Я тогда вдруг увидел бога. Прямо в небе, среди облаков. Он там в полнеба проявился. В небесах. Я его так и представлял: седой, с бородой, такой пожилой человек. И очень большой. В полнеба. И странным образом похож на одного деревенского старика. Мы как раз тогда на кладбище пришли его хоронить. То есть мы пришли копать могилу, а хоронили Серкэ-мучи потом всем миром. Все люди, то есть, вместе. Деревенские. Ну, не все, а кто по делам на работе не занят. Кто нынче свободен, значит.
Зимой это было, где-то в феврале, и на кладбище слежалось много снега. Снег-то ладно, его и разгрести можно. А земля-то мерзлая! Как копать? Известно, как: надо костер разводить. С костром, конечно, дело живее пошло. Огонь обозначил саму могилу. Я же говорю, у нас тогда все еще зима стояла. А то бы мы подыскали место, где получше. По уму, вырыть бы могилу поближе к родственникам, которые еще раньше умерли. Только где их там искать под снегом. К тому же, у нас не принято, чтобы кто-то из своих в могильщики ходил. Не по-нашему это. А зимой без родственников на кладбище не сразу разберешься.
Потому мы развели костер почти на краю кладбища. Натаскали хвороста, нарубили сухостой, разгребли снег. Мы с собой и лопаты, и веревки, и топор принесли. Мерзлый дерн поначалу чуть ли не рубить пришлось. Под костром земля отогрелась – тогда и копать легче стало. Я ничего такого не знал, всё делал за людьми, как все. Никто и не попрекал. Я же в первый раз пришел на кладбище, чтобы могилу рыть.
Я тогда и не знал, как мне повезло. Жил себе и жил, пока школу не окончил, а никто и не умирал. По крайней мере, я ничего такого не помню. Все были живы, пока я ходил в школу. И наши, и соседи, и родственники. Идешь из школы, а на улице кто ни будь живой встретится. Или в огороде по соседству тетя Марфа кур гоняет, что на грядках ковырялись. Или Серке-мучи с седой бородой на скамейке сидит перед домом. Он махорку уважал. Или чей-то пес посторонних поросят от своего забора вылаивает. Каждый, значит, делом занят.
Не помню, Мишка в тот раз пошел с нами на кладбище или нет. А Лешка-то точно пришел. И еще кто-то из наших ребят. Я же говорю, пришли те, кто был свободен. Лешка тогда самый старший оказался, кажется. Послеармейский. Все наши тогда собрались, потому что умер Петькин отец. Я грешным делом считал, что он Петьке будет дедом, Серкэ-мучи. Он уже старый был такой, с настоящей бородой. И строгий очень, сердитый. Оказалось, что отец. Разве такие старые отцы бывают?
Мы не так глубоко на кладбище забрались – чтоб далеко покойного нести не пришлось. И когда костер отгорел, угли отгребли в сторонку, чтобы по ходу самим греться. И тут же засели за карты. Там же, вокруг тех самых углей. Я даже удивился: вроде, человек же умер. Кругом кладбище, могилы, кресты. А тут разложили карты на четверых. Или на шестерых? Быстро так! А у друга Петьки отец умер. Я, конечно, не знал, что это отец его был. Думал – дед. Но все равно, странно как-то.
Вот тогда я его и увидел. Бога, то есть. Тут как раз солнце, наконец, выдалось. Я глянул в высь, а там, среди облаков – Он. Белый такой, с бородой по пояс. А больше ничего и не видно было. Больно уж он с Серге-мучи схож оказался. Только – добрый. Ничего нам такого не сделал. Просто посмотрел сверху сурово на меня. И – ничего. Я даже и окликнуть никого толком не успел. Да меня и слушать бы никто не стал. Я же тогда только школу закончил. А наши ребята все уже отслужили. И Мишка, хотя его там не было, и Лешка.
Кроме Петьки – у него, оказывается, отец пожилой такой был.
***
Две дороги ведут на кладбище: по одной туда мы ходим, а по другой… По ней везут усопших. Потому что там автомобиль может проехать. А тропинка наша только для пеших. Больно уж крутой спуск-подъем. И старики там не ходят. И вообще старики туда мало ходят. Вот я их редко там видел, не знаю, как вы. Не любят они как-то то место.
А я пешком пошел на кладбище. По тропинке, наискосок с верхнего конца деревни. Та дорожка так и прозывается у нас – «сикось-накось». Потому что напрямую там не пройти, не проехать. Круто больно! Да там ходу пять минут, от силы – десять, если ночью. Мы там пацанами еще бегали. Потому что сначала все вниз да вниз, почти до самой речки. А там уж круто вверх по косогору. Налево. Там наверху наше кладбище. Оно не совсем наше. Здесь еще из другой деревни хоронят. Из соседней. Даже, наоборот, это может быть их кладбище. Никто не знает. Там половина фамилий совпадает, что у них, что у нас. Наверное, родственники. Земляки – совершенно точно.
А я пошел к друзьям на кладбище. У нас даже фотка такая есть, где мы все рядом. С одной улицы. Вот я и решил повидать их. На кладбище. Потому что в последнее время мы всё больше встречались там. Когда кого-нибудь хоронили. Общих знакомых. Пожилых обычно, то есть старых. Потому хоронили без паники. Спокойно. Поочередно прыгали в могильную яму со своей лопатой. В могильщики всегда ходят со своей лопатой. Потому что передавать инструмент другому в руки нельзя. Не принято – то не эстафета. Если же передаешь лопату, то обязательно надо положить ее на землю, штыком не втыкать. А другой ее подберет. Вот так вот. Иначе, сказывают, помрут люди друг за дружкой. Покойник утянет. Да тут и говорить нечего, это наши мужики все знают. А пока двое в яме роют, остальные неподалеку сидят, курят.
…А они уже втроем на кладбище сидят. Ночью. Потому что ночью на кладбище чужие не ходят. Но они тут свои, местные. Это очень лунная ночь оказалась. Луна, блин, как охапка соломы. Оглашенная такая луна. И вот сидят они там и отдыхают. Неспешно так. Как будто летом в тени под стогом. Усталые такие сидят, разморенные. Как после сенокоса. А луна прямо сверху поливает кругом мертвым светом.
То есть это только Леша сидит. Сидит, а спина прямая, как у белогвардейца. Благородная. Лешка, он такой. Не знаю, кем он в армии был, но он, точно знаю, отслужил по полной. Хотя я его в армию не провожал, еще пацаном был. А на проводах обычно старики собираются, родители, взрослые разные. А когда я подрос, он тогда уже из армии вернулся. И мы в одной компании оказались. С одной улицы.
А Мишка, тот прилег. Или как это называется, когда человек растянулся, а локтями в землю уперся. Ему так не очень удобно, но Мишка терпит. Он, что называется, упертый. Он напротив Леши улегся. Глаза в глаза. То есть, не совсем, чтоб в глаза. Это им ни к чему. Они по жизни всегда рядком шли. На одной фабрике работали. На ткацкой. Там девчат столько! Чего не поделили? Мишка, тот потом даже с нашей улицы съехал. И дом родной продал. Потом там ни разу не показывался. Очень, по-видимому, ему больно было, что дом продал. Вот Леша там сидит, одну ногу подоткнул под себя, а Мишка вытянулся напротив.
И Петька тут, рядом с ними стоит, как будто куда бежать собрался. А куда ночью побежишь? Петька, он всегда был готов прибежать, кому надо, на помощь. Картошку там выкопать или дров наколоть. Или если кого хоронить надо было. Могилу копать не всякий пойдет. А Петька, он безотказный был такой. Добродушный. Не любил, когда ссорились. Он и тут между Лешкой и Мишкой. На всякий случай. Только чего им ссориться. Они же все умерли. Один за другим. Не знаю, почему. Может, лопату не так кто воткнул.
У кого теперь спросить?