Детектив Любовь

               
                ДЕТЕКТИВ

   Когда  вы заходите в дом, то не слышите тишины. С вами облако уличного шума, эхо лестничной клетки иль сеней. С вами звуки самого дома, хлопанье дверей, звяканье замков, шорохи тапок, вздохи, кряхтенье, сопенье. Щелканье, в конце концов, собственных суставов и позвонков. Ах…кряканье старого кресла, и сипение «растресканного» стула в прихожке. И возглас тихо – Здравствуй! Это зеркало, волшебно молчавшее столетья. Это попрошайничье - мяуканье кошки, и тявканье-скулеж  одомашненной собачки. Это шкрябанье когтей по лесу паркета.
   А когда заходите в настоящий лес – с вами его тишина. Где шум – не шум, в пенье-стрекоте птиц. И если рядом трасса – шум ее, с шлепками шин-калош по мокрому асфальту, с шуршаньем листьев-шин, если он сух - асфальт…бетон…Она-грунтовка…Плутовка-тишина середины леса, разрезанного прихотью людей. Когда вы заходите в смерть – с вами все это, и еще немножко…
   Почему детектив начинается с трупа, а трагедия любви – с поцелуя ? Препарируя вопрос первый, не найдешь ответа на второй, но любопытство не дает покоя. И уже ищешь  причину ради нее самой, и цель наказать зло посредством…права римского и прочего, пропадает в испарениях чувственности, в круговороте воды – ненависти… мести, где Добро - Зло – не явление – сущность.
   
   Туман поднялся. Блеск светоотражателей шоссе стал ярче.  Не улети! Не улети!: - замигала трассирующая лента точек, сходясь на переносице.  Созвучно пулям – причмокивая, зашепелявили  колеса, заскочившие на выпуклую разметку края дороги. Ступня вдавила педаль  тормоза до нельзя. Стоп. Темень, как пароль. В «кармашке» на узкой дороге – три машины. Мерцанье габаритов. Неясные очертания фигур. Пятна вместо лиц. В мозг, шприцем через глаз – доза, яркой вспышкой боли укола ослепила, и усыпила в мгновение.

   Внимательней на дорогах! Неактуальный плакат в ночи, но прав, как всякий правый. Следуй слогану. Небо в полоску не всегда клетка.
   
   - Когда я мечтал…
   - Из твоих мечтаний вышло что-нибудь путное?
   – Да, я сам!

   Великолепие самоутверждения. С твердыми, сжатыми губами, мышцами лица и подвздошия.

   -  Ты думал это никогда не случится?
   – Что?
   – Что я...
   – Ты огорчишься, но я это знал. Наверно еще со школы. Ты помнишь, в тот день, когда я появился у вас в классе? Меня сразу затолкали в угол, ведь я был коротышка…
   - Ты и сейчас как будто не очень вырос с тех времен…
   - Ты всегда смотрел на меня сверху вниз.
   – Нет, не всегда. А теперь вспомни ты, тот день, когда мы сделали первый миллион… «Мы его сделали» - как ты был слеп в своей радости… «Мы его сделали» - говорил ты,  но это было не так. Его сделал ты и только ты, а я…Вот тогда я, возвышавшийся всю жизнь над тобой на  две головы, тогда я впервые смотрел на тебя снизу вверх. Но ты не замечал этого. Ты всегда был простоват и искренен. Но, как же ты мог знать про меня все? Где ж та простота? Молчал?! Почему? Щадил? Ты знаешь, в чем разница между нами…. Я не об этом…труп не труп…Разница в том, что ты всегда думал о будущем, а я вспоминал прошлое….
   – Я сам свалился в эту яму?
   – Это не яма. Это – вечность. Ты почитаем…в лепнине покоя. Твой большой портрет украшает наш холл. И перед ним все снимают шляпу…
   - Перед холлом?
   – Перед портретом! Пред тобой!.. Если б не ты…
   - То и не ты?...

   Дверь хлопнула. Зашуршали целлофаном пакеты, рассыпая содержимое по полу кухни. Маргитту качнуло в дверях. И  будто кости и мышцы ее превратились в желе. Тело обмякло, осело, растеклось медузкой по ковру. Собирайся, Маргитта! Она ощутила холод и жар. Холод от сквозняка, от холодного блеска, отраженного света с носков ботинок Алана. И жар крови, стучащей в жилке за ухом. Алан молчал, равнодушный ко всему, и что самое страшное, к ней, Маргитте…- Алан!-  а в ответ скрип-шуршание…- Алан... Уже не крик.
Как бывает с последним мазком маэстро-портретиста, одутловатое лицо Алана приобрело  законченность, а чуть приоткрытые губы усмехались иронично: - Вот все и ваше…девочки и мальчики…Вот все и ваше. Как мне спокойно теперь. Как спокойно…
    Мимо проехала машина. И опять наступила тишина. – Кто бы это мог ехать в этот час? – но мысль пропала  среди других. Маргитта сидела в проеме дверей у входа, опершись  плечом в жесткую дубовую панель. Не замечая боли. Ее подогнутые в коленях ноги, подмятые грузным телом, затекли, не давая подняться. – Господи! Я потеряла сознание? Сколько я здесь сижу? Всю жизнь? Почему я не кинулась к тебе, Алан? Ведь ты мог быть еще жив…Я могла тебя спасти…- Нет. – Его рука, с обручальным кольцом, вросшим в кожу безымянного, казалось навечно, предостерегающе вытянутая, с закоченелыми пальцами, указывала…нет, приказывала: - Не подходи! Она, рука, успокаивала Маргитту, и очерчивала круг – Не подходи! – Маргитте казалось, Алан движется, вращаясь, отбрасывая веерную тень. Маргитта видела, то сутулую спину Алана, то коленки, выдавленные через штанины, всегда безукоризненно  отглаженные, но сейчас…- Как можно, Алан?! – Какой некорректный вопрос, Маргитта! Так получилось. Мне пришлось это сделать. – И не было  выхода? – Почему выход всегда есть, и не один. Но этот лучше. – Для кого?! – Для всех, Маргитта.
 
     Чистая работа «андэтейкеров». Ни признаков насилия, ни следов присутствия убийц. Рядовой суицид почти рядового члена общества. В сакральном  росчерке последней записки: с виной перед Господом и прошением за не вину близких - Не кляните. Я – сам. Конечно сам. Вздох облегчения в концовке надмогильной проповеди. Добрая память …Кровоизлияние в мозг? …Позвольте, а разве…Инсинуации! Конечно. Конечно?! Бог с вами. Кстати, а что совет директоров? Формально – место председателя за супругой, но вы понимаете…с ней всегда рядом друг детства…Удивительно. Вы думаете? Нет! И уже давно. Что? Давно…не думаю. Это лишнее. И свойственно…философам. Да, да – Им!  А мне? Dubious Ergo – Зачем? Зачем. После осени будет зима. Долго ли коротко. Хочется или нет, холодная или не очень…А потом... Вы понимаете – почки и листики…пейзаж...Все это… Вы верите в переселение душ? Нет…но…Да…И машина времени до и пост эллинских пророков-кудесников духа – не ересь?
   Смотришь на солнце, и вместо яркого, до ослепления, света – черное, до ослепления, пятно. Космос вывалился из дырки, бывшей единственно-местным дневным светилом. И неминучее рождение монстра – карлика, глядя на нее, дырку, – легко представить… и бедных существ  конец. Да хоть завтра, сократив множество нулей в завещании до….  Но…перо сопротивляется, не оставив места на бумаге для маленькой вселенной конца, к энному миллиарду лет, в этих несуществующих нуликах Упанишад. И остаются существа жить. Как?

                -"-


                ГОЛОДНАЯ ЛЮБОВЬ

  Я живая? Да! Как вода. Я набираю тебя в ладошки, подношу к лицу, и…тебя нет. Капельки на влажной коже. Нет и их. Ничего.  От тебя.  Ничего. Тогда разве я?… Нет! Разве... Но мы с тобой были? Были. Так близки, как никто.  Как вода? Да. Смешные рифмы. Это не рифмы – это дождик капель. От слез? Нет. Мужчины не плачут. А девочки? Еще как! По пустякам?! Да.      Вода…вода…вода…

 Журчит ручеек ее смеха, все дальше, дальше эхо петляет, цепляясь за камни переката, не возвращается назад, путаясь в брызгах и радуге…

   Меня нет? Нет…нет…нет…молчит свет. Сумерки. Капельки на влажной коже – Роса. Не ты. Это другая…А я?  Ты? Не знаю. Уже вечер. Давай спать. Как? Как раньше? А ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ? Раньше я забиралась к тебе под одеяло и простынку…И слушала как бурчит у тебя в животе голодный чертик. А потом…откинув все, смотрела на розовую, так похожую на морскую, раковину отпечатка моего уха в неровной складке твоей кожи.  А ты смеялся и  пугал меня людоедским оскалом: - Я тебя съем! – Господи! КАК МЫ БЫЛИ ГОЛОДНЫ.  Как мы были голодны и в любви. А потом…я бросалась под одеяло, опять туда, к всколыхнувшемуся чудищу, накрывала его губами и…и слышала твои стоны. Ты делился со мной тем немногим, что еще оставалось в тебе, вопреки всему. Я любил тебя. Ты спасал меня. А я? И ты. А потом? Потом ты долго не отпускал меня, держа мою голову там внизу у своих бедер пока я не начинала задыхаться, и вдруг выхватывал меня, как из водоворота морской пены, почти бесчувственную и вдыхал в меня весь воздух вселенной. Глупая! Ты бы лопнула. Ну и пусть! Дурак!  Дурак! Дурак!  Я? Да! Да! Да! А ты - вода.  Ты волна! Ты чудо! Ты даже не знаешь, какое ты чудо! А ты чудовище, и чудище твое лысое, корявое…Господи…как я …
   Ты в кого? В  себя. С тобой хорошо путешествовать к звездам. Почему? Ты молчишь и смотришь вперед. Что ты там видишь? Не что, кого! Кого? Тебя. Почему? Почемучка почему. Потому что ты - всегда. Как  звезды. Неправда ваша. Звезды гаснут. Мы этого не знаем. Знаем. Знаем. Вон видишь – упала. Это не звезда, а звездная пыль. Это кто-то ушел? Наверное. Ты загадала желание? Не скажу, а то не сбудется. Сбудется. Я - волшебник. Волшебник поцелуй меня. Ты это загадала?  И это.

   И они целовались, пока звезды на самом деле не погасли и день, обычный день, в клетчатом одеяле на сутулых плечах не постучал к ним в комнату и не просипел голосом  коммунальной соседки:

- Эй, воркуны! Кипяток готов!
- Как всегда… Баба Щура!
– Да-а - скрипело из конца коридора
- Какое сегодня?
- Вставайте, вставайте. Праздничное, сегодня. Паек обещали, как геройскому пенсионэру…
- Пенсия…Пенсия…Пенсия…Пенсия…нам ведь далеко до пенсии? Нам?! Никогда! Почему? Почемучка – почему! Потому что! Потому что мы - звезды, а они… Они гаснут?! Ты это, это хотел сказать? И совсем нет. Это, это, я знаю.  Неправда! Просто это как день. Нас не видно немного, и все. А потом, потом – наша ночь и ты, и ты…Мы…мы летим с тобой…Звезды не летают, они просто светят. А мы – летим. Как та. Только не падаем. Ага. Не падаем. Висим. Как портреты вождей. Ты – вредина! Все наперекор. Не все.
   - Молодеж! Подъем! Мне  до соседки нижней, глянуть, давно не видела. Не дай-те бог… А с чайником то что с вашим?…
-  Баба Щура!
-  А-а-ась?
– Мы не будем! Ага?..
- Ага…баба Ага! Я пошла. Если Татьяна придет раньше, пусть подождет! Вы что не идете никуда?
– Не-ет!
– Ну, ладно, сидите, лентяи. Сидят, сидят, что высидят? – больше себе, чем им, проговорила баб Щура . – Все пошла!
– Пока, пока, бабуся.

 Давай, ага?! А вдруг Татьяна, или Баба Щура вернется? Ну и что? Это тебе, а мне совсем и не… ни… что. Тю-тю-тю. Ты просто не думай и все. Ага. Ты как бабка Ага. Ну и не буду. А я – буду. Сейчас поругаемся. Ага. Не дразнись. Ты же сказала - не буду. Я не про это. А я про Это. Ага? Слышишь шорох? Там есть кто-то. Никого там нет. Нет?! Это мыша. Здесь не водятся, давно уже. Тогда…Кто? Тень… Мурзика! Помнишь?..его съели. Не пугай меня так! Ладно, не тень - домовой.  Для тебя Домовой лучше?! Не лучше. Давай оденемся, ладно? Я боюсь. Ну и дурочка. А вдруг это?.. А вдруг не Это. Вредина-врединой. 
   Яблочная шкурка – парусом на спичке, в кораблике ореховой скорлупы – моя Нинья. Ты-моя. Мечта. Я?  Я – Нинья!  Ничья! Я – звезд в океане.  Мой ветер – Норд Ост! Я…я… Ты моя якалка. Как укушу! Я – облако, и ты слизнешь с губ – сырой туман… Он так пахнет водорослями, твой туман моих губ. Это мои! Нет – мои. Мои! Мои! И ты! И ты!

    Когда нисходит благодать, и ноги становятся длинными, длинными, что невозможно ничем прикрыть, и коленки покрываются пупырышками, и что-то щекочет, свербит в глубине, между…Какие-то другие мысли  о другом, и не известно о чем. Не мысли – чувства? И холод от них. Холодок? Голода?

    Опять, опять… ты опять об этом. Мы же договорились. Давай попьем чай?! Давай? Баба Щура чайник сняла. И сахару нет. Давай без. Не хочу. А вот если бы… Молчи! Молчи. Мы же...Ах, нет, не сюда…Сюда, сюда…Ах…Еще…еще…еще…А-а-а…
   
Господи, когда это кончится? Уже. Что уже? Уже кончилось. Какой ты все-таки…Слышишь? За дверью? Шкрабается кто-то… Баба Щура, кому еще?!
 – Баба Щура?
– Ась?! Так и не выходили? Что за молодеж…
- Баба Щура, а Татьяна не приходила.
- Не приходила, не приходила. Я ее на улице встретила, так на лавочке час и проболтали.
- Новостей никаких?
– Никаких, никаких. Ни каких.
– Как Татьяна?
– Что как? Никак! Плачет все. Все сейчас плачут…Что плачут – завелась баба Щура. 
- Слышишь? Я не хочу, чтобы тебя вот так, как Татьяниного. Слышишь – н-е –х-о-ч-у!!!
- Баба Щура, чайник поставьте!
– На вас только керосин тратить!
– Баба Щура, мы ж не тратим, у нас электричество - по «времянке» из подвала. Помните соседа-электрика из «этих»?
- Как не помнить. Весь дом перевернули, когда забирали. Вот и вас поймают, будет вам тогда и «лектричество» и «жучок». Давайте вылезайте, небось уже на тройню наклепали, лежебоки. Чем кормить-то вас?! А вот, картопля одна есть…ее и заварю, гнилая – не гнилая, а все ж хоть что-то. Заварить, спрашиваю?
-  А соль, Баб Щура?
– Может вам и масла еще?  Хорош через дверь кричать, а то как в тюрьме. Вылезайте, умойтесь, пока вода есть.
– Неохота.
– Ну,  лежите. Я тоже прилягу. Заморилась.
– А картопля?
- Да съели вы ее. Позавчера. Забыли?
- А почем дразнились! Не стыдно, баба Щура?!
– Ой детки, не до того мне. Устала. Видно попутала чего - сь.  Ох… И вступило, будь оно неладно.

 В коридоре загремело. Тяжелый протяжный звук, не то стон, не то половицы прогнулись, не то штукатурка осыпалась…Упало…

- Баб Щура!- Баб Щура!?

   Но в ответ никто не откликался, а и у них от страху и немощи как отнялось. Они лежали, молча и отдельно. Умершая Баба Щура, за плохо забеленной, фанерной стенкой. Самое они, едва-едва дышащие, потратившие себя на любовь, только и сил, что греть дыханием друг друга и слушать.

– Баба Щура! Ну не балуйтесь! МЫ ВСТАЕМ, ВСТАЕМ! Мы больше не будем.
- Ой детки. Ан не балуюсь я – все молчала баба Щура. Отбаловалась. А это и хорошо. Не след старым молодых хоронить. Все  в очередь, все как должно. А то перемешал антихрист, с ног на голову. И сколько вас я…И слава Богу, что так. На свои места. Услышал Господь. А картошечку я припрятала. Для вас ребятки. Кушайте. Кушайте. И дитятко ваше, наспех сделанное, дай Бог ему выносится. В такое-то время, Господи…

                -"-