Рельсы чёрные, снег серый. Едва слышно плачет в непроходимой густоте кустов заблудившееся нечто. Или не плачет – молится отрешенно, какому то богу, чёрному, как рельсы, серому, как снег, с огромной собачьей головой, с длинными сильными руками, чтимому и проклинаемому. Или не молится, не плачет – экспромтом сплетает невозможно прекрасные гимны ещё не победившей, но заведомо непобедимой стране. Не заблудилось нечто, а встало отдохнуть в кустах у железной дороги, помочиться, значит, сигаретой в темноте подымить. И, что на ходу, что на привале, всё не перестаёт импровизировать о ещё не победившей стране – без голоса, внутрь себя, выкрикивая сильные бездонные слова гимна, а вслух только подвывая от напряжения творческих способностей. Вот и принимают этот странный вой то за плач, то за молитву.
Точнее могли бы принимать, кто за плач, кто за молитву. Нету никого вокруг. С пешеходного моста видны чёрные рельсы, серый снег и никто по ним не ходит ночью. Тем более некому отличить тихий вой от плача и от молитвы, некому догадаться, как на самом деле гремит радостный злой и весёлый гениальный экспромт о ещё не наступившей победе изначально непобедимых. Потому что, если никто не слышит, что вслух воется – то неслышную безголосицу и внутрьсебятину слышать некому дважды. Даже более того – некому в квадрате.
- Когда говорится что-то, а вокруг никого – некому слышать, - сформулировал какой-то бог с длинными сильными руками. - А когда ничего не говориться и слушать некому – это слушать некому в квадрате.
- Некому в квадрате… - задумчиво повторил он немного погодя. – Никто в квадрате. Ничто в квадрате.
- Ничто причём, а не нечто, – сказал он ещё немного погодя.
Тут бог задумался надолго, с сомнением покачивая огромной собачьей башкой. В раздумье он вытащил калькулятор и возвёл нуль в квадрат. Результат, мягко говоря, не порадовал. Для чистоты эксперимента бог следующим действием извлёк из результата корень квадратный. Итог был очень скверным.
- Ну и как прикажете это понимать? – сердито спросил бог сам себя. И, еле сдерживаясь, продолжил, было размышлять, но вдруг, почти мгновенно, пришёл к очень простой мысли. Посмотрев на свои длинные сильные руки, чтимый и проклинаемый бог, наконец, сообразил, что ему делать.
Как буйнопомешанный бог три часа кряду прыгал по шпалам, по чёрным рельсам, по серому снегу. Бог, сам не свой от бешенства, вопил во всю глотку, в то же время радостно чувствуя ничто в квадрате. Нуль в квадрате, слышащий непроизнесённое тогда, когда вслух сказанное не услышано. Перемежая циничную богохульную брань с наивно святыми воплями, бог пел о стране, где чёрный снег, белые рельсы и красные свирепые эшелоны мчат по ним с фронта на фронт. Где глумлива и богоподобна математика, когда она меряет время войной, а расстояние свободой.
Бог пел гимн до хрипоты, даже сам иногда вздрагивая; до того ужасающе величественным был этот гимн. И тогда он, чтобы не давать себе спуску, неистово тряс вскинутыми кверху руками, словно намеревался кого-то поколотить, или вставлял в гимн лишнее грубое ругательство, не слишком логичное по смыслу, но совершенно не портящее общей картины. Так получалось ещё страшнее, но бог с каждым мнгновением чувствовал, что он больше не чтимый и проклинаемый, а просто белый, как рельсы и чёрный, как снег, и трясёт себе вскинутыми эдак кверху руками, и мотает огромной собачьей башкой, испуская песню через разинутую пасть.
Большинство народонаселения в это время всё-таки спало и, поэтому, им снились кошмары. Собственно, до конца так почти никто ничего и не понял и сны в силу индивидуальных особенностей всем снились разные. Спящему Р. (спал он в подъезде, возле лифта) приснился бог в виде вора, который лезет к нему в карман. Проснувшись, Р. увидел, что к нему в карман и в самом деле лезет вор. Р., успокоившись, сразу же заснул, потому что быть обворованным вором или то же обворованным, но богом – это две вещи разные. Спящему П. приснилась страна, где белые рельсы и чёрный снег., приснилась со многими деталями и, причём привиделось П., что он каким-то образом стал президентом страны. Сон всё же содержал какую-то неприятность. Проснувшись, П. немного поломал голову и вспомнил, в чём она заключалась – приснилось так же, что через пять минут после конфуза с его президентством, П. весело поволокли вешать. Так как П. и впрямь был президентом, он всерьёз задумался, не может ли подобное повториться наяву. От этих мыслей П. весь день ходил мрачный, а к концу дня чуть не помер от страха.
С теми, кто всё-таки бодрствовал, ситуация осталась не вполне ясной. Кто-то видел кошмары наяву, хотя некоторые их видели и до того, а некоторые диво, что не видели раньше. Кто-то покончил с собой, хотя опять же непонятно, почему некоторые не перешли к суициду как минимум два, а то и три года назад. Вор, умыкнувший у спящего Р. кошелёк и телефон, вообще неизвестно что чувствовал. Хотя возможно, что это и впрямь был не вор, а бог, который в отличии в того, другого, решил немного поворовать. Словом у бодрствовавших, как и у спящих, многое зависело от индивидуальных особенностей.
Главным является только один случай.
Как уже говорилось – не было никого у железной дороги. И никого не должно было быть. Но вдруг кое-то появился. Каким-то образом, неизвестно зачем, неизвестно почему в такое время, туда забрёл глухонемой преподаватель риторики Крайзельман. Великолепного гимна, который пел бог, Крайзельман понятно не слышал, потому что воспринимал мир, пользуясь только зрением и жизненным опытом. К тому же Крайзельман был поглощен, какими то не идущими к делу размышлениями, и увидел, потрясающего вскинутыми кверху руками, бога только столкнувшись с ним нос к носу. Тут глухонемой преподаватель риторики повёл себя как полный кретин, потому что принял бога за сильно пьяного гражданина. Возможность наличия у сильно пьяных граждан собачьих голов жизненным опытом Крайзельмана не подтверждалась, но и не отрицалась совсем. А так как Крайзельман был не только преподавателем риторики и отчасти кретином, но ещё и немного философом, то он решил, что сильно пьяный гражданин с огромной собачьей башкой вполне возможен. Снова полагаясь на жизненный опыт, Крайзельман решил, что гражданин хочет попросить у него сигарету, и щедро протянул ему пачку. После, поглядев на флюктуации вскинутых кверху рук и, выплевывающую неслышные ему слова, пасть, Крайзельман решил, что ошибся и гражданин, таким образом, хочет стрельнуть у него денег. Подумав, он менее щедро протянул ему пять рублей. Обратного эффекта снова не было, и Крайзельман решил, что здесь имеет место быть третий вариант поведения сильно пьяных граждан, из тех, что хранил его жизненный опыт. И был он отчасти прав, потому что бог, окончательно рассвирепев, сильно поколотил преподавателя риторики. Выкинув бесчувственное тело дурака подальше в снег, бог, беспрестанно ругаясь уже без всякого согласия с гимном, по-прежнему чтимый и проклинаемый, чёрный, как рельсы, серый, как снег, удалился восвояси.
На следующий день бог мрачно сформулировал:
- Если некому слышать, когда ничего и не говориться, потому что говорить некому – это уже нуль в кубе.
Сформулировав, бог снова вынул калькулятор и возвёл нуль в куб, а потом извлёк корень третьей степени. Помрачнел ещё больше и погрузился в размышления, из которых не выходил до сих пор.
Чёрные рельсы, серый снег. Молчит в густой непроходимости кустов всё давно нашедшее ничто. Мне это молчание вдруг не понравилось, насторожило. Я махнул остальным и кинул камень пот кустам. Замер, прислушиваясь.
- Что там? – спросили меня.
- Ничего, – ответил я, всё ещё прислушиваясь, но уже не так тщательно.
- Ничего?
- Ничего, – сказал я. – Нуль. Нуль в квадрате. Или в кубе.
- Дурак, – сказал кто-то.
- Сам дурак, – сказал я. – Пошли.
Если некому слышать.
Никто не сказал.
Да и сказать-то некому…
На заборе по правую сторону от железки было ярко выведено: «Готовься к бунту!».
Я ясно видел чёрный снег, белые рельсы, свирепые красные эшелоны ещё не победившей, но заведомо непобедимой страны.