Родители, молодые тогда еще, зачитывались Куприным. Нам с братом разрешили почитать
"Ю-ю". Совсем крошечного котенка, которого маме подарил её коллега, так и назвали.
... Ю-ю была истиной женщиной надменно-аристократического кошачьего круга. Её по-другому никто и не воспринимал. Панаш своего хвоста Ю-ю несла так, как держали воспитанные дамы девятнадцатого века кружевные зонтики на прогулке. А разворотом маленькой головы с круглыми до равнодушия глазами и чуть-чуть вызывающими влажными губами она как бы показывала, что - вот сейчас...она раcкинет привычным движением ручки пышный веер из перьев, взмахнет им легко - для отвода глаз и , развернувшись, уйдет, кинув вам свое:"Оставьте меня..." -"М-р-р-р..."
До сих пор остается загадкой, как обычный серо- черный котенок - писклявый и тщедушный - мог вырасти в малогабаритной советской квартире в великосветскую львицу?
Детство наше проходит быстро, оставляя вспышки самых ярких воспоминаний. А кошачье детство мимолетно! Казалось, вот только что - комочек царапал, кусал, играл до самозабвения с бантиком на ниточке. А тут вдруг вытянулся, сменил суету младенческих движений на подростковую угловатость, взгляд поменял... Ю-ю из лохматого и бесформенного малыша превратилась в девочку-подростка в роскошной шубке, с волнистыми завлекалками нежнейшего пуха из ушей и хвостом, который, вообще, жил своими понятиями.
Ярый противник кошек в доме, мой отец тигром носился по квартире.
- Кто её выпустил? Зачем?
Бабушка, мама и я тремя виноватыми пограничниками смотрели в пол - ответа не было. Ю-ю подросла и ей следовало научиться выходить по своим природным надобностям во двор или составить кампанию кошкам подъезда на чердаке.
Надо сказать, что чердак наш был отдельным миром: скрипучая деревянная приставная лестница гостепреимно приглашала всех желающих в "высший свет" подъезда. Местные дамы сушили там белье, развевающееся парусами фрегатов на сквозняке из чердачных окон. Забредали иногда туда и подозрительные типы - по-видимому - для приватных бесед...
Именно туда мама и подсадила очень услужливо нашу подросшую питомицу:
- Ну вот, Юенька, знакомься, это чердак. Ничего не бойся. Можешь осмотреть, но не увлекайся... сделай необходимое и возвращайся. Договорились?
Она пропала... Мы облазили весь чердак, но Ю-ю так и не нашли. Через час её обнаружил брат Димка. Мы всей семьей высыпали во двор. На краю шиферной крыши, нахохлившись, безумно распахнув глаза и вытянув вперед упирающиеся лапы, звала на помощь Ю-ю....
Её, конечно, спасли. Выглядела юная кошка удручающе: репьи и чердачный мусор превратили её хвост в настоящее помело, шерсть свалялась, уши нервно подрагивали, и нижняя челюсть тряслась в воспоминаниях о пережитом. Но мыльная ванна, нежное полотенце, щетки и теплое молоко постепенно вернули Ю-ю в привычный жизненный ритм...
- Так кому в голову пришла мысль выпустить ребенка на чердак? - гневно продолжал отец.
- Юра, - лепетала, всхлипывая мама - Ю-ю растет, она должна знать окружение, привыкать к порядку...
- К чертям ваш порядок! Загубили девочку!
- Всего лишь небольшой стресс...
- Стресс? Её изнасиловали!
- Юрочка, но кошек не насилуют, у них другая физиология.
- Ты не понимаешь... Она красавица! Какая уж тут физиология?... - прошептал он и отвернулся.
Через пару месяцев Ю-ю пропала еще раз. На этот раз весь подъезд был невольным слушателем изматывающих хоровых серенад. Мы даже не совались на чердак.
- Свадьба... - задумчиво объявила бабушка.
- Долго гуляют, - добавил отец, многозначительно и осуждающе взглянув на потолок - чердак был над нами. Ю-ю вернулась только через неделю - уставшая, похудевшая, с глазами женщины, познавшей что-то очень важное в жизни. Красота ее через несколько дней расцвела еще более бурно: глубоким влажным взглядом огромных глаз, удивительной уставшей грацией и меланхоличным наблюдением за возней воробьев на яблоне под окном.
Боль спряталась на дне глаз-колодцев. Она кричала и звала помочь ей. Всё ее существо спрашивало:"Что это? Отчего мне так больно? Сделайте же что-нибудь......" Ю-ю мучилась, как миллионы женщин всех рас, вер и традиций, в предродовых схватках. Рожать она согласилась только в присутствии мамы. Она с удивлением смотрела на выходящих из её чрева малышей, каждый раз глазами приглашая маму взглянуть и объяснить - кто это? При этом она мурлыкала, вскрикивала или , просто, тяжело дышала, обнажив яркую внутренность своего рта... Через пару часов она уже спала - уставшая и чисто вылизанная. Семеро комочков теребили её грудь, нащупывая в их младенческой слепоте источник жизни.
На следующий день Ю-ю ушла на чердак. Напрасно котята звали её, изводясь в голодном плаче - её они больше не интересовали. Мы выкармливали малышей из пипеток, просовывая резиновые кончики в отверстия старых меховых шапок. И так было всегда. Несколько раз их выкармиливала наша собака совсем мелкой неизвестной породы Лика, когда сроки родов у них совпадали. Дети вообще мало интересовали Ю-ю. Едва проснувшись от послеродовой усталости, она зажигала свои янтарные глаза факелами желания и свободной легкости.
- Кого ж ты там так любишь ? Детей пожалей... - сокрушалась мама. А Ю-ю, уже возле двери, поворачивала опущенную голову виновато и нетерпеливо: "Мр-р-р..." - "Отпусти..."
- Не ожидал от неё, - выговаривал отец всем нам, нерешающимся взглянуть друг другу в глаза - всем отчего-то было то ли стыдно, то ли неловко.
Ю-ю постепенно старилась, пышность воздушного в молодости мехового наряда блекла, голос, в юности нежный и мелодичный, теперь уже из зрелого грудного становился устало-хрипловатым, бисер некогда белоснежных зубов пожелтел, и мама, присмотревшись однажды к ней очень внимательно, с тревогой спросила:
- Ты еще и куришь?
Она прожила с нами 18 лет. Последние роды принесли нам одного единственного котенка, которого мы, привычно уже, выкормили и оставили себе. Через два месяца слабая и молчаливая Ю-ю ушла на чердак, чтобы больше никогда не вернуться. Мы нашли ее маленькое тело возле окна на крышу, стекло глаз отражало облака и застывшую обретенную свободу. А ветер вольно трепал паруса соседского белья...