Темучин и его братья
День был весенний, яркий и радостный, и широко сияла под солнцем голубая, усыпанная цветами монгольская степь. Закладывая большую петлю, река огибала холм, на котором стояли две юрты. Неподалеку паслись несколько соловых жеребчиков, с толстыми шеями и длинными гривами, да невысокая женщина копала на склоне дикий чеснок.
Оэлун выпрямила усталую спину и грязной, смуглой рукой вытерла потный лоб. Тяжело вдове, с четырьмя детьми, проживать среди голой степи! С тех пор, как муж ее, могучий Есугей-багатур, умер, отравленный татарами, - она «вступила на солончак бедствий». Женщина поссорилась с двумя надменными ханскими женами, Орбай и Сохатай, и соплеменники тайджиутцы откочевали прочь, бросив все семейство Есугея на берегу Онона. Старый друг богатыря, Чарха-ебуген, пытался их отговорить.
- Что же вы делаете, псы неблагодарные? – кричал он в запальчивости. – Разве мало вы видели от Есугея добра? Мало он вас защищал от злых татар? А теперь вы жен его и детей бросаете одних, обрекаете на голод и погибель.
Но коренастый, угрюмый, с большим шрамом через всю щеку, в волчьем треухе и с волчьим взглядом косых глаз Тодоен-Гиртай ответил ему поговоркой:
- Ключевые воды пропали, бел-камень треснул!
И добавил вполголоса:
- Не мути народ, старик, придержи язык. Уходи, пока цел…
Но упрямый Чарха-ебуген не послушал его совета. Он продолжал ходить от арбы к арбе, меж разбиравших юрты монгол, и уговаривал, спорил, ругался, хватая их за руки. Тогда Тодоен взял в руку большое копье, подошел сзади и ударил его в спину. И Чарха со стоном и ругательствами упал, а тайджиутцы ушли вниз по течению реки. Две вдовы, Оэлун-учжин и Сочихэл, остались одни. У Оулэн было два десятилетних сына, Хасар и Темучин, родившийся со сгутком крови в руке, да у Сочихэл двое, Бектер и Бульгутей. И прожили они на берегу Онона одни пять лет.
Непростые это были годы! Оулэн и Сочихэл собирали на еду корни черемши, дикий чеснок и мучнистые клубни саранки. А мальчишки удили рыбу в Ононе, стреляли из своих детских луков дроф да сусликов-оготоно. Жили впроголодь, в трудах, в страхе, что придут из степи лихие люди и убьют, либо угонят в рабство.
Хорошо, что теперь сыновья подросли, стали крепче и взрослее. Хоть какая-то защита и опора. Но с возрастом начались и проблемы. Бектер и Темучин в последнее время что-то начали ссориться. Бектер был старше Темучина на год, выше и крупнее. Он был грубый, резкий, нагловатый парень, с хриплым по-мужски голосом. И давно уже заметила Оулэн, как недружелюбно поглядывают друг на друга сводные братья, как вспыхивают яростно их глаза, когда они начинают спорить.
А на днях вышла крупная ссора. Темучин подстрелил своей детской стрелой-годоли жаворонка в степи, а Бектер его отнял. Хасар и Темучин пришли к матери жаловаться. Оэлун была уставшая и злая ( доила кобылицу, а то не хотела стоять на месте, все вертелась и взбрыкивала). И, вытирая о пояс руки, поправляя сползавшую назад вдовью шапочку, Оулэн ответила резко:
- Что вы пришли ко мне, оболтусы? Чего хотите? Что у вас опять неладно? У нас, как говорится, нет друзей, кроме своих теней, нет хлыста, кроме бычьего хвоста! Живите в мире со своими братьями. Нам надо думать, как отплатить за измену тайджиутским собакам. А вы друг с другом свары заводите. Не смейте больше так поступать!
Хасар стоял пристыженный, потупившись, глядя в землю, а Темучин глянул на мать зло, недобро, как будто прожег взглядом. Он всегда был строптивый, хоть и веселый, упрямый парень. Оэлун, увидев этот режущий взгляд, припомнила невольно слова своего свата, Дэй-Сэчена: «У сынка твоего взгляд, что огонь, а лицо – как заря!» Он щелкнул, загудел вызывающе тетивой своего небольшого гнутого лука, повернулся и пошел прочь, не произнеся ни слова. И Хасар покорно двинулся за ним, послушный, как собачонка.
Вспомнив это, Оулэн присела на корточки, высыпав на землю собранный чеснок. Нехорошо, если ссоры будут продолжаться. Не вышло бы беды…Она прищуренными глазами посмотрела на ярко сияющее, огромное солнце, на волнующуюся под ветром степь, из нагретых просторов которой густо несло ароматами цветов и трав, на вспыхивающую металлическим блеском полосу реки, лесистые горы вдали, вздохнула и снова принялась за работу. Тяжело вдове одной, без мужчины проживать среди монгольской степи, ох, тяжело…
Темучин и Хасар на берегу Онона ловили рыбу своими удочками. Темучин, крупный для своего возраста, широкоплечий и ладно скроенный, с загорелым до цвета седельной кожи лицом, был одет в просторный, рваный синий чапан и подсученные до колен шаровары. Из-под отворотов его сдвинутой на бритый затылок шапки ползли на плечи черные тугие косы. Старые, изношенные гутулы он бросил в стороне, под кустом ивняка. По монгольским понятиям, он был довольно красивый парень. Но прежде всего в его лице бросалось в глаза необычное по силе выражение скул и подбородка, широкого, упрямого, вызывающе выставленного. Хасар был меньше ростом, суше и уже в плечах. И лицо у него было более добродушное, мягкое, веселое, с беспечными складками в уголках полных губ.
- Так ты когда последний раз ее видел? – спросил он брата, скашивая на него темные живые глаза.
- Борте-то? Две недели назад.
- Ну и как она? Ждет?
Темучин пожал плечами. Он говорил, не отрывая прищуренных глаз от лесы.
- Конечно, ждет.
- Борте красивая девчонка. Повезло тебе.
- Отцу спасибо. Это он меня просватал.
-Я и говорю: повезло. Меня вот не просватал…Клюет?
- Не, просто подергал…Скоро клюнет, чувствую.
Они немного помолчали. Солнце жарило вовсю, ослепительными бликами играя на воде. Хасар жмурился, отворачивался, вытирал пот со лба.
- Может, в тень пойдем? Жара…
- Нет, посидим еще…Потерпи. Клюнет обязательно, я знаю.
Хасару не сиделось, он вертелся на месте, смотрел то на воду, то в степь, где на горизонте виднелось пасущееся стадо дзеренов.
- Да, Борте красивая девочка, - повторил он снова задумчиво.- А у вас еще ничего не было?
- Ты о чем?
-Ну, ты знаешь, - засмеялся Хасар. – Ничего такого?
- Какого такого?
- Ну, такого, что мы руками привыкли делать.
Темучин холодно глянул на брата и снова уставился на реку.
- Я этим больше не занимаюсь, - сказал он.
- Давно ли?
- Уже две луны. Не хочу больше. Стыдно.
Хасар хлопнул его рукой по плечу и захохотал. Зубы у него были белые и острые, как у волка.
- Да брось ты! Стыдно… Зато приятно. Или неужели дала?
- Ты дурак, братец,- сказал Темучин, скупо улыбнувшись. – Там же отец все время рядом…
- Э-э, рассказывай! Знаем мы эти девчоночьи уловки. Захочет – выскользнет из юрты бесшумно, как змея, ни один отец не заметит. Было, а?
- Если б и было – тебе бы не рассказал.
- Это почему? Я же твой брат…
- И что?
- Отстань, репей! Смотри: вот это точно клюет!
И Темучин резко подсек и потащил к берегу упирающуюся, бьющуюся на толстой, сплетенной из конского волоса лесе рыбину. Она натянулась, как струна, и с шипением резала воду.
- Держи, Темучин! Эх, сорвется!
- Небось!
- Посмотри, это же сохосун! Блестит …Да большой какой!
Темучин по колено вошел в воду, замочив края шаровар. Он осторожно подтащил рыбу к берегу и немного поводил из стороны в сторону. Потом сильно дернул – и серебристое, длинное туловище рыбы, сверкнув на солнце, вылетело на заросший травой берег. Хасар стремительно подхватил ее и поднял на вытянутых руках, с трудом удерживая изгибающееся мокрое тело в своих ладонях.
- Вот это красавец! Повезло!
- Да это точно…И правда сохосун.
- А тяжелый…Вкусный, наверное, а? В углях запечем или сварим?
- Сейчас решим…
Довольный Темучин выбрался на берег и присел на корточки. Он поискал вокруг, нашел длинный, толстый прут, достал из-за пояса маленький ножичек и принялся его обстругивать, чтобы насадить рыбу на острый конец. Застучали копыта. Юноша поднял голову и прищурился, глядя против солнца. Из-за бугра вывернула старая саврасая лошадь, на широкой спине которой поместились два брата – Бектер и Бельгутей. Они подъехали вплотную, и Бектер проворно соскочил с коня.
- Ай, молодец, Темучин! Ловкий парень, ничего не скажешь! – произнес он громко и насмешливо, оглядываясь на Бельгутея и подмигивая ему. – То жаворонка подстрелит, то рыбку-сохосун вытащит…Счастливая твоя Борте! Какой муженек у нее будет, а? С таким не пропадешь!
Темучин посмотрел на него снизу вверх и ничего не ответил. Он насадил рыбу на прут и поднялся на ноги. Бектер смотрел на него в упор, и на лице его уже не было улыбки.
- Давай! – сказал он и протянул вперед руку.- Ну?
- С чего это? – спросил Темучин. – Это наша рыба. Я ее поймал.
- Дай сюда!
- Отстань!
- Я твой старший брат, - сказал Бектер. Лицо его изменилось, сразу озлобилось. Он начал часто и шумно дышать. – Ты обязан меня слушаться! Отдай рыбу, добром тебя прошу.
- Не дам, - сказал Темучин спокойно. – Это несправедливо.
- Ты, щенок, будешь учить меня, что справедливо, а что нет? Мало я заботился о тебе? Отдай, тебе говорят.
И он сжал кулаки. Голова его все сильнее уходила в плечи, словно у быка перед нападением. На всякий случай Бельгутей зашел между Хасаром и спорящими.
- Ты не лезь лучше, - предупредил он. – Пускай сами разберутся.
Темучин все так же спокойно смотрел на разъяренного сводного брата. Только глаза у него блеснули из-под прищуренных век, точно два лезвия.
- Отстань от меня, братец, - сказал он, и внезапно зубы его клацнули, точно у волка. – Клянусь Тенгри, Вечным голубым небом, так будет лучше и для тебя, и для меня.
Не говоря лишнего слова, Бектер с маху ударил Темучина кулаком в лицо так, что голова его мотнулась назад. Он шагнул вперед и с силой вырвал прут с добычей из рук брата. Темучин, как был на месте, так и остался, не двинувшись, вольно отставив в сторону одну ногу. С разбитой губы его на широкий подбородок поползла кровь. Он вытер ее рукой, посмотрел на окровавленные пальцы и усмехнулся.
- Я предупреждал тебя, Бектер, - сказал он все так же спокойно. – Ты сам на себя накликал беду. Теперь не жалуйся.
- Ты что, грозишь мне? Старшему брату грозишь? Ах ты, шакал, змея, поганая желтоухая собака!
И парень еще два раза крепко ударил Темучина, с правой и левой руки. Тот покачнулся, но устоял на ногах. Потом повернулся и пошел к своей брошенной на траву удочке.
- Пойдем отсюда, Хасар, - сказал он по-прежнему спокойно и ровно. – Приятно, что мы смогли обеспечить обедом старшего брата, который так много о нас заботился. Кушай на здоровье, дорогой Бектер. И спасибо тебе за науку!
И добавил вполголоса, так, что только Хасар услышал:
- Я еще не так тебя за нее отблагодарю, пес…
Бектер постоял немного на месте, успокаиваясь, взвешивая на руке бессильно обвисшую рыбу. Потом они с Бельгутеем снова забрались на саврасого. Бектер заметно подобрел, заулыбался.
- Так-то лучше, Темучин, брат мой, - сказал он уже вполне добродушно, дергая повод и толкая пятками в бока лошади. – Ты слишком строптив. Но должен усвоить простую истину: старших надо слушаться! На этом стоит мир. Потом ты мне еще благодарен будешь за то, что поучил тебя, щенка, уму-разуму.
И, повернув конька, он рысью поехал прочь от реки, в степь. Темучин же не сказал ни слова, а просто стоял и смотрел ему в спину, на широкие, сильные, слегка вислые плечи, дочерна загорелую крепкую шею, бритый затылок – и только ноздри его широкого, плоского носа чуть заметно дрожали…
Три дня прошло с этого случая. Рано поутру Бельгутей с матерью уехал в лес за рекой, за хворостом. Оулэн сидела в юрте и шила, чинила старые вещи. А Бектер, беспечно посвистывая, сел на любимого буланого бегунца Хурдун-хуби и выгнал в степь девять соловых жеребчиков - главное семейное богатство. Он пригнал их на знакомое пастбище, в неглубокой лощинке, где трава была особенно густая и сочная, и прихотливо вился небольшой ручей. Бектер пустил лошадей пастись, а сам развалился на вершине невысокого холмика, у копыт коня, и принялся плести себе новый арапник.
Солнце припекало все жарче. Благоухающая степь, раскинувшаяся перед ним, вся была полна жизнью и движением. Вдали, у самого горизонта, паслось небольшое стадо светло-рыжих, толстошеих куланов. В небе вились и звенели жаворонки, вспархивали и садились на землю куропатки. На соседнем холме вылезло из нор семейство сусликов-тарбаганов, село, греясь на солнце, и принялось кормиться, время от времени тревожно поглядывая на небо, где в синей вышине парили несколько коршунов. «Силки надо будет поставить на них завтра», лениво думал Бектер, наблюдая за грызунами. «Вон их тут сколько…А жирные уже какие! Хорошо перезимовали.»
Сарыч, спустившись ниже, заложил пару кругов и вдруг стремительно спикировал на одного из них – но напрасно: суслик успел юркнуть в свое подземное убежище. С недовольным, разочарованным видом ястреб снова взмыл в небо и решительно полетел в сторону Онона, так, как будто говорил окружающим: нечего мне тут с вами возиться, поважнее найдутся дела. Бектер сонными глазами проследил за его быстрым полетом, усмехнулся, лег боком на траву и заснул.
Снилось ему что-то светлое, хорошее: поверхность гладкого озера, гладкого, как стекло, сияющая под солнцем. Он охотился на диких уток, лез через качавшиеся камыши, хлеставшие метелками его по лицу. А на берегу смотрела на него и смеялась красивая девушка, тонкая, как тростинка, и гибкая, с длинными косами, выбивающимися из-под круглой шапочки. И он тоже смеялся, радуясь жизни, теплу, солнечному свету…Потом он проснулся, внезапно, сразу, как от толчка, как просыпается дикий зверь, почувствовавший опасность. Он резко сел, оглянулся – и тут же вскочил на ноги, как будто подброшенный кверху пружиной.
Темучин, поднимаясь по склону, шел к нему, ступая бесшумно и пружинисто, как подкрадывающийся к добыче хищник, - и в руках его был охотничий лук с прилаженной к тетиве длинной стрелой. Лицо у него было такое, что Бектер мгновенно похолодел. Повернув голову, он увидел у себя за спиной Хасара, тоже с луком наизготовку. Темучин, держа тетиву у подбородка, выпрямил левую луку. Железное острие его стрелы смотрело прямо в грудь старшего брата. Бектер беспомощно посмотрел по сторонам. Вокруг было безлюдно, только тарбаганы снова стайкой высыпали на верхушку холма, да пасущиеся жеребчики, насторожившись, подняв испуганно уши, внимательно следили за ними.
Темучин подошел почти вплотную. Бектер глянул еще раз ему в лицо, безжалостное, холодное, с прищуренными глазами и крепко сцепленными челюстями, с выставленным вперед подбородком, и спросил дрогнувшим голосом:
- Что вы творите, братья мои? С кем будете мстить тайджиутцам? Что смотрите на меня так, будто я ресница в глазу, или заноза в зубах?
Темучин молчал, продолжая целиться.
- Вспомните, как мать говорила: нет у нас друзей, кроме теней, нет хлыста, кроме скотского хвоста! Не разоряйте моего очага, не губите Бельгутея!
И с этими словами Бектер сел на корточки, закрыв руками глаза. Темучин глядел на него, на вытянутую грязную, немытую с рождения шею. Видно было, как быстро пульсировала на этой шее надувшаяся артерия. Хасар стоял тут же, тоже с натянутым луком, переминаясь с ноги на ногу. Лицо его было красным и потным от волнения. Время от времени он судорожно сглатывал слюну. Темучин еще секунду колебался, потом рывком натянул тетиву, коснувшись ею мочки правого уха, и выстрелил.
Стрела, свистнув, с неприятным звуком вонзилась в шею Бектера, и пробила ее насквозь. Юноша захрипел, дернулся, схватился за древко руками, потом повалился на бок, судорожно загребая ногами. Кровь, такая яркая и алая на солнце, хлестнула на траву струей. Он бился на земле, как рыба-сохосун, выброшенная на берег – та самая, что он отнял у брата третьего дня. Темучин выстрелил в него еще раз, пробив плечо.
- А ты что стоишь?- спросил он яростно, повернувшись к Хасару. – Забыл наш уговор? Или струсил?
Тот глянул на брата, на его ощерившиеся, точно у волка, зубы – и выпустил дрожащими руками стрелу, пронзив корчившемуся у ног Бектеру живот.
Но тот все жил, все хрипел и булькал, как будто пытаясь еще что-то сказать, хватался за траву измазанными кровью пальцами. И они, стоя над распростертым телом сводного брата, принялись по очереди стрелять в него, раз за разом, громко щелкая тетивами, – стрелять до тех пор, пока не прекратилась агония, и тело это, дрогнув в последний раз, не вытянулось судорожно на земле. А его убийцы продолжали стоять неподвижно, опустив свои луки, и молча глядели на свою жертву, на ее окровавленное, страдальчески искаженное, измененное смертью лицо…
Потом Темучин сказал:
- Ну вот, Бектер, все и кончилось…Теперь ты не сможешь нас обижать! Я ведь я тебя предупреждал. Но ты не послушал меня, глупый ты парень…
Он повернулся и пошел вниз, в лощину, к пасущемуся табуну – и Хасар, испуганно оглядываясь, поспешил за ним следом. Темучин прошел между жеребчиками, похлопывая их по потным бокам и спинам, подошел к ручью и сел перед ним на корточки. Юноша сидел, задумавшись, глядя на быстро бегущую прозрачную воду, на мелькающих в ней маленьких рыбок, на играющие по поверхности солнечные блики – и глаза у него было спокойные, холодные и довольные, как у человека, успешно выполнившего трудную, грязную, неприятную, но крайне нужную и ответственную работу…
Хасар присел рядом. Губы его дрожали, по щекам текли слезы. Темучин посмотрел на него, снисходительно усмехнулся и похлопал ободряюще по плечу.
Вечером Оэлун бушевала. Она металась по юрте, плакала, рвала на себе волосы и бешено кричала на сыновей:
- Душегубы! Дикие псы, пожравшие лоно своей матки! Недаром этот вот яростно появился на свет, сжимая в кулаке сгусток крови!
И она указала на Темучина, неподвижно сидевшего у огня. Отблески света плясали на его темном, как из мореного дуба вырезанном лице.
- Вы сгубили его, как красные мангусы, пожирающие живьем, как турпан, пожирающий своих птенцов! Вы щуки, добычу исподтишка хватающие! Верблюды, кусающие за сгиб ноги своего же годовалого верблюжонка! Как вы могли промыслить такое? Нет у вас друзей, кроме собственных теней, нет хлыста, кроме скотского хвоста…Убили Бектера, такого сильного, такого надежного! Кто теперь поможет вам отплатить тайджиутцам? Дворняги вы, без разбору бросающиеся! О чем думаете вы, так поступая?
И долго еще бросала она им гневные слова. Хасар тихонько плакал. Бульгутей забился в угол, и со страхом наблюдал за происходящим.А Темучин сидел спокойный, отстраненный, похожий на идола, скрестив ноги и положив на колени свой лук, - и на каменном лице его не дрогнул ни один мускул.
После того как мать обессилела, затихла и легла спать, укутавшись с головой в верблюжье одело, - он вышел из юрты и сел на буланого бегунца. Бельгутей вышел следом и подошел вплотную. В руках он держал свою шапку, а на шее у него висел пояс. Он прижался щекой к ноге брата.
- Прости меня, Темучин, если я чем-то обидел тебя, - сказал он жалобно. – Ты сильный, ты умный. Ты горный кречет, бьющий в полете глупых уток. Я стану тебе отныне верным нукером, надежным помощником, клянусь Великим Голубым небом!
Темучин нагнулся с коня и обнял его рукой за шею.
- Что ты, Бельгутей, - сказал он ласково. – Я против тебя ничего не имею. Живи спокойно. Ты же мой брат! И я люблю тебя. Иди в юрту. А про Бектера просто забудем…Отныне я буду заботиться о тебе!
Он толкнул коня пятками и поехал в степь. Он решил навестить свою невесту, милую девочку Борте. Темучин ехал и думал о том, как слабы и ничтожны люди, как подвержены они страстям и глупым мыслям, и как легко можно стать самым великим, самым сильным среди них, если научиться управлять своими страхами и быть выше своих страстей. А крупные звезды, густо высыпавшие на темный небосвод, переливаясь и играя алмазным светом, как будто подмигивали и улыбались ему со своей холодной высоты…