Весна…
Всё такое отчаянно зелёное, что хочется жить и дышать этим свежим, ядрёным воздухом совершенно без всякой причины.
Я возвращаюсь с работы домой. В одной руке у меня портфель со школьными тетрадями, в другой – сетка с макаронами, сосисками и кефиром.
Немотивированное желание наслаждаться прекрасным вечером заставляет меня «огородами» войти во двор и тихонько устроиться на самой дальней лавочке, на безопасном расстоянии от эпицентра «военных действий» у нашего подъезда, чтобы просто посидеть, помолчать… посмотреть на небо.
Н-даа… на небо ещё рано, а сапоги-чулки – уже поздно? Умру, а тетради проверю сегодня.
Вот возвращается из магазина Дмитрий Сергеевич. Он доцент политехнического института и мой сосед из квартиры справа. Его внук Юрочка – отличник, октябрёнок и просто хороший мальчишка. Я рада, что не преподаю в его классе – мы с Юрой приятели и производственные отношения могли бы только испортить нашу дружбу.
Дмитрий Сергеевич по мнению соседок мужчина, интересный во всех отношениях. Он церемонно раскланивается с престарелыми дамами, сидящими у подъезда, которые все почти сплошь «академические» вдовы. Они живо и с интересом обсуждают текущий момент – перспективы страны на урожай хлеба, угрозу холодной войны, мерзости сионизма и скорое празднование Дня Победы, одного из самых главных праздников для каждого из нас.
Дмитрий Сергеевич ненадолго включается в общие прения, а затем идёт домой кормить внука, который около года назад поступил к нему на «перековку».
Юру он забрал к себе на период какой-то загранкомандировки его родителей – «чтобы не таскать мальчишку чёт знает где», а на самом деле тая надежду вовремя вмешаться в абсолютно деформированный процесс его воспитания.
- Скажу вам честно, Мариночка, - конфиденциально сообщает он мне, - воспитание ребёнка оставляет желать лучшего. Изнеженность, потакание, баловство. Заниматься мальчиком не имеют времени, поэтому откупаются дорогими подарками. Вы бы видели эту заграничную дребедень! Ловушка для неокрепших умов. К учёбе у меня претензий нет, но есть другое – я обнаружил, что он врёт! Нет, не всегда, конечно… Ну, не пороть же мне его. Пытаюсь разговаривать, объяснять на примерах из жизни, из истории… Наказываю, не без того, но как-то плохо всё до него доходит. Этим детям, которые не знали голода и лишений, им почему-то всё как с гуся вода! Я всё-таки надеюсь воспитать из него пусть не коммуниста, может быть, но порядочного, честного человека! – вдохновенно оканчивает свою тираду Дмитрий Сергеевич.
Я активно киваю головой. Всё правильно! Всё правильно… Никто ведь не спорит с необходимостью воспитания порядочности и честности. А меня ведь тоже воспитывали на примерах.
Ох уж эти мне примеры из жизни вождей и видных партийцев! Лично мне всё было бы яснее, если бы со мной чаще говорили о простом и доступном. Ведь вожди находятся так далеко и высоко, что, пожалуй, до них и не дотянуться…
Хорошо, что никто не читает моих мыслей, а то гореть бы мне на костре инквизиции в нашем тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году.
Я работаю с детьми и понимаю, что Юра не из тех, кто врёт двадцать четыре часа в сутки. Он, как и все дети, прост и хитёр одновременно. Он - нормальное маленькое, живое существо, которое не допускает взрослых в свой сложный детский мир, наполненный первыми опытами, сомнениями и ошибками.
Однако пора идти домой.
Я напускаю на себя озабоченный вид и бесстрашно врезаюсь в тошнотворное облако «Красной Москвы», плотно окутывающее наш милый серпентарий у подъезда. И кто сказал, что духи всегда пахнут…
- Мариночка, вы читали передовицу?! – кричит мне вслед Матвеева со второго этажа, размахивая за моей спиной последним номером «Правды».
- Читала! – я кричу уже с лестницы. Я ж не самоубийца. Впереди выходной, и у меня чудесные перспективы поговорить об удоях молока и разложении Запада со своей мамой. Иногда я думаю, что не будь у меня такой идеологически подкованной мамы, из меня не получилось бы педагога в том, моём, смысле, который я вкладываю в это понятие.
Моя неопределённость огорчает маму. Дело в том, что я не верю в те две вещи, в которые свято верит она – что марксистско-ленинской грамотой можно безошибочно руководствоваться во всех случаях жизни, и что человек с партбилетом – безоговорочно честный человек. Н-дааа… не стала бы я давать форы всем подряд партийным билетам. Ну, а «кто не с нами...»? Вот именно, тот против нас. А я всё равно не могу быть всегда «с вами», чтобы вот так – легко как вы, разбрасывать камни и навешивать ярлыки.
Хороший день – воскресенье. Тетради проверены, сырники пожарены, мама в субботу сварила борщ.
Я спускаюсь вниз, чтобы позвать её обедать.
Старушки оживлённо беседуют о пайках с дефицитными продуктами, которые они выкупают раз в месяц в специальном магазинчике. Блага и здесь распределяются согласно внутренней «табели о рангах» - героям войн, участникам и жёнам, то есть вдовам героев.
- Не зря жён отъединили от участников! – стуча зубными протезами, кипятится тётя Катя, - так мы не будем видеть, какие продукты получаете вы!
- А всё в соответствии, так сказать, с личным вкладом… уважаемая! – воинственно выпрямляясь, язвит моя мама.
- Ой, я вас умоляю! Вы видели этих кур? Страшные, как моя жизнь, но зато по госцене.
- Какая вам печень трески! Размечтались. И «Советскую» в этот раз не давали.
- Давали, но не нам. Надо спросить Дмитрия Сергеевича - была ли колбаса. Он такой приятный собеседник… - незаметно вздыхает Бирман, «божий одуванчик» с пятого.
Я с трудом отрываю маму от этой возни – она в числе «участников», которые слегка напирают на «жён», считая их претензии на «уравниловку» просто смешными.
Краем глаза я вижу Юрочку, который неприкаянно топчется возле турников, потому что ему строго-настрого запрещено покидать пределы двора. Со своей круглой мордашкой и круглыми карими глазами он похож на маленького домашнего котёночка, которого выпустили погулять в палисадник, зная, что оттуда он никуда не сбежит.
Я вижу, что Юрочке скучно. Во дворе у него почти нет сверстников, только пара девчонок, с которыми и водиться как-то неловко, да вечно зарёванный Вовчик из параллельного класса, который за двойки регулярно бывает порот своим папашей-алкашом, невесть как получившим квартиру в нашем ведомственном доме.
По утрам дедушка отводит Юру в школу.
Иногда это делаю я – нам ведь по пути, и тогда он немного приоткрывает предо мной мир своих фантазий и проделок, в который он не посвящает деда. В глазах деда он боится быть плохим.
По средам моя мама и Дмитрий Сергеевич отправляются на обязательный променад - партсобрание в родном институте. Я могу часок посидеть с Юркой, проверить уроки и поговорить с ним на злобу дня.
Сделав уроки и изнывая от скуки, запертый Юрочка обычно начинал искать приключений на дедовой жилплощади.
- Нуу… дедушка ушёл. А я на кухне нашёл консервы в шкафу. Хотел открыть, но не смог, только дырку ключом пробил…
- Дедушке сказал?
- Нет. Я их на место поставил. Ну, я ж не знал…
- Что не знал?
- Что они испортятся. А он потом достал и увидел.
- Сердился?
- Ага. Говорил о войне и голоде. Ещё говорил, что признаться было надо.
- А ты? Почему не сказал?
- Ну, я ж не знал!
- Что ты не знал? Что врать нехорошо?
- Что они испортятся.
- Ну вот, приехали, - вздыхаю я, - а то, что врать и трусить недостойно, ты тоже не знал? А что дедушке не даром это всё достаётся? Юрочка, ведь надо сначала думать, а потом делать!
- Я думаю. Я больше не буду, - несчастным голосом отвечает Юрка.
Воспитывать его на примерах голодающих детей Африки у меня не достаёт духу. Он и без меня это слышит и в школе, и дома.
- Я уверена, что такого больше не повторится – учительским тоном заканчиваю я.
- Я больше не буду, - с облегчением повторяет Юра.
Пара девчонок с которыми гуляет во дворе Юра, живёт в доме напротив – это две подружки примерно одного с ним возраста, Лена и Маша. Лена, довольно наглая дочка милицейского прапорщика, чуть что – сразу сообщает, что её папа может всем «козью морду» сделать. А Маша, наоборот, кажется какой-то неловкой и забитой.
Семье Маши у нас во дворе мало кто симпатизирует, больше всего народ возмущается их попыткой скрыть своё еврейство под фамилией Марченко, и именно потому ещё, что это тот самый вариант, когда «не по паспорту, а по морде бьют». Маша, её брат Алик и их родители внешне выглядят инородным телом среди населения славянского образца, впрочем, как и остальные евреи и редкие кавказцы.
Юра иногда болтает с этими девочками, по очереди висит с ними на турнике или пытается ходить по бревну.
- Марина Владимировна, а что такое – пархатая жидовка? - как-то спросил меня Юра.
Хорошо, что он пока не спрашивает меня - откуда дети берутся.
А пора бы и знать. Почти уверена, что уже знает.
- Это очень плохое ругательство, так называют евреев….нельзя его говорить. Откуда ты это взял, Юра?
- Я знаю, что это плохие слова… Слышал, как Лена Машу обзывает.
- Они же как будто подруги! И что отвечает ей Маша?
- Ничего. Она просто стоит и молчит. И глаза такие… грустные. У меня настроение портится после этого.
- Юра… ты в следующий раз обязательно вступись за Машу, ведь ты будущий мужчина.
- Девочек бить нельзя… - неуверенно тянет Юрка.
- Я же не предлагаю бить Лену! Что ты выдумываешь. Ты можешь сказать хотя бы слово в защиту Маши? Сказать, что Лене должно быть стыдно говорить такие гадости, чтобы она замолчала.
- Это будет по-советски?
- Конечно, по-советски! А главное – по-человечески. Никого нельзя обижать безнаказанно.
- А дедушка тоже так иногда говорит. Начитается газет и говорит, что жиды в своём проклятом Израиле совсем распоясались … Военная угроза, вот как, – с трудом вспоминает Юра.
Час от часу не легче! Теперь понятно – эта тема у них дома просто закрыта.
И что теперь прикажете делать? Не рассказывать же мне, что его покойная бабушка, Софья Григорьевна, была еврейкой? Надо подобрать какие-то правильные слова.
- Вот что, Юра. Ты в подобных случаях сразу вспоминай, что в нашей стране дружба народов. Что нельзя оскорблять людей, потому что они принадлежат к другой национальности – у нас все равны. Вот как вспомнишь это – сразу всё станет на свои места и ты никогда не запутаешься. А дедушка, наверное, сердился, потому что сам прошёл войну и знает – как это ужасно.
- Я понял, - задумчиво отвечает Юра.
Иногда я вижу его бегающим по улице с мальчишками из других дворов. Я не ябедничаю его деду, чтобы не рухнуло то хрупкое доверие, которое установилось между нами.
Пару раз осенью я встречала его в соседнем кафе «Мороженое», он сидел и сосредоточенно поглощал двадцатикопеечный пломбир из вазочки. Мне это показалось немного странным, но спрашивать напрямую деда я не хотела.
- Юра, видела тебя в кафе.
Юрочка молчал и смотрел куда-то в окно.
- Дедушка даёт тебе деньги на мороженое?
- Дал. - Юра смотрел на меня честными глазами, но я чувствовала что-то ненатуральное в его ответах. Я знаю, что Дмитрий Сергеевич сам покупает это мороженое в баночку и дома подтапливает его на плите, чтобы у внука не заболело горло. Это называется: «Сегодня Юра ел мороженое».
- Не может быть. Ты в прошлом году часто болел ангинами. Откуда деньги?
Говори, иначе всё скажу деду.
- Я сам взял… у него в кошельке. – Юрка приготовился реветь.
- Подожди, как это «взял»? Без спроса? Украл?
- Нет, только три раза! Открывал кошелёк и смотрел – если много мелочи, я брал копеек двадцать, чтоб незаметно было…
- Юра…
- Ну, не могу я больше эту водичку молочную есть! И больше за руку с ним в школу ходить не могу! У нас все давно сами в школу ходят! И вообще…- почти выкрикнул Юрка.
Целую неделю я сушила себе голову над вопросом – говорить ли об этом Дмитрию Сергеевичу, и когда?
Но текущие вопросы немного отодвинулись следующими неотложными делами. В школе полным ходом шла подготовка к празднованию Дня Победы,
Как обычно, предстоял торжественный урок во всех классах, на который будут приглашены ветераны из числа родственников учеников, в том числе и Дмитрий Сергеевич. Я так и представляла их идущими в этот день в школу - Дмитрий Сергеевич в кителе с орденскими планками, а Юрочка, очень торжественный и счастливый – с букетом красных тюльпанов в руках.
А вечером я услышала какие-то непривычные звуки - казалось, Юркин рёв перерастал в ор, который свободно преодолевал общую стену наших квартир. Я какое-то время слушала эти звуки, а потом схватила номер «Известий» и позвонила в двери соседей.
- Вот, посмотрите на него, Марина Владимировна! И это мой внук! И это в преддверии Дня Победы!!! – Дмитрий Сергеевич и сам кричал, стоя посреди комнаты и воздевая руки к потолку.
- Что случилось? Двойку получил? – у меня не хватило фантазии на более страшное преступление Юрки.
- Если бы двойку – я был бы счастлив! Нет, мой внук чуть не купил марки с портретом Гитлера. Наверное, это был бы мне подарок в честь праздника.
Тут даже я удивилась, а Юрка заревел ещё громче.
- Гитлера? Настоящие?..
- Настоящие! И вполне сохранные, доложу я вам.
Оказалось, две недели назад к Юре во дворе подошёл Алик Марченко, двадцатилетний брат Иры и предложил купить две марки с изображением Гитлера - по рублю за штуку. Алик уговаривал, а Юра мялся, так как не знал, где достанет такие деньги. Но потом на уговоры поддался, марки взял и спрятал в тумбе шкафа. Два рубля на завтраках сэкономить не удалось, поэтому пришлось всё рассказать деду. Дмитрий Сергеевич чуть не заболел от огорчения и возмущения.
- Марки я приказал ему вернуть. Как объяснять человеку что-то ещё, я уже не знаю. Тысячу раз ему рассказывал, что фашисты евреев во время войны уничтожали, а этот аморальный Алик ещё и марки с их портретами продаёт! А этот несознательный негодяй их покупает! – Дмитрий Сергеевич выглядел неважно и держался за сердце. – Мариночка, вы прихватите этого оболтуса завтра в школу? У меня нулевая лента с восьми…
Утром мы плетёмся в школу молча, так как разговаривать не хочется ни Юре, ни мне. Да и о чём говорить?
- А мне всё равно их жалко, ни у кого бы не было таких, - взрослым голосом вдруг произносит Юра, вбегая в школу и оставляя меня стоять с открытым ртом на её пороге.