- …Братья! Мы терпели чересчур долго! Мы слишком долго ждали, пока молния Господня спалит проклятый замок!
Фальшивый граф Марциан погряз в колдовстве и опоганил себя пороком. Взгляните, братья и сёстры, на его проклятый облик: он правит уже двадцать лет, но старость почти не коснулась околдованной плоти. Ясно, как день, – он продал душу дьяволу. Взгляните, как он живёт! Он не устраивает ни празднеств, ни пиров, не привечает соседей и сам не бывает в гостях. Он не ездит ни на ловлю, ни на танцы, ни на игры в полях. Вместо того он считает золото в своих сундуках, точно огромный гадкий паук, засев в своём подземелье. Никто никогда не видел его весёлым или пьяным. Ходит ли он в нашу церковь, посещает ли службы? Этого никогда не было, ибо он молится в собственной часовне. Жену и детей своих он держит взаперти и подвергает каждодневным мучениям. Отчего, скажите мне, братья, он так настойчиво ищет уединения? Отчего он презирает забавы? Дьявол овладел им и превратил его сердце в камень! Ибо человек без души не знает более радости и ищет убежище, дабы схоронить своё отверженное чело от глаз честных и праведных людей.
Видели ли вы, о братья, что творится в замке по ночам? Честному христианину лучше не язвить свой глаз этими сатанинскими зрелищами. В канун наступления года и в первый день весны граф и его волшебные помощники запускают над замком дьявольские цветные огни. Они собрали адскую машину, которая сама, как человек, просеивает и мелет зерно, и другую, чтобы делать из старой ветоши белые листы и писать на них адские знаки. Когда нашу реку сковало льдом, он разбил его посредством грома и чародейного снадобья, и река потекла как летом. Нынешней же осенью, братья, Господь воспылал к нам гневом и наслал на нашу местность страшную чуму. Что же сделал граф? Восстал против ярости небесной и зельями и проклятыми порошками изгнал Божью напасть из наших домов. Смотрите и узрите, братья и сёстры! Сам святейший наш отец бессилен против чумной заразы и покорно принимает удары бича Господня. Кто же помогает графу одолеть болезнь? Ответ всплывёт как масло – это дьявол! Враг Господа и отец зла дал графу власть над старостью, погодой и чумой! Лишь слепец и младенец, или противник добродетели, могут не видеть, что нашим господином овладел сатана!
И вспомните ещё, братья и сёстры: когда рождается у нас отмеченный чёртом ребёнок, с пятном или кривой или с излишеством волос и зубов, либо одержимый злым духом, и мы выносим проклятое отродье в лес на пропитание зверей, кто подбирает их? Не волк и не медведь, а граф; он берёт их на воспитание, ибо эти дети – такие же отпрыски сатаны, как и он сам! Он воспитывает их в своём замке, а зачем? Чтобы собрать себе войско и свиту и идти войной на истинную веру!
Но это ещё не самое горькое, братья, что я должен вам сказать. Кое-кто из вас знает и он подтвердит, что с наступлением холодов в наших окрестностях пропало несколько мужчин и женщин, и все после заката солнца; когда же отыскали их тела, никто из них не был ограблен, ранен или иным образом затронут; их не ели звери и не поразила болезнь; все они словно заснули. У каждого из них на горле имелась отметина, подобная укусу змеи. Но змеи зимою спят. Какие же твари загрызли их? Я вам скажу. Бесы из преисподней гуляли по нашим полям, и охотились, и чёрные псы из их своры умертвили несчастных, оказавшихся за воротами ночью! И бесы эти явились по зову графа, они были в его замке долгожданными гостями!
Доколе – я спрашиваю вас! – доколе будем мы прятаться в домах, как жалкие трусливые мыши в норах? Неужто и дальше станем терпеть злодеяния и тиранство негодного графа?! Неужто подлый страх погасит святой порыв и огонь Господень в сердцах наших?..
Отец Джезекиэль – золотой язык прихода и светлый луч, брошенный Господом на землю, дабы он спасал и берёг души простых людей – яростно взмахнул крестом. С незапамятных времён замок считался проклятым местом, к которому лучше не приближаться, особенно ночью, когда дьявол выходит на промысел. И действительно, смельчаки, отправившиеся туда после заката, словно сквозь землю проваливались. Если же кто-то приходил туда при свете дня, то всегда бывал жестоко отогнан стражниками: беглые кандальники и разбойники, они, спасая свою шкуру, хранили беззаветную преданность графу. Тот, кто упорствовал в своём желании проникнуть в замок, иногда действительно попадал туда – его заключали в тюремную башню. И его дальнейшая судьба также оставалась неизвестной. Ещё более странным было то, что все графы, в течение восьми столетий сменявшие друг друга в замке, носили одно и то же имя и были похожи друг на друга, как бобы. Самое же удивительное – несмотря на войну, истощавшую силы всего остального королевства (хотя, говорят, да славится бесстрашный Генри Монмутский, она вот-вот завершится победой) – несмотря на войну, граф Марциан XXI не только не поднял налоги, но даже облегчил их, а сиротам сделал небольшие пожертвования. Какие грехи покрывает он этими нежданными щедротами?
- Так давайте же сокрушим замок, окутанный мраком, в светлый день Рождества Христова. Сын Божий не побоялся смерти ради спасения наших душ, так и мы растопчем наш страх и мышиную робость для утверждения добра. Граф мнит себя неуязвимым, но Господь на нашей стороне, и мы повергнем отступника во имя праведной веры. И дьявол гордился, да с неба свалился. Разрушим приют зла, и пусть солнечные лучи танцуют на его проклятых руинах!
Паства одобрительно зашумела в ответ.
Зигмунд не мог уснуть. Некоторое облегчение ему обычно приносила музыка, но сейчас, когда все спали, играть было нельзя.
Пламенные речи отца Джезекиэля привели к тому, что вскоре к замку направилась длинная процессия из наиболее смелых прихожан. Торжественность шествия усугублялась праздничными одеждами, высокими крестами, несомыми крестьянами (временами они грозно потрясали ими, как мечами), осиновыми колами и большим сосудом со святой водой.
Если бы силы зла сейчас увидели их, чёрные сердца содрогнулись бы от ужаса, а змеиные тела в страхе сжались в своих гнусных норах.
Толпа, преисполненная праведной радости, запела Te Deum Laudamus.
Либертине снилось, что она идёт по ночному городу. Ясный зимний воздух овевал лицо. На ней была хорошенькая меховая шубка, серебристая, как звёздный свет, и меховая шапочка. Либертина ступала мягко, как кошка. Ни одно окно не горело – было совсем темно.
Охваченная неясной тревогой, Либертина обернулась и увидела идущее к ней существо – хромоногого горбатого карлика. Хотя карлик был ей не опасен, Либертине не захотелось с ним встречаться, и она пошла прочь.
Оглянувшись через некоторое время, она к удивлению своему увидела, что карлик всё ещё ковыляет за ней. Он отвратительно переваливался с ноги на ногу, пристально, исподлобья, смотрел на неё. Смутный страх закрался ей в сердце. Либертина прибавила шагу, надеясь, что калека отстанет, несколько раз сворачивала в разные переулки – но каждый раз, взглянув назад, видела проклятого карлика. Он шёл за ней.
Гордость не позволяла Либертине броситься бегом. Она шагала всё скорее, совсем запыхавшись, распахнула шубку. Улица, поворот, переулок, открытый двор, ворота, улица, площадь, улица, поворот, чей-то сад, улица, монастырь, переулок, улица. Казалось, она прошла уже полгорода. Уродливое существо всё так же следовало за ней, молча, бессмысленно, неумолимо.
Либертина продолжала идти – и карлик шёл за ней, не отставая ни на шаг.
Она поняла, что ей не уйти от него.
Спиной, затылком она ощущала его присутствие.
Либертина едва не теряла сознание от ужаса. В упорстве и бесцельности этой погони было что-то невыносимо жуткое, страшнее, чем любая смертельная опасность. Когда-нибудь она обессилеет, и тогда существо её настигнет.
Она побежала, надеясь, что увечье помешает ему угнаться за ней. Пробежав уже довольно много, Либертина обернулась и увидела, как он тоже бежит, прямо к ней, подпрыгивая на больных ногах, как мяч.
В отчаянии Либертина остановилась и ждала, пока он приблизится. И, когда карлик оказался на расстоянии удара, выхватила кинжал – и воткнула ему в грудь.
Было уже далеко за полдень, когда крёстный ход дошёл до проклятого замка. Здесь они в нерешительности остановились. Во-первых, вблизи стены казались совершенно неприступными, и не меньше пугал их ров, заполненный мутной ледяной водой. Пересекать его вплавь, пожалуй, затруднительно: ров широк, на дворе декабрь. Стиснутое челюстями холода, самое горячее сердце остановится. К тому же праздничные костюмы, которые они заботливо берегли долгие годы, наверняка испортятся от грязи.
Во-вторых, стража и не подумала наброситься на них. Наоборот, их встретили словами «да будут добрые гости благословенны» – а перед рвом, на заснеженной траве, стояло множество больших бочек, наполненных, очевидно, совсем не водой.
- Vindica sanguinem sanctorum! Отомстим за святую кровь, – крикнул отец Джезекиэль, но уже без прежней уверенности. Лишь несколько голосов из толпы робко поддержали его.
- Какая такая святая кровь? – сказал начальник стражи. – За что мстить? Милостивый граф, да сияет его имя в умах человеческих, жалует вам пиво, мясо и хлеб в честь Пресветлого Рождества Христова, дабы вы, отведав благословенной влаги, помянули его в своих молитвах и усердно трудились для него и на благо нашего короля, как и прежде.
Отец Джезекиэль несколько растерялся. Действительность жестоко разбила его подозрения. Кто знает, может быть, лесные волки утащили тех несчастных, что ходили к замку? Ночью за пределами деревни лучше не бродить. Вот и скот стал пропадать, но не демоны же его уносят! Надо написать графу, пусть выделит охотников из замка, чтобы уничтожить проклятых диких тварей.
А адские машины и алхимические зелья? Возможно, сатана вовсе не участвовал в их создании. На то и поставлены над простым сословием благородные люди, чтобы ведать вещи, недоступные убогим умам. И епископ, и король знают о выходках графа, но попустительствуют ему, стало быть, никакого греха тут нет.
Если же отец Джезекиэль прав и дьявол овладел графом, то граф, конечно, употребит свою ворожбу против святого отца и его бедных прихожан. Ежели мороз и чума покорились его чарам, что говорить о людях? Нет, отец Джезекиэль не вправе обрекать столько добрых христиан на лютую смерть. Но можно подождать здесь до вечера и посмотреть, не случится ли чего-нибудь необычного.
Гарфлёр спал беспокойно. Ему снилось, что он пленил небесного ангела – деву в белом одеянии, с крыльями и арфой в тонких руках. Её кудри сияли как золото, а серые глаза были похожи на лезвие ножа. Она следила за Гарфлёром спокойно, без страха: конечно, ангел знал, что это тёмное, злое существо, которое непременно совершит мерзость и преступление – но ведь ангелы никогда не боятся.
Гарфлёр оказался настолько мерзок, что приковал ангела цепями к стене. Он мог бы теперь растерзать свою небесную жертву, но почему-то мысль, что это прекрасное хрупкое создание с пушистыми крыльями будет страдать, показалась ему отвратительной. Опустившись перед ангелом на колени, Гарфлёр осторожно раздвинул белые одежды, лёгкие, как пух, и провёл ладонью по нежному телу. Потом положил руку на левое крыло и погладил топорщащиеся мягкие перья. Ангел молчал. Гарфлёр чуть осмелел. Его пальцы зарылись в перья до самых корней, и проклятыми нечистыми губами Гарфлёр прикоснулся к божественному животу.
Поскольку ангел терпеливо сносил гнусности, которые Гарфлёр по подлости своей творил, тот совсем расхрабрился, сорвал с ангельского тела все покровы и покрыл его ласками. Гарфлёр даже осмелился мечтать о том, чтобы понравиться ангелу! Однако преодолеть свою чёрную природу он не сумел: во время одного из поцелуев невольно сжал клыки, и в рот его, из маленькой ангельской груди, потекла райская, неописуемо прекрасная кровь…
Пронзённый наслаждением насквозь, он вскочил – и со всей силы стукнулся лбом о крышку гроба.
Вечером всех вампиров, живших в замке, разбудили дикие крики, песни и шум. Доносились они из-за стен крепости. Изредка ругань перемежалась церковной латынью.
Зигмунд сразу сообразил, что это значит, и подскочил, как ужаленный.
- Проснись! – в ужасе закричал Зигмунд, тряся Джентли за плечо. – Проснись скорее! Замок берут штурмом!
- Это будет в шестьдесят шестой раз, - пробормотал Джентли сквозь дремоту. – Не сочти за нелюбезность, брат, но ты мог бы говорить и потише. От твоих воплей, должно быть, весь наш замок перевернулся в гробу.
- Да просыпайся же, сова ты этакая! Церковь объявила на нас облаву! Надо бежать, пока не захватили замок! Нас всех перебьют! Боже мой, они стреляют!
- Сколько раз тебе говорить: негоже вампиру поминать имя Божие! И, пожалуйста, не кричи так громко, это неприлично. Пусть себе стреляют. Подумаешь, парочка стрел перелетит через ров. Подожди меня за занавесью: сейчас я оденусь, а потом мы пойдём поглядеть на этот балаган.
- Какой балаган! Нам всем конец!
- Зиг, дитя моё, не учи бабушку высасывать яйца. Мне лучше знать. Я этих церковных облав видел больше, нежели лунных затмений. Мои пятки успели остыть в ожидании, когда же нас, наконец, убьют.
- Именем тёмного бога, Джей, одевайся же скорее! – взмолился Зигмунд, по опыту зная, что Джентли Рыжий может провести за туалетом не один час.
- Брат, ты ранишь моё сердце разочарованием. Если бы ты не был мне добрым товарищем, я бы решил, что ты струсил. Нет худших пороков, чем трусость и торопливость, да и смею тебя уверить, что бояться совершенно нечего. Сейчас мы поднимемся на башню, и ты сам всё увидишь. Ведь это всего лишь люди, толку ждать от них не приходится.
Из-за стены донеслось многоголосое Te Deum Laudamus. Зигмунд в ужасе закрыл голову руками.
- Успокойся! – сказал Джентли. – Успокойся!
Когда они взобрались на смотровую башню, там уже стояло три других вампира – Джентли, как всегда, провозился с одеванием.
- А теперь, брат мой, - сказал Джентли, приняв величественную позу, – смотри на этих искоренителей зла. Ужасайся.
- Дьявол! – воскликнул Зигмунд. – Дьявол! Они напились, как английские солдаты в борделе Глатиньи!
- Разумеется, - сказал Джентли, - так всегда бывает. Подожди, сейчас они ещё петь начнут.
Участники процессии уже частично разошлись по домам, но большинство дождалось у замка темноты. Пиво опять настроило их на подвижнический лад. Потрясая крестами и колами, они ходили вдоль рва, пели священные гимны и были полны решимости разрушить замок до последнего камня. Один мужчина, здоровенный и весь покрытый волосами, как Святая Агнесса, заметил вампиров в башне. Это так взволновало его, что он подбежал к самому краю рва и прокричал:
- А! Вот они и показались! Как только солнышко зашло, так черти и повылезли!
- А-а, демоны! А мы вас убьём!
- Это не черти, у них нет рогов, - заметил кто-то рассудительно, - это упыри или оборотни.
- А ну-ка выходите, поганые кровопийцы! Пришёл ваш последний час! Эй – упыри!
- Да они нас испугались!
- Отомстим за невинную кровь! В их жилах течёт кровь наших погибших братьев!
Джентли перегнулся через подоконник и закричал:
- Зато в твоих жилах вместо крови течёт пиво!
В него выстрелили, но, поскольку крестьяне были страшно пьяны, ни одна стрела не попала.
- Он заговорённый! – отчаянно закричали они.
- Давайте польём его святой водой!
- Давайте!
- Черрр-ти! А вы сейчас сго-ри-те!
Тут же на попа был поставлен бочонок с водой, к нему прилажена кожаная труба, водонапорное колесо, и вампиров в башне, после нескольких промахов, окатила струя холодной воды. Джентли, которому попали в лицо, отплёвываясь и протирая глаза, с досадой сказал:
- Чего же ещё ждать от религии, главным символом которой является баран?!
На соседней башне в окне показался господин Марциан, и сразу же стало тихо.
- Так, негодяи! Это что – бунт? Нападение на замок?! Мерзавцы! Я велел вас накормить и напоить, я не изнуряю вас барщиной и податями, я не забираю вас в солдаты! Это доброта вас развратила?! Ничего, я вам сейчас устрою и мученичество, и искупление грехов! Берегитесь! Завтра же напишу регенту Англии, чтобы выслал мне солдат из столицы и хорошенько проучил вас плётками и палками! А чтобы вам не показалось мало – каждого десятого, виновен или нет, велю посадить на цепь в замковой тюрьме, пожизненно! Вы у меня эту ночь попомните! Наглецы, подлая грязная чернь! Напились, как монахи, как свиньи, и пошли бунтовать. На трезвую-то голову у вас храбрости на это не хватит? Или просто хватит ума не искать добра от добра?
Люди упали на колени. Кто-то попытался оправдываться, но могучий голос Марциана не так легко было перекричать.
- Что? Кто это сказал? Если я – если! я! – умоюсь святой водой, то вы – вы, нечисть! – поверите, что я человек, а не колдун?! Вы мне поверите? Да кто вы такие, чтобы ставить мне условия! Может быть, я обязан перед вами, гниющая падаль, оправдываться? Хорошо, я оправдаюсь: пиками и мечами. Это убедительный аргумент? Стража, взять их!
Толпа мгновенно бросилась наутёк, но нескольких всё-таки схватили, в том числе и Джезекиэля, главного зачинщика, связали и на лодке переправили в замок.
- Заодно и людские запасы пополнили, - сказал вампир Хангер, - всё, что ни делается, к лучшему. Да не иссякнет глупость на смертной земле и да даст нам пищу нашу насущную!
- Проклятые экзорцисты, испортили мне всю красоту, - сказал Джентли, платком вытирая размазанную краску с лица. - Зигмунд, спой что-нибудь в честь нашей великой победы!
Зигмунд снял арбалет со стены и, наигрывая на тетиве, запинающимся голосом запел:
- Сегодня выпил я вина большую бочку.
Нет-нет, на пьянстве надо ставить точку!
И трезвым стал бы я давным-давно,
Когда б на свете кончилось вино.
Остальные, улюлюкая, подпели ему хором:
- И трезвым стал бы я давным-давно,
Когда б на свете кончилось вино!!!
- А теперь пора и нам выпить, - сказал Джентли, - но только не вина. У меня ни росинки не было во рту со вчерашнего утра. Да ещё Зиг разбудил меня в такую рань! Надеюсь, что теперь тебе стыдно, нечестивец? Как можно тревожиться из-за людей, да ещё наших же вилланов!
- А что теперь сделают с ними? – спросил Зигмунд. – С теми, кого поймали?
- Посадят в клетку, - ответил Джентли. – Они же хотели сразиться с вампирами, мы не настолько жестоки, чтобы лишить их этого удовольствия.
Либертина проснулась с сильной головной болью.
Она откинула крышку гроба. Правая рука затекла, в неё словно воткнулась тысяча булавок. Либертина вполголоса выругалась. Волосы загрязнились и спутались, и она едва не обломала гребень. Больше всего на свете ей сейчас хотелось выкупаться, но для мытья у неё не было ничего, кроме старого ведра с ледяной водой.
С ненавистью посмотрела она на опостылевшие зелёные обои.
Вот бы изловить на улице пьяного и хорошенько угоститься его хмельной кровью, чтобы хоть на одну ночь забыть обо всём…
Когда отца Джезекиэля развязали и ввели в гостиный зал, он пребывал в таком ужасе, что только хватался за распятие, крестился и жалобно бормотал:
- Miserere mei Deum secundum magnam misericordiam tuam. O Regina Coeli, Virgo pulchra ut luna, nostra Domina Amabilis et Misericordia, monstra te esse matrem, salve me. Vade retro Sa¬tanas, credo in Spiritum Sanctum… Et in Jesum Christum… Domina nostra et Salvator Mundi… Miserere…
Однако его вежливо усадили и поднесли чашу с питьём. Отец Джезекиэль совсем не отказался бы от вина, но пить побоялся – вдруг это какое-нибудь дьявольское зелье.
Граф Марциан ХXI холодно, но без малейшего гнева обратился к святому отцу:
- Приношу извинения в том, что пришлось прибегнуть к такому грубому и богопротивному способу лицезреть Вас своим гостем. К сожалению, обвинения, выдвинутые Вами против меня, слишком серьёзны, и их нельзя оставить без внимания.
Как Вы понимаете, тот невероятный факт, что меня считают колдуном, некромантом и оборотнем, глубоко печалит и огорчает меня. Эта возведённая на меня напраслина может повредить как лично мне, так и всему округу: ведь, если моя власть окажется хотя бы временно ограничена, жители моих земель лишатся всех своих веками устоявшихся привилегий и сравняются в бедности и заботе с землепашцами других поместий. Нынешняя знать столь развратна, что не щадит своих подданных, требуя от них всё больше податей на свои суетные увеселения!
Марциан испустил вздох.
- В присутствии вилланов я, как Вы и сами прекрасно разумеете, не мог уронить своего статуса и достоинства, ибо они даже помыслить не должны о каком-либо пресечении моей высочайшей воли. Убедить этих подлецов возможно только палками. Получив должное воздаяние за свои мерзкие греховные измышления, они, может быть, возвернутся на путь истинный и раскаянием искупят своё тяжкое преступление.
Но Вы, святой отец, образованный и просвещённый человек, слуга Господа нашего! Вы не можете себе представить, как больно уязвлена моя душа Вашими подозрениями! Глубоко уважая и превознося Церковь Пресветлого и Милосердного Бога нашего (Марциан почти¬тельно облобызал распятие), я готов поступиться своими неотъемлемыми правами – ибо гордыня есть смертный грех, и самый знатный из нас пред Господом есть только человек – и продемонстрирую Вам неоспоримые доказательства моей христианской натуры.
Прежде всего, я выполню Вашу просьбу и на Ваших глазах окроплю себя святой водой, что была привезена Вами в бочонке. Затем, дабы развеять последние сомнения, мы с Вами прогуляемся по замку, и Вы убедитесь, что здесь нет никаких тяжко мучимых пленников. Я, если говорить всё начистоту, вывез из Парижа и Нормандии нескольких слуг – например, Гарфлёра, Барнабаса, Ангеррана – но содержат их хорошо, в сытости и тепле. Если желаете, я мог бы устроить Вам беседу с ними. Должен только извиниться за то, что они неважно владеют нашим несравненным британским наречием… Но Гарфлёр мог бы объясняться на латыни, поскольку в юности проходил обучение – увы, не закончил! – в семинарии…
Зигмунд проснулся оттого, что снаружи опять доносились крики. Он решил было, что деревенские жители вновь бунтуют и буянят под стенами замка. Но голоса звучали скорее как стоны и явно умоляли о пощаде. Зигмунд с большой неохотой вылез из тёплого ящика. Часы показывали всего три пополудни. В общем зале бродили, полусонные, ещё несколько вампиров, также поднятых из гроба этими воплями.
- Что там за шум, кто-нибудь знает?
- Секут крестьян, - ответил Десмонд сквозь зевок. – Напрасно они так раскричались. Им нужно ещё благодарить своего графа. Сейчас им как следует всыплют, а затем отпустят по домам. Виданное ли милосердие для вампира?
- Разве их не посадят в клеть? Разве их не для этого ловили?
- Марциан мудр, - сказал Джентли. – Тем самым он избавит себя от толков. Святого отца тоже отпустили. Предварительно напугав и напоив до полусмерти (Джентли ухмыльнулся, но лишь в такой степени, в какой позволяли приличия). Наш господин пошёл на некоторые небольшие уступки; но, разумеется, лишь из глубокого и безграничного почтения к церкви он сделал такое одолжение. Самый-то смех: мало того, что мы даём средства на ремонт часовни и жертвуем приходу ткани и картины для убранства Божьего храма. Это ещё не все наши богоугодные деяния. Дело в том, что, по словам крестьян, несколько их соседей стали жертвой вампиров, оборотней или дикой охоты – к сожалению, вилланы так и не пришли к согласию относительно причины гибели своих собратьев.
- Чепуху говорят, - сказал Зигмунд, - никому из нас не дозволяется искать крови за стенами замка.
- Отнюдь, - возразил Джентли. – На самом деле лоботрясы совершенно правы. Их товарищи действительно были умерщвлены вампиром, и мы даже выяснили, кем именно. Это некая парижская неумершая по имени мадам Либертина ди Мариэмонти, которую бес принёс в нашу несчастную землю. Она поселилась невдалеке от замка, здесь же ищет жертв и своим легкомыслием едва не навлекла на нас беду. Марциан пришёл в сильную ярость по этому поводу…
Приступ дурноты заставил Зигмунда сесть на скамью. В смертельном страхе он схватился рукой за горло, как будто Либертина могла вот-вот войти в дверь и вонзить зубы ему в глотку.
- Напрасно беспокоишься, - продолжал Джентли, по-своему истолковав испуг Зигмунда. - Недоразумение уже разрешилось, и весьма забавным образом. Во-первых, Марциан по имя славы Господней объявил облаву на вурдалаков. Конечно, облавщики никого не поймали, из чего был сделан вывод, что вурдалаков в округе нет. Поэтому, ко взаимному удовольствию, в пропаже людей обвинили несчастных, ни к чему не причастных волков. И теперь мы идём на охоту за ними.
- Мы? На охоту?!
- Да, дружок, мы поедем на волчью ловлю. Господин обязан заботиться о безопасности своих подданных. Добудем несколько звериных шкур и предъявим вилланам. Правда, сомневаюсь, что после этого люди перестанут исчезать – но ведь всех волков не перебьёшь…
Либертина с досадой перебирала драгоценности: виноградины шпинели, слёзы алмазов, горящие рубины, сапфиры, синие и жёлтые, как звёзды, мутные опалы, тёплый медовый янтарь, жемчуг, похожий на человеческие зубы; цепи из золота и серебра; кольца, браслеты, серьги, головные обручи, ошейники, ожерелья; броши и заколки; булавки; стеклянные фигурки, сделанные, казалось, из застывшего дождя; украшения из кости и дорогого дерева…
С чем-то придётся расстаться. Пребывание в Лондоне стало ей не по карману. Но кто знал, что всё так затянется?
Каждая из вещичек, ценная сама по себе, была ей дорога и воспоминаниями: то чей-то подарок, то аксессуар, купленный специально по случаю бала Чёрной ночи или Иоанновского гуляния; то минутный каприз. Вот этот цветок для волос ей преподнесли бессмертные, когда она ещё не была неумершей. Ей исполнилось пятнадцать, и весь день она не работала, молодые люди выстроились у ворот, чтобы поздравить её, она была в своём лучшем льняном платье, белом как голубь, и только отец немного испортил праздник – подарил ей грабли для уборки сена. Как будто бы она родилась только для того, чтобы убирать сено… Браслет, инкрустированный бирюзой, камнем мудрости; он – от самого господина Гедиона, который, видимо, хотел, чтобы бирюза помогла ей взяться за ум. Деревянные чётки из разрушенной церкви. Золотое кольцо того пустоголового бездельника, что стал неумершим за её счёт. Костяной нож, сувенир из северных стран. Золотая пчела, выкованная королевским ювелиром ещё во времена Святого Мартина. Жемчужное ожерелье к её белому бальному платью. Платья уже сотню лет как нет, а жемчугу хоть бы что…
Либертина вздохнула. Теперь уже не жди подарков от друзей и покровителей. Как бы её ни любили, смельчаков, нашедших в себе дерзость нарушить приговор Совета, не отыщется. Либертина никогда не работала и ничему толком не училась. Воровать ей претило. Тюрьмы Либертина не боялась, но разве она нищенка, чтобы снимать грошовые колечки со своих жертв? И ничто не мешало ей вернуться в Париж и продать свой дом. Ничто, кроме только до мозга костей надоевшего музыканта-бастарда. Стоит ей отлучиться, и этот сын собаки исчезнет в неизвестном направлении. А уж о том, что это может быть какое угодно направление, Либертина знала по опыту. С него станется, ещё сбежит в Московское княжество или в дикие норвежские горы.
После долгих раздумий, сомнений и сожалений Либертина выбрала несколько золотых изделий. Ничего не поделаешь. Карло, её живое сокровище, уже умер от грязной болезни, как крестьянский сын, а теперь придётся продавать и эти бездушные украшения.
Она вспомнила с тоской, как ребёнок играл её драгоценностями и радовался их блеску и звону. И Либертине почудилось, что не кольца, браслеты и серьги она понесёт сегодня на рынок; нет, это тень своего ребёнка, как маленького чёрного раба, она поведёт на продажу с торгов.
Сколько ещё она должна потерять, чтобы искупить свою беспечность?!
Поджав ноги под себя и тихонько напевая, Зигмунд переписывал очередную ведомость. Как говорится, новый год – новые налоги.
- Доченька, доченька!
Хочешь ли крестьянина,
Чёрного и страшного?
Он почесал пером за ухом.
- Не хочу крестьянина,
Дорогая матушка!
Зигмунд подул на исписанный лист, чтобы чернила просохли, и присовокупил его к пачке уже готовых ведомостей. Потом взял пачку за бока и потряс, выравнивая листы.
Не имело никакого значения, хорошо ли он перепишет бумаги, или красиво ли он музицирует, или блюдёт ли он закон и мораль. Что толку метаться, как языки пламени в чашке масла? В скором времени он погибнет от руки мадам Либертины, или господина Марциана, или его тёмности Гедиона. Сбросить бы с себя чужие перья и из соловья стать скорпионом!
Но Зигмунд ошибался относительно своей природы. Судьба предназначила его для спокойной деревенской жизни, когда же он воспротивился судьбе, она жестоко надругалась над ним. Зигмунд мнил себя отъявленным злодеем, умело скрывавшимся под рубищем послушания. Однако в своём сердце он и в самом деле был смиренным, усердным и набожным, и неудивительно, что из него вышел хороший слуга. И Зигмунд покорно продолжал разбирать документы, до которых ему не было никакой заботы, и проверять расчёты, которые ни на мгновение не могли отдалить его гибель.
Может быть, возмущённые вилланы в другой раз возьмут-таки замок и утопят его в бочке со свя¬той водой. Или епископ отправит против них вооружённую миссию, и тогда всей свите графа-чернокнижника вместо крестов воткнут над могилами осиновые колья. Или французский король выйдет из-под власти безумия, соберёт воинов, разгромит Англию, а жители замка погибнут от холодной стали мечей и пламени пожаров. Война – суровая невеста: разбросай перед ней хоть не три, а целую сотню золотых яблок, она не прекратит погоню, пока всем своим женихам не наденет на руку венчальное кольцо вечности.
Зигмунд вздохнул: «Поистине, кто старался угодить всем, умер до рождения!»
Опять Либертине нечем было заплатить за жильё. Послав всё к чертям, она вновь переселилась в богатый номер в хорошем дорогом гостином дворе. Лучше уж просить милостыню, чем видеть вокруг себя мерзость и запустение.
Здесь, по крайней мере, никто не спросил про гроб и про французский акцент. Заплатил – и хоть ходи в одних подвязках.
А вот платить-то как раз было нечем.
Едва стемнело, со двора замка выехало несколько саней, набитых вампирами с луками и длинными ножами. Зигмунду, по поручительству Гарфлёра, также позволили принять участие – после того, как Марциан поставил его в известность о приговоре Совета, о розыске, о Либертине – то есть обо всём том, что Зигмунд знал и раньше. Марциан про себя подивился, с каким спокойствием его придворный музыкант выслушал эту нелицеприятную информацию.
- Конечно, - сказал Зигмунд. – Я всё понял. Я буду предельно осторожен.
- Либертина сейчас в Лондоне, если мои сведения верны. Но, ежели ты замыслил побег, поверь мне, далеко ты не уйдёшь. Кроме того, этим ты невосполнимо навредишь твоему покровителю, Гарфлёру.
- Может быть, в первые дни я и подумал пару раз о побеге, - ответил на это Зигмунд, - но только потому, что всё для меня было ново и непривычно, и я почти лишился рассудка. Само существование вампиров казалось мне зимними сказками, пока я собственной персоной не попал в такую сказку. Кроме того, и мои сородичи не сразу признали меня. Но сейчас я всем доволен, и мне незачем убегать.
- Будем надеяться, - сказал Марциан. – Не очень-то я верю твоему лисьему лукавству, но Кодекс ты знаешь и должен понимать, что тебя ждёт, если ты по глупости останешься без моей опеки. Поэтому берегись. И прежде всего опасайся самого себя!
Зигмунд поклонился, прикусив губы, чтобы сдержать смех.
Часа через два они доехали до того места, где лес превращался в настоящую чащу. Здесь, по данным затравщиков, обитала довольно крупная волчья стая. После долгих поисков охотничья экспедиция обнаружила свежие следы. Они отправились в их направлении; поняв, что волки где-то неподалёку, разделились: одни вышли вперёд, чтобы обойти стаю, а другие цепочкой растянулись по лесу.
Зигмунд не чувствовал никакого волнения. Ему было безразлично, подстрелит он волка или нет, он устал от ходьбы и беспокоился, не застигнет ли их рассвет. Толку-то от него на этой облаве! Гарфлёр, правда, сделал всё самое лучшее, чтобы обучить его стрельбе, но за два дня и сам Жан Бесстрашный не овладел бы этой наукой. Да поможет ему бог охоты не застрелить кого-нибудь из своих…
Зигмунд ждал уже часа три и так соскучился, что опустил лук, а затем и сам сел на снег.
В кустах раздался шелест. Зигмунд поднял голову и увидел бесшумно летящего к нему зверя странного призрачно-белого цвета. Беззвучность и лёгкость, с которой смерть приближалась к нему, напоминала кошмар. Зигмунд так и замер, вцепившись в лук. На него нашёл какой-то столбняк. Он знал, что нужно стрелять, или хотя бы бежать – но не мог.
Змея времени словно свернулась кольцом. Зигмунду казалось, что на каждый прыжок хищнику требуется по меньшей мере минута, так медленно текли для него мгновения. Он успел подумать, и даже посмеяться над этой мыслью: сколько неминучих опасностей грозили его жизни, а ему было суждено погибнуть от клыков волка на какой-то глупой охоте. Как после этого не поверить в предначертания!
Впрочем, предначертания сейчас не имеют для него значения. Зигмунд сидел на снегу и смотрел, как крадётся зверь, готовясь к прыжку. В эти последние секунды в памяти его промелькнула тысяча разных вещей, но одно, самое простое и нужное соображение не приходило ему в голову: если бы он поднялся на ноги или хотя бы взялся за стрелу, животное предпочло бы избежать схватки и повернуло бы назад. Но облавщики гнали волка прямо на Зигмунда, а травля разъярила и растревожила его. Чтобы спастись, зверю нужно было бежать, а на пути его сидело до смерти испуганное существо, беспомощное, как заяц, пойманный в капкан.
Волк прыгнул. Белая морда мелькнула у самого лица Зигмунда, пахнуло холодной шерстью и псиной, и сильный удар бросил его навзничь. Он упал, покорно опустив руки, чувствуя, как горло разрывает боль. Что было в следующие несколько мгновений, он не помнил. Зигмунд осознал, что происходит, только когда волк скатился с него, залитый кровью, с ножом в животе.
Минуту спустя, когда кровотечение из горла прекратилось, Зигмунд поднялся и перевернул ещё дрожащее тело животного, вытащил нож, вытер о траву и сунул в ножны. Немного придя в себя, он поднял мёртвую волчицу, прижал труп к груди и понёс её к месту общего сбора.
Всего было убито пять волков. Их бросили на сани, что очень напугало лошадей, и торжественно ввезли в замок.
Марциан встретил их у ворот, изящно аплодируя.
Это было уже слишком: Либертину обокрали; должно быть, горничная или лакей. Проклятые подлые английские слуги! Туман помутил им мозг, а холод отморозил честность!
Говорят, сердце скряги лежит в сундуке с сокровищами. Либертина никогда не была скупой, но сейчас у неё и вправду было чувство, что её сердце вырезали из груди и проволокли по грязной мостовой.
Драгоценности? нет! золотые воспоминания, алмазные приветы от друзей, рубиновые поцелуи, изумрудные мечты – всё пропало! Этот заколдованный город, где ей так страшно, непрерывно не везло, приводил её в ужас.
Разумеется, Либертина устроила жуткий скандал. Но вор и не подумал найтись.
Металлические или каменные изделия вампиру бесконечно более дороги, чем смертному человеку – ибо они живут столетия, как и он сам, и они есть то немногое, что он может сохранить, несмотря на превратности вечно бурлящей жизни.
После этого удара, будто обрубившего ей память, рассудок Либертины накрыла тень помрачения. Ощущение полной беспомощности стало так тяжело, что у неё не было сил встать, не то чтобы выследить грабителя и прикончить его.
И, оставшись одна, несчастная уничтоженная Либертина закрыла лицо руками и тихо заплакала. Но уже через несколько минут она отняла от лица ладони, промокнула глаза платочком и встряхнула головой. Неужто жалкие смертные доведут её до слёз?! Никогда! Вот что она сделает: либо изловит вора своими силами, и тогда грешники в аду ему не позавидуют, либо… Когда все уснут мёртвым сном, взломает окно в каком-нибудь богатом доме и возьмёт немного денег, чтобы только хватило на оплату квартиры. Нет, конечно, она не воровка, не побирушка. Но что же ей делать? А чтобы не подумали, что она какая-нибудь нищая плебейка, оставит записку: мол, взяла взаймы, находясь в безвыходном положении, вышлю долг через банк, как только вернусь домой в Париж…
Да и что деньги – презренный металл! Стоит ли печалиться из-за таких мелочей!
Либертина улыбнулась.
Вот уже три часа кряду Зигмунд наигрывал на гитаре какие-то невразумительные и очень неприятные на слух импровизации. Несколько раз то один, то другой вампир открывали было рот, чтобы потребовать тишины, но колючий, недобрый взгляд Зигмунда смыкал им уста.
- Какая личинка ест тебя, брат? – не выдержав, спросил Джентли. – Разве нельзя сыграть что-нибудь более гармоничное?
- Скоро черви съедят меня, и я уже ничего не сыграю, - зло сказал Зигмунд.
И он, последовав просьбе Джентли, заиграл мелодичную «In Tenebris», но исказил слова до такой степени, что песнопение приобрело совсем неподобающий смысл.
- Да простится мне злое слово в адрес моего брата по крови, - вздохнул Джентли. – Повело проклятого кота на песни!