи друг на друга, как галька на побережье. Может быть, я не прав, допускаю, но… Смертные не в моём вкусе. Так пусть я сделаю вампиром вампира. Зигмунд, подойди сюда.
Поскольку Зигмунд стоял недвижимо, словно скованный столбняком, Джентли сам перешёл через помост, отстегнул значок летучей мыши, иглой полоснул себя по запястью и прижал окровавленную руку Зигмунду ко рту. И зал в полном восторге зааплодировал.
«Так я и знал, - подумал господин Гедион. – Лишь бы покрасоваться перед толпой…»
Затем вампира Зигмунда Музыканта освободили, и Джентли помог ему спуститься вниз и вывел из зала Великого Совета Тринадцати.
Зигмунда сотрясала дрожь с ног до головы.
- Успокойся! – сказал Джентли. – Успокойся!
- Я хочу пить, - сказал Зигмунд, сильно заикаясь.
- Подожди немного. Через час начнётся пирушка в честь Змеиного Статута и храбрых бунтов¬щиков. Будет тебе и винная кровь, и пригожие девицы, и музыка – всё, что пожелаешь.
Джентли и Зигмунд вышли во двор, в летние сумерки, тёплые и ароматные, как мёд.
Всё хорошо,
Всё спокойно,
Оставь глупые страхи.
Смотри – вот город,
Мой подарок тебе.
Белые улицы,
Луна и людские лица,
Скрипка поёт как синица,
У церкви танцуют красавицы.
Откроют объятья окна,
Дверей уста распахнутся,
И ночь в багрянистом убранстве
Наденет кольцо на палец.
Отныне она будет ласкова,
Не будет отказа в золоте,
В любви, в красоте,
Просто протяни ладонь
И возьми.
Прошло два месяца, и лето успело догореть, когда Либертину, наконец, освободили, лишь для того, чтобы отправить в изгнание.
Поначалу Либертина страшно расстроилась, но скоро утешилась. Не было ничего ужасного в том, чтобы отправиться в горы и гулять там одной среди звёзд и снега. Изгнание имело и одну очень хорошую сторону – в течение десяти лет Либертина не имела права возвращать долг вампирам, внёсшим за неё штраф в казну Совета.
Зигмунд впал в полное душевное оцепенение: погрузился в себя, забросил все занятия, мало с кем разговаривал и не обращал внимания даже на физическое неудобство. К струнам он не прикасался, зато часто его можно было найти неподвижно стоящим на палубе – когда они плыли на корабле – или на балконе, когда вернулись в замок господина Найджела Найта. Но по истечении зимы здоровье и зрение к нему возвратились, страх позабылся, исцелились и сердечные раны.
И теперь он проводил время в болтовне с бессмертными соседями по замку, в игре в карты, кости и шахматы, в музыке и чтении, съездил развеяться в столицу – а затем господин Найджел Найт решил вернуть его к прежней работе. Зигмунд благополучно с ней справлялся и вскоре заменил Гарфлёра, отсутствие которого так остро чувствовалось в замке.
Луна лижет лужу жёлтыми лучами.
Отчаяние?
О нет, никогда!
Впереди чернеет гор череда,
Замок старинный навис словно серый призрак,
Мерзок?
О нет – всего лишь ваш кровный враг.
Полночь и полумрак.
Ветер подул – веток древесных шелест.
Ненависть?
О нет – кровь моя холодна.
Всегда и сегодня поёт свою песню вода.
Нежно склонясь над гитарой, ласкаю струны,
Безумие?
О нет – я спокоен.
Слышен издали звон колоколен,
И как бы счастлив ты ни был, смерть ждёт тебя всё равно.
Страшно?
О нет – смешно.
Item, в это время, в году 1422, солнце Господа Бога нашего словно бы закатилось за край земли, охваченной адским пламенем, и цвет пламени был кровавый и золотой. Ибо все только то и творили, что дрались за деньги или платили за убийства или дьявольским металлом выкупали свою жизнь от смерти.
Лето принесло с собой большую жару и засуху, и дождь почти не шёл. Пекло так сильно, будто горбушку земли возложили на адскую сковородку; но, против ожиданий, овощи и травы и фрукты и хлеб и виноград уродились очень хорошо, но от того было мало пользы, так как крестьяне в отчаянии бежали из своих домов, и грабили всё вокруг, заражённые примером своих господ. И многие нашли свою смерть в том году, и – что было хуже всего – то была смерть неестественная, и человек часто уходил к своему Создателю, отягчённый всеми своими грехами, без исповеди и отпущения, и это было ужасно.
И в числе прочих в это время, в году 1422, умер король Англии Генри Монмутский, который вверг столь многих в проклятую войну и стяжал столь великую славу своими подвигами и злодеяниями – он умер, как говорили, от дурной болезни, но были и те, кто считали его убийцей проказу и даже яд. И сын его Генри, рождённый от французской принцессы за девять месяцев до этого, был назван королём Англии – так, словно бы при крещении он был зачат, а спустя девять месяцев был рождён во власть. Ибо короли рождаются трижды: выходя из тела матери, венчая себя короной и предавая свою душу Господу Богу нашему для вечной и истинной жизни.
И затем, следом за Генри Монмутским, королём Англии, обрёл вечный покой Карл Безумный, король Франции. И он был очень красиво и благочестиво предан земле, в сопровождении всего Парижа, лицо прикрыто портретом, в золотой короне, в одной руке королевский скипетр, а в другой – искусственная рука, которая благословляла двумя пальцами, и они были из золота и так длинны, что достигали его короны.
По смерти Безумца престол Франции опустел, поскольку из королевской семьи остались только принцесса Катарина и её сын, младенец Генри. И тогда герцог Бедфорд назвал младенца Генри правителем Франции, а себя – регентом при его невинности. А Бастард Карл, прижитый французской королевой от любовника, также провозгласил себя правителем Франции. Оба – Бедфорд и Бастард – твердили, что их право на корону единственно истинное. И война вновь началась, между теми и другими, и не было ей конца.
Также свои злые дела продолжал Папа Мартин, тот, что разорил Италию ради благоденствия одного Рима, и князья дрались между собой, как волки над добычей, и святые братья, ради вящей славы Господней, вгоняли щепы под ногти и скручивали члены верёвками и сжигали всех грешных людей до смерти, вместо того чтобы милостью спасти их душу.
На востоке, в наказание за это изуверство, возвысился новый султан османов, Мурад. Упомянутый Мурад превзошёл силой и умом отца своего Челеби. Он предложил христианам мир и равенство верований, но церковь, забывшая Евангелие ради звона мечей и треска костров, назвала его мудрость хитростью и призвала всех честных католиков направить против него оружие. Должно думать, благоразумие, столь ненужное в нашем мире, будет вскоре забыто Мурадом, и он применит силу, которой у него также немало. А это очень позорно для христиан, которые должны были бы учить неверных милосердию и справедливости, а вместо того пробудили в них жестокость и вероломство и жажду убийства.
Item, в это время, как и всегда, люди продолжали плодить свою плоть, чтобы больше было жизней, которые смерть могла бы поглотить, и больше крови, чтобы пролить её, и больше душ на добычу дьяволу. Так продолжалась бесовская пляска, мгновение за мгновением: люди забыли про счёт недель и годов и не заботились о завтрашнем дне, считая за великий подвиг дотянуть хотя бы до вечера. И тот, кто жил сегодня и в этот час, поистине жил вечно, ибо будущее не родилось, а прошлое погибло.
И каждый стал одинок, в страхе так же, как и в любви, поскольку человек потерял Бога своего.
Либертина благополучно добралась до гор. Люди здесь были похожи на овец, которых пасли, – небогатых разумом, спокойных, кротких, – и на своих собак, которые овец сторожили, – отчаянно смелых в опасности. Они строили замки с круглыми башнями среди водопадов и ручьёв или вели однообразную, как серый камень, жизнь в хижинах.
Белая как ангел луна входила вновь и вновь над ароматными лугами. Либертина не знала, какого цвета здесь цветы – она всегда видела только сжавшиеся зелёные бутоны. Трава и лёд; чёрные ели и белый снег; гнусавые голоса овец, рождённых для забоя, и стеклянная песня воды, звучащая вечно.
Либертина купила маленький домик и долго убирала его по своему вкусу. Что за жалость, что здесь нельзя было достать ни гобеленов, ни шёлковых обоев, ни украшений! Как она и говорила бастарду в башне, Либертина велела вырыть под домом подвал, и землекоп стал его первым обитателем. Она оставила его в живых и вскорости наделила его ещё несколькими товарищами по заточению. Либертина старалась довольствоваться их кровью, избегая нападать на живущих в округе смертных, поскольку места были малозаселённые.
Об узниках своих она заботилась как о любимой собаке, понимая, что от их доброго самочувствия зависит её пропитание, да и, кроме того, она скучала в одиночестве. Беседа с пленёнными людьми казалась ей даже более интересной, чем общение с себе подобными, – ведь эти странные существа так сильно отличались от неё! Слабость и дерзость, злоба и чувствительность сочетались в них удивительным образом, словно мягкий мех и зубы у щенка.
Дом Либертины стоял на краю обрыва. Раньше к нему вела дорога, но, приложив определённые усилия, она её завалила. Ещё не хватало, чтобы днём кто-нибудь вошёл в дом и обнаружил её в гробу! Из окна её виднелись деревни в долине и замок – Либертина так и не удосужилась узнать, чей.
Она начала несколько картин, изображавших горы и фантастические цветы, и несколько книг, в основном о превратностях неразделённых сердечных чувств, – но забрасывала их все ради новой забавы. Ум её, как огранённый драгоценный камень, играл огнями, сверкал и искрился, никогда не повторяясь. Она развлекалась, придумывая страны и изобретая судьбы, но каждое творение уже на следующую ночь начинало утомлять её.
Либертина была рада, что может отдохнуть от надоевших ей сородичей, от их злобы, дрязг и скучнейших празднеств. Бессмертные! – фыркала она. То, чем она сейчас любуется – вот вечность.
Луна, зацепившаяся за горную борону.
Река, текущая никуда и ниоткуда.
Чёрное бархатное небо, вышитое звёздами.
Последний вздох умирающего – душа, возносящаяся в безвременье.
Зигмунд стоял на морском берегу – и опять, как два года назад, волны лизали ему башмаки и шипели, как кошка.
Он подумал о дофине, своём ровеснике; Карл стал королём, а Зигмунд остался Зигмундом.
Что ж, тем лучше.
Всё спокойно. Всё хорошо.
Шшшш – шуршала вода – шшшш…
- Имею честь прочесть Вам последние новости, - сказал Хангер, майордом дворца Тринадцати.
- Слушаю, - сказал господин Гедион.
- В Англии всё спокойно: господин Найджел Найт пишет, что целыми ночами все только играют, охотятся, пьют и путешествуют. Прислал нам «Кентерберийские рассказы» – кстати сказать, неплохая книга для смертного. Рори Мохан из клана Мак-Ангуса завёл себе третью жену. Господин Доминик Лайте увёл своих подданных в Пиренейские горы, в Наварру. Пишет, что неплохо устроились. Ари Хаурсвартюр из Исландии приглашает нас на зимний отдых – насладиться прелестями полярной ночи. Бела Лайта, вампир из Трансильвании, бежал во Флоренцию. Гвидо Вендеммья объявил войну Дени ди Диаманте, патрону итальянских гор и городов. Оба они прислали Вам очень трогательные письма. Балтасар и Паголантонио подрались на дуэли из-за смертной дамы Эрмензинды, но все остались живы – кроме дамы. Они по-братски преломили её кровь… Димитрий Медвяный из Московии объявил себя колдуном и лекарем и был четвертован. Вампир Целестин сошёл с ума и по доброй воле предал себя в руки церкви: тело его сожгли, но вот судьбу его души, к сожалению, не знаю.
- Бессмертие не добавило им мудрости, - сказал господин Гедион. – А что люди?
- Люди забавляются, - ответил Хангер. – Англия и Франция играют в войну, а Арагон с Неаполем – в дочки-матери. Короли живут как на шахматной доске – в основном, их бьют. Братья инквизиторы играют в крестики-нолики с жизнями тех, кто неудачно согрешил. Частенько устраиваются пикники: жаркое из еретика нынче в моде. Также популярна игра в грабёж, в предательство, в захват замка. Некоторые мастерят кораблики и ищут новые земли, которым можно дать своё имя или обратить к Богу или достать там пряностей и алмазов. А иные влачат своё существование, словно мешок с камнями по грязной дороге – должно быть, хотят сделать мускулы своей души сильнее и красивее и очаровывать по смерти ангелов на небесах. Есть и такие, что играют на сцене, на гитаре, на трубе, рисуют картинки и мастерят мраморных человечков. Разумеется, игры в кости, в монетки, в ножички, в магазин не потеряли своей популярности под солнцем. Дамы, как правило, балуются куклами – не считать же, в самом деле, ребёнка человеком? А когда кукла надоест, можно зашвырнуть её в коробку и покататься на лошадке или на муже. Те же, кто слишком серьёзен, чтобы развлекаться, пьют ипокрас и пиво, едят мясо, спят – на большее ума у серьёзных людей не хватает.
- Глупец не способен ни ко лжи, ни к игре, - не удержался от замечания господин Гедион, который выслушал философическую тираду Хангера с усмешкой, но и со вниманием. – Чтобы играть в дурака, самому надобно быть разумным, иначе это будет не игра, а правда. Лишь одно бревно ничем не притворяется, но честно покоится на земле, и даже растение лжёт пчёлам, когда цветёт.
- С Вашего позволения, я удалюсь, - ответил на это Хангер. – Если это возможно, я хотел бы сыграть немного в кровопийцу и чудовище.
- Иди с тёмным богом нашим, - сказал господин Гедион и раскрыл Тита Ливия.
Спою я старую балладу,
О розах песенку спою.
В саду за каменной оградой
Две розы жили, как в раю.
С тех пор столетья пролетели,
Всходило солнце вновь и вновь.
Одна была белее мела,
Другая – красная, как кровь.
Ссылки.
1. Чешская голиардическая песня «Доченька, хочешь ли крестьянина» (цит. по: Ж. Ле Гофф, Цивилизация средневекового Запада. Пер. с фр./Общ. ред. Ю. Л. Бессмертного. М.: издательская группа «Прогресс», «Прогресс – Академия», 1992. Стр. 284).
2. Народная английская песня «Maggie Mae», переведено с английского.
3. Песня «Schnei Schoschanim» («Две Розы»), автор слов Я. Орланд, переведено с иврита.
4. Гальфрид Монмутский. История бриттов. Пер. А. Бобовича. Абзац 16. // OCR М. Н. Бычков, http://www.ipages.ru.
5. Leben in Paris im Hundertjaehrigen Krieg. Ein Tagebuch. Uebersetzt von H. Beese. Insel Verlag Frankfurt am Main und Leipzig, 1992.
6. Gesta Henrici Quinti. Tr. by F. Taylor and J. S. Roskell. Oxford, Clarendon Press, 1975.
7. М. А. Орлов. История сношений человека с дьяволом. М., Издательство «Республика», 1992.
8. Х. А. Льоренте. История испанской инквизиции. // http://www.tuad.nsk.ru.
9. Романо Скальфи. «Я с вами до скончания века». Краткая история Католической церкви. // http://www.agnuz.info.