Жарким летом семьдесят первого года осиные гнезда в нашем поселке, казалось, заполонили все вокруг. Размерами со старые, со шнуровкой, футбольные мячи, они располагались буквально повсюду: на чердаках домов, покосившихся кухонь и даже в туалетах... Это было настоящее стихийное бедствие...
Время сбора клубники и повального изготовления варений, настоек и, что греха таить, продукта номер один - браги, выпало на максимальную экспансию со стороны ос...
Наша, пропахшая керосином, кухонька, стоящая в обрамлении двух изящных яблонь, напоминала улей... Завтраки, обеды и ужины, в основном, происходили на улице. Словно солдаты первого года службы, ускоряемые "особыми обстоятельствами", мы, отгоняя назойливых насекомых, безо всякого аппетита съедали содержимое своих тарелок и быстро ретировались в безопасное место. Им была одна-единственная комната в доме... Комната, выходящая окнами на запад...
Так было до тех пор, пока на дачу не приехал мой папа... Папа был офицером ВДВ и в своей жизни решал очень серьезные задачи. Семья надеялась на него.
За поздним ужином, когда осы легли спать, отец с дедом, выпив по несколько кружек дошедшей, цвета какао, клубничной браги, обсудили вопрос о ликвидации главного очага беспокойства - огромного гнезда на маленьком чердаке кухни. Папа составил боевой расчет, в котором ему отводилась основная роль. С большим полиэтиленовым пакетом он должен был протиснуться в узкое чердачное окно и подвести мешок под осиное гнездо. Задача дедушки - молниеносно срезать с потолка штыковой лопатой гнездо, после чего последнее, упав в папин мешок, должно быть завязано сверху узлом и ликвидировано.
Операцию, как ни странно, назначили на утро. Хотя чего тут странного? Двадцатилитровая бутыль, словно сказочный сосуд, не кончалась...
Утром вся семья собралась перед кухней... Пахло цветами и травой. Дул легкий ветер, и жужжали мухи. Еще светило солнце, и, словно в трубу, в противогазе времен Первой мировой войны, что-то говорил отец. Противогаз закрывал только лицо, а дальше шли резиновые лямки, которые смешно оттопыривали уши моего стокилограммового папы. Рядом с ним стоял, опираясь на лопату, еще не совсем трезвый дедушка...
"Ну что, Андреич, время "Ч"," - скомандовал отец и полез по хрупкой лесенке на не менее хрупкий, покрытый рубероидом, козырек кухни, куда выходило узкое окно... Узкое окно...
Я помню, как охнула бабушка, а вслед за ней - мама, и как, завидев эту сцену, перестали работать вечно копающие соседи. Все вокруг замерло.
Папа напоминал мне Винни-Пуха, окно было явно мало для него... Они долго что-то обсуждали с дедом, последний в результате рекогносцировочных действий на "козырьке" дважды чуть не сорвался вниз. Мама с бабушкой, то и дело, тихо охали, я же, как дурак, смеялся... Не знаю, чему... Хотя, знаю...
Светило солнце, и дул теплый ветер. Словно в грамофонную трубу, папа внезапно скомандовал: "Давай, Андреич!".
Дед неуклюже сунул лопату в узкий проем между рамой и моим папой, потом еще раз, и еще...
Я помню, как все вокруг страшно загудело... Я помню, как нас, будто десятками игл, жалили осы...
Мне слышалось, как сдавленно матерится в противогаз папа, продолжая что-то делать внутри чердака, я видел, как покрывается красными пятнами от укусов дедушка... Его идиомы не заглушало ничто...
Кругом все гудело и материлось... Мама с бабушкой вывели меня из опасной зоны...
Спустя час я увидел папу и дедушку. Увидел, но не узнал. Они напоминали двух, участвующих в чайной церемонии китайцев. На столе стояла двадцатилитровая бутыль и алюминиевые армейские кружки. Из-за отеков глаза из были узкими, а скулы широкими. Они спокойно обсуждали прошедшую операцию.
"Знаешь, Андреич, - сказал папа, - вот дал бы ты первый раз лопатой чуть левее и обошлось бы без потерь." Отец потрогал отек под правым глазом, а дед потер огромные, красные от осиных укусов, уши.
"Ну ничего, - продолжил папа, - завтра сделаем все, как надо. И не такие задачи решали. А эти, - отец показал указательным пальцем вверх, - больше не вернутся."
"Не вернутся...", - повторил отекший от укусов дедушка и то ли от усталости, то ли еще от чего, тихо опустил голову на руки.
"Отдыхай, Андреич, - сказал папа и погладил деда по голове, - отдыхай, батя..."
Папа посмотрел через открытое окно на сосны.
Я вдруг вспомнил, как отец рассказывал, что в Чехословакии "батей" они называли комбата.
Мое веселое настроение вдруг улетучилось... Я тихо спустился с крыльца и тоже посмотрел на сосны... В свете дневного солнца они были воплощением самогО спокойствия и умиротворенности... Было тихо-тихо...
В поселке, казалось, все замерло. И лишь еле слышная, доносившаяся с кухни, песня моего отца о последней высоте, подчеркивала наступившее безмолвие...