Последнее желание ушедшего друга

скачать word файл
http://dump.ru/file/3919939




                Последнее желание ушедшего друга


Когда Чжуан-цзы пришел в земли Чу, он наткнулся на голый череп, побелевший, но еще сохранивший свою форму. Чжуан-цзы ударил по черепу хлыстом и обратился к нему с вопросами:
    – Довела ли тебя до этого, учитель, безрассудная жажда жизни или ты служил побежденному царству и сложил голову на плахе? Довели ли тебя до этого дурные поступки, опозорившие отца и мать, жену и детей или муки голода и холода? Или, может быть, тебя довела до этого тихая смерть, пришедшая после долгих лет жизни? – сказав это, Чжуан-цзы лег спать, положив под голову череп.
    В полночь череп явился ему во сне и молвил:
   – Ты болтал, будто софист. В речах твоих – бремя мучений живого человека. После смерти их нет. Желаешь ли ты выслушать глас мертвого?
    – Да, – сказал Чжуан-цзы.
    – Для мертвого нет ни государя наверху, ни слуг внизу, ни времен года. Безмятежно следует он за годовыми циклами неба и земли. Такого счастья нет даже у царя, обращенного лицом к югу.
     Не поверив ему, Чжуан-цзы спросил:
    – А хочешь, я велю Ведающему Судьбами возвратить тебя к жизни, отдать тебе кровь и плоть, вернуть отца и мать, жену и детей, друзей и соседей?
    Череп словно бы нахмурился грозно и ответил:
    – Кто пожелает сменить царственное счастье на человеческие муки!
               
Чжуан-цзы, глава «Высшее счастье»



ПРЕДИСЛОВИЕ


История, изложенная мной ниже не является сосудом, в который я хотел влить свои чувства. Так же она не является предметом моей гордости, как ее создателя, так как, по сути, ее создателем являюсь не я. И это не попытка поучить жизни ее будущего читателя, или выдавить из него слезу. Это описание нескольких дней, проведенных с моим другом, перед тем, как он пропал без вести. Я не хочу слишком подробно описывать его личность и характер, потому что, как мне кажется, это придаст ему некоторой затверделости и старости. Пожалуй, я не буду это делать вовсе. Не буду делать это потому, что его поведение в эти последние дни нельзя назвать ему характерным.
По ходу рассказа у вас самих непроизвольно, исходя из событий, обрисуется характер этого человека, я только напомню, что он не будет отражать всей  его внутренней картины (хотя кто знает).
И еще этот рассказ не является одним из периодически принимаемых мной шагов к своей творческой самореализации. Это просто долг перед другом, выполнение обещания, а так же исполнение последней воли человека.












                1


В то утро я проснулся радостным. Это был выходной. Понимание того, что впереди меня ждут два дня, которые я полностью смогу потратить в свое удовольствие, делало меня счастливым. Какое-то время я ворочался, пытаясь заснуть еще хотя бы на пять минут, как всегда полагая, что без этого дополнительного маленького сна я весь день буду не выспавшимся. Но все-таки, зная свой организм, я оставил эти тщетные попытки и медленно поднялся с кровати, и, прежде чем направится в ванную, прошелся по своей двухкомнатной квартире, открыв все имеющиеся форточки. Закончив утренний туалет, я с наслаждением вдохнул проникший в жилище холодный свежий воздух, и по привычке принялся делать легкую утреннюю зарядку. Наклоняя свое туловище в разные стороны, я размышлял о том, чем буду заниматься весь этот радостный день. Помимо привычного чтения, выбора подходящего фильма и его просмотра, а так же прочих приятностей, я вспомнил, что мне необходимо убраться в квартире и пополнить пищей холодильник. На этом список обязанностей заканчивался, что сделало мое настроение еще светлее, так как всю прошлую субботу я израсходовал на различного рода назойливые бытовые проблемы.
Ближе к обеду, одевшись потеплее, я направился в продуктовый магазин, и по дороге подумал, что неплохо было бы сходить в библиотеку, так как уже давно откладывал это на потом. Возвращаться домой за читательским билетом не пришлось - я засунул руку во внутренний карман куртки, и убедился, что он при мне - я не доставал его оттуда больше месяца.
Медленно шагая в сторону библиотеки, поеживаясь от мороза, я напевал одну из песен The Doors, и с улыбкой смотрел по сторонам. Серость зимы не переставала меня поражать, что казалось удивительным, ведь она никогда не меняет своего облика, который уже давно должен был стать привычным. Но в то утро серость меня не печалила, и для полного экстаза мне не хватало только солнечного света, но я подумал, что это было бы слишком много радости для меня в этот день. Ничего необычного на улицах города не происходило, меня только удивляли прохожие мужчины, распивающие в это раннее и морозное время холодное пиво. Я с улыбкой вспомнил, как несколько лет назад, зимой, в мою пору студента, я, и несколько моих друзей, под воздействием каннабиса, медленно бродили по улицам, и я, попивая маленькими глотками минеральную воду из поллитровой бутылки, каждую минуту повторял, что мне очень холодно, а друзья отвечали, что им нет, и через какое-то время, когда я повторил это уже несколько десятков раз, кто-то из друзей взял у меня бутылку с водой, и, сделав глоток, чуть не умер от смеха, показывая пальцем на плавающую в бутылку льдину. Держась за животы, друзья сквозь слезы говорили: "Холодно ему, так он еще и лед пьет всю дорогу".
В библиотеке, выбирая себе книгу в разделе "Философия", я вспомнил об одном из своих старых друзей, а точнее о том, что мы уже давно хотели с ним повидаться, и, чаще всего из-за меня мы этого никак не могли осуществить вот уже несколько месяцев. Я решил, что позвоню ему, когда закончу с выбором книги.
Через несколько секунд в кармане моих джинс завибрировал телефон. Я резко вытащил трубку и сбросил вызов, успев заметить, что звонил как раз он. Я ухмыльнулся, и побрел к выходу, так как в помещении библиотеки шуметь запрещено. Пока я шел к выходу, он успел набрать меня еще три раза, что не было на него похоже - я едва успевал нажимать кнопку сброса. Оказавшись, наконец, на улице, я задумался, звонить ли теперь мне, или снова перезвонит он, но уже через мгновение я ответил на его звонок.
–  Да, дружище, что случилось?
–  Привет, Вань, ты где?
–  Я в библиотеке. Что случилось?
–  Да ничего, ничего не случилось. Давай встретимся.
–  Давай, я сам хотел позвонить тебе вечером. Во сколько?
–  Давай я зайду к тебе через час.
–  Через час... А почему через час, давай ближе к вечеру? Или что-то случилось?
–  Да не случилось ничего, погулять с тобой хочу.
–  Понятно. До четырех я никак не могу, - конечно, я мог, но мне так хотелось побыть самому хоть немножко, - заходи в четыре, хорошо?
–  Елки-палки. В 4 буду, - и бросил трубку.
"Точно что-то случилось" –  подумал я про себя, и зашел обратно в здание.

Не смотря на то, что я хотел с ним увидится, его предложение несколько испортило мое хрупкое настроение. После утренней прогулки я хотел прийти домой, и не шевелится, хотя бы до 8 часов, а затем уже планировал выбраться с другом и приятно провести час другой с бокалом или рюмкой спиртного. Мне не хотелось начинать пить так рано, и в то же время не хотелось проводить редкую встречу с хорошим товарищем без алкоголя, так как пью я не часто, и что обидно, часто не впопад - то сам, в плохом настроении, то с теми, с кем не хочется.
В конце концов, я проглотил эту небольшую горечь, и занялся чтением только что взятого в библиотеке тома Спинозы. Я лежа читал, забыв про время, прервавшись только единожды, на обед. Стрелка часов незаметно приближалась к четырем, и в одно мгновение в квартире раздался звонок - он пришел на 20 минут раньше. Мое принахмурившееся настроение ухудшилось еще на один незначительный оттенок, и я с недовольной физиономией направился к двери, по дороге подбирая слова укора для своего старого друга. Он зашел, с некоторым возбуждением в голосе поздоровался, и мы крепко обнялись, после чего я сразу забыл про свое недовольство, но не мог не сказать:
–  Старик, какой-то ты чудной сегодня.
–  Да, не говори. Ты еще не одет? Давай одевайся, пойдем. Загуляем с тобой сегодня, у меня полные карманы денег, и я, к тому же, квартиру снял на пару дней –  устроим шабаш.
Я на секунду призадумался, и понял, что именно в эти выходные шабаша мне не хочется, но ясно было, что отказываться нельзя. Я, расстроенно выдохнув, сказал:
–  Понятно... Всю зарплату пропить собрался что-ли? А кто еще будет?
–  Да какая там зарплата, не волнуйся, деньги есть, –  он похлопал по своим карманам, и улыбнувшись показал пальцем на мои старые домашние шорты, –  вот это стиль. –  он замолчал. - Что ты там спрашивал?
–  Кто еще будет, говорю.
–  А. Надеюсь, что кроме нас еще несколько подвыпивших красавиц. Цеплять сейчас поедем.
Я улыбнулся.
–  Да рано еще цеплять, дома все сидят.
–  Ну и мы, значит, посидим сначала. Давай, брат, иди, одевайся.
–  Хорошо. У тебя точно ничего не случилось?
Я заметил, что перед тем как ответить, он отвел взгляд, но все же сказал вполне убедительно:
–  Все отлично.

Мы направились в снятую моим другом квартиру - она находилась в пяти минутах ходьбы от моего дома - по дороге купив пойла и закусок. Я пошутил, сказав, что, наверное, в этом сдаваемом разным молодцам помещение, без бутылки еще никто не заходил. Квартира была неплохо убрана, везде было чисто, на кухне стояло множество стульев, и все было заставлено столовыми приборами. Так же в ней располагался маленький старый холодильник. В обоих комнатах стояло по одной широкой двуспальной постели, в народе, по известным причинам, прозванной траходромом. В зале, кроме кровати стоял стол, а в углу на тумбочке средних размеров потертый телевизор Fujitsu. В общем - ничего особенного, обычная съемная квартира стоимости выше среднего.
–  Сколько ты отдал за нее, и насколько снял? –  спросил я товарища.
–  Не помню, сколько. Тысячу, кажется. Снял на неделю.
–  Ничего себе. Ты что?
–  Шучу. На три дня, – сказал он без тени улыбки.
–  Понятно. Но мне в понедельник на работу. Ты что, уволился?
–  Не уволился... Не волнуйся, разберемся.
Мы принесли из кухни стулья, тарелки, рюмки и стаканы. Разложили еду, поставили бутылку коньяка. Для фона включили телевизор. Я остановил свой выбор на Discovery. Но друг был недоволен:
–  Дружище, давай что-нибудь повеселее?
–  Давай, а что? Музыкальный канал?
–  Да хоть музыкальный. Я знаю, что там крутят дерьмо, ты просто сделай чуть слышно.
–  Хорошо, музыкальный так музыкальный.
Мы не спешно разливали, общаясь о разных пустяках. У нас не особенно клеился разговор, что было странным, ведь с этим человеком мы всегда понимали друг друга с полуслова. Все-таки, я чувствовал, что с ним что-то не так. После того как половина бутылки была опустошена, я снова поинтересовался:
–  Брат, ты ничего не скрываешь? Ты мне кажешься каким-то странным.
–  Да нет, ничего, –  он снова отводил взгляд.
–  Удивительно... Я тебя почему то не узнаю. Может из-за того, что давно не виделись?
–  Скорее всего, – сказал он, и закинул в себе в рот маленький консервированный огурчик.
В основном говорил я, рассказывая истории с работы. Я видел, что он тоже хочет говорить, но, такое ощущение, что боялся сболтнуть лишнего. Все это мне не нравилось, я чувствовал дискомфорт.
В итоге мы допили бутылку коньяка, и хоть у нас было еще, мы решили продолжить уже в кафе.

Я давно не сидел в дорогих ресторанах, точнее говоря, я даже не помнил, когда посещал в последний раз такого рода заведение. Мы заказали бутылку коньяка и закуски. Я удивлялся, откуда у моего друга столько лишних денег. Конечно, у него из карманов не сыпались тысячные купюры, хотя могли, ведь я знал, что он уже давно, как может, копит капитал. Я бы не удивился, если бы мы пошли пить водку в кафе поскромнее, однако то, что он устраивал сейчас, не было на него похоже. У меня проскользнула новая мысль:
–  Слушай, может быть, ты в лотерею выиграл?
Он удивленно посмотрел мне в глаза, и, повернувшись в сторону, пробормотал:
–  Да, выиграл... Только немножко другое...
–  Что?
–  Да ничего, что ты пристал! Погулять решил раз в году, нельзя что-ли?
–  Можно конечно, –  я потупил взгляд, –  прости.
–  Да ладно, ты лучше девиц высматривай.
Таким образом он напомнил мне, ради чего мы сюда приехали. Мы потихоньку всасывали в себя коньяк из больших широких бокалов, закусывая лимоном и шоколадом, и с интересом смотрели по сторонам. Так прошло около получаса, бутылка медленно опустошалась, и к тому времени мы уже пресмотрели несколько кандидатур - заведение кишило одинокими женскими парами.
–  Ну что, пойдем вон к тем? – спросил я, указывая взглядом на сидящих через два столика двух симпатичных девушек. Мы пересеклись с ними взглядами, и они одобрительно улыбнулись.
–  А давай! – ответил друг.

Дальше все развивалось вполне шаблонно, и мне бы не хотелось заострять на этом внимание. Мы подсели к девицам, заказали им мартини и фруктовую нарезку. Потребленный алкоголь придавал уверенности и легкости в манерах. Мы весело болтали о всякой ерунде, и когда очередь дошла до вопросов о нашем благосостоянии, а именно о работе, жилье, и даже зарплате – мы безбожно врали, не испытывая никакого неудобства. Я заметил, что мой друг начал пьянеть, и технично настоял девушкам на том, что бы поскорей отправится пить чай с сухариками в наше жилище. Мы заплатили за себя и за дамочек, сели в стоявшее у входа такси, и предвкушая женские объятия, поехали на квартиру. По пути я заметил, как мой друг с усилием растирает себе правый висок.

Добравшись в жилище, мы очень скоро разбрелись по комнатам. Мой друг пошел в спальню, а я остался в зале. Все поплыло, и я с жаром забылся в тисках красивой блондинки.

Через некоторое время наш любовный пыл прервали крики из спальни. Открылась дверь в спальню, и в дверном проеме, в одних трусах, появился виновник шума. Я не узнал его лицо - настолько оно было страшным. Стоя одним боком к залу, а другим к спальне, он злобно говорил:
–  Давай подруга, выметайся! –  У него очень сильно заплетался язык.
Я был поражен. Таким я его еще не видел.
–  Братуха, что стряслось? – спросил я.
Кажется, он меня не слышал.
–  Давай быстрее, дура!
Из комнаты вышла девушка, испуганная, с растрепанными волосами и наспех одетыми вещами.
–  Ну ты и псих, –  сказала она растерянно.
Он повернулся в мою сторону, и злобно посмотрев на блондинку, сказал:
–  И ты, красавица –  на выход.
–  Елки-палки, что происходит? –  отрывисто крикнул я.
–  Ни-че-го не происходит. Давайте, давайте! Валите скорее! –  кричал он заплетавшимся языком, задыхаясь,  и по последним словам я понял, что он сейчас заплачет. Этого еще не хватало.
Он закрыл ладонями лицом и рванул в ванну, захлопнув за собой дверь.
Я похлопал по спине приставшую с кровати блондинку.
–  Давай девочка, одевайся.
Она молча принялась за дело. В это время девушка, на которую накричал мой друг начала злобную истерику. Меньше всего в жизни я любил эти мерзкие сцены.
–  Слушай, он нормальный вообще?? Как так можно скажи, как так можно?? –  бормотала она, размахивая руками.
–  Да я сам не знаю, простите, конечно, не знаю что с ним, –  пытался я ее успокоить.
–  Нет, ну ты не знаешь! У тебя друг – идиот! Козел вонючий! –  по выражению ее лица, я понял, что она не остановится.
–  Ладно, подруга, прекращай. Я все понимаю, мне самому все это не сильно нравится. Что поделать, одевайтесь и уходите. Я дам вам деньги на такси.
Но она только начинала входить в роль. У меня появилось желание кинуть в нее что-то тяжелое.
–  Уебок несчастный, тварь! Это ж надо такое исполнить! Конченый осел, что б ты сдох! –  орала она, повернувшись лицом к ванной.
Я не выдержал:
–  А ну рот закрой, умная! Меньше по квартирам ****овать надо, тоже мне, судья нашлась, –  я сам того не замечая начал орать. И тут мне пришла мысль перепугать эту истеричку. –  Скажи спасибо, что он тебя не задушил. Бывало с ним и такое, я его еле оттащил в прошлый раз.
Она выпучила глаза. Мне стало смешно, но я не подавал виду. Я надеялся, что мой друг услышит это в ванной, и у него так же поднимется настроение.
Блондинка резко повернула на меня голову, и я увидел ее остекленелые глаза. Кое-как одевшись, она вместе с подругой попятилась к входной двери.
–  Задушил? – чуть слышно пролепетала скандалистка.
–  Представь себе. Зря ты все эти гадости про него только что говорила. Смотри, сейчас из ванны выскочит, я его останавливать не буду, –  сказал я с укором.
Она резко дернулась к двери, и принялась трясущимися руками открывать замок. Блондинка даже не успела обуться, она схватила свои туфли с высокими каблуками в руки, и хлопая по спине подругу, начала кричать:
–  Скорее Лена, ну давай!
Мне даже на мгновение передался их страх. Лена, наконец, открыла дверь, и они шустро выскочили из квартиры, галопом прыгая через ступеньки к выходу из подъезда.

Я быстро встал, закрыл за ними дверь, и подошел к ванной комнате, упершись ухом к двери.
–  Ну что ты там, живой?
Он не отвечал. Я начал волноваться.
–  Брат, что там? Отвечай!
Он снова не откликнулся, и я начал кулаком стучать по двери. Через пару минут я услышал шорох, затем звук спускающейся из бочка воды, и у меня отлегло. Затем он открыл кран, и несколько минут я слышал плеск воды.
Дверь открылась. Я увидел бледное, с зеленым оттенком лицо. Мне показалось, что оно похудело, чуть ли не вдвое.
–  Ну ты и страшный, – вырвалось у меня.
Он тихим, охрипшим голосом спросил:
–  Они ушли?
–  Ушли. Ты разве ничего не слышал?
–  Слава богу. Ты извини, мне плохо, я пойду спать, –  сказал он еле слышно, и побрел в спальню, взяв со стола стакан с соком.
–  Да, я вижу. Хорошо, давай, –  сказал я, глядя ему в спину.
Не смотря на выпитое, спал я в эту ночь паршиво. Сначала долго ворочался, затем с большим трудом встал и взял пульт от телевизора. Перещелкивая каналы с максимальной скоростью, я остановился на канале National Geografic. Я смотрел без звука, что бы не беспокоить своего друга. Передача, на которую я попал, была, видимо, посвящена подводному миру. На экране мелькала удивительная рыба, больше похожая на камень. Она располагалась возле водорослей, и меняла цвет так, что ее было трудно отличить от окружающей фауны. Мне так хотелось включить звук, и послушать, что говорит о ней ведущий. Хотя я не рассчитывал на то, что он ответит на интересующий меня вопрос: как эта рыба, за миллионы лет существования, сама научила свое тело менять цвета?
К рассвету я заснул тяжелым беспокойным сном.


          2


Когда стрелка часов подошла к полудню, я понял, что заснуть больше не смогу, и встал с кровати. Меня тошнило, а голова, казалось, потяжелела на десяток килограм. Я допил остатки сока из литровой упаковки, и пошел в ванну. Затем зашел в спальню, что бы посмотреть, как обстоят дела у моего горе-собутыльника. Мы сразу встретились взглядами – он лежал на боку лицом к двери и не шевелился.
–  Ты живой, пьяница? – спросил я его улыбаясь.
–  Похоже на то. Принеси, пожалуйста, попить.
Я принес из кухни запечатанную пачку апельсинового сока.
–  Благодарю, –  пробормотал он и принялся жадно всасывать в себя жидкость.
–  Расскажи, что вчера было? Она тебя укусила не за то место?
–  Вчера? Для меня это тоже загадка. Я ни хрена не помню.
Я рассмеялся.
–  Помню только, как мы ехали с ними в такси. И все. А что, что-то случилось? Я честно не помню ни бельмеса.
–  Хо-хо-хо, еще как случилось. Оно наверно и к лучшему, что ты не помнишь.
–  Ну, расскажи, - сказал он и приподнялся с кровати. Его лицо все еще оставалось бледным, - хотя подожди. Сейчас.
Он встал, пошел в ванну, и пробыл там около десяти минут. Я в это время открыл форточки, и лениво разминал свое тело. Затем я перестал это делать, почувствовав, что вчерашнему коньяку захотелось на свободу. Вернулся мой бледнолицый друг.
–  Ух, как башка трещит. Ты как себя чувствуешь? –  спросил он, вытирая мокрое лицо одеялом.
–  Да так, не особенно, – я похлопал себя по животу, – а что, ты похмеляться, что-ли, собрался?
Он удивленно хохотнул.
–  Если я сейчас похмелюсь, то тебе меня откачивать придется. У меня есть предложение получше, –  сказал он, вставая с ложа, и пошел в коридор.
–  Ты куда?
–  Сейчас, – я слышал, как он копошится в куртке.
Вернувшись, он дал мне небольшой газетный сверток. Я аккуратно развернул бумагу, и убедился, что там трава.
–  Лучшее средство от головной боли, –  сказал он ухмыляясь.
–  Хм, ну что ж, давай.

Пока мой друг из подручных средств мастерил бульбулятор, я вспоминал вчерашнее.
–  Ты вчера был похож на какого-то монстра. У тебя безбожно заплетался язык. Я за всю жизнь ни разу не видел, чтобы у тебя заплетается язык.
–  Ага. Ну, подумаешь, перепил, с кем не бывает.
–  Ведь мы и больше раньше пили, но такого не было.
–  Ладно. Заплетался и заплетался, что теперь. Я кстати до сих пор не знаю, что такого вчера случилось. Сейчас расскажешь.
–  Ага. Ты сейчас пузо надорвешь, –  я уже чувствовал приход хорошего настроения.
–  Где курить будем? –  спросил он. Ритуальный аппарат был готов.
–  Пошли на кухню.

Поначалу я еще мог нормально говорить, но через несколько минут после употребления дурман-травы, мне казалось, что кроме смеха в мире ничего не существует. Мой друг тоже рыдал, стуча кулаком по столу. Я сквозь хохот бормотал:
–  Ты бы видел ее рожу... Она, она... Я... Вторая вообще босиком побежала!
Смех не умолкал. Наши животы сотрясались от судорог, из глаз ручьем текли слезы. Мой друг, положив голову на стол, и хлопая ладонями по столу, с трудом выдавливал из себя слова:
–  Я не могу! Хватит!
Через несколько минут мы начали успокаиваться. Я снова вспомнил вчерашний вечер, хохотнул.
–  Видел бы ты ее лицо... Фух, вот это да.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Затем мне начало казаться, что я медленно растворяюсь в пространстве. Очертания предметов теряли свою четкость. Мы все еще молчали. Я пролепетал:
–  Мне, походу, кранты.
Мой друг улыбнулся и проговорил:
–  Тебе? – он отвел взгляд, и принялся крутить пальцами коробок спичек. Затем он шепотом проговорил:
–  А ты знаешь, Вань, у меня рак мозга.
Слова доносились издалека. Я уже ничего не видел. Я успел сказать:
–  Что? –  И погрузился в иное измерение.

Я стремительно возвращался из забытья. Около минуты вещи вокруг меня обретали привычную резкость. Остановив свой взгляд на телевизоре, я сообразил, что нахожусь в зале, на знакомой кровати. Я сел на край ложа, и стал вспоминать, как я здесь очутился. Сначала я подумал, что сейчас утро, и я проснулся после вчерашней пьянки, но затем постепенно начали всплывать воспоминания о кухне, и о том, чем мы там занимались. Чувствовал я себя великолепно, как будто заново родился на свет. Я крикнул:
–  Ау, ты где?
Затем поднялся с кровати, и заглянул в спальню. В постели умиротворенно похрапывал мой друг. Я вышел, прикрыв за собой дверь. Часы показывали два часа дня. Наконец меня осенило: я отрубился на кухне, и виновник торжества отнес меня в постель.
–  Сильный, однако, черт, –  пробормотал я себе под нос.
Я надел куртку, и вышел подышать воздухом на балкон. С удовольствием созерцая серое небо и голые ветви деревьев, некоторое время я ни о чем не думал. Давно мне не было так легко на душе. Я опустил взгляд, и заметил, что под окнами, без чувств, животом к земле, лежит какой-то мужик, вокруг которого суетится другой, сильно пьяный товарищ, пытаясь его расшевелить.
–  Что случилось, мужик? –  крикнул я весело с балкона.
Он испуганно развернулся, разыскивая глазами источник звука. Столкнувшись с моими глазами, он сразу же вернулся к своему занятию, и стоя спиной ко мне недовольно заявил:
–  Не видно что-ли? Перепил малость человек, –  и, обращаясь уже к своему другу, принялся бормотать, –  давай, Виталя, вставай.
В другой раз такая картина меня бы как минимум не развеселила, а может быть и расстроила, но сейчас я улыбался как идиот, продолжая наблюдать за алкашами.
В это время из-за угла вышла пожилая пара –  они выгуливали собаку. Проходя мимо бедолаг, дед каким-то образом завязал разговор с еле стоящим на ногах мужиком. Я сгорал от любопытства, мне хотелось узнать, о чем говорят эти чудаки. Пассия старика с собакой пошла дальше, оставив своего деда наедине с алкашом. Они о чем-то оживленно спорили, но из-за того, что я был на четвертом этаже, мне были слышны только отдельные слова. В итоге я понял –  они спорили о товарище Сталине. Я расхохотался. Такой цирк можно увидеть только на постсоветского пространстве. Пьяница размахивал руками, забыв про своего отключенного товарища. Дедуля говорил спокойно, не повышая голос. Пьяный, естественно, говорил больше своего оппонента. Я начал ощущать голод и замерзать, и решил задержаться на балконе еще одну минутку, надеясь услышать хоть один перл. Чутье меня не подвело, старикан, наконец, повысил голос:
–  Послушай, сынок, я войну прошел –  мне лучше знать.
Алкаш его не слушал. Он сказал:
–  А вы знаете, что Сталин, что он сделал, хуже всего, знаете? –  И, выдержав театральную паузу, заплетающимся языком, но величественно, он произнес:
–  Он расстрелял интеллигенцию.

Я вернулся в комнату, съел несколько кусков холодной жареной курицы с овощным салатом и хлебом, обильно запивая все соком. После трапезы я заглянул в спальню к другу, и, убедившись, что он все еще спит, тоже решил подремать.

Мне снилось, что я гуляю по красивому парку, а из головы у меня, по направлению к небу, вьется желтый канат из мыслей. Посмотрев наверх, я начал с легкостью карабкаться к небесам.

Я проснулся от звона посуды. Мой друг сидел за столом, и с жадностью уплетал остатки еды. Заметив, что я проснулся, он с набитым ртом сказал:
–  Давай, просыпайся. Уже пять часов.
Я протер глаза.
–  Пол-ночи не спал. Хорошо хоть сейчас заснул, –  сказал я, зевая.
–  Я сам такой же. Вставай, умывайся, пойдем в магазин, –  ответил друг, бегая взглядом по столу.
–  В магазин? Зачем? У нас в холодильнике еще две бутылки коньяка, –  спросонья мне не хотелось шевелиться.
–  За едой и шампанским.
–  На хрена тебе шампанское?! –  сорвалось у меня с языка.
Он резко взглянул мне в глаза.
–  А на хрена тебе джинсы?
–  Джинсы? Что бы носить. Не голым же мне ходить, –  ответил я раздраженно.
–  А шампанское мне, что бы его пить, –  с нотой злобы в голосе отрезал друг.
–  Понятно. Ладно, сейчас умоюсь, и пойдем.

Я долго растирал лицо холодной водой, пытаясь таким нехитрым способом вернуть себе свежесть. Когда мы обувались, я увидел, что мой друг снова, скривившись, трет ладонью висок.
–  Что такое? –  спросил я.
–  Голова опять болит, –  ответил он недовольно.
–  Из-за чего она у тебя постоянно болит?
Я встретился с ним взглядом. Он смотрел на меня, сильно удивившись.
–  Ты что, ничего не помнишь?
–  В каком смысле? Ты про то, как мы курили?
–  Ну да.
–  Не особенно. Помню только, как мы ржали.
–  Все понятно, –  ответил он, выходя из квартиры.
–  Что понятно-то? Скажи, –  меня удивлял его тон.
–  Ничего, –  он задумался, –  вернемся с магазина, тогда скажу.

Мы молча шли в сторону супермаркета. Настроение было паршивым. Холодный ветер бил в лицо, в животе что-то неприятно шевелилось.
Впереди нас, в ста метрах, остановилось такси, из которого быстро выбралась молодая высокая девушка. Не прерывая разговор по мобильному телефону, свободная рукой она захлопнула дверь. Длинноволосая брюнетка, дорого и гламурно убранная, на высоких шпильках, она медленно пошла в ту же сторону, куда шли и мы. Говоря что-то в трубку, девушка жестикулировала рукой, на сгибе которой висела коричневая кожаная сумка. Мы шли расторопнее, поэтому быстро ее настигали, и до нас начал доносится ее недовольный, высокомерный голос. Во многих словах она растягивала ударные гласные, что говорило о ее невысоком умственном развитии. Такие дамочки не вызывали во мне ничего, кроме усмешки. В конце концов, в этом виноваты их родители, не воспитавшие свое дитя должным образом.
Когда мы с ней поравнялись, то не по своей воле стали слушателями ее разговора, и поняли, что она ругается со своим парнем.
-  Представь себе, я не хочу ехать к тебе домой, я хочу посидеть с девчонками и покурить кальян!
Не знаю, что в тот момент происходило в душе у моего друга, но когда мы обошли ее на несколько метров, он вдруг резко развернулся, шагнул ей навстречу и изо всей силы произвел удар кулаком в живот, от чего она согнулась, и выронила телефон. Он схватил ее за горло, и с надрывом начал говорить ей прямо в ухо:
–  Будь скромнее, тварь, будь скромнее!
Я молча наблюдал за происходящим, подумав, что неплохо было бы его оттащить от потерпевшей девушки. Но он быстро отпустил ее, и мы, ускорив шаг, продолжили свой путь. Прохожие с опаской оборачивались на моего друга. Я тоже поглядывал на него с удивлением.
–  Брат, ты что? –  спросил я растерянно, и не услышал ответа.
Уже подходя к двери магазина, он сквозь зубы процедил:
–  Задушил бы всех, клянусь, задушил бы.
Я, похлопав его по спине, ответил:
–  Бывает, но все-таки, успокойся.
Он сразу же отчеканил:
–  Да все нормально, –  и мы зашли внутрь.

На обратном пути мы тоже молчали. Я спросил только, не собирается ли мой друг опять напиваться до потери памяти.
–  Собираюсь.
–  На работу завтра. Тебе не надо? –  спросил я, и снова не услышал ответа.
Мы принялись за коньяк и еду. Я пытался как-то разговорить своего молчаливого товарища, но у меня ничего не получилась. В конце концов, я не выдержал, и, повысив голос, процедил:
–  Слушай, дружище, что такое? Ведешь себя как осел. Я прямо сейчас пойду домой, если так будет продолжаться.
–  Ладно, –  он снова тер висок.
–  Что ладно, мне идти?!
–  У меня рак мозга, осел.
Я опешил. Подумал, что он так пытается шутить.
–  Что? Какой рак, ты серьезно?
–  Обыкновенный. В четверг узнал об этом. Я ездил в столицу на диагностику.
Все что я смог выдавить из себя в ответ, это одно ругательное слово.
Он налил нам обоим по полной рюмке коньяка, и, осушив свою, сказал:
–  Только сознание опять не теряй, а то третий раз повторять не буду.

Я смог успокоится только тогда, когда было выпито полторы бутылки коньяка. За это время я успел и поплакать, и покричать, и пообниматься со своим другом. Я бесконечно извинялся за то, что забыл в первый раз его слова, и что назвал его ослом. Он ничуть не обижался, и сразу принял мои извинения, но, конечно же, я все равно чувствовал себя виноватым.
Наконец пришло время для спокойного разговора. Мой друг говорил:
–  И мое необычное поведение это тоже следствие болезни, один из симптомов.
–  Ясно... Я сразу не узнал тебя, как ты только зашел ко мне вчера домой.
Он кивал.
После небольшой паузы, я осторожно спросил:
–  Дружище, а что дальше? Ты будешь лечиться?
Он только открыл рот, но вдруг его лицо скривилось, и он чихнул. Я чуть было не ляпнул "Будь здоров". Он вытер нос рукавом, и начал говорить:
–  Нет, лечиться я не буду. В принципе, я мог бы протянуть еще какое-то время, может быть даже несколько лет. Но, во-первых, это слишком дорого. Моих запасов не хватит на длительный курс лечения.
–  Можно же занять, я помогу собрать деньги, –  вставил я оживленно.
–  Да не хочу я ничего занимать. Я уже принял решение.
–  Какое? - кажется я догадался, о чем он.
–  Закончу жизнь собственноручно, –  глухо ответил друг.
Мы молча допили остатки коньяка. Мне трудно было что-то говорить, я не мог подобрать нужных слов. Успокаивать его было глупо, он и так был спокоен, а говорить, что все будет хорошо –  глупо вдвойне. Все-таки, нужно было нарушить молчание, и я спросил:
–  А когда ты решил это?
–  Сразу, как только врач поставил мне диагноз. Буквально за несколько секунд. Можешь не верить, но я даже не испугался. Я был к этому готов.
–  Понятно...
Я кое-что припомнил, и спросил:
–  Ты читал Хагакурэ?
–  Нет. Так и не добрался.
–  Но знаешь примерно, о чем там?
–  Ну что за вопросы. Конечно, знаю. Путь самурая.
–  Именно. Так вот ты только что ответил мне словами оттуда.
–  Когда? В каком месте? –  он удивился, и я был рад, что хоть на секунду смог отвлечь его от мрачных мыслей.
–  Про быстрое решение. Там сказано, что самые важные решения нужно принимать в течении семи вдохов и выдохов.
И мы снова замолчали на несколько минут.
–  Кстати и язык у меня заплетается из-за болезни. Так, ну что, коньяк мы выпили?
–  Да.
–  Теперь я хочу лечь в горячую ванну, и пить холодное шампанское, –  сказал он улыбнувшись, –  я пойду, включу воду.
–  Протри хоть ее, –  сказал я ему вдогонку, и удивился собственной глупости, ведь наверно сейчас чистота ванны волновала моего больного друга меньше всего.
Я крутил в пальцах рюмку, рассматривая обои, и не знал, что мне делать дальше. Он вышел из ванны, и стал в проходе, облокотившись о стену. Он снова был бледен, как и вчера. Я не мог долго смотреть ему в глаза - боялся, что снова заплачу. Я тихо заговорил:
–  Может не надо шампанского? Тебе опять буду вилы.
–  Да знаю. Ничего, скоро все это закончится. Мне, почему-то, с детства хотелось попить шампанского в ванной. Сейчас сбудется моя мечта, –  он улыбнулся. У него снова заплетался язык, – ты знаешь, я раньше думал, что если точно знать, когда умрешь, то можно весело провести время. А когда не знаешь, то переживаешь за свое здоровье, строишь какие-то перспективы, одновременно не веря в них, и блуждаешь в этом лабиринте бессмысленного смысла будущего. У меня в последние годы и расслабиться то толком не получилось. Но сейчас, когда знаю о своем последнем дне, мне почему-то ни хрена не весело, –  на секунду он задумался, –  но в принципе, не особо и грустно. Ладно, там уже наверно набралось, я пойду в ванну.
Я продолжал сидеть в зале и смотреть в стену. Мысли в голове мешались. Мне не хотелось ни спать, ни есть, ни пить. Я долгое время сидел как истукан, забыв обо всем на свете. Вдруг я испугался, что мой друг сейчас утопится в этой долбанной ванне, пока я сижу и смотрю в стену, но мой страх рассеял крик:
–  Братуха! Подойди, пожалуйста, ко мне!
Я мигом откликнулся на зов. Ничего страшного я не увидел –  он просто лежал в воде с бутылкой шампанского в руке. Кажется, он был доволен:
–  Что ты там делаешь? –  Спросил он меня, –  шапмани не хочешь?
–  Неа, не хочу. Да ничего не делаю, сижу и смотрю в стену.
–  Во, блин. Иди домой.
–  Нет, я тебя не оставлю.
–  Да успокойся ты, все нормально! Иди, а завтра, часиков в 6 приходи ко мне домой. Я наварю раков, попьем пивка, хорошо?
–  Хорошо, –  сказал я, продолжая стоять на месте.
–  Ну, вот и отлично. У меня к тебе только одна просьба, –  его прервала длинная отрыжка от шампанского.
–  Какая? – Я решил пошутить, –   надеюсь, ты не хочешь, что бы я бросил к тебе в ванную радио, когда кролик будет откусывать себе голову?
После секундного раздумья он искринне рассмеялся.
–  Да нет, не буду. Принеси мне, пожалуйста, мой телефон, я хочу послушать музыки. Он на столе лежит, в зале.
Я принес ему трубку. Он включил неизвестную мне песню, и положил телефон на угол ванны. Я хотел было сказать, что это опасно, и телефон может упасть в воду, но снова подумал, что его это сейчас абсолютно не волнует. Мне снова стало невыносимо жаль этого человека. Еле сдерживая слезы, я сказал:
–  Я все-таки останусь.
–  Да ну на хрен, говорю тебе, иди домой! Я через десять минут начну рыдать, рыгать и все такое. Наговорю тебе еще всякого дерьма. Пожалуйста, иди домой.
И я пошел.


        3


Я снова проворочался всю ночь. Я сильно переживал. Плакал, кусал одеяло. В голове шумели голоса, разговаривая друг с другом, споря и ругаясь –  все это были последствия расстройства нервов и выпитого за два дня алкоголя. На этот раз мне снилось, что за мной гонится какое-то чудовище: то ли робот, то ли огромна собака, а может быть и робот огромной собаки. От пастей этого монстра меня спас телефонный звонок. Я машинально взял трубку, и услышал злой голос своего начальника.
–  Алле, мы вас не разбудили?
–  Сергей Николаевич, здравствуйте, я...
Он меня перебил:
–  Что за дела, коллега? Который час знаешь?
–  Если честно, нет, дайте мне объяснить.
–  Ну, объясняй, –  сказал он с насмешкой.
–  У моего лучше друга серьезное заболевание... Родителей у него нет, и он обратился за помощью ко мне. Извините меня, я совсем забыл про работу.
После некоторой паузы я услышал ответ.
–  Ладно, –  сказал он, несколько смягчившись. Хотя смягчение это было явственно наигранным, –  Когда ты придешь?
Я на секунду задумался.
–  Завтра, наверное, буду. Хорошо?
–  Значит, до завтра, –  сказал начальник, и оборвал разговор.
Часы показывали 11 утра. Я сразу набрал своего больного друга. Он не брал трубку. Бесцельно побродив по квартире, я прожевал несколько кусков хлеба и снова лег, тщетно пытаясь заснуть. Я позвонил опять, и он снова не ответил. Я начал думать о том, что нужно отправляться на квартиру, а если его не будет там, то пойти к нему домой. Что делать, если его не будет и дома, я не знал.
Через час он перезвонил, и сказал что у него все нормально –  он крепко спал, поэтому не слышал звонков.
–  Ты хоть не в ванне заснул?
–  Неа, добрался до кровати. Сейчас домой пойду. Приходи в 6 часов, хорошо? Будем пить пиво.
–  Приду конечно.
–  До вечера, значит.
В моем мозгу не затихали бредовые голоса, я принял горячий душ, но и это не помогло. Попытался почитать, послушать музыку, посмотреть телевизор –  мне ничего не лезло в голову, и я снова попробовал уснуть. Проворочавшись в полудреме до вечера, я отправился к другу.

Друг встретил меня улыбкой, и мы прошли на кухню. На столе, в большой миске, красовались сваренные раки. Он вытащил из холодильника две бутылки солидного немецкого пива.
–  Там еще много, –  сказал он, указывая взглядом на холодильник.
В первый раз за эти дни у нас завязался настоящий разговор. Наверное, мы сказали друг другу больше, чем за весь последний год. По началу мы даже смеялись, вспоминая разные истории из нашей студенческой жизни. Иногда я забывал о его болезни – мы были полностью погружены в разговор, чему способствовало пиво и вкусные раки. Но так не могло продолжаться весь вечер, и наше настроение одновременно переменилось. Я отлучился в туалет, а когда вернулся, мой друг начал длинный монолог:
–  Послушай, что рассказала мне моя мать перед смертью. Несмотря на то, что я никогда не питал иллюзий на счет счастья, и прочей ерунды, ее небольшой рассказ крепко засел в моей памяти. "Все сразу пошло наперекосяк" - так она начала свою последнюю повесть, отвечая на мою просьбу рассказать о ее взрослой жизни. Конечно, я общался с ней на эту тему и раньше, но эти разговоры всегда носили какой-то поверхностный характер - и так понятно, что ее судьба была непростой. А ведь бывает и хуже, и намного хуже! Короче говоря, началось все со свадьбы. Ты же понимаешь, какое значение для женщины имеет этот обряд. Так в ее жизни этот обряд вышел на редкость паршивым. Тогда было время правления Андропова, и в союзе действовал сухой закон. Причем не формально, на бумаге, а на самом деле. Мой отец в то время состоял в партии, и за нарушение сухого закона он мог моментально из нее вылететь. Поэтому свадьба отмечалась в квартире родителей моей мамы. Представь себе это - отмечать свадьбу в скромной убранной, тесной квартире, в которой ты прожил 23 года, и грустно становится только от одного взгляда на потемневшие обои. Плюс к этому, отмечать свадьбу не в кругу друзей, а только с родственниками, со многими из которых моя мать не виделась годами - это были простые, скучные, старые и даже глупые люди, чьего общества она при возможности избегала. И это только половина контингента, а другая половина - родственники моего отца, тоесть мужа, которых она и вовсе не знала. После всех тостов, блевотно нудных, длинных тостов, после которых моей матери уже не хотелось ни счастья, ни любви, ни долги лет жизни, ей хотелось только одного - что бы все это поскорей закончилось. Но это продолжалось, и в разгаре праздника, произошла пьяная ссора между родственниками отца и родственниками мамы. В небольшом, невыносимо душном от переполнявших его людей зале на повышенных тонах ругались друг с другом родители новобрачных - вот так закончилась самым желанный день в жизни моей родительницы.
Он глотнул пива, и продолжил:
–  На следующий день она с отцом отправилась в свадебное путешествие в Болгарию. Медовый месяц с любимым человеком –  что может быть лучше? Учитывая то, что хоть Болгария и была социалистической страной, но все-таки, заграница. А с чем ассоциировалось это слово у советского человека ты и сам примерно знаешь. Они уехали на целых десять дней. С первого же дня, мама поняла, что ничего хорошего с ней за границей не произойдет. Папа начал пить с самого приезда. А маме поплохело –  она была беременна мной. К середине этого чудесного отдыха оба моих предка приобрели зеленоватый цвет лица: мать из-за беременности, а отец из-за спирта. Кто-то из отдыхающих, вполне серьезно у них спросил, не наркоманы ли они? Вот так то.
Мама вспоминала, что однажды, соседи по пансионату, при всех устроили панику по поводу того, что у одного из них украли золотую цепочку. Моя мама, как она говорит, была наивной дурой, и принялась им помогать в поисках украшения. Отодвигали диваны, шкафы, и прочие атрибуты. Потом стало известно, что никто у них эту цепочку не крал –  они ее продали, потому что у них закончились деньги. В то время, с собой можно было вывозить лишь ограниченное количество валюты, и продавать что-либо, было запрещено - все ценные вещи протоколировались при выезде из страны. Вот они и устроили этот цирк, при свидетелях... Я это все специально рассказываю, не думай, что меня понесло –  мой отец устроил ей из-за этого скандал. Мол, она, таким наивным поведением, позорила и себя и своего мужа. Хоть я уже и не держу обиды на своего папашу, но кто знает, может быть, стрессы, вызванные отцовской руганью, тоже повлияли на формирование в моей утробе зачатков этой болезни.
Теперь пару слов о их супружеской жизни. Начну с того, что на девятом месяце беременности моя мама каким-то образом подхватила грипп. Наверно, в дом его занес отец, так как вряд ли она разгуливала в этот период, хотя какое это имеет значение. Этот грипп дался ей очень тяжело - она чуть не отдала концы. И вот однажды, когда она лежала с огромным жаром, не могла встать, и просила муженька принести ей что-то - он был пьян, обижен на нее из-за какой-то ерунды и просьбы ее не выполнял. Уже тогда он начал ходить налево. Я спрашивал ее, еще до этого рассказа –  как ты могла выйти за такого человека? "Кто знал?" –  отвечала она. И при всей моей, в тот мамин предсмертный час, бурлящей в ненависти к такому поведению моего отца, я не в силах ее осудить –  ведь он был неглупым человеком, из нормально семьи. Кто мог подумать?
В то время, как они поженились, он занимал неплохую должность заместителя начальника какого-то железнодорожного комитета, или что-то около того, не помню точно. В общем, деньги в семье были. Это было единственной, если можно так сказать, радостью в нашем доме. Если бы он только пил, то с этим можно было как-то сжиться. Но этого мало –  он регулярно устраивал пьяные скандалы, бил посуду, и занимался прочим идиотизмом. На месте матери я бы ночью задушил его подушкой. Когда я заканчивал седьмой класс, он вообще ушел из дому жить к любовнице. Благодаря маминой специальности, она тоже имела хорошую работу –  еще до выхода замуж она устроилась в солидный научный институт.
Через некоторое время после пропажи отца у нее появился новый мужчина –  я его не особенно помню, помню только, что он меня не раздражал, и дарил мне подарки. Пришла очередь моей мамы на получение квартиры от института, в котором она работала, и этот мужчина за свои средства помог нам ее обустроить. Мы без раздумий переехали на новое место. Это был единственный, непродолжительный отрезок маминой взрослой жизни, который, она вспоминает, по крайней мере, без скорби. Однако в один прекрасный миг вся эта благоприятная жизнь превратилась в прах –  мужчина ее бросил, потому, что она очень много времени проводила на работе, и свободное время ей так же приходилось тратить на меня, так, что на любовника его практически не оставалось. Вот так.
Слушай дальше. Следующий момент, я тебе наверно уже рассказывал, но пусть –  сегодня можно и повториться. Удивительная, все-таки штука, эта жизнь, –  он усмехнулся.

Я поднял свой бокал и силой стукнул по бокалу рассказчика. Капли пива разлетелись по пространству. Он кивнул, и сделал несколько больших глотков. В этот момент я испытывал к нему большую любовь, смешанную с жалостью и уважением. Голова моя приятно помутнела от выпитого алкоголя. Он продолжил свой рассказ:

–  Через несколько месяцев после ухода нового маминого друга, к нам вернулся друг старый –  мой отец. Причем, сделал он это от безысходности, а не по собственному желанию. И моя мать не смогла ему отказать. Оказалось, что он попал в серьезную автомобильную аварию, направляясь куда-то по делам, а может и по бабам, вместе со своим начальником, чьим заместителем он являлся. Водитель, и начальник скончались на месте столкновения. Отец же мой рассчитался с судьбой множеством тяжелых травм, но потом поправился, хоть и не до конца. Поправляться ему помогала мама, так как любовнице, после аварии, он стал ей нужен не более, как лысому расческа. Со сменой начальника его сдвинули с должности на пару ступеней ниже. Квартира, в которой мы жили ранее, был отцовская, и он ее продал. У нас в доме, вместе с этим примерным главой семейства, снова появились лишние деньги. Когда папа поправился, он снова начал ходить налево. Стоит отметить, что на меня он внимания практически не обращал, что меня до поры до времени устраивало –  внимание от такого человека не очень то желанно. Только став взрослым, я стал грустить по этому поводу... Но я не об этом, нужно закончить мамин рассказ. В принципе, я уже почти закончил.
Он снова сделал несколько больших глотков.
–  Каким, однако, вкусным, мне кажется это пиво! – и, сделав еще один глоток, продолжил, –  в старости папаша стал совсем невыносимым. Мне очень жалко было маму, но я не мог выдержать общества этого старого, больного нытика, поэтому переехал на съемную квартиру. Он не делал в доме ничего. Проводя полжизни на больничном, он все свои дня тратил на сон, пищу, и телевизор. Когда он обижался на маму из-за очередного бредового пустяка, она продолжала убирать за ним, стирать его вещи, и готовить еду. Когда ужин или обед был готов, она звала его на кухню. Он молча приходил, съедал свою порцию, и молча возвращался к телевизору, не удосужившись даже поставить грязную тарелку в раковину. Телевизор же он смотрел до ночи, мешая моей маме спать, а она, в отличии от него, продолжала пахать. Все это уже было после моего ухода. При мне он еще хоть как-то держал себя в руках. И в один момент ее сердце не выдержало. Все это она мне рассказывала в больнице, после второго за месяц инфаркта. Через несколько дней после нашей беседы случился третий –  роковой. Мой батя после ее смерти просил меня взять уход за ним на себя, но я отказался, и он отправился за мамой на тот свет через несколько месяцев после ее кончины.
Вот такая вот история дружище. И что самое интересное –  других я не знаю. Не более радужна история моей бабушки –  мамы мамы, и его мужа –  отца мамы. По отцовской линии я знаю мало –  так как он мне ничего не рассказывал, но со слов матери тоже ясно, что судьба его родителей была тяжелой. И ради чего они старались? Ради сына. А каков сын...
Он перевел дыхание, и сказал:
– Я устал говорить. Я думаю, ты и сам все понял. То, зачем я тебе это рассказываю. Не буду говорить, что жизнь всех людей ужасающа. Но я других историй не знаю. Если я продолжу жизнь с этой болезнью –  то моя история станет, как минимум, не менее скорбной, чем истории моих родственников. Я не хочу быть скорбью, а другого мне не светит. Я могу достойно закончить свою жизнь. Ведь конец это, наверное, самая важная вещь во всем. Ты меня понимаешь? 
–  Понимаю. Удивительно, но ты снова цитируешь Хагакурэ.
–  Да что ты заладил со своим Хагакурэ, –  сказал он без злобы, –  ты думаешь, я тебя соврал, сказав что не читал его?
–  Нет, конечно, ты что. Просто это удивительно. Может быть ты настоящий самурай?
Он рассмеялся.
–  Какой я самурай, я за всю жизнь никому по настоящему не служил. Я вообще думаю, что среди нас, русских, а может быть и европейцев, самураев быть не может. Посмотри хотя бы на наших боссов –  разве на них можно служить по собственной воле, а не за зарплату? Хотя может быть, дело и не в боссах, а в том, что у нас каждый хочет командовать другими. "Воля к власти" –  вот наше Хагакурэ.
–  Это точно.
Мы немного помолчали, и я, долгое время слушавший, сам захотел быть услышанным. Я заговорил:
–  Знаешь, хоть это и звучит пафосно, но мне, по крайней мере, кажется, что человек не является вершиной эволюции, а наоборот, ее ошибкой... Мои родители тоже страдали всю свою жизнь. Тяжело пахали, тратили много сил и нервов на меня, да и вообще, ты и сам примерно знаешь. И продолжают страдать – на старости лет у обоих вырос целый букет болезней, с которыми они теперь постоянно борятся, расходуя на лекарства по половине своих пенсий, если не больше. Помню, как я, около пяти лет назад, общался с отцом на эту тему. Меня поразило то, что все родственники умирали не своей смертью, а от множества приобретенных к старости болезней. Тогда я, под впечатлением от услышанного, дал себе слово покончить с жизнью, когда стану таким же больными, какими теперь стали мои родители... И это не последние, так сказать, в обществе люди. Что уж говорить о более неблагополучных.
–  И я о том же, –  сказал друг.
На секунду я задумался, и затем вновь продолжил:
–  Так вот, про ошибку природы. Ведь человек, в отличие от животного –  всегда чем-то недоволен, всегда пытается что-то заполучить, большую часть жизни проводя в конфликте с собой или окружающим миром, а часто и с тем и с другим. Я совсем недавно поймал себя на мысли, что человек абсурден –  ему, например, может не нравиться какое-то время суток, или какое-то из времен года и даже собственная часть тела! Конечно, можно винить в этом культуру, которая навязала этот абсурд. Однако, кто создал эту культуру? Обезьяны?!
Я замолчал, удивившись тому, с каким азартом были мной произнесены последние слова. И продолжил уже спокойнее:
–  В то время как животное прибывает в гармонии с природой –  оно вообще не знает о недовольстве. Вот взять, например, бегемота: светлое время суток он умиротворенно проводит в воде, а ночью, когда спадает температура воздуха –  выходит на сушу и набивает свой огромный четырехкамерный желудок травой. Знание того, что ночью не жарко, сильно снижает расходуемые его организмом калории, что весомо продлевает его жизнь. Других знаний ему не нужно –  ему достаточно того, что он живет. Вся его жизнь протекает в гармонии и это и есть его радостью. Среди людей же таких гармоничных личностей –  единицы. Это либо круглые идиоты, наделенные крепким здоровьем и спокойным характером, которые всю жизнь проживают в блаженстве, сами того не понимая. Они не пытаются набить свою голову никаким знаниями, кроме тех, которые им нужны, чтобы кормить себя и семью. А из-за тихого нрава не гонятся за удовольствиями, поэтому избегают и страданий. Либо же это умнейшие люди, которые, чудом не съехав с катушек от впитанного за всю жизнь океана знаний, к старости обретают душевный покой. Но это только в старости, и таких людей совсем мало.
Кажется, я хотел сказать что-то еще, но замолчал. Мой друг безмолвно рассматривал пустой бокал, покручивая его рукой. Я допил остатки жидкости из своей кружки, и начал сомневаться в том, нужно ли мне было сотрясать воздух своими размышлениями. Он продолжал молчать, из-за чего я все больше убеждался в своей глупости. Я не знал что говорить. Наконец, он разрушил тяжелое молчание:
–  Знаешь, а ты, пожалуй прав. Хотя мы можем и заблуждаться, так как по большому счету опираемся только на знании судеб наших родственников и знакомых.
Мне сразу полегчало. Я машинально взглянул на часы, и подумал о том, что будет дальше –  захочет ли мой друг продолжить банкет, или нет. Если нет, думал я, то может быть завтра удастся пойти на работу – все-таки, не хотелось брать больничный. Мы снова молчали, и я не осмеливался попросить его отпустить меня. Лучше было не двигаясь просидеть молча до утра, чем обидеть его своим уходом. Но мы за весь период нашей дружбы очень часто понимали друг друга без слов, и в этот раз, он меня понял. Поднимаясь со стула, он сказал:
–  Ну что дружище, пойдешь? Сейчас только 9, можешь завтра и на работу пойти.
–  Да, пожалуй. Ты уверен?
–  Конечно.
Мы перешли из кухни в коридор. Я сел обуваться. Он стоял рядом, опершись о стену, и наблюдал за мной. Поднявшись, я медленно взял куртку в руки. Мы взглянули друг другу в глаза. Я, подумав, спросил:
–  Я тебя еще увижу?
–  Конечно, дружище.
–  Когда?
–  Завтра.
Я надел куртку, и мы крепко обнялись, поцеловал друг друга в щеку.
–  Это был чудесный вечер, –  сказал я, не сдвинувшись с места.
–  Да, брат. Мы здорово посидели. Я так и хотел.
Теперь мне уже не хотелось идти домой. Мы продолжали, улыбаясь, смотреть друг на друга. Он воскликнул:
–  А! Я чуть не забыл, –  и быстро пошел в свою комнату. Через несколько секунд он вернулся, протягивая мне какой-то сверток.
–  Смотри брат, что я тебе дарю, –  я развернул бумагу, и увидел не меньше десятка ароматический палочек, упакованных в целлофан, Я не понял, в чем подвох, ведь эти штуки стоили копейки и продавались на каждом углу. Я припомнил, как в детстве, отец зажигал одну из таких палочек и медленно расхаживал с ней по квартире –  мне не нравился издаваемый палочкой запах, потому что он казался мне слишком сладким.
Я молча взял подарок, не зная, что сказать.
–  Я догадался, о чем ты подумал, –  сказал друг, улыбнувшись, –  но это не та ерунда, которой торгуют на каждом углу. Это настоящие. Мне подарил их один парень с работы. Он каждый год ездит в Тибет, и привозит их оттуда целый мешок, по-большей части для себя. Их делают вручную, никакой химии, одни травы. Надеюсь, тебе понравится.
–  Спасибо.
–  Только подожди, вытащи мне одну.
Я аккуратно разорвал целлофан и передал ему бордовую палочку.
–  Ну, теперь все, –  он обошел меня и открыл входную дверь, –  спокойной ночи, дружище. Выспись хорошенько.
–  Да, надо бы, –  я хотел пожелать ему того же, но уже в который раз понял, что это будет неуместно, –  до завтра, значит?
– Да, до завтра.
–  Хорошо, тогда пока, –  сказал я, развернувшись к ступенькам, и услышал щелкнувший за моей спиной дверной замок.


                4


Эта ночь прошла более спокойно, однако же, сон мой снова был тяжелым. Я проснулся полностью разбитым, и, подумав о работе, мне стало еще хуже. Я кое-как позавтракал, принял душ, и вышел на улицу.
Пройдя сотню метров, я вдруг понял, что чувствую себя как-то необычно. Все происходящее вокруг я воспринимал как целостную завершенную постановку неизвестного режиссера, как постмодернистскую картину, или рассказ –  все это не имело никакого смысла для меня, однако очень сильно впечатляло. Я чувствовал серое небо, серые здания и серый воздух, заполняющий все пространство. Я видел пар, выдыхаемый прохожими, и ощущал их холод, одновременно сохраняя тепло. Я видел одновременно и целое и мельчайшие детали, чувствовал себя частью спектакля –  это тяжело передать словами.
Какой-то мужчина с усами, имеющий весьма неопрятный вид, на ходу кричал в трубку телефона:
–  У меня в одной руке сумка, в другой мешок, и мне еще по телефону говорить надо! Я похож на какого-то чудака!
Возле общеобразовательной школы номер 55, на тротуаре, молча сидели старые бомжи, и пытались согреть дыханием свои ладони. Вокруг них бегала дворняга.
Бабушка вела своего внука на учебу, и он, увидев беспризорных, принялся показывать на них своих пальчиком, что-то с жаром объясняя бабуле. Она наклоняла свое ухо ко рту любимца, что бы лучше расслышать его слова.
На встречу мне шла молодая дама, пестро одетая, держась левой рукой за кончик розовой шляпы –  дабы ее не сдул ветер.
Когда я понял, что любая мысль, любой анализ созерцаемого, в миг рассеит это новое для меня ощущение –  я тут же вернулся в свое более-менее привычное состояние. Я снова ощутил сухость во рту, и тяжелое состояние всего организма.
Сев в трамвай, я с грустью уставился в окно, и пообещал себе сохранить воспоминания о пережитом в это зимнее утро ощущении.
Вернувшись с работы, я, не раздеваясь, лег в кровать, и через мгновение уснул.

Кто-то звонил в дверь. Очнувшись, я быстро побежал открывать, и увидел своего друга. Он молча зашел внутрь, и сел на стоящую у входа табуретку.
–  Одевайся, пойдем, –  сказал он тихо.
–  Да, хорошо. А который час? – крикнул я уже из спальни.
–  Не знаю, –  ответил друг.
Я взял мобильный телефон, и с удивлением узнал, что уже начало второго ночи.

Мы вышли из дома. Спросонья я плохо соображал, и по началу просто шел за своим товарищем. Он не торопился. Мы дошли до центрального бульвара.
–  Смотри, как красиво. Все лавки пустые, –  все тем же тихим голосом сказал друг.
Я согласился.
–  А куда идем? – наконец спросил я, и услышал в ответ:
–  Никуда.
Дойдя до конца бульвара, мы свернули в какой-то двор. Меня начало сильно морозить.
–  Давай присядем здесь, –  сказал друг, указывая на старую, ободранную беседку.
Сел только я, он же стал напротив. Он спросил:
–  Слушай, ты еще пишешь?
–  Ну, как тебе сказать. Редко.
Он стоял не шевелясь, а я трусился от мороза.
–  Я тебя хотел попросить об одной одолжении, –  сказал он, как мне показалось, стесняясь.
–  Конечно, говори, что ты хочешь.
–  Я хочу, что бы ты написал обо мне, –  секунду помолчав, он продолжил, –  точнее не обо мне, а моих последних днях, мне они теперь кажутся какими-то нереальными, –  здесь он начал привычно тереть правый висок, и погодя,  добавил, –  впрочем, как и вся жизнь.
Он снова замолчал, ожидая ответа.
–  Хорошо, я постараюсь, –  теперь меня трусило еще сильнее, но уже не от холода, а от его слов.
–  Может быть, моя душа переселится в новорожденного, и я, став взрослым, прочту рассказ о себе, –  все это он говорил, упершись взглядом в землю, –  хотя я в это и не верю.
Я не знал, что сказать. Я догадался, что это наш последний разговор. Я молча рассматривал его лицо, пытаясь догадаться, о чем он сейчас думает.
–  Ну, с меня, пожалуй, хватит. Давай, что-ли, обнимемся, –  сказал он торопливо.
Я встал и крепко сжал его в объятиях. Может быть от холода, может быть того, что плохо спал в последние дни, но я не чувствовал особой грусти, воспринимая все происходящее как в мутном сне.
–  Ну, все, все, хватит, –  сказал друг, и осторожно выпутался из объятий, –  я пойду. Не забудь про рассказ. Прощай.
–  Не забуду. Стой. Последний вопрос.
–  Спрашивай, –  он отошел уже на несколько шагов и остановился.
–  Как ты думаешь, что будет после?
Друг посмотрел на меня удивленным глазами, и не раздумывая ответил:
–  Тоже, что и до.
–  Что же?
–  А ничего.
Он развернулся и пошел прочь. Потом, не останавливаясь, повернул голову, и сказал:
- Пожалуйста, не иди за мной.




ПОСЛЕСЛОВИЕ


Я долго ломал голову над тем, как мне закончить эту повесть. История моего друга уже завершилась, и я, наверно, должен был поставить точку после его последних слов. Но то ли привычка, то ли жажда непременно завершать рассказ своими мыслями, то ли еще черт знает что, заставило меня добавить следующие слова.
Просидев еще какое-то время в беседке, я пытался переварить произошедшее. Затем встал, и медленно побрел восвояси. Я удивился тому, что все эти дни я так сильно переживал, а в момент расставания чувствовал чуть ли не безразличие. Видимо, я просто устал. Меня продолжало трусить, и я ускорил шаг до предела своих возможностей – мне очень сильно хотелось в тепло.
Придя домой, я долго стоял под горячим душем, и думал о том, что сейчас происходит с моим другом. Летит ли он с крыши многоэтажки, или задыхается в ледяной воде реки, разделяющей наш город на две половины?
Сильно растерев свое тело, и тепло одевшись, я зажег одну из подаренных мне накануне тибетских палочек, и долго ходил по комнатам, придавая пустоте тонкий запах мертвых трав.
В голову мне пришла нелепая фантазия о том, что может быть, боги тоже любят благовония, только делают они их не из растений, а из душ людей, отрывая от жизни необходимые сорта.