Жил-был Я. Глава 9. Разлюбовь. Житейская хроника

               

                Александр М. Коржов

               


                Жил-был Я


           Глава 9. Разлюбовь. Житейская хроника



      Ваш брак, я слышал, удался?
      (Вероника Долина, Средневековый диалог)
      
      
      Ты сам судьбы своей не знаешь. Зачем ты обрываешь узы?
(М. Щербаков, Люди сухопутья)
      
      
      Каждый баран, извините, должен носить свои рога.
       (Александр Лебедь, генерал)
      
    


      
      Слово, вынесенное в заголовок, мне любезно уступила Марина Шемела, Заточка – так она называет себя в Сети. Разрешения назвать подлинное имя я не имею. Ума не приложу, что побудило её проявить интерес к моим – далеко не всегда корректным – выступлениям в Интернете. Женщина, насколько можно судить издали, мудрая, как сова, и ядовитая, как гюрза. Есть подозрение, что родственная, в буддистском смысле, душа. К мужу просьба не беспокоиться, не тот случай. Я бы назвал её своим другом, если бы она мне это когда-либо милостиво позволила. А пока вы можете видеть, что Марина – мой, из крайне немногих, действительно внимательный читатель, на редкость доброжелательный, чуткий критик и, в то же время, безмерно язвительный собеседник – ко всем прочим достоинствам ещё и щедра сверх меры. Что б я без неё делал?! Много раз доводилось мне начинать эту главу – и ровно столько же раз забрасывать её, мучаясь бессилием, изнывая от ненависти к себе, а заодно и к вам, ни в чём не повинным, господа сторонние читатели. И всё по причине патологической неспособности точно сформулировать, чем же завершилась третья любовь: крахом? агонией?.. Где верное слово?
      
      Спасибо, Марина, за толчок! Или пинок, неважно. Но помните, что инициатива наказуема – всегда и везде, а не только при социализме. Закон природы. Теперь и Вам придётся отвечать за то, что у меня в итоге из этой главы получилось. Не думаю, что Вам это понравится.
      
      А читателю, бедняге, в который раз сочувствую. Автор и теперь не пытается заинтриговать его, скрывая развязку.
      
      1
      “Я хотел бы точно знать, что вы ищете, чтобы выдавать вам именно те результаты, которые вам нужны.” Увы, мне не удаётся следовать благому пожеланию твоего, сын, легендарного тёзки, автора поисковика “Google” миллиардера Сергея Брина. Нет, напротив, я постараюсь разочаровать вас – тем, что вряд ли сообщу что-либо из того, что вы хотели бы услышать. Хотя бы потому, что ваша мама в вопросах просвещения и разъяснения предпочла обойтись вовсе без меня, так что всё, что вам хотелось бы узнать, вы давным-давно услышали от неё – и в её субъективном представлении.
      
      Я могу только догадываться, что она вам говорила и говорит. Моя задача – рассказать вам то, о чём она молчала и молчит. Увы, это не самая приятная информация, и есть немало уважаемых людей, считающих её разглашение вообще недопустимым. Я этого подхода не понимаю и не приемлю. Хотя бы потому, что информация – штука объективная, и, в этом своём качестве, упрямо существует независимо от того, разглашают её или, наоборот, утаивают. В учёных кругах есть подозрение, что информация в принципе неуничтожима, но его ещё надо проверять. Я же считаю, что чем полнее конкретное знание, тем легче сориентироваться, и не собираюсь спорить с теми, кто предпочитает оставаться в блаженном неведении, потому что это, зачастую, удобнее – знаю по себе. Играйте в страусов, если пол в вашем благоустроенном вольере не бетонный! Боюсь только, что внимать позиции, в чём-то отличной от официальной, вас, увы, забыли научить. Хотя Фридрих Ницше, к примеру, считал, что факты не существуют, а есть только интерпретации.
      
      Я уже неоднократно сокрушался о том, что Господь, щедро одарив многими разнообразными дарами, категорически отказал мне в умении разбираться в людях. Увы, этой главе если и предстоит быть написанной, то человеком, находящимся в состоянии почти перманентной патологической утраты всякого соображения. Оно, это состояние, возвращается всякий раз, когда случается вспомнить что-либо из происшедших событий, когда приснится сон или подвернётся под руку какой-либо напоминающий документ – да пусть всего лишь предмет. Впрочем, даже если ничего такого провоцирующего со мной или поблизости не случается, способность соображать не больно-то охотно возвращается ко мне.
      
      Эта книжка (повесть), если текст можно так назвать, предназначена для взрослых. Право же, я слежу за календарём. То есть достоверно знаю, что Катерина пребывает в возрасте слегка даже перезревшей невесты на выданье, да и Серёга давно достиг формального совершеннолетия. Я вправе говорить с вами, дети, взрослым языком и на взрослые темы.
      
      Хотя трудно, поверьте, писать об этом. Я потому и воздерживался от этого занятия в течение долгих лет, рискуя издохнуть раньше, чем смогу кончить, а может быть и начать. Но, знаете, приступив к повести с её первых эпизодов, а приступил я, вы это знаете, давно и издалека, я заметил, что, будучи выложены на бумагу, воспоминания о цельных кусках жизни перестают неотступно преследовать меня наяву и во сне. Может, и следующий период сгинет не только с глаз долой, но и из сердца вон, когда я исполню, наконец, этот мною же придуманный долг перед вами. И не обижайтесь, что в этой главе я последовательнее, нежели обычно, следую рецепту великолепного, нисколько не устаревающего старого Satchmo. То есть, напротив (он бы понял), проявляю завидную непоследовательность. Анализирую и сомневаюсь. Плачу и негодую; смеюсь, издеваюсь. И даже, что для меня совсем не удивительно, грязно матерюсь.
      
      И всё вперемежку. Ну, материал случился именно такой. Иначе, если смягчать, приглаживать и прилизывать, получится недостойная ни меня, ни вас, брехня. А ради брехни стоит ли рвать душу, которой и без того недолго осталось дожидаться свидания с Аидом, самым гостеприимным из греческих богов? И мне, по буддистскому недозрелому мировоззрению, один фиг, в объятия какого бога последовать. В буддизме, строго говоря, богов вообще нет.
      
      2
      Да, я тупо следую указанию великого Луиса. Я закрыл глаза – и дую!
      
      Всякий процесс имеет своё начало, так что у меня есть шанс, потянув за ниточку, размотать весь клубок, аж до первопричин того, что вышло в результате. Считайте, что я приступил к попытке.
      
      Заметили ли вы, дети, что о благополучном периоде своей (то есть нашей с вами) семейной жизни я высказываюсь не больно-то многословно? А что трепаться, когда всё нормально! Только теперь, по прошествии многих лет, для меня приобрели значимость и явили свой подлинный смысл многие эпизоды, которые тогда, в далёком прошлом, казались настолько пустяковыми, что не заслуживали даже запоминания.
      
      Всё на свете имеет свои причины, и то прискорбное обстоятельство, что некоторые из них навсегда останутся для нас неизвестными, нисколько не отменяет их объективного, увы, существования.
      
      Настоящим новобрачным, то есть тем, кто вступал в официальный брак впервые, в те времена полагалось от щедрот государства пособие на приобретение чего-нибудь ювелирно-драгоценного. Всю жизнь абсолютно равнодушный к обрядам и в ту пору совершенно не стеснённый в средствах, я предложил Светлане выбрать для себя в память об этом событии любую понравившуюся цацку. Малышка экономно, то есть практически уложившись в означенное пособие, предпочла оригинальное колечко с букетиком крохотных рубинов. Ну и ладушки. Я, разумеется, никогда не стал бы носить на себе никаких, даже дармовых, украшений, но их мне и не предлагали. Положенный ей однократный казённый бонус ваша мама уже истратила три года назад, когда выходила замуж в первый раз. Дебютировала.
      
      Нет, про равнодушие к обрядам я, похоже, загнул. Мгновенно улетучилось равнодушие, когда, провожая Светлану на встречу с одноклассниками, я заметил на ней кольцо. На безымянном пальце правой передней руки. То самое кольцо, которым она когда-то обручалась в верности своему прежнему мужу, Володе. И (А вот почему, не знаю. Сами спросите, если интересно) – не вернула его при разводе. Я бы вернул, конечно, но мы же не совпадаем…
      
      - Ну и что? Да не бери ты в голову всякую ерунду! – отмахнулась супруга, теперь уж и не знаю чья. По паспорту вроде бы моя, а если судить по кольцу – всё ещё Володина. И, окончательно отвергая моё недоумение: – Ты же мне обручальных колец не дарил. Мне перед девочками неудобно будет.
      
      Передо мной ей почему-то было удобно. Володя Портной, первый муж, разумеется, не в счёт.
      
      Ты, Катёнок, была невольным свидетелем этого крайне досадного для меня эпизода, потому что мы с тобой вместе – я пешком, а ты, по младости, в коляске – провожали маму до ресторана, где она собиралась гульнуть со своими одноклассниками. Заметно подросшая, ты уже любила не просто валяться плашмя. Нет, в свои полгода ты предпочитала стоять в коляске на карачках, с любопытством обзирала окрестности и удивляла проходящих зевак своей, невзирая на мелкость собственных габаритов, познавательной активностью. Титьку пока ещё сосала с энтузиазмом, но дома уже пыталась гостеприимно делиться с пришлой публикой бесполезной, абсолютно некалорийной соской, которую я привязал к грядушке твоей кроватки, чтобы ты не швыряла её на пол. Долгое время мы с мамой подкармливали тебя африканской диковинной рыбой карранкс. Кости в ней – как бараньи, детёныш уж никак не подавится. А мама… она тогда не захотела понять причины моего дурацкого возмущения, и в дальнейшем тоже не желала замечать, как я мрачнею, увидев на ней чужое колечко.
      
      Это был первый год нашего супружества. Конечно, союз таких разных людей не мог быть абсолютно безоблачным. Я в абсолютно безоблачные союзы не верю, как не верю вообще в явления, относимые наукой к чудесам и прочему идеализму. Всё-таки взращён физиком материалистическо-диалектической закалки, это само собой не проходит. Скорее следовало удивляться тому терпению, с которым моя хрупкая жена переносила сложности не самой устроенной жизни: общежитие, где тринадцать семей на одну кухню; твои, Катерина, частые хворобы и мои, столь же постоянные, “производственные успехи”, которые ей никаких радостей, кроме разве что прорех в бюджете, не доставляли. Не только стойко переносила вечный общежитский бедлам, но и завоевала уважение всех хозяек, которые вскоре единогласно поручили ей быть старостой этажа. Никогда не было на нашем этаже старосты лучше, хотя, в отличие от её суровой предшественницы Таньки, Света совершенно не умела материться.
      
      3
      Но. За два месяца учёбы в Одессе я написал ей дюжину писем, а получил в ответ всего одно. Ты, Катерина, не оставляла маме времени на пару ответных строк. Я должен был это понимать – и, разумеется, понимал. С тех пор прошло шесть лет…
      
      
      Леньшина – Коржову (Без даты. Предп. октябрь-ноябрь 1992 г.)
      
      Здравствуй, наш дорогой папуля, привет, муж!
      
      Мы уже очень скучаем, но понимаем, что ты там сейчас необходим. Гриша рассказал про самочувствие бабушки Маши. Мы очень переживаем за неё. Дай Бог тебе мужества и терпения, тебе предстоят нелёгкие дни.
      
      У нас всё нормально. Серёнька в саду, Катюшка в школе, ну а я, как всегда, балдею. На неделе были родительские собрания у обоих. Я, конечно, нервничала, но пока родительских прав не лишили, значит всё не так плохо. Теперь посещаю школу почти каждый день.
      
      Катюшка сделала четвёртую контрольную работу, результат – 100%, но работала дольше многих. По вечерам учим ноты, а днём, пока никого нет, разучиваю три блатных аккорда. Утром отрепетирую, а к вечеру забываю, получаю нагоняй от дочери – и всё сначала.
      
      Серёжка любит играть в доктора Айболита. Ходит с трубкой на шее, всех прослушивает и назначает лечение. После прослушивания мы спрашиваем: “Доктор, как у нас дела?” – а он отвечает: “Ничего хорошего”, – но всё-таки лечит.
      
      А теперь о погоде…
      .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
      
      Это письмо я прочёл сразу после возвращения из Донбасса, когда моя мама, закончив свой земной путь, упокоилась на высоком сухом холме кладбища в Поповке рядом со своей мамой, моей бабушкой Еленой Петровной. За всё время скорбного дежурства у её постели ни на одно из многих своих писем я не получил от жены ответа. И не в медлительности почты тут дело. Приведённое письмо было единственным, которое Света успела написать. Но отправить и его не удосужилась. Аккорды, видимо, помешали. Не дети же: одна в школе, другой в садике…
      
      На годовщину мы с братом Григорием поехали в Донбасс. А ещё год спустя он зашёл ко мне накануне скорбной даты, чтобы почтить мамину память. У меня уже сидел Анатолий Сергеевич, тесть.
      
      Завидев на столе бутылку, Света обрадовалась: – Вот как хорошо придумали! День такой: девка косу не плетёт. Великий праздник, обязательно надо выпить! – и потянулась чокаться. Анатолий Сергеевич, похоже, просто растерялся. Гришка сцепил зубы и почернел лицом. Ценю сдержанность; видно было, как непросто она ему далась…
      
      Ну, а я, этого достоинства лишённый, открытым текстом объяснил жене, что, повидимому, зря моя покойная мама так её любила, если ей теперь норовят отплатить за любовь, устроив из поминок праздник. Выгнал бы взашей из-за стола, да тесть дипломатично погасил неуместные страсти.
      
      4
      Тогда же я вспомнил совсем уж некрасивую историю: у Катюшки обнаружился педикулёз. Банальные вши, рассказами о которых в моём детстве пугали нерях. Однако увидеть их вживую мне тогда не довелось, такая невезуха. А теперь – пожалуйста! И это при том, что её мама уже несколько лет ничем, кроме детей и хозяйства, не занимается.
      
      Нет, я сам не бог весть какой хозяин, далеко не за всякую мужскую работу по дому берусь умело и охотно. Врождённая леность и тут проявляется. А я ещё и культивировал её всю жизнь, всерьёз полагая, что именно лень является если не двигателем, то хотя бы катализатором прогресса.
      
      Особенно это стало заметно, когда предусмотрительный тесть развернул строительство усадьбы в деревне Зубарёво и, заодно, освоение полугектара земельных угодий при ней. 25 соток формально мои, столько же оформил на себя Леньшин. Мною там вырыты все ямы и траншеи. Я заливал фундаменты дома и бани, клал кирпич, бетонировал полы гаража и погреба. Не слишком умело и, разумеется, без всякого энтузиазма, но не отлынивал, потому что работы была чёртова прорва, и тесть с его радикулитом мог делать не всякую.
      
      Но. Привлекал ли меня собственно процесс освоения “целины” или, наоборот, грядущие, как желанный итог трудов, дачные радости? Да нисколько, мне в этом уже случалось сознаваться. Уж больно плохо они совмещаются с рыбалкой. Нет, я понимаю, что возвращение к земле неизбежно, однако предпочёл бы, чтобы оно состоялось без зряшной торопливости и как можно более естественным путём. Ну, когда закопают. Однако все мои несовершенства, от которых я вовсе не собираюсь отпираться, упрямо существуют наряду с убеждением, что вязание, а также макраме и фортепьяны – это, безусловно, хорошо, когда дети ухожены и здоровы. Но если вши, да в мирное время…
      
      *  *  *
      - А мы тут все думали, что ты в командировке, – удивился тесть в ответ на мой восторженный рассказ об очередной рыбалке. Ну зачем, скажите, надо было врать отцу о причине моего отсутствия? Как будто я чем-то постыдным занимался…
      
      5
      Не укоряйте меня в предвзятом и целенаправленном “сборе негатива”. Шахматисты знают, сколь необходим анализ даже выигранной партии. А уж проигранной – и подавно! Не зря считается, что самой точной областью медицины является патологоанатомия. Эта наука не даёт, увы, рецептов воскрешения, но зато позволяет хотя бы иногда установить истинную причину смерти. И если стихи порой растут из Бог весть какого сора, тем более представляет интерес разобраться, из чего порой растут семейные драмы и трагедии.
      
      Да хоть из штанов! Света вдруг захотела, чтобы я непременно обзавёлся приличными джинсами. Теперь этим барахлом завален рынок любого, самого захудалого райцентра, и я сегодняшний ничего другого уже многие годы не ношу при любых, даже самых обязывающих, вроде похорон, обстоятельствах. Однако в описываемое время заурядные синие рабочие штаны были предметом крайне престижным и жутко дефицитным, да и стоили они ого-го: от месячной зарплаты квалифицированного инженера за дрянную подделку. Если же это были, по выражению саркастичного Бродского, подлинные “техасские панталоны” – цена взвивалась заоблачно, вплоть до беспредела. Того, что человек, трудясь целый месяц, зарабатывал головой – и, прямо скажем, неглупой головой! – жопу прикрыть не хватало!
      
      Последнее обстоятельство я воспринимал как профессиональное унижение, поэтому от покупки драгоценных штанов долго, упрямо и злостно уклонялся.
      
      Разумеется, Светлана в итоге победила: и купила, и заставила разнашивать, то есть ползать в этих штанах при уборке дома. Однако даже один только факт моего сопротивления бессмысленным тратам в угоду заднице впоследствии был истолкован самым неодобрительным для меня образом. Она, в отличие от меня, умела хотеть, но не чувствовала, что теперь пытается хотеть уже и за меня, вместо меня, а я воспринимаю это стремление, как неуместный перебор.
      
      Наверное, перечень моих грехов и недостатков намного шире, нежели я сам считаю. Надеюсь, там, где я что-то злостно скрыл или невзначай запамятовал, ваша мама меня исправит и дополнит. Скорее всего она это уже сделала; другими причинами просто невозможно объяснить ваше от меня отчуждение. Только учтите одну маленькую тонкость: ни одну из черт моего достаточно несносного характера, никаких явных и тайных порочных склонностей и дурных привычек я от неё никогда не скрывал, как не скрывал возраста, семейного и материального положения. Возможно, это не моя заслуга, а свойство именно возраста: ближе к сорока уже в основном знаешь, чего хочешь, а также вполне ясно представляешь, на что способен. Ну, и близкого человека поневоле наделяешь теми же свойствами, поскольку воспринимаешь как едину плоть. В лучшие времена, не стану врать, так, собственно, и было.
      
      6
      Хотя, как известно, ценность денежных знаков проявляется только в тот момент, когда их тратишь, особенно ярко это свойство обнаруживается, если их, вдобавок, ещё и не хватает.
      
      Случайно мне в магазине попался на глаза чайный подарочный набор из Цейлона: грубая фаянсовая посудина в виде земляничины, помещённая в шкатулку из дерева неведомых мне, но явно ценных пород. Именно такую подарила мне Света на мои сорок пять. Чай в ней, к сожалению, оказался плохоньким. Более того, и для хранения столь деликатного продукта она, не имея плотной крышки, тоже не годилась. Короче, так себе приобретение – но, по тогдашним нашим финансам, презент и должен быть в эконом-классе.
      
      Должен. Баночка в коробочке, я опупел, стоила, оказывается, больше, чем весь бюджет планируемой весенней поездки на рыбалку. Который ещё предстояло неведомо из чего сверстать. Поскольку всё равно поеду. Поскольку был нужен компании и никогда её не подводил. Поскольку только на рыбалке меня отпускает постоянно гнетущий внутренний напряг проклятущих этих будней, других способов релаксации я не знаю. Было обидно, что Света, мой министр финансов, этого до сих пор не поняла. Разве я не воспринял бы согласие на поездку, как самый желанный подарок?
      
      Надулись оба. И надолго. Мир – самым стандартным способом, то есть через горькие слёзы и более чем тесные объятия – удалось заключить только за час до моего – в любом случае неизбежного – отъезда.
      
      7
      От всей души я приветствовал весной 1994 года выход супруги на работу. Не только потому, что семья нуждалась в средствах, хотя и это обстоятельство уже играло свою роль. За четыре года ей порядком наскучило сидеть дома. Я видел, как она закисает в обрыдлой повседневности, а оживляется только на нечастых тогда сборищах – да, что там, ещё задолго до, то есть в предвкушении оных. Как тщательно причёсывается и одевается, как экономно душится каплей духов “Сальвадор Дали”. Эти контрабандно провезённые финскими строителями раскатанные губёнки почему-то глянулись мне, когда я ездил в Воронеж за супердефицитным видеомагнитофоном. Пузырёк я подарил ей по собственному выбору – и, чуть ли не впервые, угадал: её аромат. Я из всех прочих ароматов всегда предпочитал запах хорошо вымытого, пусть и слегка вспотевшего тела, но не на мне же свет клином сошёлся!
      
      Конечно, кассир в банке – это звучит скромно, но времена не особо располагали к демонстрации гордости. Там, по крайней мере, где речь шла о поступлении регулярных, да ещё в немалых количествах, дензнаков. Банковский бизнес сродни похоронному – тем, что он всегда безусловно выгоден. Ну, а от выгод не только его жрецам, но и слугам кое-что отламывается. Сегодня, когда многие вынуждены менять профессии, для неглупой девушки должность кассира может оказаться первой ступенькой…
      
      А мой радиозавод тем временем распадался на кучу предприятий, объединялся в холдинг, увлечённо строил беспочвенные и бессмысленные бизнес-планы. Планы-то ещё были, а вот бизнеса, увы, уже не стало. Поскольку бизнес завода – это его производство. Которое сегодня стоит, а завтра вовсе сгинет. Потому что разворованы уже не только прибыли, не только огромный (и совершенно бессмысленный, то есть бесполезный) казённый конверсионный кредит, но и оборотные средства, так что стало нечем платить зарплату. Всё, что сохранилось – это иррациональные надежды ещё не разбежавшихся работников на чудо. Однако найти этой ценности практическое применение никому пока не удалось.
      
      8
      А в банке жизнь била ключом. Однажды я оказался свидетелем забавного эпизода. Света взахлёб рассказывала маме, как ловко её старшие по должности сотрудники завладели фамильными драгоценностями некой неосторожно просчитавшейся в своих надеждах бизнес-леди. Механика элементарная: стоило легкомысленной заёмщице просрочить возврат взятого под залог кредита, как гарнитур – невероятной ювелирной, а, возможно, даже художественной ценности – был с завидной прытью продан банком в комиссионку. За смешные, по сравнению с его реальной стоимостью, деньги. Конкретно, ровно такие, чтобы банк смог возместить долг, а магазин получил свои комиссионные. А товар сдатчики немедленно выкупили – уже как частные лица и в собственную, разумеется, пользу!
      
      Сначала мне показалось, что Малышка возмущена, поскольку сам я был возмущён сверх меры. Вот только сформулировать своё отношение, как всегда, затруднялся. Это неисправимый изъян университетского образования: там, прежде чем выстраивать и высказывать свою позицию, полагалось методично изучить известные авторитетные мнения. Здесь кто авторитет? Немного порывшись на книжной полке, я предъявил ей столь кстати недавно перечитанные у Карамзина в его “Истории…” монаршьи предписания:
      
      “… 10) Кто не выкупит ручного заклада, того надобно известить, что срок минул, и назначить новый для платежа, неделю или две, ежели после не выкупит, то нести заклад к старосте и к целовальникам, продать честно, не без надёжных свидетелей, и взять долг с ростами, а лишнее отдать должнику…”
      
      - Ну и зачем ты мне это преподносишь? – не может, да и не пытается Светлана скрыть недоумение.
      
      - Малыш, ведь так полагалось поступать во времена Ивана Грозного! Это же статья из его Судебника. Ты что, хочешь сказать, что сегодня правила игры даже не средневековые? По мне, так они даже не человеческие, а какие-то – слов не подобрать! Варварские, что ли? Бандитские? Бабло побеждает зло! – или как?
      
      - Ну и что? У каждого времени свои правила. Сегодня, так уж сложилось, прав тот, кто своего не упустит. Зря ты, Коржов, волнуешься. Уж тебе такая правота как раз не грозит. Когда ты, наконец, собираешься получить зарплату?
      
              - Не пойдёшь на грабёж – с голодухи помрёшь!
      
      – попытался я отшутиться словами популярной тогда детской песенки с совсем не детским, жизнь показала, смыслом. – Своего не упустить, и чужим не побрезговать – это теперь главное правило игры, да?
      
      Неудобный вопрос о зарплате, ясен пень, обхожу, будто не расслышал. А про цацки ничего я, выходит, не понял. Светой, оказывается, владело не возмущение, которое я так спешил заранее и вполне искренне разделить, а иное, сложное чувство. Смесь восторга от изящной проделки сослуживцев с откровенной завистью к её удачливым исполнителям. Не жульничество она видела, не грабёж, а пример руководства к действию: так надо жить!
      
      Мне следовало бы испытать страх, или хотя бы недоумение, но я тогда недооценил значения перемен. Собственно, уже её странное, благожелательно-безразличное отношение к идее ограбить Катину школу и Серёжкин детсад должно было меня всерьёз насторожить. Встревожить. Её Мечту о Спонсоре следовало бы принять во внимание, а не считать неудачной шуткой. И множество других мелких мелочей, одни из которых я до сих пор близоруко не замечал, а другим, видимо, раньше просто негде и не в чем было проявиться. А теперь есть где и есть в чём. Почва образовалась надлежащая.
      
      Впрочем, я тоже давал ей кроме серьёзных, то есть преферанса и рыбалки, множество мелких и мельчайших поводов для раздражения. Света, например, смотреть без содрогания не могла, как тщательно я счищаю ножом остатки сливочного масла с пергаментной обёртки или срезаю тонкий слой прилипшего к колбасной оболочке фарша. Как вместо того, чтобы зажечь новую спичку, подношу к газовой горелке обгорелую. Такое вот машинальное крохоборство выводило её из себя, как и моя склонность донашивать тряпки до полной ветхости, как зловредное нежелание иметь запасную пару обуви.
      
      Но мы прожили вместе – даже если считать официально, в браке – почти десять лет, и ни разу за эти годы неизбежные размолвки не развивались до полноценной, то есть чреватой разрывом, ссоры. Стал бы я сугубо частным разногласиям придавать хоть какое-то значение, если в главном, казалось, мы были едины.
      
      В том, что я сам считал главным. Увы.
      
      Различия во вкусах и пристрастиях были обоим заранее известны, изучены в деталях, вполне объяснимы и преодолимы, а двое детей – это ж ого-го какой предохранитель от опрометчивых поступков! Хотелось верить, что между нами – не одна только телесная близость, но и подлинное душевное (духовное?) родство, а не его иллюзия. И хотя я часто повторял в шутку, что у нас в семье, вопреки расхожей поговорке, муж и жена – две сатаны, однако разве можно было даже помыслить, что мелочи, каждая из которых ничтожна сама по себе, накапливаясь помалу, грозят уже превысить – физики знают, что это такое – критическую массу. И что наша любовь представляет собой реактор чернобыльского типа. Готовый, то есть, взорваться к чертям собачьим в любой момент от действий, вовсе не предполагавших такого результата.
      
      9
      Нет, я не слишком встревожился. Да и моя позиция в нашей шахматной партии выглядела на тот момент настолько неубедительно, что помышлять следовало только об обороне. И, раз уж роль основного кормильца перешла к супруге, постарался хоть чем-то это скомпенсировать.
      
      Заново отремонтировал, учтя все её пожелания, нашу комнату. Обои на потолке с тех пор не менялись – больше от моей лени, да и заработанный на шлифовке потолка конъюктивит нет-нет да и напоминает о себе вновь до сих пор, так что, простите, лезть на потолок больше не хочется. Регулярно мотался на велосипеде на дачу – и там полол, рыхлил, поливал, удобрял. Не любил всё это, а что делать? Морковке с огурцами не страшна инфляция, из-за которой пару последних лет мы, как и многие, жили ой как небогато. Я даже наловчился делать вполне приличные по качеству дамские наливки/настойки из вишни, чёрной смородины и черноплодной рябины с дачи, а также из терновника, в изобилии родившегося в Зубарёве. Водка, основа напитка, тогда уже преимущественно импортная, была дешёвой и вполне приличной, а сгинувший ныне спирт “Royal” – ещё дешевле. Плевать, что его съедобность всегда оставалась под большим вопросом.
      
      И стряпню мою вы, дети мои, скоро признали и полюбили. Маме готовить стало некогда. Помнишь, Катя, “мясо с рогами”? – так ты называла моё экспериментальное блюдо, в котором мясо тушилось не с черносливом, а с сушёными донбасскими абрикосами, курагой. А уж жареная картошка “со шкварками и без лука” (лук я туда всё равно вкладывал, но тайно, втихаря) так вам полюбилась, что вы постоянно препирались из-за шкварок и, стоило зазеваться, таскали их друг у дружки с тарелок. И текущую постирушку я всецело возложил на себя. К тому времени мне уже подфартило (Всю жизнь везёт!) обзавестись хворобой – может и не стыдной, но крайне неаппетитной и уж, конечно, никем никогда не рекламируемой. До поры, увы. Теперь лекарства от неё охотно и настырно рекламирует утратившее в погоне за доходами всякую деликатность телевидение.
      
      Я таил болезнь, обострения которой отнюдь не украшали и без того гадкую жизнь, до вот этого, сиюминутного момента. Без неё проблем хватало, не грузить же ещё одной мою хрупкую спутницу. Тем более, Света не возражала, чтобы всякую мелочь, включая и её бельё, обычно стирал я. Могла доверить, потому что моё занудство проявлялось ещё и в том, что стирал я хоть медленно, но очень бережно и тщательно. Иначе как бы уцелели у меня до сих пор майки, купленные ещё в Кишинёве в предолимпийском 1979 году, футболка с Канарских островов, подаренная тёщей в 1993 и штормовка, что служит верой-правдой больше тридцати лет?! Только пуговицы на ней расплавились от экстренной сушки над костром, да один карман разодран в клочья взорвавшейся тогда же зажигалкой. В безмерно распухшую рыбацкую главу, как я ни старался, далеко не всё влезло. Не поместился, в частности, тогда же случившийся забавный эпизод на Шахе, когда участники мероприятия вынуждены были пить очень быстро, чтобы ливень не успел разбавить водку до полной несъедобности.
      
      Мама Света тем временем упорно и настойчиво овладевала своей новой профессией. Можно сказать, вкладывала душу. В банке, как везде, сколачивались взаимно враждебные группировки, вершились интриги и интрижки, кипели страсти и страстишки. Хорошее, как ему и положено не только в литературе и искусстве, воевало и с плохим, и с “более лучшим”, что делало жизнь преисполненной смысла.
      
      10
      - А что это вы меня не уговариваете?
      
      Валера Ерченко, мой постоянный спутник в рыбацких шатаниях, уже не надеялся, что я получу от Светы согласие на десятидневную майскую отлучку, и зашёл ко мне по сути ради того, чтобы выслушать из её уст готовый окончательный приговор. И был наравне со мной ошеломлён неожиданной репликой Светланы.
      
       Вдруг забрезжила надежда, и мы вновь встрепенулись. Я поклялся не вылезать с дачи, чтобы сделать все, какие позволит погода, сельхозработы. Я обязался перетащить кучу навоза, которую свалили на крыльцо, а также убрать песчаный холм – тоже не на месте. Именно так, то есть с точностью до наоборот, был исполнен её недавний заказ, и я уже вдоволь напотешался над её доверчивостью. Валера вызвался помочь собрать теплицу – там в одиночку всё равно не справиться. Короче, нам очень хотелось на рыбалку. И добрая женская душа уступила фанатичному напору двоих получокнутых.
      
      Страсть как раздражает меня вид пустых бутылок. Насколько полные радуют глаз и тешат душу – тем, что у них, как у хорошей литературы, есть форма и есть надлежащее содержание, настолько пустые оскорбляют мой взор своим убогим выпитым состоянием, то есть формой без содержания. Особенно такие, которые не принимают в пупоприпупо (Пунктах по приёму пустой посуды, если кто до сих пор не читал Юза Алешковского), потому что, в довесок ко всему, ещё и формой не вышли. Как, например, эта, из-под настоящего, а потому дорогущего “Мартини”. Сладкого, уточним, “Мартини”, так что резвились, судя по всему, девочки. Чего бы им “Букет Молдавии” не попить? На помойку!
      
      Шёл год Свиньи, Светин год. Я только что воротился домой с очень удачной майской рыбалки. Той самой, которая вряд ли закончилась бы благополучно, не поддержи нас с Валерой материально сообщество тверских рэкетиров. Да она просто не имела шанса даже начаться, кабы не великодушная Светланина уступчивость.
      
       Замаливая грех долгого отсутствия, я спешил теперь приступить к домашним обязанностям и проявлял угодливую предупредительность. Света вскользь подтвердила, что к ней на днях заходили поболтать о своём, о девичьем, школьные подружки. Обычно при таких встречах меня гнали из дому взашей, теперь же и этого не потребовалось. А новый музыкальный центр помог установить Толя Савин. Он себе купил такой же.
      
      Вона сколько всего произошло за те десять дней, пока мы с Валерой воевали со стихиями и рыбнадзором. Какая обновка! Аппарат “Sanyo” смотрелся на диво шикарно, звучал потрясающе, однако, по словам Светы, обошёлся ей не так уж дорого. Просто банк реализовал часть невыкупленного товарного залога среди “своих” по льготной цене. Обычная практика.
      
      Я всё больше отставал от текущей жизни. Ишаку откуда знать, хурма что за фрукт? Угнетаясь безденежьем, я пытался предложить в пивном ларьке свою воблу. Была она несравненно лучшего качества, нежели ржавые рыбёшки в витрине, однако взять её надменная тётя отказалась даже за полцены. Помойку, на которой только что навеки упокоилась неликвидная стеклотара, теперь постоянно окружала свора породистых, с неизгладимыми признаками былой ухоженности и воспитанности, однако явно бездомных псов. Тогда многие, не деликатничая, избавлялись от скотины, которую затруднялись прокормить. “В такое время страшно за собак”, – поэт прав. С псами постоянно то ли непримиримо конкурировали, то ли, наоборот, мирно сотрудничали плачевного вида старички и старушки. И не только старички. Попадались граждане настолько приличного вида и вполне трудоспособного возраста, что я бы от них особенно не отличался, случись мне вслед за ними ступить на этот путь. Благодарю Бога, что не пришлось вырывать кость из пасти одичавшего пса. Шутливое студенческое пожелание сдохнуть на помойке теперь вполне могло бы реализоваться на практике. Без всякого пафоса, как неотъемлемый элемент объективной реальности.
      
      Маленькое отступление. Или, если угодно, дополнение. Только через пятнадцать лет, в 2009 году кинорежиссёр Эльдар Рязанов сознался, что в свадебном путешествии с молодой женой вынужден был попутно заниматься “чёсом”, то есть подрабатывать полулегальными выступлениями. Но всё равно на полкило сметаны хватало не всегда.
      
      По логике уважаемого мною Артёма Ферье, так дяде и надо, раз уж он не сориентировался, не ушёл своевременно в дистрибьюторы или мерчандайзеры. Лузер, что возьмёшь!
      
      Артём молод, горяч и хорошо образован. Мобилен и активен, потому что свободен от многолетнего груза “совковости”. Может, торопливости в оценках ему следовало бы поубавить. Безапелляционность поумерить. А то ему трудно понять растерянность тех из нас, стариков, кто падение совка не воспринял как полную отмену всяких правил. Тех, кто ещё долго недоумевал: да как же, скажите на милость, честно играть на этом поле, если не успеваешь сделать ход, а правила игры уже другие? Более того, совершенно не ясно, кто же их устанавливает…
      
      Но это – всего лишь отступление. Лирика. Наши дела, выходит, пока не так уж плохи. Две бедствующих Светиных подруги запросто приходят на рядовой девичник с литрухой – куда в них столько влезло? – итальянского элитного вермута. Мы за Катьку в школу платим меньше, чем та бутылка стоит, а безработному придётся скопить на такой пузырёк минимум три месячных пособия. Света, не советуясь и без особой необходимости, запросто покупает электронику, на которую мне не хватило бы моей годовой зарплаты, даже если скидка солидная. Да моей зарплаты не хватит даже на покупку дисков, без которых вся эта красота – просто металлолом. Что, затёртые магнитофонные кассеты гонять на этом чуде акустической техники? И потом, о какой, собственно, зарплате речь? Уж не о той ли, которую пока ещё исправно начисляют, однако уже давненько не платят? На такую и кружку самого дрянного пива не засосёшь, не то что килограмм “Мартини”!
      
      Да, семейные финансы уже довольно давно стали для меня тайной. Попытайтесь сами по внешнему виду пластиковой карточки определить, много ли на ней собственно денег. Так я даже и не пытался. Мы же в своё время обоюдно договорились не учреждать счётную палату.
      
      11
      И ещё одна любопытная новость образовалась, пока я развлекался купанием в чистейших водах озера Вселуг привозных александровских червячков. Малышку срочно направляли в командировку в столицу, в центральный офис банка. Для повышения квалификации. Предполагался жёсткий, чуть ли не круглосуточный, тренинг, так что даже все выходные, даже свой день рождения моей супруге предстояло провести вдали от дома. Огорчительно. Однако возможность подучиться того стоит. Дети побудут в деревне, с родителями уже договорено. – А почему денег с собой так много? – Так ты не представляешь, какая в Москве дороговизна.
      
                Сидела б, баба, ты на якоре…
      
      Нет, не представлял. Где уж нам уж. Старых, почти всеми забытых поэтов помнил, а от текущей жизни всё безнадёжнее отставал. В доказательство приведу хотя бы то, что покорно принял всю эту несусветную брехню за чистую монету.
      
      *  *  *
      Наберите в окне поиска “Яндекса”: Дмитрий Вячеславович Мохначёв. Тройных тёзок там окажется двое. Интересующего нас можно отличить по году рождения (1964) и по принадлежности в прошлом к банку “Центральное О.В.К”, не слишком удачливому клону печально знаменитого “СБС-Агро”. Последний, напомню, увлёкшись безудержными спекуляциями, в одночасье разорился сам и разорил тьму вкладчиков после объявленного Киндер-Сюрпризом в августе 1998 года суверенного дефолта. А на фотографии справа – точно он, Дима то есть.
      
      Обвините меня в банальной банальности – будете правы. Почему-то большинство несимпатичных лично мне людей имеют, как правило, внешность типичных провинциальных комсомольских вождей семидесятых годов прошлого века: ухоженные, отутюженные, вышесредней упитанности. Они отнюдь не считают свой убогий словарный запас недостаточным, потому что, как Эллочка, вполне способны достойно обходиться тем, что имеют. А если кто чего не понял – так им же хуже! Самоуверенность – безграничная, с явным оттенком презрения к окружающим – выделяет их среди прочей непритязательной публики, которую они, напоказ якобы уважая, в душе и всерьёз рассматривают глазами заинтересованного скотовода.
      
      Довелось, поверьте, поконтактировать с многими деятелями такого типа. Нанюхались. Мальчик был того же стандартного замеса. Не удивлюсь, если он действительно подвизался в качестве молодёжного функционера в восьмидесятые. Да и теперь, когда комсомола в его прежнем виде нет, порода не вымерла, отнюдь! Сейчас, конечно, выглядит перезрелым, а тогда – в самый раз.
      
      Так вот, именно с этим мальчиком Света отправилась в штаб-квартиру банка на Пятницкую повышать квалификацию. Они оба принадлежали в своём филиале к прогрессивной группировке, которая чуждалась столь естественного и уместного в банковском деле консерватизма. Напротив, считая его зряшным ограничением в борьбе за беспечного клиента и его дензнаки, реформаторы бесстрашно изобретали новации и жаждали перемен.
      
      Это я теперь такой критик-аналитик. Тогда же я не дерзал судить о вещах, в которых мало что разумею. “Если, скажем, ты скотина – знай своих хозяев!” А внятно разумел лишь то, что в Москве стоит необычная для начала июня жара. И, значит, лыцаря, пусть и не больно-то мне симпатичного, чьему покровительству я почти на две недели вынужденно вверяю свою жену, следовало бы снабдить – к неизбежному при такой жаре пиву – той самой не нашедшей коммерческого сбыта свеженькой воблой, которой, слава Богу, мы с Валеркой привезли с Верхней Волги не много, а очень много. Неликвид, не жалко.
      
      Снабдил. А вы как думали? Через Свету, разумеется, поскольку лично мы с Димой тогда не были знакомы.
      
      12
      Слушая и до, и после той поездки Малышкины рассказы о бушующих среди персонала банка пламенных страстях, я внутренне только посмеивался. Уж больно мелкой представлялась мне борьба за обслуживание клиентов без перерыва на обед, за продление графика работы. Ну и ещё что-то, столь же вздорное. Даже неукоснительному соблюдению стандартной формы ответа на телефонный звонок придавалось чуть ли не эпохальное значение! Типичная подмена сущности видимостью. Кружавчики, ни к чему существенному не пришитые.
      
      Но если она всем этим увлечена так, что аж задыхается от административного восторга, стоит ли вслух иронизировать? Да ещё приносит в дом неплохие деньги. Может, кто и посмел бы открыто насмехнуться, но только не я. Представлял, чем это чревато. Не забыл, как сам когда-то горел своими, далеко не всегда здравыми и трезвыми, идеями и сколько отдавал им времени, украденного у семьи. Ещё и обижался, если кто-то – да хоть та же Кузюка – не сознавал всей важности…
      
      А теперь Света пребывает в совершенно аналогичном положении. Так не станешь же ты, Коржов, капризно дуться на её задержки допоздна? Должен понимать, что и после службы надо же ещё посидеть где-нибудь. Продолжить. Ну, типа обсудить с единомышленниками тактику, отточить аргументы. Слава Богу, что новая служба Свете не в обузу, что смогла она увлечься такой чужой, такой далёкой от прежних интересов деятельностью!
      
      13
      Я не догадываюсь, я точно знаю, что читать чужие письма не есть хорошо. А я прочёл, и нет мне, и никогда не будет, прощения! Но.
      
      Случилось это тем же летом. Понять, что мне в руки попало именно письмо, можно было, только до конца прочитав его. Начало не содержало обращения. И лежала бумажка в нашем общем секретере, на виду. Подвернулась мне при уборке. Другими словами, заведись у меня тайная любовница, письмо к ней я в этом общедоступном месте ни в жисть не оставил бы. Ну, разве только в том специальном случае, если бы хотел либо её подставить, либо сам демонстративно нарывался на разоблачение. Или уж по безмерной беспечности.
      
      Оказалось, что это именно письмо. Черновик. К неназванному, однако постепенно угадываемому адресату. Явно не ко мне, как поначалу показалось. Нелогичное, смятенное, сумбурное. Искреннее. Попрёки в том, что партнёр, злоупотребив доверием, цинично воспользовался ею, как женщиной, Света чередовала то с признаниями в любви, то с жалобами на отсутствие должного внимания. Вычислять здесь было особо нечего.
      
      Сразу сообщу, что оригинал письма был в надлежащее время уничтожен на моих глазах автором. Что ж, это святое право автора. Гоголь аж целый том романа уничтожил, да заодно ещё кипу других произведений, не спросясь потомков. Я оправдываюсь только в том, что не цитирую, а пересказываю. Возможные неточности по этой причине никто не подтвердит и не опровергнет, но это, считаю, пустяк. Сука жизнь уточнила все неточности, развеяла все сомнения.
      
      Стало ясно, что в нашей семье имеет место нештатная ситуация. Авария. Я выбираю это слово, потому что в катастрофу так сразу не хотелось верить. Вопреки фактам – не хотелось. По-страусиному. Ну не Чернобыль же! Хотя, вот ирония: участники и свидетели тамошней ядерной катастрофы долго и, хочется верить, вполне добросовестно затруднялись с прозрением и считали её именно аварией – ограниченной по масштабу и вполне терпимой по своим последствиям. Помните телевизионное и газетное враньё первых дней после глобальной катастрофы? Так вот, поначалу оно действительно было почти искренним – от неведения. От неспособности осознать случившееся.
      
      Хотя значения того факта, что письменные признания в любви, которых в свой адрес я так никогда и не дождался: ни как любовник, ни как супруг – оказались обращёнными к другому мужчине, отнюдь не следовало преуменьшать. Даже если это покамест была не любовь, а всего лишь ранняя беременность новой любовью. Велика ли мне радость, что адресата, возможно, об этом зачатии пока даже не известили?! Сегодня, в 2009 году, в ходу жизнерадостный рекламный слоган частных клиник: “За ваши деньги – любой аборт!” Но, во-первых, я не сторонник абортов. А, во-вторых, не было таких денег, поскольку не было никаких.
      
      О многом догадываясь, я, как это и положено начинающему рогоносцу, почти ничего не знал наверняка. Высказанная вслух Мечта о Спонсоре. Откровенная зависть к коллегам, укравшим у недалёкой бизнес-тёти её любимые старинные цацки. Безразличие к моим проблемам – а я ж живой человек, хоть и толстокожий, как осёл! Почти полное отстранение супруги от домашних дел и забот. Собранные вместе, все эти признаки свидетельствовали об имеющих место в нашей семье переменах не самого благоприятного свойства. Теперь ещё и письмо. Не следовало ждать, пока что-то случится – всё, очевидно, уже случилось.
      
      Да, поверить в это было трудно, но не поверить – решительно невозможно.
      
                Ничего не будет больше. И надеяться смешно.
      
      Ну и не хрен считать свой персональный случай уникальным. Разве в пору романтических тайных встреч ты, Коржов – уже не воинствующий, но всё же атеист – не пытался, заткнув подальше то, что нахально выдавал за мировоззрение, лицемерно вымолить у Бога десять лет счастья с любимой? Десять, она не даст соврать!
      
      Вымолил? Баста, Небеса с тобой в расчёте! У Всевышнего добавки не просят. Так нишкни в прах, смирись и терпи.
      
      Марине Влади с Владимиром Высоцким судьба отпустила как раз двенадцать лет. Брутто, а не подряд. Да что там! Рейх, горделиво прозванный тысячелетним, просуществовал ровно столько же. Не прикидывайся, Коржов, полным, клиническим идиотом. Ты дал ей возможность врать, а она ею охотно злоупотребила. Тебе ли сомневаться в этой её способности? Тебе ли по собственному опыту не знать: для того, чтобы воспользоваться твоей женой, как женщиной, вовсе недостаточно самому этого хотеть? Надо, чтобы и она этого очень захотела.
      
      И всё же, авария или катастрофа? Напоминаю, что полиция нравов в нашей семье не учреждалась – за предполагаемой ненадобностью. Ну, попробуем пока не драматизировать. Я что, не знаю, как порой легко возникает – и с той же лёгкостью умолкает! – зов плоти? Играй, гормон! И про коня о четырёх ногах тоже знаю. Правда, перед заключением брачного союза что-то, помнится, говорилось о похождениях. Или хотя бы о поползновениях к ним? И о категорическом отказе в снисхождении, ежели что.
      
      Но глупо рушить семью из-за такой, возможно, мелочи, как проявившееся после долгого затворничества кокетство. Без которого, право же, любая женщина много теряет даже в глазах собственного мужа. Отелло с его надуманными подозрениями выглядит сегодня не слишком убедительно. Гораздо страшнее настоящая измена. В той её смертельной разновидности, для которой, строго говоря, наличие другого мужчины вовсе не является непременным условием. Достаточно, если имеющийся вдруг перестал удовлетворять требованиям и вызывать интерес. Измена через разлюбовь. Тут самая ретивая полиция нравов окажется бессильной.
      
      Я малодушно решил, что ещё не всё потеряно, и у меня остаётся время, чтобы разобраться. Возможно, даже чёртова прорва времени. Тем более, что альтернатива имелась всего одна: действовать, не разбираясь. Но я сознавал цену вопроса, поэтому позволить себе ею воспользоваться никак не мог.
      
      14
      В это лето-95 мне довелось провести много времени на даче, совершая на грядках немыслимые чудеса сельскохозяйственного героизма. Всё цвело и колосилось как будто вопреки моей врождённой крестьянской бесталанности. На том же велосипеде корзины с дарами теплицы, сада и огорода доставлялись в дом. В естественной надежде, что Света, как это всегда бывало, позаботится о превращении их в домашние заготовки.
      
      Но Свете было некогда заниматься ерундой. Света возвращалась домой непредсказуемо поздно, иногда заполночь, и всякий раз совершенно вымотанная. Не так уж лёгок банкирский хлеб, не так уж сладок, если даже рядового кассира так мордуют! Овощи-фрукты естественным образом сгнивали, вследствие чего я отправлял их украшать помойку, а взамен подвозил свежую партию.
      
      Этот бессмысленный конвейер остановили дачные воришки. Теплица соблазнила их изобилием красных, из-за отсутствия спроса оставленных дозревать прямо на корню помидоров. Заодно был прибран и остальной – признанный, видимо, бесхозным – урожай. Воры – тоже люди. Соображают.
      
      Ну и ладушки. Мне показалось, что супруга испытала к ворам безмерную благодарность. Более того, она объявила вдруг, что от дачи вообще следует избавиться. Привести в порядок, покрасить – и в продажу. Я с готовностью взял под козырёк бейсболки, хотя не представлял, на что можно будет быстро, пока не обесценились, потратить вырученные миллионы.
      
      От этого вопроса Света отделалась неопределённым ответом. Осень стояла сухая. Я сам покрасил дом “от киля до клотика”, вставил выбитые стёкла, а заменить сгнившие половицы мне помог брат Григорий. У него, в отличие от меня, руки растут из правильного места.
      
      Прошло лето, миновал невиданно богатый опятами сентябрь. Жена попрежнему отдавала банку всю душу, так что днём я заготовлял в лесу за Сивковом – там, где мы когда-то в неожиданном порыве зачали тебя, Серёжка – отборные грибочки, покрывавшие землю сплошным ковром, а ночью перерабатывал. Что попишешь: если на выпивку не получается заработать, так хоть на закуску расстараюсь!
      
      Я молчал о прочитанном письме, которое лежало себе на прежнем месте, и вообще не выказывал никаких подозрений. Если это пустяк – так пусть пустяком и останется. Сойдёт само собой на нет без зряшных потрясений. Если же, наоборот, серьёзное чувство – что ж, чувства, как известно, не переубеждаются. По себе знаешь. Эрих-Мария Ремарк не зря считал, что человеческая жизнь слишком длинна для одной любви. И мой, и Светин личный опыт этот тезис подтверждали.
      
      Возможно, впрочем, это пока не весь опыт, ведь мы ещё не умерли. И если, Боже упаси, дела обстоят именно так, пусть, когда настанет час решать, меня отвергнут прямо, не юля и не подличая. Однако нас не двое, а четверо, так что любые решения, если придётся их принимать, должны быть трижды взвешенными. По детям разве рубят сплеча!
      
      Да, пусть меня отвергнут прямо и честно. Я, считаю, именно так уходил, когда понял, что со мной происходит, от ни в чём не повинной Кузюки. Увы, даже этому – скромному, согласитесь, пожеланию – не суждено было исполниться.
      
      Так надо было внимательнее присматриваться к косвенным признакам. Хотя, знать бы такого наивнячка (не считая меня, разумеется), которому эти признаки покажутся всего лишь косвенными. Видели бы вы, с каким недоуменным выражением встретила меня Светлана, когда я однажды осенью припёрся домой с букетом цветов для неё. У меня не было денег на что-либо более существенное, а ей никак не удавалось вспомнить, хоть и тужилась, ничего подходящего в качестве повода. Пришлось подсказать. Десятая годовщина нашей свадьбы, 12 октября, оказалась прочно забытой. Да, формальная дата, пусть. Ну и что?
      
      15
      Дачу Света продала быстро, выгодно и благополучно, а выручку под моим конвоем немедленно доставила и пристроила в свой банк. Где, как полагала, денежки пребудут в безопасности – даже от инфляции. Что ж, она, семейный министр финансов, в этом деле понимает больше моего. Да и на деньги, юридически общие, мне не хотелось заявлять своих прав. Такая дурь и в голову не приходила.
      
      Радиозавод окончательно и бесповоротно перестал платить, так что и ходить туда стало не обязательно. Хотя многие ходили по привычке. Брать с работников плату за вход пока не додумались.
      
      Статус ещё не безработного, однако уже беззарплатного и, вследствие этого, достойного презрения заместителя главного конструктора давал очень мало поводов для оптимизма. Достичь, стартуя с этой жалкой позиции, высокого ранга уборщицы в банке мне вряд ли удалось бы без достаточно мощной протекции. Но, увы, если чего у меня в этой жизни никогда не было, так это “полезных” связей. Кавычки понятны, да? Все мои связи всегда основывались, увы, на душевной близости и склонности, а извлечения каких-то выгод изначально не предполагали. Поэтому я самостоятельно обошёл множество магазинов, всюду предлагая себя в качестве грузчика или разнорабочего.
      
      Однако даже своих штатных специалистов этих вечных профессий магазины давно посокращали. Зато у тёток продавщиц были мужья – такие же, как и я, фактические безработные. Так что администрации стоило только свистнуть – мигом являлась разовая, на всё готовая мужская рабсила.
      
      Видимо, я неправильно выстраивал всю свою прежнюю жизнь. И, тем более, неправильно жил сейчас. Растерялся. Сдулся проколотым шариком. И без того никогда не умел притязать.
      
                …и подыматься выше роста
                своего ты не моги. Ползи ползком преклоненно.
                Здесь ни смерти, ни судьбы не обманешь.
                Если встанешь – упадёшь непременно.
                Ну, а если упадёшь, то не встанешь.
      
      А теперь, плюсом ко всему прочему, биться головой о стену с прежней бесшабашной удалью мешали явственно ощутимые рога.
      
      16
      Из всего из этого должно быть понятно, почему я обрадовался, когда осенью господин Фомин, энергичный дядька, идеолог и организатор выпуска в моём бывшем цехе той самой “левой” полупроводниковой продукции, на которой процвёл Толя Савин, предложил мне роль снабженца в его новой фирмочке. Он затевал производство “лампочек Аладдина”, энергосберегающих источников света. Тех, что теперь, с 2009-ого, будут насаждаться высочайшим и, видимо, хорошо проплаченным властным принуждением, а тогда были ещё сущей экзотикой. В чутье, стало быть, Юрию Григорьевичу не откажешь.
      
      Что ж, в радиодеталях я разбирался – или считал, что разбираюсь. Погибель радиозавода маячила уже совсем рядом, так что не до капризов. Этот шаг я уже не считал профессиональным предательством, ergo не корил и не казнил себя за него. Предательство – это когда ты, имея возможность свободно взвешивать и выбирать, свой выбор, тем не менее, основываешь на соображениях преимущественно шкурного характера. Добровольно и сознательно наступаешь на нечто важное в себе. Останавливаешься на варианте, с которым сам, внутри себя, имеешь веские основания не соглашаться. Очевидно, что все эти соображения напрочь утрачивают ценность – и даже смысл – если выбора не существует. В петле, сударь, извольте добропорядочно висеть, как предписано, а не лезгинку выплясывать!
      
      А его, выбора, и не существовало. Вот только теперь начинаю понимать, почему я так подробно описывал вряд ли нужные вам, дети, да и остальным читателям тоже, подробности трудовой жизни. Меня они захватывали, но читателя раздражают и утомляют такие рассказы. Иного он ждёт, увлекательного и занимательного, а дорогие только автору детали считает излишними. Догадываюсь, что прозрение непременно его настигнет, но не раньше, нежели когда упомянутая жизнь кончится – и вдруг окажется, что она, трудовая, и была собственно жизнью. La vie immediate. Ты, Катя, поймёшь.
      
      17
      Работа как работа, хотя с непривычки трудно. За всю жизнь я самостоятельно сделал не больше десятка серьёзных покупок: холодильник, телевизоры, электрофон. Ну, ещё ковёр в Кишинёве и тройку готовых костюмов. Мебель в первую квартиру покупал мне брат Гриша, а в эту, нынешнюю, тёща. Теперь же предстояло постоянно вертеться на рынке, да ещё рискуя деньгами хозяина. Решать коммерческие задачи тоже можно, коль их умеют решать другие. Однако, согласитесь, специфика: с привычными задачами технического плана они составляют две большие разницы, да и соответствующего призвания я никогда в себе не замечал.
      
      Но фирмочка только начиналась. Все учились, что-то удалось постичь и мне. Втянулся. И ежемесячная сотня долларов приятно грела душу – хотя бы тем, что эта сумма отличалась от нуля. Плюс кое-что сэкономить удавалось, хотя бы на командировочных расходах. Голод нам и без этого не грозил, однако сидеть у жены на шее и тем ограничивать её всё возрастающую страсть к разнообразным цветным тряпочкам – радость, согласитесь, сомнительная. Мало того, что шопинг стремительно приобрёл в глазах общества статус духовной потребности – да ещё из числа важнейших. Ей, Свете, теперь надлежало ещё и дресс-код неукоснительно соблюдать на службе. Поэтому я учился бороться за каждый “стольник” – сегодня это примерно десять копеек, сумма попрежнему не пустячная. Ты, Серенький, эти стольники собирал, однако затруднялся купить на них что-либо ощутимое даже при невеликих своих детских амбициях.
      
      Конечно, угнетала неуверенность в завтрашнем дне. Ощущение непривычное, даже незнакомое. Но пора было привыкать к тому, что люди многочисленной совковой породы – те, то есть, кто мечтает из клиентов роддома сразу и без всякого перерыва оказаться в клиентах собеса – обречены новейшей историей на вымирание. А выживет тот, кто поднатужится – и научится существовать без гарантий. Опыт, опять же, есть – хоть и, по молодости, безбашенный. Родили же мы со Светланой Первой, не имея внятных перспектив на жильё и прочие блага, Дмитрия А. Теперь, гляди, вона какой парубок вымахал! И хоть бросил он питерскую Техноложку, бросил вслед за тем и престижную московскую Менделеевку – но он, взрослый человек, сам принимал каждое из этих решений и сам будет за них отвечать.
      
      Я обещал поддерживать его, пока учится – и поддерживал, но ни копейки не дал, когда отпрыск бросил учёбу. Раз уж сумел поступить в такие, вовсе не рядовые, вузы – значит, именно головой его предки снабдили, а не пивным котлом. Вот ею и орудуй впредь, сыночек! Билл Гейтс тоже остался недоучкой, и это не стало трагедией. А остальное, мальчик, изволь, как и он, сам. Как я, твой предок. Считайте такой взгляд, если хотите, патологической атрофией чадолюбия. Однако вряд ли я смогу относиться к своим детям кардинально иначе, нежели мой отец относился к своим. Торгует ли Дмитрий А сейчас на рынке, собирает компьютеры, или шабашничает на стройке – я его этими метаниями не попрекаю, но и себя, если вдруг у отпрыска возникнут претензии, что его неверно вели по жизни, не позволю упрекнуть. Да он и не посмеет. А посмеет – высеку. Не посчитаюсь, что он уже дважды отец и в полтора раза тяжелее.
      
      18
      Теперь частенько случалось, что к приходу супруги со службы я, уложив детей, уже и сам пребывал в койке. Даром что сова. Так было и сегодня, тем более что Света намеревалась после службы ещё зайти к новой, уже в банке обретённой, подруге. Обычно такие визиты затягивались допоздна, но я не беспокоился. Весь путь от её дома до нашего проходил по освещённому и людному центру. Да и встретил бы, нет проблем, если бы позвонила.
      
      Правда, подруга вдруг вскоре позвонила сама: искала Свету. Неожиданно для себя осознаю ситуацию и в ответ пытаюсь врать. Неумело, ясен пень. Неконкретно, уклончиво: Света отлучилась. Кое-как отмахнулся и от последующих её звонков. Многое было понятно, кроме разве что мелкого, пустячного момента: как же это они, взрослые люди, неосмотрительно забыли сговориться?
      
      Ближе к полуночи моя супружница, наконец, явилась. И сразу улеглась рядом. Устала от трудов и рандеву.
      
      Фантастического обоняния героя Юза Алешковского вовсе не потребовалось, чтобы унюхать доступное и весьма среднему носу. А меня в Молдове даже аборигены признавали в качестве не только любителя, но и авторитетного ценителя хорошего вина. Привлекали в качестве эксперта к оптовым закупкам в деревне, так что разбираюсь.
      
      Чем угодно, только не встречей с так и не дождавшейся подругой сейчас благоухала Света. Вином – не слишком приличным; из винограда пахнущих земляникой американских сортов пристойных вин не бывает. То ли пожадничал ухажёр, то ли плохо разбирается в напитках, поит искушённую в винах девушку приторно сладким компотом. Интимными забавами с чужим мужиком от неё более чем явственно несло. Банкирским трудовым потом и банкирской спермой. Я вдруг сразу вспомнил, как давным-давно, в пору наших первых тайных свиданий, она часто отказывалась принять душ после интимной близости. – “А, само выветрится!” – и небрежный взмах рукой…
      
      Мне это льстило.
      
      И вот приветик, доигрался. Не только душу, но и тело отдаёт теперь твоя супруга на службе. Почти в открытую. В неравной борьбе с разумом победили гениталии. Тебя, Коржов, по сути отменили. Как супруга. Как партнёра. Как личность. Взамен же позиционировали в качестве существа, не заслуживающего никакого, даже самого элементарного, уважения – аж до такой степени, что и подмываться после секса с другим мужиком не обязательно. Такого себе, насколько я знаю (Информация чисто книжная. Живого опыта, каюсь, никогда не имел), и профессиональные труженицы постели не позволяют. Кроме, возможно, тех, кто на обочине промышляет. Дык там и клиент попроще, и цены соответствующие…
      
      Ничего я ей не сказал о назойливых звонках подруги, у которой она якобы провела весь вечер. Не нашёлся вообще ничего сказать. Просто вспомнил, что Овну положены не только рога, не обязательно новообретённые, но и копыта. Просто вынул из брюк ремень: тот самый, подаренный ею за мои левые сверхдоходы, тогда ещё исправный – тринадцать долларов за комплект из трёх штук – и, в ответ на заявленную ею претензию на секс, крепенько отхлестал по уже готовно подставленной голой заднице.
      
      Это, господа читатели, отчасти моя запоздалая дань тем из вас, кто истосковался по картинам насилия и порнографии. Как вам сцена? Да понимаю, что убого и примитивно. Ну, не профи, не спец. Переживёте. Обещаю: она не последняя.
      
      Да, был не прав, впервые в истории нашей семьи совершив рукоприкладство. Да, следовало спокойно объясниться, поискать реалистичный путь к взаимопониманию. Вот вы и объясняйтесь, случись вам, не дай Бог, оказаться в моём положении, а я посмотрю – уже с небес – как вам это удастся! Нет, мне было страшно даже назвать вслух то, что, видимо, произошло. И услышать, что же именно произошло, тоже было страшно. Разве можно остановить грядущий п.здец заклинаниями? Это вам не на парткомах с дебильными функционерами воевать!
      
      В обычае у древних китайцев было надолго откладывать, не читая, полученные письма. Пока не знаешь дурных новостей, нет нужды на них реагировать. Не знаю, правы ли они, но я вновь поступил именно так.
      
      Хотя передо мной стояла трудная проблема. Возможно, эта проблема в принципе не имела удовлетворительного решения, так что тут не до выбора средств. Все решения плохие, но ведь ничего не решать – ещё хуже. Кристобалю Хозевичу, если помните, случалось бывать в ещё более трудном положении.
      
                То не горе,
                что тяжёл исход. Беда, что предсказуем.
      
      Впрочем, правым мне уже никогда не быть. Это, как известно, любовь всегда права, да и то в забытой ныне песне советских композиторов. Но меня из любимых исключили. Насильственно и безвозвратно, как когда-то, в полузабытом младенчестве, из пионеров.
      
      19
      Вы, уважаемый Артём Ферье, помнится, сурово порицали меня приватно и публично за чрезмерную откровенность. За легкомысленное приобщение взрослых уже детей к тайне их происхождения на этот свет. Негоже, мол, детишкам знать о том, что их мама легкомысленно позволяла себе спать с их папой. Не могу даже представить степень Вашего теперешнего (безусловно и несомненно либерального, разумеется) благородного негодования, когда я – печатно и публично – выболтал ещё один секрет: что их мама случалась… пардон: случалось, спала – не только с их папой.
      
      “В радости и в горестях. Пока смерть не разлучит…”
      
      Вивальдиевы озорные скрипочки. Рыжий аббат, похоже, не отличался чрезмерным целомудрием… понимал итальяшка, что женщина не из одного только голоса состоит. Иначе какого фера, не будь в нём откровенной земной чувственности, мы бы сегодня так млели, слушая его совершенно светские скрипичные концерты, написанные для монастырского женского оркестра? Чуточку, может, вульгарное, но такое обаятельное, эротичное, игриво раскованное (Рискованное? – Да, но без малейших признаков стервозности) сопрано Магды Кальмар – разве не об этом? Элюаровские стихи в проникновенном исполнении голосистого, но не только, Александра Градского: “Я рядом был с тобой мне холодно с другими”. Без знаков препинания – это не мой выпендрёж, это авторское; и поётся интонационно так же, тёзка и ровесник Градский стихи очень точно слышит. А этим стихам претят препинания, я тоже слышу. Читал в переводе. И она, любимая и желанная моя Малышка, мой Лучик Света, так же слышала когда-то…
      
      …Когда иссякал основной ресурс, а за ним и все резервы, все способности тела, мы в изнеможении щекотали друг друга ресницами… вряд ли она это помнит. “Для любви не названа цена…” И частая роса светлых слёз при звуках гениальной рыбниковской “Аллилуйи” возлюбленной паре!..
      
      Теперь кое-что понятно. Ах, цена не названа? Погодите чуток, и всё образуется. Придёт щедрый Спонсор – он и назовёт её: подлинную, достойную. Рыночную. Ваша, деточки, мама и теперь слушает эту музыку? Может, скажете, ещё и умиляется ею? Хоть да, хоть нет – это всё равно теперь махровая брехня и притворство! Особенно если ей удаётся артистически повторить те – тогда явно невыдуманные, непроизвольные и неподдельные – слёзы. А сегодня истина заключена в том, что лопнул ещё один пузырь, растеклась ещё одна смердящая лужа. Вот и открылась самая страшная тайна нашей взаимной супружеской любви. Тайна, состоящая в том, что этой любви больше не существует.
      
      Пока только для меня раскрылась. Дети и публика будут просвещены в своё время. Должным образом и способом. Им предъявят, как водится, не факты, а угодные вашей родительнице интерпретации. И никто её не попрекнёт, как отовсюду попрекают меня за мою чрезмерно откровенную версию. Благодари, Света, циничного предтечу фашизма Фридриха за подсказку! А будешь ли ты за это покарана Богом, не так уж важно. Я, при всей моей гордыне, не стану призывать Божью кару на твою голову. Разве тебе мало того, что ты сама с собой сделала?
      
      Так что, уважаемый Артём, готовы ль Вы ответить прямо: в чём мог бы заключаться смысл умолчания? вернулась бы любовь, если от раскрытия тайн своевременно и целомудренно воздержаться? Или наступили бы пусть не столь счастливые, но, однако же, и не столь прискорбные, в прагматическом смысле, последствия? Уж не предложите ли Вы мне, Артём, стать, по выражению ещё одного циника, В. В. Розанова, “реалистом текущего момента”? Вы же, Артём, принципиальный прагматик. Какой-никакой мир, пусть и худой, за неимением лучшего, можно же было сберечь.
      
      - На кой ляд раскрывать тайны, семья ведь может разрушиться? – так, что ли? Ага, понимаю. Но. Если бы, представим, реки Вавилонские текли молоком и мёдом, слаще ли был бы библейский плач? Как долго дети не понимали бы, что у мамы, кроме презираемого папы, есть ещё один, действительно любимый мужчина? Во что бы обошлось им потом неизбежное прозрение? Вы, сужу по выступлениям, человек прямой, не склонный к идеализму, избегающий зряшных эвфемизмов. Так поделитесь своей мудростью, не жадничайте.
      
      Только, please, без гарантий с моей стороны, что я этой мудрости непременно последую. Да и поздно, сами понимаете.
      
      20
      Мне известны начала психологии. Знаю, в частности, что в норме люди общаются друг с дружкой в масках. То есть оберегают от непрошенного чужеродного вторжения свою глубинную сущность, своё подлинное “я”. Ценят его потому что. Не разбрасываются.
      
      Но это в норме. Маски снимаются в ситуациях предельной, а то и запредельной, близости. Или в шоковых условиях.
      
      Я очень поздно сообразил, что Малышка в отношениях со мной не снимала маску почти никогда. Купальник снимала, не чинясь, но маску – нет! Позволяла видеть не всю себя, а только располагающую сторону. И теперь проявляла постоянство. Человек не столько меняется на протяжении своей жизни, он просто всё больше становится похожим на самого себя. Кто сказал – убейте, не вспомню. Она, вопреки очевидному, не желала сама ни в чём признаваться и что-либо объяснять. – Почему? – Не знаю, и никогда достоверно не узнаю. Спросите у неё сами. А у меня только гипотезы: либо здорово понравилось, оставаясь формально мужней женой, щедро угощать нового избранника моей воблой и, в порядке ответной услуги, быть использованной им, как женщина; либо презирала меня настолько, что не унижалась до объяснений. Вона какие породистые псы вынуждены теперь прозябать на помойках, а во мне, как ни приглядывайся, ни породы, ни экстерьера. Седины мои станет она уважать, что ли?
      
      Третья гипотеза: а если это новая любовь? – выглядит наиболее пристойно. Большое, неодолимое чувство. Если крушение семьи неизбежно, я бы предпочёл, ещё раз повторюсь, именно этот вариант.
      
      Да, физик вправе игнорировать ненаблюдаемые явления. Однако то, что случилось наблюдать, то, что действительно было, он обязан адекватно воспринять и, если позволяют возможности мыслительного аппарата, интерпретировать. Объяснить. Не желая объясниться, она вынудила меня заняться анализом. Сыском, скажете? – Да ваша воля! В гробе я видал терминологию.
      
      Интересно, что примерно в это же время Наталья, милейшая жена Михаила Преженцева, моего доброго университетского приятеля, показательно и примерно женившегося первым на курсе, сбежала от Мишки, прихватив младшую дочь Катерину, в новую “любовь”. Как скучно быть женой инженера, зато как хорошо – генеральшей! Борина навеки яловая барыня Надежда к этому времени тоже успела сбегать к какому-то успешному тогда кооператору, однако через пару месяцев вернулась, слёзно клянясь никогда больше ничего подобного не предпринимать. Повторила, разумеется, побег, но это случилось гораздо позже и, к великому счастью для Бориса, навсегда. Были и другие сходные примеры, как были, разумеется, и противоположные. Тенденция, однако, просматривалась явственная: баба не желает сидеть на якоре. Она, как и рыба, пришло такое время, старается искать, где лучше. Когда-то, возможно, стыд удерживал, но теперь уже мало среди нас уцелело тех, кто помнит, что это за предрассудок такой докучливый.
    
      Но разве мы недостаточно знали друг друга, вступая в брак, чтобы в дальнейшем полностью исключить сомнения друг в дружке? Да нет, наверное (Ещё одна невозможная ни в каком языке фраза!). Допускаю, что я знал её хуже, нежели она меня. Я же не по части человеческих душ инженер, а вообще. По технике. Хитроумный изобретатель в буквальном значении. Умел построить цех, умел организовать сложное производство – но такого рода способности сами по себе златых гор не сулили. Ещё, мне казалось, я любил её и сумел подтвердить эту любовь, произведя на свет желанное общее потомство. А вот стяжать, лидировать и богатеть я ей никогда не обещал, скорее наоборот.
      
      Так каких же я не оправдал ожиданий?!
      
      Потом, все те досадные эпизоды, о которых я позволил себе высказаться в начале главы, несколько омрачали, конечно, семейную жизнь, но, Боже упаси, никак не отменяли её первостепенной ценности в моих глазах, не допускали посягательств на её незыблемость. Я омещанился без восторга, однако вполне сознательно. Потому, наверное, что пришло время оставить ветряные мельницы в покое и по достоинству оценить, как в своё время классик, “щей горшок” и прочие радости безмятежного упорядоченного бытия.
      
      Да, неизбежные сложности были; но это наши – и только наши! – сложности. Я на Свете Маленькой не пацаном женился, примерно знал дистанцию между нею и идеалом – и был к этому естественному рассогласованию готов. Но если не я в ней всерьёз разочаровался, а она во мне, резонно спросить: в чём именно? Неужели только в размерах сиюминутных доходов? Так это может быть абсолютной трагедией только для шлюшки; порядочной жене в таком стыдно признаваться. Мне в этой чрезмерно долгой жизни доводилось вступать со многими женщинами в самые разнообразные, в том числе и самые интимные, взаимоотношения – кроме, однако, товарно-денежных. Раз уж временное, а я в этом старался не сомневаться, безденежье возведено в ранг трагедии, то на что мне следовало рассчитывать, если бы, не дай Бог, случилось загреметь в тюрьму, всерьёз заболеть или (помилуй, Господи!) стать калекой? Теперь, увы, я имею серьёзнейшие основания догадываться, что бы случилось дальше.
      
      Моя мамочка в тридцать пять делала всё, что в её силах – и даже больше – только бы батя, в свои сорок два года пожизненный инвалид, смог бы почувствовать себя не лишним в этой жизни. Выходила, вынянчила, и никто уже не узнает, какой ценой.
      
      А может, всё проще? Некоторые женщины умеют мыслить в соответствии со своими внутренними органами. Почувствовала Светик всплеск известной и всем понятной слабости на передок, зов не вполне удовлетворённой плоти – и, надо же, как раз, когда я, что ж тут поделаешь и кого винить? – то ли уже миновал пик формы, то ли просто наскучил. В жизни семьи почти неизбежно наступает критическое время, когда не столько он её, сколько она его. И это общее счастье, если дама своевременно и ненавязчиво овладела этой мудростью, не прибегая к услугам “спонсора”. Мы, увы, этого счастья не сподобились. Не знаю, любит ли жизнь женщин от тридцати до сорока, но в том, что сами они её любят отчаянно и беззаветно, сомневаться не приходится, к Оноре Бальзаку не ходи. Играй, гормон! Больше ж некогда будет.
      
      Пусть то, пусть другое, пусть даже нечто третье – всегда есть выход. Всегда можно либо попытаться преодолеть трудности, либо примириться с чем-то второстепенным ради более ценных ценностей. Если таковые имеются в наличии, конечно. Но в любом случае, прежде чем решать проблему, хорошо бы, как минимум, её сформулировать. Прямо и честно.
      
      Однако никаких внятных претензий моя супруга не предъявляла. Видела, что я в кризисе, и молчала. Хотя кризисов не бывает только у бездарностей. И вообще это всегда временно, только у каждого – свой период релаксации, то есть возврата к норме. Кто наперёд знает, сколько продлятся горести? В канонической брачной клятве этот вопрос почему-то не прояснён. Пока смерть не разлучит – не слишком ли расплывчато? И не слишком ли долго ждать, да?
      
      Двое чудесных детишек – это лишь естественное, Богом данное свидетельство достаточно тесной физиологической близости здоровых молодых тел. И я, пока жив, неустанно благодарю Господа за то, что Он даровал их нам здоровыми, красивыми и отнюдь не лишёнными способностей. Потому, что это не всегда от нас зависит. Что же до взаимной близости взрослых, родительских душ, так её, простите за банальность, можно проверить только испытаниями. Горестями и напастями, а не декларациями. У нас за эти годы по настоящему серьёзных испытаний, так уж повезло, не случилось – и вряд ли стоит об этом горько горевать. Но вот первое, не самое, вроде, страшное, и – ну не обидно ли? – сразу всё хрусть и пополам. К чертям собачьим, к чертям свинячьим…
      
      Ко всем чертям.
      
      *  *  *
      Стоп, Коржов! А ну-ка отлистай страницы памяти назад, к началу шестой главы. К прологу своей большой и чистой любви. Выстроенной, сколько бы ты ни пытался это смягчить, на ничем не заслуженных страданиях твоей первой жены Кузюки, твоего первенца Дмитрия А. Овен, а виляешь, как Дева! Вспомни, как словами о невиданной любви ты и сам оправдывался, и прелюбодейство своё оправдывал. Что думает, что чувствует Володя, Светин муж, когда ты азартно соблазнял его жену, тебе и подавно было до лампочки. Пацан, что возьмёшь. А теперь, ясен пень, тебе состоявшаяся перемена ролей ох как не нравится. Но с чего ты взял, что отвечать придётся только перед Страшным Судом, который далеко, да и вообще вопрос, состоится ли для тебя, нехристя? Не логичнее ли признать, что он, Суд, уже вершится? Над многими. И над тобой, в частности. И что он не только страшный, но и справедливый.
      
      Всё так. Я был согласен на симметричный ответ судьбы, готов был безропотно принять адекватное возмездие. Но меня – зачем-то, и даже без особой изобретательности, – ещё и водили за нос, превращая в шута. 
      
      21
      До Нового года оставалось совсем немного. Света молчала, как будто ничего исключительного не случилось. Я с ней молчал, потому что считал: если уж попалась доверчивая чайка в сети новой большой любви, так за ней и право голоса. А может и обязанность. Раз уж, по её собственной теории, я пока ещё, как муж, за неё в ответе, было бы не худо передо мной отчитаться. Конец года, момент самый подходящий.
      
      С ней я молчал, что, в общем, мало мне свойственно. А наедине с собой выл, запершись в ванной, под шум воды. От непонимания всего, что происходит. От сознания того, что происходит нечто страшное. От бессилия это страшное предотвратить. Маму покойную звал в неотвратимо надвигающемся безумии. Из детства помнилось – и это сорокашестилетний мужик, как не стыдно! – что если всласть пореветь, то непременно наступит облегчение. Ревел искренне, однако облегчение не приходило. А Света только слегка удивлялась такому избыточному гигиеническому рвению.
      
      Кстати, один из самых назойливых рекламных роликов того времени начинался произносимой трагическим голосом актёрской репликой: “Случилось страшное!” О резне в Сумгаите, о бойнях в Чечне и Приднестровье и то сообщалось менее надрывным, скорее даже будничным тоном. Все забыли, как горько Татьяна Миткова рыдала с экрана, сообщая о штурме Вильнюсского телецентра. Миновала череда потрясений, случившихся на сломе эпох, и кровь вдруг стала дешевле слёз. Видимо, за рекламные клипы платили актёрам лучше.
      
      Ну и где он теперь, тот банк “Империал” с его всемирной историей?..
      
      *  *  *
      Уже было, наконец, покончено с обычными хлопотами предновогоднего дня: последние покупки сделаны, дети и мы сами вымыты и высушены, наряды подобраны – а я всё ещё не знал, где и как мы встречаем праздник. Даже когда всем семейством, нагрузившись пакетами и судками, вышли из дома в ночь, не знал.
      
      Оказывается, мы направлялись к родителям Светы.
      
      У двери их квартиры я поставил свою ношу на пол и двинулся вниз по лестнице.
      
      - А разве я приглашён? – ответил я тоже вопросом на недоуменный вопрос жены. – Ни ты, ни твои родители мне об этом не сообщили. Забыли сообщить. Так что вы уж как-нибудь без меня. Сами.

      Запоздалое приглашение последовало, когда я уже, одиноко матерясь, стаскивал с себя выходной прикид. Но пора было основательно приступать к проводам уходящего. Проголодался, а вкусную еду из дома сам же и унёс, дубина. Пришлось достать миску холодца и бутылку водки, а когда телефон заверещал вновь, отключить его – от греха – к чёртовой матери. Не услышал ни одного поздравительного звонка, и сам никого не смог поздравить.

      Примете: как Новый год встретишь, так его и проведёшь – в этот раз предстояло непременно сбыться.
      
      22
      И опять заговор молчания. Чего-то она выжидала. Чего?
      
      Крещенье выпало на пятницу. Мы с Серёгой прямо из садика отправились встречать маму в банк. Недальняя дорога заняла, однако, много времени, потому что любопытный отпрыск не только требовал со всех сторон осмотреть каждую припаркованную иномарку, но и непременно хотел знать, как она называется. Уверенно я узнавал только “Волгу”. Научившись только недавно отличать “Жигули” от “Москвича”, я всякий раз, когда речь шла не о надписи, а о неведомом мне логотипе, отчаянно юлил и вилял, что не прибавляло мне уважения в глазах пытливого наследника. Как-то уж больно шустро наши провинциальные раздолбанные мостовые заполонились разнообразными иномарками, и я просто не поспевал за переменами.
      
      Мама велела Сергею идти к бабушке, а сама пообещала освободиться пораньше. Как только… праздника хочется!
      
      Я не хотел считать праздником день, в который ровно двадцать пять лет назад озверевшая пьяная тётка собственноручно помогла сбыться мрачному пророчеству Поэта. Страшная штука – такая беспощадная память на даты. Но какое дело Светлане Леньшиной до Николая Рубцова?
      
      Я всё-таки успел приготовиться к празднику, однако начался он только назавтра. Потому что только после полуночи Света прибыла, наконец, со своей нелёгкой службы для отдыха в лоне семьи. Смертельно, какой я её никогда не видел, пьяная. В пальто, перепачканном извёсткой. Только на минуту смогла собраться, чтобы почти внятным голосом отзвонить маме о прибытии. Я же ляпнул с порога, ещё ничего не разглядев, не распознав спросонья её состояния, что тёща весь вечер беспокоится, что хочет о чём-то важном договориться на завтра.
      
      Тёща действительно ещё не спала. Но завтра уже наступило – и стало называться сегодня.
      
      – Тебя изнасиловали?
      
      С облегчением встретил я отрицательный ответ. Да и не может быть такой возбуждённо-весёлой женщина, которую только что изнасиловали. Правда, происхождение извёстки на спине и рукавах оставлено было непрояснённым. И за столом ей делать было нечего. Как в бой, она рвалась в койку. Или, другими словами, меня решительно призвали в постель, к исполнению супружеских обязанностей.
      
      Почему-то я не отказался. Почему-то я согласился. И даже смог. Может, потому, что впервые за все эти годы воспринял её вдруг, как абсолютно чужую, случайную женщину. Когда посягаешь на чужую собственность, тут уж не до этикета. Дружить некогда, только любовь! Остаток ночи мы предавались…
      
      Ответить бы, чему именно мы предавались! Помогайте, Шемела, формулировать.
      
      Назвать этот тоскливый процесс любовью – или даже сексом! – было бы надругательством над тем и другим. Жалкая, постыдная попытка единения тел без каких-либо признаков единения душ. Души были отключены за ненадобностью. Да и секс… многого ли стоит – даже чисто технически – секс, когда ничего не соображающая партнёрша не в силах даже пошевелиться, так что подложите мне вместо неё в тот момент резиновую куклу, я и не заметил бы подмены. Поэтому скажем просто и прямо, что остаток ночи я еб.л её безучастное, безразличное, бесчувственное тело своим столь же равнодушным и бесчувственным телом – не испытывая наслаждения и даже не получая элементарного физиологического облегчения. Упражнение на тренажёре, всем физкультпривет! Лучше б уж, как Гоголь, всю жизнь заниматься онанизмом! Нет, никогда мне не стать ни насильником, ни, тем более, некрофилом… Прав мудрый Юз: не в залупе душа помещается.
      
      Порнографии кому-то хотелось, господа читатели? Нате!
      
      Несколько раз, правда, пришлось ещё и отвечать по ходу на звонки Мохначёва. Что отвечать? – Да какой вопрос, такой ответ. А вопрос он был не в силах сформулировать, поскольку затруднялся произносить даже отдельные слова. Дык оно и понятно. Если уж на диво стойкая к перегрузкам Малышка Света после свидания с ним пребывает в глубоком отрубе! Однако номер настырный вздыхатель, к его чести, набирал не только упорно, но и правильно, так что пришлось, от греха, отключиться.
      
      Наутро она ничего не помнила. Что ж, знакомо по себе.
      
      Я не стал мучить её естественными вопросами, потому что понимал: раз уж она и в этой – явно требующей разъяснения – ситуации сама не чувствует за собой обязанности объясниться, значит скоро в нашем матче прозвучит финальный свисток. Или, точнее, будут остановлены часы.
      
      Нет, я её не мучил. Я налил ей невостребованного ввечеру, однако сейчас, поутру, крайне необходимого ей шампанского – и сам готовно выхлебал свой бокал – из солидарности. Я вычистил от извёстки так и не выясненного происхождения её пальто. Я безропотно согласился отпустить её завтра на их традиционный девичник. Я, чтоб ей в таком состоянии не показываться на глаза предкам, сам изобрёл неуклюжую отговорку и сам забрал от её стариков детишек…
      
      Но до того я жалкой медузой растёкся у её ног, на коленях и в слезах вымаливая прощение.
      
      - Зачем? – Задайте вопрос попроще. – За что? – За всё то, что она не только со мной, но и с собой сделала. За то, что я считал нас огурцами из одной банки, а оказалось вдруг, что у нас даже планеты – из разных солнечных систем.
      
      - Прости меня, Света. Я был плохим, и ты мне изменила. Я переменюсь, исправлюсь, я стану хорошим – только не изменяй мне больше, потому что это невыносимо.
      
      Этакая всхлипывающая Марина Ивановна в штанах; любуйтесь, если не стошнит. Или, если хотите, Таня Буланова в её ранний, плаксивый период. Да и Света лепетала что-то не больно внятное, однако покаянно-утешительное. Я понял только, что отныне всё у нас будет по-другому. Хорошо у нас отныне будет. Лучше, чем вчера. Я охотно верил, потому что хуже разве бывает?
      
      Да, отнюдь не самым достойным образом выглядел в тот момент ваш лишившийся последних признаков даже внешней мужественности папочка. Не душманом, не мачо – и уж никак не джентльменом. Слизняком он был безвольным и бессильным – и это в судьбоносный для себя и собственной семьи момент. И, права ваша мама, ничего, кроме презрения, не заслуживал. Нашёл время на лепет покупаться!
      
      Вот назавтра, особо не откладывая и совершенно не угрызаясь, меня и презрели ещё раз – демонстративно и со всем мыслимым цинизмом. “Завтра будет лучше, чем вчера!” Воистину.
      
      23
      Воспользоваться отлучкой Светы на девичник, чтобы встретиться и по-людски поговорить с Мохначёвым, мне не удалось. По независящим от меня причинам. В телефонном разговоре он признал, что надо, конечно, он понимает. Он готов всё пояснить. Объясниться. Однако сейчас ему пора ехать к родне в Балакирево. Договорено потому что. Заранее договорено.
      
      Я чувствовал неотвратимое приближение финального свистка. Или падения флажка. И уже понимал, фактов хватало, что складывающиеся в нашем классическом треугольнике отношения вряд ли когда-либо станут походить на состязание сторон в благородстве. Юлил Дима – и сегодня, и раньше тоже. Петляла, путала следы, упорно отмалчивалась – и тем пыталась опровергать очевидное – Светлана. Что-то подсказывало мне: обман длится и, возможно, в порядке издевательской насмешки, не вообще, а вот именно сию минуту. Поэтому я убедился у милой хозяйки девичника, что последний, как и планировалось, благополучно завершён, усадил детей обедать, а сам отправился в тёщин дом, благо рядом.
      
      ЧиТрД! Что и требовалось доказать! Мохначёв собственной персоной (Или это дубль из НИИЧАВО? Оригинал-то гостит у родни в Балакиреве, или как?), нисколько не смущённый ещё одним разоблачением, спокойненько себе курил свой “LM” в гостиной тестя у открытого балкона. И время, и место для очного знакомства оказались для него исключительно удачными, да и тема для разговора сразу же нашлась подобающая.
      
      Какие разъяснения?! Дима, не позволяя себя атаковать, немедленно и агрессивно поинтересовался, как это я смею бить его соратницу ремнём по жопе. На защиту моей супруги в нашем прошлогоднем интимном инциденте встал, если я правильно понял. Ответственность на себя мужественно принял – ту, что всегда висела на мне. Голую жопу ему, надо думать, предъявили, иначе откуда такая осведомлённость? Только что предъявили, потому что если раньше, то какого ж хера сей доблестный лыцарь так долго медлил со своим пламенным выступлением в защиту?
      
      Надо ли продолжать?
      
      Право же, я бы не стал. Разве того, что уже накопилось, было недостаточно, чтобы разбежаться, с шумом и треском, в разные стороны. Я только много позже понял, почему этого не случилось сразу. А теперь я с показным спокойствием покинул тёщин дом, чтобы подать детишкам десерт и чай, а сообщникам и подельникам позволить без помех договориться о стратегии и тактике дальнейшего согласованного вранья. Без обязательств, разумеется, в это враньё бездумно верить. С совершенно внятным сознанием: их заговор означает приговор для нашей семьи. Окончательный такой приговор, обжалованию вряд ли подлежит.
      
      *  *  *
      В ближайшие дни мне удалось исподволь выяснить много чего нас всех касающегося. Например, что музыкальный центр Толик Савин не устанавливал и вообще не заходил к нам в моё отсутствие. Наоборот, проболтался он, это Света с Димой посещали его в один из тех вечеров, когда я наивно считал, что Света ярким пламенем горит на работе.
      
      Бедный, убогий Дима! Даже место для свиданий он организовать не мог, свалил свою мужскую обязанность на любовницу. В моё отсутствие Светлана, ясен пень, принимала его в нашем доме. Может, конечно, и в квартире родителей, они же вечно пропадали в своей зубарёвской усадьбе. Но если Коржов, к несчастью, не в отъезде, приходилось водить ухажёра к приятелям Коржова. У нас ведь были общие приятели.
      
      А однажды (Это я достоверно знаю только про однажды. Да и какая разница, сколько раз!) ей пришлось даже увезти поклонника на выходные в Красногорск к её найлепшей подруге Лене. К той, которая, если помните, ровно дюжину лет назад обеспечивала конспирацию во время нашего тайного путешествия в Кишинёв, а потом стала для Светы-Фотиньи ещё и крестной матерью. Духовной, стало быть, наставницей. Свидетельницей и вспомогательницей её нового, духовного рождения. И вот теперь сама во всём проболталась, нарвавшись на мой с виду невинный, однако же провокационный вопрос. Они с Толиком – вот уж поистине ирония судьбы! – были не только недолгими любовниками, но и свидетелями(!) на нашем бракосочетании. Можете хихикать, больше ж ничего не остаётся.
      
      24
      Всё смешалось в доме Облонских, как говаривал Михаил Афанасьевич, цитируя Льва Николаевича. В своих неуклюжих попытках разобраться я обнаружил вдруг, что геометрически картинка представляет собой четырёхугольник. Есть же и у Мохначёва жена, не один я такой обиженный на белом свете!
      
      Как раз решался вопрос о лишении его родительских прав на сына от первого брака. Об этом он сам мне рассказал, правда, без подробностей. Плакал в голос – значит, видимо, считал себя уязвлённым. Но за что лишали, не сказал. Может, и ни за что – мне это было неинтересно. Знаю я нашу хвалёную юстицию. А вот с Леной, второй его женой и матерью маленькой дочки, мне вдруг захотелось пообщаться.
      
      Можете воспринимать это, как бредовый бред. Я сам первый плюну в глаза тому, кто считал меня в то время психически нормальным. Может, внешне и выглядел терпимо, поскольку последнее время всегда выглядел так херово, что все привыкли, однако вёл себя, как внезапно спятивший колобок. Впрочем, а что в этой ситуации можно предпринять кроме глупостей?
      
      В самом деле, рассуждал я, и рассуждал, как мне казалось, вполне здраво: на кой ляд принимать деструктивные решения и тем далее множить зло и несчастья? Имеем в условиях задачи двоих взаимно и безудержно влюблённых, плюс двоих же отвергнутых ими супругов. Почему бы не решить эту задачку по остаточному принципу? Скажем, уважить столь пламенную любовь, благословить её, коль уж случилось такое невиданное счастье, и дать ей, большой и чистой, флаг в зубы.
      
      Дима предпочитает встречаться не со мной, а с моей женой? А мне тогда кто же запретит оказать его жене встречное внимание? Разве не могли бы мы с Леной, как отработанный в горниле чужих страстей материал, слепить и для себя хоть что-нибудь, пусть убогое и второсортное… из того, что было, слепить, способ известный. Как изволил кратко, но ёмко сформулировать чернявый изобретатель самого лапидарного поэтического жанра, “Сегодня в сексе всё важнее бартер”. Я ж на многое не притязаю. А неистребимая склонность бессмысленно всё экономить и здесь проявилась!
      
      В этой, на грани бреда, теории удовлетворительно разрешались и многие другие вопросы. – Дети? – Обобществим, пусть дружат. А что Светлана старше Димы на пять лет, так сейчас это, судя по всему, для них несущественно, а потом, когда проявится, можно же будет и назад разменяться.
      
      Мне явственно померещилось, что так занимающая меня задача имеет изящное и экономное, если не сказать: идеальное – решение. Не через скандал и мордобой, и даже не через компромисс, для меня всегда тягостный, а посредством всеобщего консенсуса. Улавливаете разницу? Компромисс – это когда все проигрывают, а вот консенсус – наоборот. Предстояло только выяснить мнение Лены, а для этого – сначала с ней познакомиться.
      
      Собственно, познакомиться следовало по многим причинам.
      
      Интересно же узнать, какой женщиной пренебрегли ради твоей жены. Жаль, если совсем уж никчемуха. Тогда и достоинства Светланы меркнут в сравнении. Далее, почему бы не уточнить для начала позиции сторон, играющих страдательную (в грамматическом смысле) роль. Возможно, даже сблизить их – как родственные в каком-то смысле. Кому вредит сближение позиций?
      
      Увы, в свои шахматы я играл всё хуже, а Лена, тоже финансист, явно была незаурядной женщиной, знала себе цену и, в отличие от меня, хладнокровно сохраняла здравый рассудок. В первом разговоре по телефону она спокойно объяснила мне, что всё и так знает и что лично для себя никаких проблем не усматривает. Обсуждать, стало быть, нечего, а встречаться – незачем. Между нами ничего общего.
      
      Ох, как задело меня её высокомерное, презрительное спокойствие! Никакой угрозы она не чувствовала, это было очевидно. Или относилась к той продвинутой части молодёжи, для которой в принципе верность – не ценность. Особенно если соперница замужем и, вследствие этого, ноги периодически раздвигает, но сесть на шею не стремится и на монополию не претендует.
      
      Что ж, в последнем случае девушка права. Мужик, успешно гуляющий на стороне, да ещё и управляющийся со своими обязанностями дома – стоит ли чего-то большего желать в эти нестабильные по всем параметрам времена?!
      
      – Зря Вы, Лена, так гордитесь. Зря уклоняетесь от встречи. Ведь мы с Вами теперь в какой-то мере почти как родственники, – пытался я увещевать её. – Как это: ничего общего? Разве наши супруги нас не сблизили? У нас ведь даже микрофлора гениталий теперь общая, неужели и это не считается?
      
      Разумеется, мои резоны не подействовали. Первый разговор оказался навсегда последним, и, не будучи прирождённым садистом, больше никаких попыток с ней связаться я не предпринимал. Она, естественно, тоже – даже когда вскоре навсегда утратила последние основания для своей высокомерной самоуверенности.
      
      *  *  *
      Но кое-какие последствия телефонная беседа имела и, значит, не была абсолютно бесполезной. Не скажу, потому что не знаю, в каком звене передаваемая информация была так произвольно искажена. Но уже назавтра Светлана запальчиво обвиняла меня в том, что я угрожал заразить Лену Мохначёву венерической болезнью. Завидная скорость обмена конфиденциальными данными, хотя и не без сбоев!
      
      - Да Лена вроде и не собиралась со мной спать. А если бы и надумала, где б я, спрашивается, взял ту болезнь, родненькая ты моя? Это ж не я, а ты, подруга, резвишься на стороне. Будем надеяться, что только на одной стороне, так что причудливый пышный букет, голубая мечта венеролога, мне пока не грозит.
      
      Я не нуждаюсь в оправдании и не раскаиваюсь в своём хамстве. Это надо родиться в год Свиньи, быть Леньшиной и Близнецами, чтобы с такой лёгкостью очевидные факты переименовывать в домыслы, чтобы затем так же легко и бездоказательно их отрицать. Мне следовало дождаться, пока меня пригласят свечку подержать – это, можете хихикать, её подлинная, заявленная вслух откровенно издевательская позиция. Так что можете самостоятельно отыскивать семь отличий хрена от редьки.
      
      Но и Дмитрий, даром что, как и я, рождён под знаком Овна, категорически отрицал даже теоретическую возможность того, что, очевидно, не только уже случилось, но и теперь продолжается. Позиции партнёров были надёжно согласованы, а вопиющее неправдоподобие сочиняемых ими отмазок любовников не смущало, потому что, поглощённые друг другом и общими честолюбивыми служебными замыслами, они попросту не придавали мне значения и столь малую величину в расчёт не принимали. Отмахивались. Походя отрекались друг от друга. Лена Мохначёва благоразумно держалась в стороне. Все остальные, кому что-то было известно – а известно было, как потом выяснилось, всё и всем! – соблюдали молчаливый нейтралитет.
      
      Не отрекаются, любя? Что ж, послушайте талантливо исполненные якобы в последний раз романтические бредни неувядаемой королевы эстрады, моей ровесницы Аллы! Эти двое отрекались друг от дружки на диво легко и свободно, не терзаясь зряшными угрызениями. Отрекались приватно и публично. Не сознавали, как мне казалось, всей гнусности ситуации, в которую сами себя загнали. Не считали свои взаимные отречения проявлением низости с обеих сторон, предательством и поруганием вспыхнувшего между ними трепетного чувства.
      
      Или, что скорее, не признавали за мной равных с ними прав на чувства и страдания. Надуть рогатенького – что может быть забавнее! Лгать опасно только равному, потому что можно схлопотать перчатку в рожу. А какая может быть дуэль с лицом низкого, подлого состояния? Разве трудно оное лицо просто высечь на конюшне? Или просто проигнорировать.
      
      25
      Как метко заметил Жан-Батист Мольер, больному не становится легче, если он знает, как его болезнь называется по-латыни. Я, с моим любопытным характером и нетерпеливым темпераментом, разделить мнение язвительного классика никак не могу. Мне хотелось знать всё.
      
      Надо было ехать в Питер за большой партией конденсаторов для господина Фомина. Но мне удалось договориться о её доставке с оказией в Москву, чем экономились время и деньги.
      
      Деньги я (Прости, Юрий Григорьевич!) присвоил себе. Верну хоть сейчас с лихвой, если ты в обиде. Но задание-то я выполнил, а как – не моё ли это дело? Эту риторику я уже тогда начал потихоньку усваивать, хоть нутро с непривычки и сопротивлялось обману.
      
      Время я тоже присвоил. Воспользовался им затем, чтобы явиться домой, когда меня не ждали. Почти все поезда из Питера приходят в Москву утром, а на дневной я бы не успел, легко считается. А если бы сверхъестественным образом всё-таки успел, то был бы уже дома.
      
      Я готовился к этой встрече. Если бы я выдумывал сюжет, такой его поворот следовало бы вычеркнуть по причине его анекдотичной банальности. Классика жанра: возвращается муж из командировки… Сюжет бродячий, как призрак коммунизма. И раз уж жена решается принимать любовника в доме мужа, то муж её – тряпка, и ничего более не заслуживает.
      
      Ставь, раб Божий Дмитрий, своему небесному покровителю свечку потолще – за то, что я припёрся всё-таки рановато, и вы ещё не добрались до постели. Металлический гибкий шланг от сантехники с тяжёлой латунной гайкой на конце я приготовил заранее. Положил – незаметно так, но чтобы в нужный момент железяка оказалась под рукой.
      
      Был ли я готов его убить? – Наверное. – Зачем? – Не знаю. Зачем убивать человека, который, судя по внешним признакам, соблазнён моей женой? Вправе ли мужчина отказать настояниям женщины? Сам-то часто ли отказывал? А что особого спроса на тебя, Коржов, не случилось – так то не доблесть.
      
      Искать на эти вопросы верные ответы, полагаю, незачем. Не всякий вопрос – настоящий. Иногда это просто фраза с ритуальной закорючкой в конце. Не логикой и отнюдь не здравым смыслом я тогда руководствовался. Просто вряд ли смог бы благоразумно сдержаться или малодушно спасовать.
      
      Нет, не так. Вряд ли захотел бы отступать, раз уж всё спланировано – и катится точно по сценарию. И, боюсь, стало бы в этой и без того несчастной в демографическом отношении стране одной безутешной вдовой и двумя сиротками больше. А у господина Смоленского, владельца “СБС-Агро” – одним перспективным банкиром меньше. А то, глядишь, и двумя – что тут можно предсказать? Так что ты, раба Божия Фотинья, тоже помолись! Или найми для этой работы, как ты всегда поступаешь, посредника.
      
      А мне опять повезло!
      
      *  *  *
      Хорошо они сидели! Сидел пока, правда, один Дмитрий Вячеславович: вальяжно, как хозяин, в моём персональном кресле на кухне. Перед ополовиненной уже бутылкой того самого сладкого “Мартини” и блюдом с экзотическими фруктами, которые, по нынешним временам, нашим детям доставались ой как нечасто. Теперь понимаю, куда оно влезало, это приторно сладкое, совсем не мужское пойло. Более того, стало ясно, за какими такими девочками довелось мне выносить стеклотару на помойку. Хорошую они мне подобрали роль: угощать воблой да выносить за собой мусор! И рыбку съесть, и… простите.
      
      Кстати о рыбках. Вот и объяснение загадочной покладистости Светланы, которую она проявила, решая: быть ли рыбалке? Мы с Валерой тогда сочли её буквально чудом. Зря. Рановато, да и без должных оснований начал ты, Коржов, прощание с материализмом.

      А вот та беспечность, с которой обе прелюбодействующие стороны пренебрегали конспирацией, свидетельствовала, скорее всего, о полном безразличии к тому, что их застукают. Собственно, это был уже четвёртый случай, когда застукали. Перебор.
      
      Вот она, с оттопыренным животиком (от избыточных кормов? или слегка беременная?) и вообще грузноватая “подружка”. Небрежно сбросила в нашей спальне пиджак. Сияет белоснежной рубахой. Блещет синевой быстро отрастающей щетины. Поигрывает в моём кресле моей персональной вилкой. Оно – ДОМА! Редкий кот так уверенно выглядит на чужой территории, позавидуешь. Это ж я, выходит, к его досаде, некстати припёрся. Так что идея завернуть меня обратно выглядит вполне здравой.
      
      Хорошо хоть бокалы на столе стоят не свадебные. Было бы уж слишком. Эти, резной хрусталь, нам подарили уже после свадьбы сотрудники в цехе. Правильный выбор: те, свадебные, уж больно скромные. Впрочем, лить вермут в хрусталь – явно дурной тон, согласитесь. Хотя, пардон, заготовлено ведь ещё и шампанское. Только свечей не хватает, да чего-нибудь чувственно мяукающего из японских колонок. Впрочем, может, просто время не настало или очередь не дошла?..
      
      Да, сидел пока один Дима. Моя (моя ли?) хозяйка ещё хлопотала у плиты над отбивными для милого друга. Когда спустя несколько месяцев довелось услышать в Карелии поговорку: “Кто еб*т – тому и мясо!” – я поразился точности попадания случайно оброненной фразы. Хотя карелов почему-то считают туповатыми. Брехня, мне это и про молдаван отдельные шовинисты пытались внушить. Глупость, как и подлость – характеристика сугубо индивидуальная, личностная, от крови не зависит. Меня снарядили в дорогу огрызком ливерной колбасы – не иначе затем, чтоб для себя выгадать на этот романтический ужин чего поизысканнее?
      
      Светлана потом не раз говорила мне, что никак не ожидала от меня такой полной утраты самообладания. Что безмерно огорчена и оскорблена последовавшей безобразной сценой. Которая теперь, конечно же, делает невозможным всякое примирение. Вот если бы я тогда закрыл глаза и заткнул уши! Если бы оказался способен на иронию, если бы с насмешливым радушием отнёсся к гостю, если бы внятно, властно и без истерик обозначил своё хозяйское место… свою руководящую роль…
      
      Если бы, если бы… Сегодня, спустя много лет – да, способен – и не только на иронию. Понимаю, что к хлопчику, регулярно огуливавшему мою похотливую жену, следовало бы относиться бережнее. Сердечнее, ибо в этой ипостаси он мне роднее брата. Alter ego? - Ага, так точнее будет. Но и сегодня, когда износ, в том числе и износ эмоций, достигает уже критической степени, приходится отдавать себе отчёт в том, что п*здец невозможно предотвратить заклинаниями. Даже благородный Дон Румата, если помните, при всей его вышколенной сдержанности тоже не сумел однажды ограничиться светскими содроганиями – и позорно провалил миссию. Рад за вас за всех, кто всё это учтиво-игриво-гламурное умеет не только бубнить под нос, но и делать в натуре! Исполнять. Как бы я смог, объясните, убедительно обозначить своё хозяйское место, если оно, простите, занято? Может, мне ещё извиниться за нежданное вторжение и попросить дозволения присутствовать? Как хозяин, я обязан был вышвырнуть самозванно исполняющего мои обязанности гостя на лестницу. Я отнюдь не собирался светски напрягаться в поисках благопристойного повода отказать от дома человеку, который никогда не получал от меня позволения в этот дом входить.
      
      Но мальчик этого не понимал. Воспротивился. Хозяин, то есть Дима, не спешил расставаться с приблудным гостем, то есть со мной. А Света была явно на его стороне.
      
      Сдвинуть такую тушу с места мне было не под силу. И я ухватился за подвернувшийся нож. Их на кухне много, и, каким бы плохим я ни был хозяином, они у меня всегда острые. Что тогда, что сейчас.
      
      Ох и зря я это сделал! Светлана перехватила лезвие в замахе. Голой рукой.
      
      Слышал ли Дима от неё объяснения в любви, или, возможно, получал их только в письменном виде? Теперь в этом не было ни малейшей надобности. Ни для него, ни для меня. Самым верным признаком беременности являются, как известно, роды. Вот они и состоялись. Публично, как у особ королевского звания. Представить, что моя Малышка кинулась вдруг защищать меня голыми руками против ножа – да что вы, окститесь!.. В самых тесных объятиях я, помнится, оставался для неё – никто. Слез с тела – и уже не считаешься! Она замуж за меня пошла, только оказавшись в безвыходной ситуации.
      
      Всякая охота применять к Дмитрию насилие у меня вдруг пропала. Хлопчик, во-первых, ни при чём. Ну, привели, ну, обаяли. Жертва, что возьмёшь?! А во-вторых, он под защитой пусть слабой, но безмерно отважной в своей любви женщины.
      
      Пока Света унимала свою кровь, а Дима – свою, потому что остриём его всё-таки чиркнуло по голове, я остыл (скорее, окончательно сдулся), отзвонил тестю просьбу срочно придти, а Димину одёжку вышвырнул на лестницу. Только это и подействовало на упрямого ухажёра.
      
      Если всё, что было до того, выглядело безобразно, после прихода Анатолия Сергеевича маразм достиг апогея. Какой там сор! Говно уже невозможно было удержать в избе, текло во все щели. “В критической ситуации мышление немедленно блокируется, как наиболее сомнительное приобретение человека в ходе эволюции” – это Владимир Леви, крупный психолог. Святая правда! Света кричала, что я спятил.
      
      Как и положено настоящему сумасшедшему, я, разумеется, этот факт поначалу отрицал. Я поспешил обрадовать тестя известием, что сегодняшний Светин гость не только мой, но и его дом посещает в его отсутствие. Предъявил в горячке то самое злополучное письмо, которое всё так же лежало на виду в секретере. Да, на состязание в благородстве всё это походило очень мало.
      
      - Это же девчоночьи бредни! – Света проворно выхватила и изорвала листки. – Он действительно с ума сошёл, папа, если допускает такое! Ему в психушке место, раз он смеет мне не верить!
      
      Ага, понятно. Если в двадцать шесть играть в куклы, то в тридцать шесть и при двоих детях – самая пора для романтических встреч с чужим мужем и прочих невинных девчачьих бредней. И посмей не поверить – ты, как супруг, просто обязан. Принудительно! Сумасшедшим следовало назвать того, кто, наоборот, поверил бы.
      
      Кто тогда врал, кто тогда утратил разум, вы теперь лучше меня знаете.
      
      “…А кто скажет: “безумный”, подлежит геенне огненной” (Матф. 5, 22). Не разделяю суровости Спасителя. Живи, Света, комфортно, не испытывая чрезмерного перегрева! Но тогда я временно вынужден был согласиться с предложенной ролью и, находясь в образе, попросил ошеломлённого тестя забрать пока от сумасшедшего зятя – раз уж он всерьёз и буйно спятил – его родную дочку. От греха. До окончательного уточнения диагноза.
      
      Вы, детки, родненькие мои, надеюсь, догадываетесь, кто на самом деле принимал ответственное решение о гибели нашей семьи, о нашей неизбежной разлуке? Кто самовольно избрал для вас эрзац-папу? Или вы считаете, что одно другому не помешало бы?
      
      Неужели, зная меня, ваша мама могла надеяться, что я стану, ради сохранения внешней благопристойности, мириться с её шашнями? Что спущу неверность, которой, случись гульнуть не ей, а мне, она бы мне вовек не простила?
      
      Потому ли его дочь не вернулась ко мне, что скорбный диагноз подтвердился? Или, может быть, вы, деточки, всё-таки, поднатужась, вспомните, как зовут того, кто вскоре стал официальным любовником, постоянным сожителем, а потом и третьим мужем вашей мамы? Мужем перед Богом, то есть венчанным с ней в церкви, если зловредные слухи не врут. Я ещё вернусь к этому, если оно действительно состоялось, событию. Не хотелось бы без достаточных оснований играть, сверх прочих отведённых мне Светиным сценарием ролей, ещё и роль гнусного клеветника.
      
      Как вы, взрослые и вменяемые, теперь расцениваете поведение каждого из своих родителей в не самой красивой в их жизни ситуации? Этот, сетевой способ общения с вами позволяет вам ответить – так что ж вы не торопитесь это сделать, если действительно имеете что сказать? Какими, интересно, словами представляли вам в качестве заменителя родного папы этого чужого дядю? Какие, любопытно, восторги вы от этого испытали? Какую форму избрали для обращения к нему? Почему ни словом ко мне не обратились – ни тогда, ни теперь? Хотя бы со словами проклятия и отвержения в адрес предка? Я их ждал, не скрою. Ради аргументации, которую хотел услышать. Пусть всего лишь только слова, но их тоже надо обосновывать.

       "Кто счастлив, тот и прав!" - не Толстой ли это сказал, Лев Николаевич, "зеркало нашей революции", но и жизни тоже? Классик не так уж много родил афоризмов, но этот - в самую тютельку.

      Что такое "тютелька" читателю предлагается установить самостоятельно.
      
      
      26
      Всё это произошло 16 февраля, в пятницу. Листая потом стопку зачем-то закупленных христианкой Светой на этот год гороскопов, я с любопытством обнаружил, что если уж вероятен перелом в судьбе всех Овнов, то именно шестнадцатого. По восточному счёту как раз заканчивался год Свиньи – её год.
      
      Ну, всех, не всех… Для двоих Овнов гороскоп оправдался.
      
                Над суеверьями хохочем до поры, покуда нет дурного знака,
                а чуть дорогу кто-нибудь перебежал, так уж и больше не смешно.
      
      Назавтра проникнуть в дом ей помешал новый замок. Что, жестоко? Или, наоборот, справедливо? Не нужен тебе муж – какой же смысл возвращаться к нему, будь последовательной! Чтобы иметь приют для свиданий и лживый статус честной жены – и всё в одном флаконе? И всё за мой счёт? Ну уж нет, я не позволю и дальше превращать дом в блудилище, а себя – в посмешище. Пора Диме самому подсуетиться с местом для интимных встреч, его очередь. Кроме того, я счёл, что запрещённые нашим предбрачным неписанным контрактом похождения фактически состоялись – и это вполне доказано. Значит, не быть нам больше под одной крышей, сама же на таком исходе категорически настаивала!
      
      Всё же на следующий день, до самой глубокой ночи, она всё рвалась ко мне. Приятели-картёжники благополучно, не угрызаясь по мелочам, слопали тот слегка заветренный, но ещё съедобный фруктовый салат, а также управились, не пренебрегая, разумеется, и принесённой с собой водкой, с остатками трофейного “Мартини”. А она топталась у подъезда. Присылала в качестве парламентёра Толика Савина – сообщить, что мучима раскаянием. Я не верил Савину, не верил и ей. И оказался прав: больше о раскаянии речь никогда не заходила. Кончилось раскаяние, на сутки только и хватило. Догадываюсь, что дальше и дольше было бы трудно притворяться даже ей.
      
      Забегая назад, сообщу, что тогда, перед нашим походом в загс, я, оказывается, неправильно понял Малышку. Теперь выяснилось, что запрет на похождения относился только ко мне. Себя супруга судила не столь строго, лишаться из-за такого пустяка крыши не хотела бы. Впрочем, она почти не скрывала, что крыша ей нужна не только в буквальном значении, но и в новообретённом в наш бандитский век, то есть фигуральном. Как прикрытие для дальнейших безнаказанных шашней. То есть чтобы я безропотно продолжал за неё отвечать, а она – продолжала бы блудить.
      
      Такое вот внутрисемейное разделение труда и обязанностей предполагалось, оказывается, чуть ли не изначально, а я, пребывая в тогдашней своей эйфории, много лет просто не понимал исходной установки. На меня возложена, и не снималась ответственность. До тех, видимо, пор, пока нерешительная дама одолеет свои сомнения, соизволит окончательно определиться с выбором кавалера и заручится, наконец, его надёжным покровительством. Не раз и не зря она заявляла мне в прошлом, что превыше всех прочих качеств ценит в партнёре именно надёжность. Мою, в частности, проверяла свыше двух лет, так что не видно оснований применять к новому избраннику иные сроки и критерии.
      
      Тут-то я и охарактеризовал незлым тихим словом свой собственный давний восторг по поводу великолепной отмазки, предложенной ею в нашу вторую интимную встречу, 22 августа 1983 года. Кроме того, теперь мне доступно разъяснили, что из-под крыши в любом случае следовало убираться мне, а не наоборот. Ясен пень, я от этого испытал новый приступ восторга.
      
      Где-то, помнится, довелось читать, что не мы, мужчины, то есть игроки, забияки и воины, а именно женщины – самые лучшие стратеги, поскольку никогда не позволяют себе кидаться в омут очертя голову, а если уж вынуждены отступать, то не абы куда, а непременно на заранее подготовленные позиции. Вот уж поистине “нам не дано предугадать, чем наше слово отзовётся”! Совет одного авторитетного лагерного урки великому русскому поэту Игорю Губерману: “Не спеши вынать, пока вставить некуда” – моя подруга исполняла неукоснительно (применительно к своему полу, разумеется, то есть женским умом и таким же телом), хотя “Прогулки вокруг барака” ещё не были написаны, не говоря уж о публикации. Мохначёв, догадывалась она, ещё не созрел для роли нового супруга, так что пока следовало держаться за старого. В этом – вся разгадка её медлительности.
      
      27
      Катёнок уже пригласила друзей отметить свой первый круглый юбилей в воскресенье, 25-ого. Не детьми же драться?! На этот день определено было перемирие.
      
      Далось оно Свете нелегко. Придя заранее договариваться о деталях, она обнаружила в ванной, что пузырёк с каким-то особо ценным пятновыводителем разбит. Или раздавлен. Честно: если это я, то не нарочно. В рассеянности или по пьянке, дело житейское. И того, и другого у меня в те дни хватало. Но ясно было, что скорби Светланы по этому поводу мне вовек не утешить, не в человеческих это силах.
      
      Таких горьких рыданий над копеечной утратой я никак не ожидал. Сам я все эти дни пребывал в состоянии болевой эйфории, то есть боли не чувствовал. Так бывает со смертельно обожжёнными. В неизреченной щедрости своей создал Господь охранительный механизм для слабых душ, спасибо. А может, время для настоящего страдания ещё не настало.
      
      Я был возбуждён и говорлив в общении. Назойливо извещал всех, кого ни встречу, о новейших событиях в моей личной жизни. Как будто малодушно отсекал сам себе путь к возможному отступлению. Не шибко удивлялся и совсем не обижался, когда мне в ответ давали понять, что, как водится, муж всегда узнаёт о своих рогах последним – и теперь у них гора с плеч, потому что не надо отмалчиваться и отнекиваться, то есть врать. До сих пор молчали, чтобы не навредить, а теперь что ж скрывать, когда тайное и для тебя, Коржов, стало наконец явным? За тебя всё равно никто ничего не решит.
      
      - Жену красавицу надо было баловать, – осторожно выразила своё отношение Галина, жена Валеры Ерченко.
      
      – Что? За Божий дар ещё и приплачивать? – взвился я в ответ. Меня поражало, что всё почему-то сводится теперь исключительно к товарно-денежным отношениям. Да обозначьте мне такие претензии, такую модель отношений заранее, или хотя бы намекните на её, пусть даже теоретическую, возможность – и самая пламенная моя любовь враз угасла бы, не успев разгореться, потому что отношения столь подлого рода никогда и ни с какой женщиной – даже одноразовые, даже по горькой пьянке и абсолютному беспамятству – меня не прельстили бы. А уж с любимой подавно.
      
      - Ты, братец, разбивался ради неё в лепёшку – вот и разбился, сам к этому шёл. Сам и виноват. Такой ты ей не нужен. Я же видел, что ты ей трусы стираешь. Да если бы я своей жене трусы стирал, она бы тоже меня бросила. Таня, подтверди.
      
      Таня, жена брата Григория, готовно подтвердила. Не потому, что действительно бросила бы, а потому, что уважала главу своей семьи. Жаль, братан, что ты меня раньше не предостерёг. А может, предостерегал, да я не услышал. Мне же надо напрямую, а не намёками. Намёки до меня не доходят.
      
      - Вместо того, чтобы обсуждать и осуждать, пожалели бы лучше девушку. Сообразите, какая редкостная выпала ей невезуха: двоих мужиков пришлось бросить одного за другим, потому что оба оказались рогоносцами!
      
      Это уже я сам пытался заслонить боль и горечь вечным своим цинизмом. Нельзя было выглядеть совсем убитым, даже если фактически представляешь из себя давно окоченевший недвижный и смердящий труп дохлого покойника.
      
      В общем, публично ершился и ерепенился, но приходила ночь – и шоковая эйфория отступала, если не удавалось стремительно надраться до полусмерти и рухнуть на пике этого состояния. Пропустил момент – пропал. Я сутками не мог спать, а когда всё-таки ложился, откуда-то накатывались припадки беспричинного судорожного страха, так что приходилось проводить ночи, не выключая света и, почему-то, не запирая дверей. А что в то время значило для меня надраться? – Да наперёд разве знаешь? То пил чуть ли не сутками и литрами, не пьянея, то отключался от второй же рюмки. Был, короче, обычным шизиком в период обострения. Хотя полнолуние уже давно миновало.
      
      28
      Гостям я нажарил, по Катькиному заказу и по нашей сегодняшней бедности, её любимой картошки со шкварками Сало тогда стоило на рынке ещё на диво дёшево. Детвора дружно подвалила, разделась, расселась и весело загалдела. Знать бы мне тогда, что детский смех последний раз звучит в моём доме…
      
      Но они за своим столом прекрасно управлялись сами, а мы со Светой уселись в кухне за бутылкой вина. Не самого лучшего, однако несравненно более приличного, чем сладкий компот, которым её поил Мохначёв.
      
      На её с порога прозвучавшую просьбу о прощении я сначала никак не отреагировал. Как тут прикажете реагировать? Ну, желает девушка облегчить себе предстоящий Великим постом путь духовного очищения. Достичь этого можно по-всякому. Вот родненькая моя, к примеру, предпочитает духовно очиститься, не напрягаясь, избежав ненужных затрат. Невзначай. Как бы промежду прочим. Ещё раз соврамши – вместо действительного раскаяния.
      
      Не новость, не впервой. Боюсь, однако, на таких условиях даже Всевышний не обещает прощения, чего уж ждать от меня, грешного. В качестве авансового платежа желает получить она своё прощение, что ли? Прощёное воскресенье наступило, так что извольте прощать: положено по расписанию. Обязательный и ничего не значащий ритуал, да? Так я, не христианин, следовать ему не собирался. Поэтому не хотел ничего слышать, полагая, что просьба адресована не мне. А в ответ на повторное обращение всё-таки задал встречный вопрос:
      
      - За что? За что я должен тебя простить? Не виноватому прощение – зачем? Может, я и спятил в ту пятницу, шестнадцатого, Бог нам судья, но ведь не ослеп и не оглох же?
      
      - За всё.
      
      “Иногда лучше жевать, чем говорить!” Лицемерие этой абстрактной просьбы резануло мне уже, казалось, неспособную что-либо чувствовать душу новой болью.
      
      - Что ж, ты права. Правильно рассудила, что оптом – дешевле. На рынке тоже так. Я в этом уже кое-что понимаю. Удачно торгуешься. Эдак сам Господь окажется перед тобою в долгу. Но, знаешь, ни в шахматах, ни в привычном мне варианте преферанса втёмную играть не принято, так что уволь. Я не знаю, о чём ты просишь, а чего не знаю, того исполнить не могу.
      
      За Катюху и вообще за детей мы всё-таки выпили – медленно и печально, как будто трахались у гроба. Взаимно замяли разговор, грозивший в нехорошее перерасти. Меня уже отменили, любовь почила безвременно, но детей отменить невозможно. Я читал ей из нового, только что вышедшего сборника Иосифа Бродского, с досадой замечая множество опечаток. Умершему на днях классику, ревностному блюстителю точной, никому больше не свойственной глуховатой саркастической речи, и при жизни, и после оной поразительно везло на опечатки. Только в его текстах опечатки рано или поздно заметят и исправят, а вот в моих – вряд ли. Всего-то разницы между Поэтом и графоманом.
      
              Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
              к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
              видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
      
      И любимое, давнее и давно известное, из “Писем римскому другу”, наизусть:
      
              Вот и прожили мы больше половины.
              Как сказал мне старый раб перед таверной:
              “Мы, оглядываясь, видим лишь руины”.
              Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
      
      Про руины вроде всё точно. А вот о блудливой сестрице наместника, которая обрела теперь законную возможность общаться с богами, ибо стала жрицей, пропустим. Чтоб не нагнетать, не провоцировать зря:
      
                Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
                долг свой давний вычитанию заплатит.
                Забери из-под подушки сбереженья,
                там немного, но на похороны хватит.
      
                Поезжай на вороной своей кобыле
                в дом гетер под городскую нашу стену.
                Дай им цену, за которую любили,
                чтоб за ту же и оплакивали цену.
      
      По ходу осторожной, намеренно не затрагивающей ничего обоюдоострого беседы, мы неспешно допили вино, и, видя, что сказать ни ей, ни мне больше нечего, а чуждый ей Бродский в таких дозах изрядно её утомил, я ушёл к Борису пьяствовать – теперь уже всерьёз и надолго. Так, чтобы только поздней ночью и именно что на рогах вернуться туда, где теперь, как сказано, имелись лишь руины. На пустое место, где мы когда-то любили.
      
      Место и вправду было пустым.
      
     29
      Спустя месяц я с показным и совершенно неуместным буйством отпраздновал свой очередной день рождения. Неведомо на какие деньги. На последние, ясен пень. Впервые за много лет без Малышки. Особенно шумно и буйно, потому что решил – заранее и насовсем: в последний раз! Мне больше не хотелось благодарить Творца за лишний дарованный год. Мне эти годы стали не нужны.
      
      Как ни обижались на меня друзья-приятели, как ни рвались в последующие годовщины побуянить-порезвиться, больше по такому поводу им погудеть у меня не случилось. Ни в сорок восемь, ни в пятьдесят, ни в шестьдесят. И дальше не удастся, ебж, как говорил придурошно опростившийся граф. Если буду жив. Вот на поминки – милости прошу! На этом пиру всяк, кто жив, хозяин, а не гость. Там мне командование по объективным причинам не доверят. Но любить меня здесь и теперь за то, что я даю вам шанс когда-то погулять на моих поминках, никого не обязываю.
      
      Кстати, это был последний день рождения, с которым меня поздравили дети. А дальше – ни в сорок восемь, ни в пятьдесят, ни даже в шестьдесят. Хотя я, конечно, доживши нечаянно до этого немыслимого возраста, постоянно ждал звонка или иной весточки.
      
      Но вас, детишки Катя и Сергей, я в этом многолетнем молчании не виню, однако и на поминки по себе не приглашаю. Конечно, формальное прощание, если оно состоялось, теоретически должно бы утешить оставшихся в живых. Но пока никак не заметно, что вы нуждаетесь в каком-либо утешении, пусть даже формальном. Так что лучше не надо. Не напрягайтесь. Не парьтесь. И не только потому, что я жалею вас. Нет, я чисто шкурно сочувствую: вам, как ни жаль, будет некуда прятать ваши лица, ежели явитесь. Впрочем, лица свои берегите сами – это не моя проблема. Но откуда – чисто технически – вы сможете вовремя узнать об этом весёлом мероприятии? Вы же свои координаты засекретили не только от меня, предка. Да и я никому не намерен поручать непременно вас разыскать, хоть это в принципе возможно. Конечно, сегодня всё возможно, да разве оно вам надо?
      
      30
      Ещё через месяц мы вновь попытались склеить разбитое. Я сам в очередном приступе малодушия предложил ей вернуться и всё забыть. Без всяких условий.
      
      Вернулась. Но забыть ничего не удавалось – потому что не удалось бы никогда. Дети это чувствовали: были непривычно послушными, не шалили и не смеялись. В доме лежал то ли уже готовый покойник, то ли некто при смерти.
      
      А спустя пару недель, на День Победы, Света уехала с детьми и родителями в наше общее загородное поместье Зубарёво. Меня родители взять в своё авто отказались: уж больно разобиделись за случившийся мерзкий скандал, за страшный ущерб, нанесённый репутации их единственной дочери, за все её безвинные тяжкие муки и горькие слёзы. В их глазах честь не от поступков зависит, а исключительно от их огласки. Как у той блудливой французской королевы с её злосчастными подвесками…
      
      Одному проводить длинные праздники было скучно. Точнее, было бы скучно, да чёрт меня понёс, приспичило зачем-то сунуться в квартиру её предков. Разумеется, явилось новое разоблачение: Света, кто бы догадался, уклонилась от весенних ударных сельхозработ в родительском поместье. То есть якобы уехала, для меня зачем-то изобразила отъезд, однако, как выяснилось, фактически пребывала в родительской квартире – принаряженная и в состоянии нетерпеливого ожидания. Но ждала она явно не меня, зря я опять не ко времени припёрся.
      
      Когда женщина уходит, её не остановить. Странно, что эта всё ещё не уходила. А ещё волей-неволей получается, что теперь её конспиративные встречи взяли под свой патронаж мама с папой. Одобрили, стало быть. С такой силой мне вовек не совладать!
      
      Светлана, отдадим дань её сообразительности, сама поняла: возвращаться в мой дом ей теперь, пожалуй, окончательно не стоит. Мы расстались так, что не состоялся, ввиду его явной неуместности, даже контрольный поцелуй в затылок.
      
      31
      Нет, эти дни не потрясли мир. Мир их не заметил. Они никого не потрясли, даже Лену Мохначёву. Моя персона, ясен пень, вообще в счёт не шла.
      
      Я только по длине щетины мог судить: сегодня это, или уже послезавтра. Брился наощупь, потому что лень было даже в зеркале отражаться. Я совсем не просыхал и почти не просыпался. Я не хотел просыпаться. Имею я право ничего не хотеть?!
      
      Спасибо Олегу Кузнецову за протекцию. Спасибо богатенькому Борису, БГеру, за ссуду, которую сам он, видя, что я на глазах пропадаю, заранее считал безвозвратной, однако всё же безропотно и без всяких условий выделил. Спасибо петрозаводским приятелям, братьям Емельяновым: Пеке, Сашке и Володе – за бескорыстное гостеприимство. Догадываюсь, что, не случись мне такого содействия и такого сочувствия от ничего не должных мне товарищей, спился бы я, оставшись в Александрове, в хлам, в сардельку и в сосиску.
      
      Собственно, я уже достаточно резво стартовал на этой не больно-то длинной дистанции. Месяца хватило бы, максимум двух-трёх. Это просто, было бы желание. Даже денег не нужно, поскольку дом – полная чаша, есть что загнать по дешёвке. Совесть – это та самая штука, которую алкаш пропивает в первую очередь, так что дальше проблемы с ней исчезают. Но – опять повезло!
      
      Сейчас это коммерческий рыбацкий приют с красивым названием Царевен Ключ. Заонежье. Не из самых дешёвых, несмотря на ограниченность удобств. Богатейшие рыболовные угодья по обе стороны узкого полуострова: с востока бескрайний Повенецкий залив, с запада его обманчиво уютная Толвуйская губа – привлекают истинных рыбаков, а не жалких хлюпиков, ужасающихся перспективе хотя бы день прожить без кондиционера, шведского стола, горничных и джакузи. Если вы не из таких – горячо рекомендую! Эта реклама, поверьте, искренняя, поскольку хозяевами никак не оплачена. Они даже не подозревают о ней.
      
      А тогда на самом берегу залива стояла вполне законченная симпатичная банька, а чуть поодаль – почти достроенный двухэтажный дом, лучший в деревне. Пейзаж дополняли дровяной сарай, причал и эллинг для лодок, а также добротный туалет типа сортир, неброско спрятавшийся в ольшанике. Деревня была в десяток домов, только в одном из которых, соседнем, постоянно жил когда-то разжалованный за пьянку, однако теперь совершенно непьющий престарелый онежский капитан, мой тёзка, с женой, а остальные служили своим городским хозяевам только летом или в путину.
      
      Братья в пятницу вечером привезли меня туда из Петрозаводска на своей легковушке, за два выходных дня продемонстрировали угодья и фронт работ, представили упомянутому соседу, напилили бензопилой хренову гору чурбаков, а в промежутках успели ещё удачно порыбачить и умеренно попьянствовать. И убыли, оставив мне подробную, на двух листах, инструкцию. Чтоб знал, что делать, значитЬ. Энергичные ребята.
      
      Огорчало отсутствие в деревне телефона, однако братья планировали регулярно наведываться. Бытовой мобильной связи тогда ещё не существовало.
      
      Я остался на всём готовом. Минимум: кусок сала, крупу, хлеб, чай и сухари – привёз с собой, а сахар и подсолнечное масло были в доме. Дрова есть, их предстояло только переколоть и свалить в сарай. Рыба подразумевалась подножная, а вот выпивка – наоборот, не подразумевалась вовсе. Берегом до Толвуи десяток с гаком километров, не набегаешься, а пересекать губу на гребной лодке хлопцы мне категорически не советовали, да я и сам не рискнул бы. И потому, что вдруг захотелось жить (точнее, расхотелось помирать). Но и потому также, что не знал, а что, собственно, там, в райцентре, делать без денег.
      
      Правда, граммов сто осталось недопито. Но это – неприкосновенная заначка на 24 июня, день рождения Серенького. Так что за работу, дорогой товарищ, коль скоро цели ясны, а задачи определены!
      
      32
      Записи, сделанные в Карелии, сохранились, однако информации для вас в них – нуль. Я усердно занимался грубым физическим трудом, но не одолел и четверти той инструкции, которую оставили мне хозяева. Два топора расколол от усердия, хотя колоть следовало дрова, а не топоры. Сами Емельяновы за месяц так и не появились ни разу, хотя к выходным, предвкушая визит хозяев, я всякий раз готовил всякую рыбную вкуснятину, а взамен мечтал о свежем хлебе и пучке зелёного лука, а вовсе не об стакане водки, как вы можете подумать.
      
      Нет, грядки с луком и редиской, которые я разбил, усердно выковыряв из прибрежной жирной почвы сотни каменьев, дали великолепный урожай, только я его не дождался. Он достался в августе бесшабашной ватаге молодёжи, членом которой, так получилось, оказался и мой сыночек Дмитрий А.
      
      А вот рыбалка поначалу не заладилась. Далеко не сразу удалось старому рыбаку расшифровать каверзные повадки онежского “парового” окуня, который клюёт на отмелях-банках только в предзакатные и предрассветные минуты белых ночей – но клюёт исключительно жадно, так что надёргать ведро за полчаса – не проблема, только поймай момент! Беда, что витаминов в рыбе оказалось маловато. Пить хвойный отвар и витаминные чаи из листьев черники-брусники я тогда не догадался. Я вообще был не в состоянии оценивать собственное состояние. В итоге к середине июля порядком ослаб и слегка затосковал, ещё не догадываясь о действительной, чисто медицинской причине.
      
      А в записях – на кой они вам? – я всё перебирал без всякого толку подробности личной трагедии. Да, трагедии, хотя все участники живы! К себе легко быть снисходительным! И, разумеется, малодушно обманывал себя тем, что вот вернусь – и сгинет, как страшный сон, всё дурное, чем был заполнен этот жуткий год. Вновь и вновь унижал себя надеждой, потому что есть вещи, которым разум склонен противиться вопреки всем очевидностям.
      
                Не уходи, надежда! Лучше обмани!
      
      Это самолично Евгений Клячкин, замечательный песенный интерпретатор Иосифа Бродского. Это их “Пилигримов” восторженно орали мы в студенчестве, не зная, кто авторы стихов и музыки.
      
      Пребывая в такой вот не свойственной мне меланхолической задумчивости, я отправился побродить по своему полуострову. Познакомиться с округой, да и грибы не помешали бы, потому что рыбой я уже давился.
      
      Грибов, увы, пока не было, да и черника ещё не поспела. Собрал, на забаву Катюшке, немного ягеля: диковина! Полюбовался живописным восточным берегом, где сосны подступали к самой воде, оставив до прибоя только узенькую полоску безлюдного пляжа, и повернул назад, желая сделать круг. Это оказалось ошибкой.
      
      Уже на нашем, толвуйском берегу, я приблизился к лагерю отдыхающих дикарей, грамотно разбитому на полянке у тропы, идущей вдоль берега тихой бухточки: автомобиль, палатка, оборудованное кострище. Людей, правда, не видно. Кое-что, правда, слышно.
      
      Люди, вполне живые, в лице явно недостаточно одетой (большего не скажу, а то опять получится порнография) молодой пары очень скоро вылезли из палатки, когда их поначалу не замеченная мною лохматая зверюга уже держала меня клыками за руку. Нет, сначала она молча вцепилась в ногу, но я же сдуру стал дрыгаться и махать руками. А псина, видимо, соскучилась по настоящей работе, и занималась ею со всем энтузиазмом, на который способна породистая и хорошо обученная собака, так что команду хозяина отставить грызть нарушителя хотя и исполнила, однако явно без удовольствия. Может, посчитала меня заслуженной добычей и аппетитным, несмотря на общее истощение, кормом?
      
      Мне расторопно оказали первую помощь, извинились и отпустили с миром. Я тоже извинился – за то, что нечаянно помешал их упоительному, судя по звукам из палатки, сексу.
      
      До деревни я доковылял вполне браво и вообще бодрился, однако ночью начался жуткий озноб, пострадавшие левые конечности распухли. Не припомню, когда ещё я чувствовал себя настолько больным. Вскоре убедился, что ни вёслами, ни топором махать не могу, а значит, как работник выбыл из строя. Но и покинуть деревню самостоятельно я на одной ноге не смог бы.
      
      Образовалась вполне себе бездеятельная пауза в несколько дней, этакое, простите за нахальство, Кривоноговское лето – в пику Болдинской осени. Правда, ни в плодовитости, ни, тем более, в гениальности превзойти классика не удалось. Но ведь он – первый профи, а я всего лишь нечаянный любитель. И, разумеется, из того, что написалось, большую часть, то есть всякую дурь с вернувшимися вновь навязчивыми мотивами суицида, я никогда никому не показал бы. Почему? – Да не такими уж они оказались навязчивыми, те самые, доминировавшие тогда, мотивы. Я не хотел жить, но, однако, не торопился соглашаться с раскладом, не ощущал за собой обязанности немедленно умереть. Одолевали резонные мысли о том, что в сложившейся ситуации я в роли покойника и Светлана в роли вдовы выглядели бы наиболее пристойно. Но, раз уж я до сих пор жив, они, выходит, содержали немалую порцию лукавства, допускать которое в этот текст мне не хотелось бы. Даже если оно было непреднамеренным. Разве не смешон трубач, дующий мимо трубы?
      
      Нет, мне удалось вскоре сообразить, что раз уж ваша мама не расценила свои потери как смертельные, то и мне нет резона умирать. Кроме того, мой плодотворный период не затянулся надолго. Как только понял, что ходить уже в состоянии, я прибрался за собой, оставил так и не появившимся хозяевам благодарственную записку, попарился напоследок в их чудной баньке – и слинял, жалея, что так нелепо всё заканчивается. Выйдя в четыре часа утра, к девяти я был в Толвуе. Конечно, двенадцать километров за пять часов – это не очень похоже на рекорд, так и здоровья не было. Оттуда меня уже вёз разнообразный транспорт.
      
      Вот и всё. Странным образом приведённый ниже несуразный текст сохранился. Не судите слишком строго.
      
      А поскольку в четырёх неуклюжих строфах осталось много чего необъяснённого, пояснения я решил вынести в заголовок, который по этой причине оказался длинным. Плевать! В китайской поэзии встречаются шедевры, которые короче предпосланного им заголовка. А то, что я написал, не шедевр. И даже не поэзия.
      
      
      На нечаянную встречу автора 14 июля 1996 года со злой породистой сукой
      в окрестностях деревни Кривоногово, где он, автор, гулял, намереваясь
      зализать старые раны, но взамен схлопотал от неё, суки, новые
      
           Заонежье. Пахнет летом. Бор. Залив. Бреду устало,
           размышляя. Впрочем, где там! Мысли скачут невпопад.
           Ну за что мне злая сука руки-ноги искусала,
           преградив вперёд дорогу и отрезав путь назад?
          
           Знак небесный? Может, ёрзать мне не следует, подруга?
           Всё, что жизнь ни шлёт – приемлить. Что потребует – отдать.
           День вчерашний позади уж. Новый – глядь, и не настанет.
           Остаётся жить сегодня. А конца не миновать.
          
           Кто е.ёт – тому и мясо. Восхищаюсь поговоркой,
           что, подобно откровенью, вдруг раскрыла смысл и суть
           происшедшего меж нами. Ну к чему теперь разборки,
           даже если б и смогли мы вновь минувшее вернуть?
          
           Даль – почти морская – знаешь, очень обостряет зренье.
           Слух в бездействии тупеет: не прибой, так бор шумит.
           Я в молчаньи упражняюсь. Это нужное уменье.
           Ведь тебе моё: а помнишь? – ничего не говорит.
          
          
      Возвратитесь к началу главы, чтобы попытаться понять, откуда мог бы родиться – откуда, зачем, и почему такой убогий? – этот то ли обличающий, то ли покаянный, то ли смиренный текст. Не поняли? Я тоже тогда не понимал, и сейчас, поверьте, не понимаю. Чувства не только не переубеждаются. Из них иногда удаётся нечаянно сотворить совершенно невозможный, немыслимый даже для виртуоза Венички коктейль.
      
      Зачем я его привожу? – Не знаю. Возможно, чтобы не завраться ненароком, не переупростить. Оно ж не откуда-то ещё. Оно, возможно, из души. Что-то в ней уцелело доброго к той, что давно уже блудила телесно и словесно. Вот уж чего не собирался, так это прятать от вас душу.
      
      Не слишком, скажете, привлекательную? Не радует вас, не вдохновляет вид вывороченной, и даже не окровавленной, а просто истоптанной и обгаженной души? Так что ж, другой у меня всё равно нету. Только эта, не больно опрятная, сомневается, мечется и терзается, как умеет. Ищет, зараза, выхода из заведомо безвыходной ситуации. Изобретает мифы, чтобы тут же, пытая себя надеждой, в них поверить. Географическое отдаление смягчило горечь. Прошедшее время приглушило отчаяние и породило ожидания. Зряшные, возможно, кто б сомневался. А вам что, другие надежды доводилось видеть? Счастливчики!..
      
    
         
      
          Февраль – апрель 2009г.      
             г. Александров
      
      
                *


            Продолжение: http://proza.ru/2009/05/19/678