- Бессмертие пройдя наполовину,
Я очутился в сумрачном гробу,
Кидая кости: сгину иль не сгину?
Зигмунд еле сдерживал стоны: опалённая кожа ужасно зудела, и это было в дюжину раз хуже боли.
- Катарина, - сказал Зигмунд, - убей меня.
- Так, - произнёс Ламберт, по прозвищу Лисица. – Начинаем.
Бесшумно, как тени призраков, они обошли дворец Тринадцати со всех сторон, и медленно, осторожно начали смыкать кольцо. Петля затянулась – и каждый из них увидел перед собой стражников; но стражники их не видели, потому что было темно. Приблизившись, каждый сказал:
- Доброй ночи!
Тогда стражники обернулись, и вампиры впились им в горло. Обескровив людей до полусмерти, они перерезали себе руки и насильно влили кровь в горло стражникам, одному за другим. Ни один человек не успел закричать – и вот все смертные уже корчились в судорогах агонии и потеряли сознание.
Теперь оставалось лишь ждать, когда они очнутся неумершими. Часть заговорщиков осталась сторожить их пробуждение во тьму, а остальные двинулись внутрь дворца. И там они окружали каждого человека и превращали его в вурдалака вышеописанным способом, а люди и не думали защищаться, так как знали каждого из вампиров в лицо – пока не становилось слишком поздно для спасения.
Совершив всё это, нападавшие сели в глубоком молчании.
Вскоре первые их жертвы начали приходить в себя, поражаясь произошедшему – но ещё более изумились они, узнав, что отныне стали тёмными тварями и притом бастардами, подлежащими сожжению на солнце – в том случае, если откажутся поддержать заговор. Если же прежняя власть пошатнётся, всех их ждёт бессмертие, наслаждение, кровь, золото и власть.
- Катарина, - сказал Зигмунд, - убей меня. Выпей всю мою кровь. Это лёгкая смерть, и это более чем милосердно для меня.
- Терпи и молчи, - сказала Катарина. – Сетовать на боль недостойно вампира, ибо он без жалости причиняет её смертным. Кто сам жесток, обязан принимать чужую жестокость как должное.
- А я должен умереть, Катарина, - возразил Зигмунд. – Я принадлежу солнцу, а не тебе.
Господина Гедиона вновь терзала бессонница. Гумберт Грустный до сих пор не вернулся. Поскольку миссия его была не такова, чтобы остаться на ночлег у Лисицы, следовательно, он либо пленён, либо убит. А если так, если они решились на такое преступление, как нападение на посланника Совета, означать это может только бунт.
В лучшем случае они продадут Гумберта как заложника в обмен на своё помилование. Но предчувствие говорило господину Гедиону, что это не так.
Как ему вести себя с ними? Обезумев от собственной дерзости и от страха перед наказанием, они сломают все правила и заткнут свои уши глупостью. Чего ждать от них? Прежде всего они попытаются уничтожить его, господина Гедиона, поскольку, как бы они ни хорохорились и ни обливали его грязью, господин Гедион для них всё ещё – олицетворение Закона.
Он сделал из подданных неразумную толпу – безголовое чудовище с множеством шей, и теперь она обратилась против него.
Господин Гедион вышел из своих подземных апартаментов, поднялся наверх, чтобы предупредить стражу и слуг, и, идя по коридору, услышал крики, звон и грохот. Догадка его оправдалась раньше, чем он успел воспользоваться ею. Ненадолго господин Гедион остановился у потайной двери. Если он отворит её сейчас, то раскроет нападающим то, о чём они не знают – секретный ход в подвальный лабиринт. Не разумнее ли скрыться и переждать?
- А я должен умереть, Катарина, - возразил Зигмунд. – Я принадлежу солнцу, а не тебе.
- «Солнце» и «смерть» - разные карты.
- Но партию я проиграл.
- Ты вернёшься к своему тёмному создателю очень скоро, - сказала Катарина, - если будешь затемнять свой разум мрачными и чёрными мыслями.
- Катарина, мой разум не так тёмен и слаб, как ты думаешь, - сказал Зигмунд. – Мне не уйти отсюда. Всё, чего ты добьёшься, Катарина, – мучительной казни для нас обоих. Поверь мне, это единственный верный выбор: подарить мне приятную смерть и спастись самой. Надежда на другое – безумие!
- Я надеюсь – ибо это абсурдно.
Вампиры, число которых увеличилось теперь до сотни, вновь вошли во дворец и осмотрели его весь, открывая каждую дверь. Они обнаружили трёх старых тёмных тварей, власть имущих, и нескольких бессмертных служителей, и всех их прикончили, потеряв в сражении две дюжины убитыми и ранеными.
И тут они остановились – грязные от крови, своей и чужой, над телами мертвецов и неумерших, в полумраке огромного зала, лишь чуть-чуть расцвеченного лампами, – не зная, куда идти дальше и где искать врагов.
Блики света, оранжевые, жёлтые и голубоватые, падавшие на них от ламп и сквозь высоко под потолком пробитые окошки, делали их похожими на шутов.
- Помогите мне, - сказал Джентли, показывая торчащую в его руке стрелу.
Ламберт подошёл к нему, схватил за запястье и вырвал стрелу. Джентли пронзительно вскрикнул, его вопль со звоном разбился об каменный свод.
- Тихо, - сказал Ламберт, хотя только что, во время драки, шум был куда громче. Но тогда их оглушила ярость. Теперь же вернулись рассудок и страх.
- Что здесь происходит? – раздалось сверху, и все узнали голос Председателя. – Вампир Джентли! Я только и слышу за последние ночи, как ты кричишь и визжишь.
Джентли метнул в него нож, но Гедион уклонился, и лезвие раздробило камень в стене позади него. Отряхнув с одежды каменные крошки, Гедион опёрся локтем на перила (он стоял на тесном балкончике, футов на семь-восемь выше пола) и сказал:
- Я принял к сведению ваш аргумент, - он поднял нож и поиграл им. – А теперь я отвечу.
- Я надеюсь – ибо это абсурдно.
- Если не можешь убить меня, если ты заболела милосердием, дай мне уйти на все четыре стороны.
- Зигмунд, не строй из себя ангела. Следует сражаться за себя, пока остаётся хоть капля крови и хоть крупица надежды. Вампир не умирает сам, его всегда убивают. Лежи и молчи!
- Катарина, - сказал Зигмунд, - то, что ты делаешь – и есть самоубийство. Я готов смириться с чем угодно, но только не с тем, что стану причиной твоей смерти. Я всё равно не смогу жить без тебя.
- Это чересчур человечно с твоей стороны. Люди считают любовь бессмертной.
Гедион внимательно осмотрел толпу.
- Итак, что здесь происходит? Акеларре? Шабаш ведьм? Или ваши мозги воспалились? Есть среди вас кто-нибудь, кто может связать два слова и отвечать мне языком, а не ножом?
- Я скажу, - произнёс Ламберт Лисица, выступив вперёд. – Шабаш творится не здесь, а в зале Совета! Нам надоело…
- Надоедает только хорошее, - заметил Гедион, - а к плохому привыкаешь.
- Нам надоело, что права попираются силой, если насильник облечён титулами, но сила наказывается правом, когда вампир не принадлежит к вашему кругу. Мы выдвинули наши требования в письменном виде. Нам они кажутся умеренными и разумными. Мы ожидали, что часть их будет отклонена. Мы были готовы столкнуться и с полным отказом. Но к зрелищу искалеченных тел мы оказались не готовы.
- Отчего же? Ведь всё, что вам нужно, это ненависть. Именно её торжество я наблюдаю в этом помещении.
- Признаю, что наши сердца оказались слишком нежными и мягкими для вампира, - ответил Ламберт, - но тем хуже. На рыхлой почве зло произрастает быстрее, нежели на камне.
- А как насчёт разума? – спросил Гедион. – Я поступил справедливо. Нарушив пункт тринадца¬тый Кодекса Неумерших, ваши посланцы были наказаны со всей яростью и суровостью, которых заслуживает их преступление.
- Чем, в таком случае, их судьба отличается от нашей? Что нам терять?
Гедион понял, что сплоховал, – но его лицо оставалось безмятежнее лунного света.
- Я готов сохранить вам дыхание, если вы искренне раскаетесь и понесёте назначенное судом наказание – разумеется, совместимое с жизнью. Оставим людям творить новые дела и переворачивать правительства. Нам же, бессмертным надлежит соблюдать традиции.
- Я обратил внимание, что за последнее время традицией стало убивать нас, - возразил Ламберт.
- Вы проиграете, - сказал Гедион. – Я знаю, вы не поверите мне, но вы проиграете, даже если убьёте меня и захватите замок. Вы молоды, а я видел войны тысячу лет назад, и полтысячи лет назад, и всего лишь сто лет назад, и ничего нового не придумано с тех пор теми, кто поднимает меч. Сейчас я прошу не оставить мне жизнь, но запомнить мои слова – вы проиграете. Я сам проиграл, когда поднял против вас топор и раскалённые прутья.
- Как писал Ливий, - ответил Ламберт, - мы любим свободу – хоть и не умеем её защитить.
- Вам больше подобает цитата из Алигьери, - вскричал Гедион, - вы поёте за здравие собственной смерти. Пойте! Любите свободу! Но от неё не бывает детей!
- Я предупреждаю вас, - сказал Ламберт, - что никакие слова не могут остановить нас, и что мы вынуждены штурмовать ваш балкон. Посему приготовьтесь, ибо я не привык нападать на безоружного!
- Что ж, - воскликнул Гедион, - пусть смерть расставит всё по местам!
- Это чересчур человечно с твоей стороны. Люди считают любовь бессмертной, потому что обычно умирают раньше, чем кончается их любовь. А ты должен научиться забывать.
- Это и вправду не любовь, - сказал Зигмунд. – Это безумие. Мы словно бы наглотались белого лунного света вместо крови!
- Я сделала глупость, так пользуйся этим!
- Катарина, если не можешь убить меня, - сказал Зигмунд, - убей мою совесть.
Ламберт Лисица крикнул:
- Карабкайтесь на плечи друг другу! Стащите его с насеста!
Гедион исчез в потайном проходе, но вампиры успели заметить дверь.
- Всё ясно – тайный ход, - сказал Ламберт.
Заговорщики забрались на балкон и после больших усилий вскрыли дверь топорами и другими инструментами. Но здесь их ждало очень серьёзное затруднение: Гедион скрылся за неровностями коридора и принял бой так успешно, что трое погибли, а двадцать страдали ранами, прежде чем им удалось окружить его и повалить на землю.
Несмотря на всю свою силу, он ничего не смог сделать против полусотни противников, которых страх и злоба превратили в взбесившихся зверей.
- Мораль сей басни такова, что стая зайцев свалит льва.
Ламберт Лисица с усмешкой смотрел на Гедиона, связанного вдоль и поперёк, точно египетская мумия.
- Убить его?
- Нет, мы будем его судить, - Ламберт с удовольствием рассмеялся, - пусть узнает, что такое страх.
- Катарина, если не можешь убить меня, - сказал Зигмунд, - убей мою совесть.
- Хорошо, - сказала Катарина, - я отравлю её. Я дам тебе яд против совести, и твоё сердце окаменеет, как моё, - и Зигмунд прокусил её горло и начал пить. Забавная, богопротивная мысль мелькнула у него в голове: Катарина сейчас кормит его, как мадонна – младенца. Или как лилейная Лилит – первого из вампиров…
- Катарина, - сказал он, - я не знал, что такое кровь.
Заговорщики, возглавляемые Ламбертом, дважды раненным и забрызганным кровью друзей и врагов, обошли многие комнаты, камеры, залы и закутки. И так они захватили, прямо в гробах, ещё двух членов Совета, спавших поздно после заката, и нескольких слуг. Всех их, связанных, отправили на берег, чтобы заключить в замке Ламберта в качестве заложников. Некоторые двери оказались крепко заперты, и их вышибали, ступнёй, камнем и железом, и ни один засов не устоял.
- Катарина, - сказал он, - я не знал, что такое кровь, пока не попробовал твоей.
- Разве ты не пил раньше кровь вампиров?
- Случалось, но на твою она походила меньше, чем ёж на горностая…
- Тише, - шепнула Катарина, приподнявшись и зажимая пальцами рану на шее.
Они с ужасом услышали шаги в коридоре и затем разговор у двери. Хотя всех слов они не разобрали, но поняли, что дверь сейчас взломают.
- Вот и всё, - тихо сказал Зигмунд, взяв Катарину за руку. – Ёж и горностай всегда умирают, ибо это абсурдно.
- Тссс, - ответила Катарина, и дверь с грохотом рухнула.
При виде безобразного почернелого черепа, приподнявшегося из гроба и уставившего на них пустые глазницы, у заговорщиков вырвался вопль ужаса. В первую секунду они чуть не бросились бежать, решив, что это призрак или неизвестное чудовище.
Затем они всё же вошли в комнату. Молчание нарушил Джентли, воскликнув с испугом и радостью:
- О змеинохвостая Лилит! Не может быть!
- Привет тебе, Джентли, - сказал Зигмунд, улыбаясь. – Я уж думал, что никогда больше тебя не увижу.
- Так ты и теперь меня не видишь, - заметил Джентли, и тут потрясения этой ночи нашли себе выход – все расхохотались, как безумные.
- Вампир Джентли, - сказал Ламберт Лисица. – Поскольку ты ранен и поскольку ты знаешь это… этого вампира…
- Этот вампир, - сказал Джентли, - наш бастард, казнённый неделю тому назад сожжением на солнце.
Ламберт прервал его:
- Эти подробности сейчас неважны. Я поручаю тебе переправить его в мой дом. Здесь ему оставаться нельзя. Даму, так как она служила господину Гедиону, необходимо убить. Мы сделаем это по возможности безболезненно, ибо не так жестоки, как твой господин…
- Подождите, - сказал Зигмунд, - на самом деле всё наоборот!
Либертина задумчиво чертила буквы на вощечке, густо украшая их вензелями, розами, большеглазыми лицами и просто глазами, без лица. Когда они умирают, бывает так же: жизнь покидает тело, и лицо, но глаза ещё немного живут – а потом гаснут. Глаза умирают последними. Какие они хрупкие, слабые и нежные, эти люди, и смешные: сначала всеми силами стремятся к смерти, а потом молят о пощаде! А когда кричат «нет», взгляд их соглашается!
Да, жить они совсем не умеют – но умирают красиво. Может быть, в том и суть смертной красоты: сверкнуть на мгновение и тут же померкнуть? Драгоценный камень был бы убог, и стоил бы меньше гроша, если бы не играл в лучах света, всякий раз по-новому.
Кто жалость во мне разбудит?
Их нежность мне не опасна:
Всего лишь люди,
Всю жизнь на охоте за счастьем
Страдание в сети ловят.
Их участь – старость и смерть.
Но даже горячей кровью
Им сердце моё не согреть.
Хлеб вечности чёрств и пресен. Соль смерти нужна, чтобы сдобрить его.
Либертина отложила палочку, погладила шелковистый воск. Грустно. Никто этого никогда не прочтёт.
Одиночество начинало тяготить её.
- Не верю я в эти сказки!
- Чем тогда объяснить, что уже пять человек исчезли неизвестно куда?
- Дикие звери. Разбойники.
- Ни то и ни другое – это упырь!
- Ах, какой ужас! Ну и где же он, по-твоему, прячется?
- Где бы он ни прятался, он будет найден!
- Ставлю флорин против динара, что нет.
- А я готов поставить свой годовой доход против ломаного гроша, что будет, – и я это тебе докажу не далее, чем послезавтра!
Ансельмо хотел возразить, но удержался – недостойно спорить со святым отцом.
Итак, Зигмунд вернул свой долг Катарине тем, что в свою очередь спас её бессмертие – поскольку, не выкради она бастарда из-под Солнечного столба, восставшие убили бы её как слугу Закона. Но Катарина предала Закон, и преступники-победители даровали ей жизнь.
Их обоих – бастарда и его спасительницу – переправили в лодке, вместе с пленённым господином Гедионом, в Чёрный Брод, в замок Ламберта, по прозвищу Лисица, и поселили в хороших комнатах, а владелец замка отдал необходимые распоряжения по уходу за искалеченным солнечными лучами бастардом.
Что касается господина Гедиона, Ламберт Лисица приказал пока заключить его под замок. Стеречь свергнутого председателя был оставлен англичанин Джентли Рыжий, по повелению Ламберта – последний надеялся таким путём уберечь Джентли от опасностей.
- Как тебе нравятся подвал, кандалы и крысы? – спросил Джентли.
Рука у него уже зажила, но он продолжал носить повязку, скрывавшую след ранения.
Гедион засмеялся.
- Как сказал знаменитый поэт Гораций в одном из своих прекрасных стихов: Что смеёшься?
- Смеюсь я над обращением «ты», - ответил Гедион. – Рабы любят унижать.
- Я посмотрю, найдётся ли у вас мужество смеяться, когда вас опустят на колени на табладе и высекут у всех на глазах, как собаку, - сказал Джентли, поправляя повязку.
- Я не потеряю свою честь от бичевания, - ответил на это Гедион, - ибо моя честь находится не в заду. Но если бы я знал, что ты будешь так сильно страдать от пытки, столь кротко применённой, я избрал бы другой способ научить тебя уважать символ мира и закона.
- Какой? – спросил Джентли с насмешкой.
- Вы сами себе избрали наилучшее наказание: войну…
Заговорщики были готовы столкнуться с любыми кознями врагов, но не друзей. А именно это и случилось, ибо майские бастарды – как прозвали вампиров, обращённых из людей во тьму во время захвата дворца Тринадцати, – творили различные непотребства, и дикий нрав их был столь лют и необуздан, что даже воображение проклятых тварей содрогнулось.
Как союзники они оказались скорее вредны, чем полезны. И это произошло потому, что все они происходили из преступников человеческого общества: осуждённые на смерть за злодеяния, прошедшие сквозь ужас и мерзость темниц и тюрем, отрёкшиеся от Бога, дабы сохранить свою бренную шкуру, большинство из них давно лишилось и сердца, и разума.
И также это случилось, поскольку никто из майских бастардов не стремился стать неумершим. Обращённые в бессмертных насильно, они не ведали той великой ответственности, что дьявол накладывает на своих отродий. Ибо проклятие убивать и жить вечно замыкает вампира в цепи Закона, но несчастные бастарды о том не знали.
И в том не было никакой их вины. Виновен был вампир Ламберт Лисица, творец плана по захвату дворца Тринадцати, разрушитель Закона и глава заговора. И его же следовало винить в смертях, вызванных войной, и во всех беспорядках – и совесть его едва не сломалась под такой тяжестью.
Увидев Ламберта Лисицу, господин Гедион сказал:
- Судя по сумрачному выражению вашего лица, вы пришли меня пытать.
Ламберт не ответил и устало опустился на скамью.
- Нелёгок выбор между счастьем и свободой? – продолжал господин Гедион. – Я готов помочь вам без принуждения, и не потому, что боюсь, – думаю, вы мне поверите – но оттого, что ваше безрассудство вызывает у меня симпатию. Мне нравятся неизлечимые сумасброды. Иногда я даже избавлял таких от смертных приговоров. Что случилось?
- Я чувствую себя недоразвитым Зверем, - сказал Ламберт, обращаясь не столько к своему пленнику, сколько к окружающим стенам. – Перефразируя Писание, я пришел для того, чтобы имели смерть и имели с избытком.
- Не надо преувеличивать. Вы всего лишь честолюбец, страсть которого честью была отвергнута.
Ламберт промолчал.
- Cosa fatta capo ha – что сделано, то уже с головой. Головы рубить не будем, а вот от некоторых опухолей стоит избавиться. Введите меня в курс дела – ваш верный вассал, вампир Джентли, совершенно лишил меня связи с внешним миром. Кто знает, я мог бы дать вам дельный совет. Когда-то я спас от раздоров всё тёмное Сообщество. Ведь вы ничем не рискуете – вы вольны отвергнуть моё мнение и поступить по-своему, если это покажется вам более целесообразным…
Повстанцы столкнулись с неожиданной проблемой.
Новоявленные вампиры, поняв, что вино и мясо более для них недоступны – главным образом их волновало вино – взбунтовались и вопрошали, какой толк быть бессмертным, если нельзя скрасить бесцветную вечность красными и золотыми напитками? Но, несмотря на это, они скоро вошли во вкус крови, и так были перебиты большинство смертных пленников во дворце Тринадцати, полагавшихся для услады его жителей.
Объяснить им необходимость оставлять бывших собратьев своих в живых (равно как объяснить что-либо другое) не было никакой возможности. Оставшись спустя пару ночей без пропитания и терзаемые голодом, буйством и скукой, они попытались пить кровь у своих же создателей, в результате чего, по милости и мудрости тёмного бога, никто из законнорожденных вампиров не погиб, но полегло несколько майских бастардов.
Вампиры, воспитанные в узде Закона, окончательно смутились и стали совещаться, не избавиться ли от своих звероподобных союзников, покинув их на острове без какого-либо источника крови и жизни – дабы вогнать их в голодный сон и затем пленить – или попросту умертвив – но последнее совсем не согласовывалось с поднятыми повстанцами лозунгами: мы хотим жить, а не убивать… И тут проклятое дикое отродье взяло самый хороший корабль и частью отчалило на нём в море. Что было далее с матросами-кровопийцами, осталось никому не известным, – вероятно, они разбились о скалы днём, когда не могли управлять судном из-за солнца.
Другая же часть майских бастардов, что, к счастью своему и к досаде Ламберта, осталась на Острове, – в один прекрасный вечер исчезла неизвестно куда.
- Ну, что? – с торжеством спросил Ансельмо. – Мы потратили весь этот бессмысленный день на обшаривание склепов, могил и гробниц в поисках твоего воображаемого упыря – а он, чертяка этакая, словно сквозь землю провалился!
- Потратили день, говоришь? – сказал отец Акилле. – А вот и нет. Теперь я точно знаю, кто этот упырь. Или, точнее, эта. Поскольку вред нам причиняет некая дама, поселившаяся в гостинице Святого Себастьяна неделю тому назад.
- Глупости!
- Не так уж много у нас приезжих. А у дамы этой, надо сказать, есть одна странность.
- Что ещё за странность?
- Она никогда не покидает комнаты при свете дня, - значительно произнёс отец Акилле. – Я сам вначале совершил ошибку: мне и в голову не могло прийти, что исчадие ада может жить наравне и рядом с людьми, которых убивает. Но, так как ни одно прибежище мёртвых поблизости не содержало в себе упыря, и так как упырь должен где-то находиться, я подумал и решил: если тебя нет среди мёртвых, значит, ты среди живых! И тогда я вспомнил эту загадочную донну Либертину. Сразу же после её приезда, в ту же ночь, люди стали пропадать…
Дюжина горожан, добровольно вызвавшихся на поиски вурдалака, поддержала отца Акилле одобрительными возгласами.
- Необычно, что она носит святое распятие, - продолжал отец Акилле. – Это тоже сначала ввело меня в заблуждение. Но ведь, возможно, это какой-то особый дьявольский крест, надругательство над святым символом. Вот эта гостиница, и сейчас мы войдём и увидим всё своими глазами – и дай Боже, чтобы я ошибся!
После этих слов люди поднялись по лестнице; и, в двух словах объяснив положение дел и причину своего появления домовладельцу, вынули оружие и вышибли дверь.
Комната была абсолютно пуста.
- Осмотреть всё, - распорядился отец Акилле. – Все потайные уголки, под кроватью, в шкафу, за сундуком!
Люди бросились обыскивать немногочисленные предметы обстановки.
- Берегись, злодейка, – у нас припасён отличный осиновый кол, чтобы пронзить твоё лживое сердце! – воскликнул один из них, заглядывая за сундук и шаря там рукой, а затем упал со стоном и перерезанным горлом, истекая кровью: крышка сундука распахнулась, и в нём стояла Либертина. Она сказала остолбеневшим от ужаса людям:
- Кол? В сердце?.. У меня нет сердца!
Шагнула наружу и одним кошачьим движением выпрыгнула в окно.
Надо же быть такими дураками, чтобы нападать на вампира после захода солнца! – подумала Либертина, пустив краденую лошадь вскачь, прочь из города. Чёрт с ним, с городом дураков! Слишком скучно и слишком опасно…
Какое-то время Либертина ехала наудачу, а затем ей встретился перекрёсток. Прекрасно! Она, дёрнув лошадь за гриву, повернула в сторону города, также хорошо ей знакомого и с давних пор обжитого тёмными существами, – в сторону Флоренции, Города Цветов.
Как было сказано, заговорщики странным образом избавились от своих буйных союзников, и осталось их двадцать вампиров. Тогда Ламберт, пользуясь наступившим спокойствием, занялся сочинением писем и посланий в другие земли, чтобы обманом убедить тамошних неумерших примкнуть к заговору.
Но тишина стояла недолго: короткое время спустя все жившие на Острове подверглись жестокому нападению неведомо откуда взявшихся вампиров, в которых они узнали бывших каторжников, майских бастардов, тех самых, что пропали.
И Ламберт Лисица нашёл в своей голове достаточно ума, чтобы не противиться этому необъяснимому явлению, а потому отступил. Отплыв же обратно в замок Чёрный Брод, он обратился за советом к мудрейшему господину Гедиону, тому, что раньше был Председателем Собрания Тринадцати. И тот, нимало не посрамив свою славу, разъяснил Ламберту суть этого нападения.
Среди трупов и пленных, виденных Гедионом, отсутствовал некий господин Гонорий Гордый, один из Тринадцати и старейшина, однако было известно, что с Острова указанный Гонорий не удалялся. Иными словами, упомянутый Гонорий исчез, как исчезли и майские бастарды, но теперь господин Гедион мог не сомневаться в его местонахождении. Говоря короче, Гонорий прятался в дворце Тринадцати и решился воспротивиться заговорщикам с помощью оставшихся бастардов.
И тут Ламберт Лисица сел и сжал свою мысль, чтобы изыскать выход из положения. Но господин Гедион разорвал его задумчивость, сказав следующее…
- Ну что – каковы новости? – спросил Зигмунд.
- Новости отвратительные, а это значит – есть, над чем посмеяться.
- Шёл бы ты, Джей, в темнейший закоулок ада! Такое чувство, что в тебя вселился дух Гарфлёра – да будет всегда смазана маслом его адская сковородка!
- Дабы не терзать твоё любопытство, скажу без лишних перипетий и предисловий, что всё кончилось хорошо. Один из членов Великого Совета – уже не знаю, скольки, – как выяснилось, скрылся в тайном подземном ходе, который мы волею случая и нашей глупости не обнаружили. Имя его, да будет тебе известно, Гонорий Гордый. Затем же, когда мы расслабили свой ум и внимание, он переманил к себе большую часть свежесозданных бастардов. Он пообещал им бессмертие и кровь и манну подземную, если они приструнят проклятых бунтовщиков – то есть нас. Мы ещё диву дались, куда они делись! Так вот, эти ребята, выждав немного, выступили против нас. После чего была великая драка и крик и бардак. Затем Ламберт отвёл наш отряд из дворца и отдал его, то есть дворец, врагу, чтобы никто из наших не погиб. Вначале хотели делать подкоп, но отказались от этой забавной мысли – как это ни смешно, по совету господина Гедиона. Этот старик, кстати, принял большое участие в судьбе Ламберта… Вместо того мы отвели с Острова все лодки в потайные гавани, указанные господином Гедионом. И Гонорий со своей когортой оказался изолирован. Мы же заключили соглашение с двумя лучшими союзниками: Голодом и Временем. Что происходит сейчас во дворце, мне неведомо, но думаю, что Гонорий Гордый не слишком счастлив в своём прелестном королевстве…
Наконец – Флоренция.
Либертине было известно, что Сообщество Летучей Мыши часто меняет сходки, но для тех, кто временно удалился от общества, всегда оставляются знаки в строго определённом месте. В городе Флоренция таким местом была Каштановая Башня, бывший приют Синьории.
Либертина, едва смерклось, отыскала Каштановую Башню (оказалось, что она прекрасно помнит дорогу) и обошла её со всех сторон.
В одном из тёмных углов, чуть в стороне от площади, имелся участок, густо исписанный стишками и покрытый рисунками. По всей видимости, они принадлежали людям. Однако, присмотревшись, Либертина обнаружила среди них надпись:
«Летучая мышь полетела на мост Алле Грацие. Взгляни вверх и увидишь, как прекрасен её полёт».
Либертина про себя произнесла ругательство – ибо остановилась как раз в том районе, о котором говорилось в надписи, на улице Барди. Придётся возвращаться, сделав крюк. Но ничего не поделаешь. Либертина повернулась и пошла к мосту Алле Грацие.
Добравшись туда, она тщательно исследовала весь мост – совершенно ничего значительного не заметив.
- Проклятые тёмные твари! – сказала Либертина, потратив почти час на поиски.
В конце концов, надпись мог сделать человек. Либо она попросту устарела. Но ведь других подобных ей знаков на Каштановой Башне не было. А может быть, вместо Башни теперь используется другой ориентир? А вдруг во Флоренции уже не осталось ни одного неумершего? Либертина вздохнула. Это было бы слишком неприятно. Хочется осесть на одном месте и хорошенько отдохнуть. Есть и ещё один вариант: она неправильно поняла мудрёную тайнопись.
«Летучая мышь полетела на мост Алле Грацие (мост тот, всё верно). Взгляни вверх и увидишь, как прекрасен её полёт». Взгляни вверх!
Либертина подняла глаза и увидела звёздное небо.
А что ещё она ожидала увидеть?
Но, раз они предлагают глядеть вверх, значит, где-то здесь, на мосту, есть место, где, посмотрев выспрь, можно узреть не только небо. Либертина огляделась. Что, кроме неба, можно увидеть с моста?! Ведь здесь нет крыши. Вдруг её осенило – конечно! Под мостом!
Она спустилась по берегу под быки и оттуда долгое время изучала грязное, заросшее плесенью дно моста Алле Грацие. Убедившись, что никакая надпись и никакой знак не скрыты налётом, Либертина перешла на другой берег и повторила свой манёвр. На этот раз ей посчастливилось. Чёрной краской на изнанке моста было намалёвано: «Острозуб! Иди на Старый Мост, там тебя ждут, – но не забудь завернуть к церкви за нашей пищей».
Либертина, прошептав несколько неприличных даме ругательств, вновь поднялась на мост, к церкви Санта Мария делле Грацие. Внутрь она не вошла – невероятно, чтобы здешняя община настолько потеряла стыд, чтобы оставлять богопротивные метки в храме. Но на задней стене оказалось ярко нарисованное сердце, источающее кровь (по-видимому, оно и подразумевалось под «нашей пищей»). В сердце имелась инскрипция, которая гласила:
«Цветок вместо благодарности!»
Уперев руки в бока, Либертина остановилась перед рисунком, не имея ни малейшего понятия, как его расшифровать.
Цветок вместо благодарности…
Благодарность, цветок. Цветок в благодарность. Роза в подарок. Вместо любви – шипы… Несчастная страсть? При чём здесь она? Да и кто сказал, что упомянутый цветок – это роза? Начнём снова: цветок, благодарность, цветок – грацие, фиоре, грацие, делле Грацие, Санта Мария делле Грацие, Санта Мария, цветок вместо благодарности, «фиоре» вместо «грацие»… Либертина тихо вскрикнула. Как она сразу не догадалась! Санта Мария делле Фиоре! Церковь Марии с Цветком! Знаменитейший городской собор!
Туфельки её вновь зашуршали по улицам.
Ночной мрак затопил город подобно водам моря. Звёзды едва виднелись сквозь насланные дьяволом облака, злые духи выжали досуха лимонную дольку луны, ветер, поджав хвост, спрятался в подворотне. Холод меланхолии коснулся сердца Либертины, и сердце сникло, как трава под снегом. Красивая, искристая, сверкающая изморозь окутала её душу, которую не мог согреть даже майский зной.
Райские кущи,
Весёлые лица,
В роще цветущей
Танцуют девицы.
Ей это снится.
Часы на башне пробили новый день. Либертина заметила, что улицы сильно изменились, страшно изменились, и многие любимые ею места исчезли бесследно. Презрительная усмешка времени: никогда, ничего она не сможет сохранить, ни в руках, ни в сундуке, ни в памяти. Она будет только убивать и терять.
Кружится танец,
Музыка льётся.
День не настанет,
Не выглянет солнце,
Она не проснётся.
В мёртвой тишине туфли Либертины шелестели по камню.
Теперь Либертина была почти уверена, что она на правильном пути – слишком уж много совпадений – поэтому не торопясь осмотрела все доступные стены церкви Марии с Цветком. Она нашла условный знак: виртуозно выцарапанную на мраморной доске маленькую летучую мышь, с первого взгляда похожую на бабочку. Если бы она не ждала найти её здесь, то и приняла бы за крылатое насекомое. Лишь всмотревшись получше, она заметила крошечные когти и уши. Но, кроме этого рисунка, ничего не было.
Однако она уже проследила некую систему во всех этих символах, и потому обратила внимание на доску, где находился рисунок.
На доске же значилось:
«Ищи, где добро побеждает зло. Не ошибись в выборе между ними!»
Эта высеченная на мраморе сентенция определённо принадлежала людям. Либертина зашла в тупик.
Но она вспомнила: «иди на Старый Мост…»
Либертина уже начала уставать. Она некоторое время прохаживалась по мосту, надеясь встретить здесь кого-нибудь из своих. Этого не произошло. Впрочем, до конца ночи оставалось ещё несколько часов.
Мост весь зарос лавками, ларьками, увеселительными заведениями. В этот час они были закрыты – за исключением двух-трёх трактиров невысокого пошиба. Либертина уже задумалась, не зайти ли в один из них. Выбирая между ними (не ошибись в выборе – вспомнилось ей) она зацепилась взглядом за забавное сочетание: забегаловка называлась «Дракон», и вывеску украшало крупное изображение этого зверя. Выше же, на втором этаже, находилась мастерская некоего «мессера Джорджио, оружейника»; мессер Джорджио вывесил под окнами, для привлечения публики, портрет своего святого – Георгия, пронзающего дракона копьём. Под драконом в данном случае разумелся дьявол. Получилось, как будто на вывеске второго этажа был нарисован Дьявол Побеждённый, а на вывеске первого – Дьявол Торжествующий.
Не ошибись в выборе между ними!
Добро побеждает зло: Святой Георгий возвышался над Зверем!
Что же ей выбрать?
Либертина не колебалась: она вошла в трактир «Дракон», избрав, как водится у тёмных тварей, зло.
- Милая дама, - сказал трактирщик, - ночным бабочкам у нас не место.
Либертина бросила на прилавок флорин.
- Я не бабочка. Я летучая мышь.
- Десять процентов прибыли – мне, - ответил трактирщик (довольно приятной наружности, надо сказать, да и по возрасту ему едва исполнилось тридцать. Но напасть на него было нельзя).
«Нет, он не из наших» - подумала Либертина, усаживаясь на лавку.
Но, хотя она нашла место сходки, – и разум, и предчувствие клялись ей в этом – никто не подходил к ней, никто не замечал её. Либертина заранее запаслась паролем – красным платком и кольцом с лунным камнем. Поскольку эти условные знаки не привлекли ничьего внимания, и понимая, что пароли здесь могли измениться, Либертина достала значок летучей мыши и повертела его в пальцах, как бы играя. Но не помогло и это.
Никого, хоть сколько-нибудь похожего на тёмную тварь, в трактире не было. Только несколько пьяных мужчин ублажали себя на ночь глядя. Они с большим удовольствием поглощали вино, жаркое и фрукты; а ведь вампиры, как известно, не едят, и не могут удержать в себе пищу.
Либертина чуть слышно вздохнула. Столько стараний, и всё напрасно. Ей стало скучно. Какая глупая, утомительная ночь!
- Эй, красотка, ты свободна сегодня ночью?..
Либертина обернулась. Мальчик, несомненно, был человеком. Ещё и бороды не отрастил, а уже вознамерился отведать любви! Чем-то он напомнил ей её злополучного бастарда. Либертина вдруг ощутила тоску, странное беспокойство и необъяснимый страх. Она поскорее выбросила из головы казнённого музыканта, пожелав про себя его душе упокоиться во тьме без мучений.
Мальчик был настойчив. Не получив ответа, он потряс Либертину за плечо и показал красный тугой кошелёк.
- О да, я свободна, – сказала Либертина. – Как твоё имя?
- Симоне, - ответил тот, сильно смутившись.
Тьфу, дьявол! Девственник! Втрескался, небось, в прекрасную даму и решил опробовать оружие на шлюхе, чтобы затем блеснуть перед зазнобой своим искусством!..
- Пойдём, - сказала Либертина, взяв его за руку, и вывела из трактира.
Отныне противник Ламберта Лисицы, вампир Гонорий Гордый, не мог уйти или бежать с Острова. Лишённый лодок и пищи, он должен был вскоре растерять все свои силы. И, зная это, Ламберт Лисица ждал в своём замке в Чёрном Броду, а господин Гедион, так успешно избавивший пов¬станцев от многих бед, накинул паутину на ум Ламберта и связал его крепче, чем муху.
И потому среди заговорщиков случился раздор и разброд, Ламберт же оттого ещё ниже склонился на сторону господина Гедиона и Великого Закона – ибо сердце его изорвал страх.
- …Похоже, что судьба вынуждает нас отказаться от суда над Председателем, - сказал Ламберт, по прозвищу Лисица. – Нам необходима его поддержка.
- Похоже, как гвоздь на панихиду, - воскликнул Джентли.
- Не верю я его льстивым медовым словам. Он выберет весь изюм из пуддинга, а нам бросит корки.
- Если не пустит на начинку…
- Когда лиса проповедует, загоняй своих гусей. Нам нужно быть настороже. Хитрая змея совращает нас, чтобы вернуть себе постамент Председателя. Все его клятвы и обещания окажутся ничем, когда мы выпустим из рук оружие. Зачем ему идти на уступки? Только ради своего спасения. Вспомните, что было, когда мы удержались в рамках Закона и составили прошение. Помните наших послов? То же станет и с нами! Разве вам мешают руки, ноги и уши?
- Будем называть лопату лопатой, - Ламберт взмахом ладони перебил споры. – Пять бессмертных погибли во время захвата дворца, который мы впоследствии покинули, – это не считая никчёмных жизней майских бастардов. Троих казнили. В замке господина Марциана – будем смотреть правде в глаза, хоть взгляд её и неприятен – умерли четверо, кроме самого хозяина, только потому, что этот хозяин был убит. Не будь нарушен порядок, все эти жизни были бы целы.
- Господин Гедион обещал тебе хлебы и рыбы, - с усмешкой сказал Найджел Найт. – Он и меня соблазнял британским патронажем. Наша пословица говорит: бойся рогов быка, копыт коня и улыбки врага, а я склонен думать, что улыбка из этих названных мною трёх зол есть зло наистрашнейшее. Господин Гедион улыбается! И волк обнажает зубы, если загнать его в угол.
- Так что же – пусть скалится в углу. И волк станет собакой, если посидит на цепи. Надо только покрепче выковать эту цепь. Будем держать его в заложниках, пока в присутствии всего Сообщества он не объявит о реформации Кодекса и новом составе Совета.
- Реформированный Кодекс не избавит нас от смертного приговора, - заметил Джентли.
- Хватит ходить вокруг куста – нужно принимать решение! – воскликнул Найт и ударил кулаком по стене.
«О демоны, - подумал Ламберт с унынием, - как будто бы решение – это чарка водки, и будто бы можно одним махом его принять!»
- Уедем! - сказала Катарина. – Уедем! Я обдумала дело и с головы, и с хвоста. Мы уедем, скроемся в горах, вдали от всех. Никто не станет нас искать. Я не оставлю тебя ни на ночь, пока ты совсем не оправишься. Со временем про нас позабудут, и тогда мы появимся под новыми именами. Да и кто знает, что в будущем?
- Уезжай, - сказал Зигмунд. Встать с кровати и то было для него непомерной пыткой – и не потому, что он не мог справиться с болью. Страх обессилил его – как вино бездвижит пьяницу, как смерть цепенит мертвеца. Что уж говорить о побеге! – Это то, о чём я давно просил тебя. Я буду счастлив знать, что ты в безопасности.
- Не думаешь же ты, что лишь забота о собственном бессмертии вложила эти слова в мои уста! Меня могут помиловать, ибо за лихорадкой восстания последует приступ изнеможения и бессилия. Но твоё положение безнадёжно. Старый закон встаёт на ноги, и старый закон, изголодавшийся по крови, жаждет твоей смерти. Ни чёрт, ни чудо не спасут тебя, буде ты останешься здесь, в их руках. Или ты глупец, или же жесток и зол, как солнце!
- Уезжай, - повторил Зигмунд. - Но я никуда не поеду. Я устал бегать из дома в дом и из города в город, как заяц от облавы. Что будет, то будет.
- Время, Зигмунд, время. Время и сыр всё переваривают. Кто знает, быть может, всего лишь через дюжину лет Закон изменится. Этого никто не может знать. Клянусь красотою крови, я могу смириться со смертью, но покоряться своей участи теперь, после всего, что было, – несусветная нелепица!
- Смерть бессмертного существа всегда смешна и нелепа, - отвечал Зигмунд с улыбкой.
- Шутишь – а хочешь совершить неостроумнейший из поступков!
- Катарина, уезжай. Я не хочу, не могу, не стану жить вне закона, в изгнании, без имени. Моё появление во тьму словно нарушило гармонию ночного мира. Подумай: если бы не я, несчастье не обрушилось бы на замок господина Марциана; не нависла бы беда над домом Мохана; не было бы и этого восстания, и войны, – ведь из-за меня моя создательница оказалась под судом, а именно этот суд послужил причиной распри! Сколько бессмертных, куда достойнее меня, отправились в пасть ада по моей вине! Пусть они избавятся от меня и обретут, наконец, покой. Не суд – судьба желает моей смерти. Надо мной словно тяготеет проклятие с того самого утра, как я, презрев запрет отца и матери, без их благословения сбежал из родительского дома учиться музыке. В этом всё и дело. Из горького корня не может вырасти плодовитое дерево. Я обречён на злосчастие. Противиться судьбе – всё равно, что бежать от собственной тени. Я и тебе всё испортил, лишил тебя благоволения господина, добрых друзей, спокойствия и радости; и так будет продолжаться всегда.
- Как несчастен человек, живущий для себя, - заметила Катарина на эту сентенцию, - так несчастен и вампир, живущий ради других! – И она еле сдерживала слёзы, но Зигмунд не мог этого видеть. Поэтому он, в упоении своим мученичеством, отвечал очень жестоко:
- Пусть другие читают мне мораль такого рода! Не ты ли отдавала своему господину и своей службе и разум, и руки, и сердце, и всё своё время! И, будь я хоть трижды несчастен, я останусь здесь и не сдвинусь с места. Но, если ты хочешь избавить меня от несчастья, умоляю тебя, уезжай. Если ты останешься, упрёки совести не дадут мне умереть спокойно.
Катарина была и обижена, и уязвлена в самое средоточие чувств, и вне себя от горя. И она сказала тогда, не подумав:
- Если ты не уедешь, они вновь приговорят тебя к сожжению солнцем. Ты уже знаешь, что это такое. Подумай, какие ужасные страдания тебя ждут, тем более ужасные, что ты ясно себе их представляешь!
Зигмунда эти слова едва не лишили рассудка. Страх и гнев исторгли из него ответ, полный злобы и самых гадких ругательств; он сказал, что его палачи куда милосерднее, нежели Катарина; что они хотя бы не напоминают ему ежечасно об ожидающих его мучениях; что его решение и так далось ему трудно, она же не только ему не помогает, но всячески утягощает его недолю. Коротко говоря, слово уцепилось за слово, и, так же, как пожар, начавшись с одного дерева, сжигает лес, или как чума, поразив одного человека, перескакивает с него на сотни его собратьев, в недолгое время ярость совершенно овладела душами и Зигмунда, и Катарины, и они рассорились, назвав друг друга отвратительнейшими именами и побожившись никогда более не встречаться, ни на земле, ни в аду.
И Катарина не могла понять безумия Зигмунда – да и как можно понять безумие? – она решилась испугать его своим отъездом, и взяла с вампира Джентли Рыжего, того, что называл себя другом Зигмунда, обещание, что тот сделает всё самое лучшее, чтобы отправить бастарда вслед за ней. Но Зигмунд отказался, и никто ничего не мог с ним поделать, о чём Джентли и сообщил Катарине письмом. Так что оскорблённая девица разорвала бумагу со столь глупой вестью, и прокляла трусость Зигмунда, а потому вознамерилась скрыться неподалёку, но в безопасности, и там ждать, когда разум в Зигмунде возобладает.
И в ту же ночь Катарина уехала, Зигмунд же остался в замке Ламберта Лисицы, в Чёрном Броду. А упомянутый Ламберт Лисица, совращённый речами господина Гедиона, перешёл на сторону последнего и заключил с ним союз. Ламберт, словно торговец в лавке, выменивал слитки власти на головы своих соратников: господин Гедион обещал им всем помилование, если заговорщики в свою очередь вернут ему трон и титулы.
Вместе Гедион и Ламберт, пленник и преступник, сели составлять проект реформации Кодекса. Остальные же повстанцы между собой перессорились и упрекали друг друга в подлом предательстве. И поскольку Закон восстал из гроба, а страх мешал бастарду Зигмунду бежать, жизнь его вновь легла на плаху и ждала теперь удара топора.
Стало известно, что Найджел Найт, Джентли и Хангер написали в его защиту прошение: они указывали на обилие смертей среди вампиров в последнее время; в их собственном замке, в частности, за минувшую весну погибло пятеро. Однако господин Гедион отказался дать ответ до официального собрания Совета.
Симоне стоял на коленях посреди пустыря, связанный верёвкой. На горле его уже виднелись следы домогательств Либертины. Однако она не торопилась взять всю его кровь. Тёмные большие глаза Симоне следили за ней с ужасом и безропотной оторопью – так кролик смотрит на змею.
- Не молчи, - сказала Либертина. – Ради всего святого, не молчи. Почему ты молчишь? Разве тебе нечего сказать мне? Эта тишина разрывает меня на части! О, пожалуйста! Закричи, прокляни, прогони – но не молчи! Я сделала тебе слишком больно? Или ты обессилен?
Симоне не ответил.
- Ах! Кажется, я догадалась, - продолжала Либертина. - Должно быть, я слишком туго завязала тебе рот кляпом. Конечно, как я могла забыть! Глупая! Как жаль, что ты не можешь говорить! Что же мне с тобой делать? Беседовать мы не сможем, и целоваться тоже… так глупо было завязать тебе рот. Но, раз мне нечего с тобой делать, ничего не поделаешь – придётся мне забрать твою кровь. Твоя смерть меня хоть как-то развлечёт.
Зигмунд удобно лежал на мягкой кушетке в отведённой ему Лисицей комнате, укрытый тёплым покрывалом, подпёртый упругими шелковыми подушками, с лютней в руках для развлечения, со всех сторон скованный темнотой.