— А-ф! — еле слышно сказала мне моя собака
Я проснулась, но глаза не открыла. Знаю, сидит она сейчас на полу, напротив моего изголовья и терпеливо смотрит на меня. Стоит дрогнуть моим ресницам и дальше прощай сладкая нега утреннего сна. А ведь всего лишь шесть утра (это я знаю точно, потому что у моей собаки будильник в голове). Еще бы поспать!
— А-ф-ф! — это почти вздох, но громче и настойчивее — она уже точно знает, что я проснулась. Следом раздается какой-то непередаваемый чих носом — это она уже требует.
Я приоткрываю веки. Два карих глаза смотрят выжидаючи: какое у меня сегодня настроение? Я ведь могу и на другой бок перевернуться — это значит, вставать не хочу, иди отсюда. Могу, чтобы чуть-чуть продлить сон, похлопать рукой рядом с собой — это значит, забирайся сюда, давай немного еще поваляемся в обнимку. А могу долгожданно улыбнуться и сказать: «Сейчас встану». Пока я думаю, она уже срывается с места, подхватывает мой тапок и тычет им мне в руку. А это уже значит, что ей не терпится гулять.
— Ладно, встаю! — говорю я, и тот час же моя Флорка суетливо побежала в прихожую. Я не успеваю еще опустить ноги с постели, как рядом со мной она укладывает по очереди мои вещи, которые смогла стянуть с вешалки: шарф, шапку, тренировочный костюм. В следующий заход у нее в зубах мой не совсем чистый резиновый сапог, который также плюхается на постель.
— Ну, хватит! Это сюда нельзя, неси обратно. — Сапог «убегает», потом снова «прибегает» и падает на пол, мне под ноги.
Я одеваюсь, а она смирно сидит и с любовью смотрит за всеми моими движениями.
— Гулять пойдешь? — Я спрашиваю, чтобы увидеть ее непосредственную собачью радость.
Она понимает мои слова, восторгу и волнению нет границ, засуетилась, поскуливает, побежала в комнату к дочке Наташке, там что-то ей проскулила — похвасталась. Та спит, только ногой дрыгнула: «Уйди! Спать хочу!» Она тут же обратно — а вдруг без нее уйдут. Потом спохватилась, — тащит свой поводок и тычет им мне в руку. Беру, пытаюсь одеть, вырывается, не хочет, убегает к Наташке, там шумит, играет, потом возвращается и покорно подставляет шею. Так в суете и с шумом мы выходим из квартиры. Поводок рвется у меня из рук. С нетерпением — в лифт, с нетерпением — из лифта. А там уже надо просто бегом, потому что терпение может неожиданно кончиться.
Девочка у меня здоровенная — королевский пудель, белый с палевыми ушами и ей около года от роду. Невоспитанная, конечно, что там говорить. Но это оттого, что в доме она, как ребенок. Моей то дочери уже, слава богу, 14 лет. А эту 10 месяцев назад купили на птичьем рынке, без родословной, конечно, но с именем, якобы производным от благородных родителей. Уговорила меня моя Наталья, выпросила у отца деньги 120 рублей, обещала полностью ухаживать за ней. На «Птичке» я наше будущее «Чудо» увидела первая. Это была красивая, кудрявая, меховая игрушка, розово палевого цвета с живыми глазами. Не видя больше никаких собачек вокруг, не размышляя и не торгуясь, я сунула хозяйке деньги и «Чудо» с радостью перекочевало ко мне на руки, лизнуло меня в нос и стало навсегда моим.
Первое время Наталья с удовольствием выполняла свое обещание. Но потом нагрузка в школе, болезни, подружки, и, само собой, собакой стала заниматься я. А что сделаешь? Живое существо — не выкинешь. Потом привязалась, привыкла, и ощутила даже какие-то положительные стороны в ее существовании. В доме всегда радость. А главное, я рано, без будильника встаю и утром гуляю.
Какая это прелесть утреннее гуляние. Сейчас конец весны, начало лета. Солнце уже давно встало, а многие еще вылеживаются в душных квартирах, дрыхнут на умятых постелях, вялость и лень разводят. Потому на улице еще пустынно и тихо. Жаль мне их: такая красота кругом. Зеленоград ведь в лесу был построен. Рядом у нас лесопарк, с площадкой для выгула собак. Иду, наслаждаюсь солнечным утром, нежной зеленью, тишиной и покоем. Флорку отпустила с поводка — она дорогу свою знает, побежала в кустики: стесняется. А вон появились и наши знакомые: долговязая догиня Джерри, тоже еще щенок, но ростом в пол меня. Побаиваюсь я вообще то этих догов, но эта меня знает: понюхает — своя, и пошла дальше. Раньше у меня сердце замирало от такого «понюхает». Сейчас привыкла, знаю — не тронет. А вот целая свора овчарок. Серьезные собаки. И хозяева у них тоже серьезные — молодые парни или мужики в телогрейках и валенках зимой и в чем попроще и в сапогах летом. Ходят всегда компаниями, режим у них четкий, гуляют долго, учат собак, курят, разговаривают. Одним словом — мужики. Они всегда найдут себе занятие, лишь бы не дома. Но уж лучше пусть с собаками гуляют…
Все мы неизменно здороваемся, хотя совершенно не знаем друг друга по имени, только собачьи клички.
Где же наш дружок Бимка? То же белый, королевский пудель без родословной, только лапки кривоватые. А так они с Флоркой похожи, их даже путают. И играют они хорошо. Наверное, спят еще Бимкины хозяева.
Моя уже носиться вовсю с колли Зиткой, тоже из молодняка. Скорости у них бешенные, со свистом.
А вон идет толстая говорливая тетка из нашего подъезда с беспородным дворнягой Тимошей. Тот неизменно на поводке и еле передвигается от жира. Весь заплыл, как и его хозяйка.
— Фу, Серко! — это она кричит на приближающуюся к ее драгоценности бездомную собаку. — Фу, окаянный! Убирайся! — и она проворно кидает в приблудную камнями: боится инфекции. Собака трусливо отскакивает, а мне ее жалко.
— Как ваша Флорочка? — толстуха сменила голос на елейный - хочет поболтать со мной.
— Хорошо, — отвечаю прохладно и пошла дальше: не хочу с ней разговаривать.
А моя разыгралась, аж пыль столбом. Вот и Бимка выскочил из подъезда. Флорка увидела и замерла. Он — то же. Стоят, не шелохнуться — выжидают, кто первый подойдет. Но моя то с настоящим женским характером: если тот не сделает хоть шаг, она просто с равнодушной мордой отвернется и побежит играть к кому-нибудь другому. Смотрю, Бимка подошел и дальше они уже вместе. Моя встала в смешную стойку: припала на передние лапы, а зад торчит и виляет — заигрывает. И опять началась беготня…
Но мне еще свою программу надо выполнить.
— Флора! — зову. Не слышит.
— Флора! Ко мне! — Ноль внимания, еще не наигралась. Приходится побегать. Ловлю, цепляю поводок, она еще немного сопротивляется, но потом чинно идет рядом.
Идем в лесок, в наше укромное местечко, делать зарядку. Там я разминаюсь до седьмого пота, а она сидит, смотрит или ест какую-то травку. Потом я — трусцой, а она вприпрыжку за мной. Ну, все! Моцион закончен.
— Пошли домой! — говорю, и мы спокойно, другим путем, через лесок идем к дому.
Опять попадаются собачники с заспанными хозяевами. Но это преимущественно болонки. Нас догоняет мальчик лет десяти, в очках, с красавицей колли с известной кличкой Лэсси. Мальчик никогда не пройдет молча:
— Вы обратили внимание, какой у колли хороший характер: они дружат со всеми собаками. — Я не успела ответить, как он продолжал: — А где вы стрижете свою Флорку? — и так до самого дома.
Дома Наташка конечно еще не просыпалась. Как душно после улицы! Открываю все окна. Еще только семь часов, а как будто полдня прошло, а впереди еще целая вечность. Настроение хорошее и энергии полно. Спасибо собаке!
— Так, лапы вымыли, иди Наташку буди.
Пока Флорка назойливо не дает спать Наташке и из ее комнаты доноситься громкий визг и лай, я готовлю моим девочкам вкусный завтрак: похлебку для младшей и любимые блины для старшей.
Позже, за завтраком мы с Натальей смеемся над этой обжорой. Мигом уплела из своей мисочки и начала клянчить со стола. Уселась рядом, что-то получеловеческое выскуливает и торопливо дает то одну, то другую лапу, то (коронный номер) две вместе сидя на заду. Это Наташка научила ее так попрошайничать. И так она умоляет, и так хочет, что какое уж тут воспитание… Блины уплетает с наслаждением. И вообще, все, что дают со стола для нее большая честь. Берет вежливо, даже хлеб, который не ест. Положит его рядом — «спасибо, мол, у меня что-то на него нет аппетита» — и опять гипнотизирующе умоляющий взгляд. И это попрошайничество может продолжаться все время, пока мы за столом. Уже приучили. Поесть спокойно невозможно. Я иногда рассержусь и берусь за воспитание.
— А ну, марш отсюда! — строго. Собака недоуменно смотрит на меня: «Что это с мамой? За что она меня гонит?» На всякий случай отходит от стола, но не уходит, а садиться поодаль.
— Я тебе что сказала? — Встаю. Она тогда поспешно убегает, и я закрываю за ней дверь.
Едим дальше, а из-за двери доносятся душераздирающие вопли, вздохи и царапанье. Поскребет, поскребет и ляжет, высунув нос и передние лапы в щель под дверью и жалобно скулит: «Ну, пустите!» Невыносимо слушать, хоть уши затыкай. Но я сижу серьезная и сердитая, а Наташка смеется:
— Мамочка, ты что сегодня не с той ноги встала?
— Да разве можно собаку к столу приучать? Ведь стыдно, когда люди чужие в доме. Нет, хватит, надо ее воспитывать! Чтобы больше здесь ее не было пока мы едим!
А черный нос под дверью тяжко и обречено вдыхает, и я уже не могу не улыбнуться.
— Все, все, — говорю носу, — никаких тебе блинчиков! — сама не очень то в это веря.
Расходимся с Натальей каждая по своим делам: она в школу, я — на работу. Флорка остается за хозяйку. Это она уже знает и спокойно провожает нас. Маленькой была, так еще полчаса под дверью скулила, аж до первого этажа было слышно, так плакала — думала, что ее бросили. А сейчас даже довольна наверное. Потому что, только мы за дверь — она уже на моей кровати, развалиться и голова непременно на подушке. Ругаю, наказываю, но прилично ведет себя только в присутствии, а когда одна — шкодит вовсю.
Вот иду на работу и думаю: «Ну, зачем мне спрашивается эта обуза? Гуляй, мой лапы, корми, нигде не задержись и все время ощущение, как будто это маленький ребенок».
Потом начинаю вспоминать сколько было всяких неприятностей: перепорченная обувь, оторванные обои, перекусанный раз шесть телевизионный кабель. А как однажды накрутила фарш и только отвернулась, а его с тарелки шершавым языком чисто чисто слизали. А когда уехали на Истру с Натальей на два дня. Племянника Костю попросила заходить кормить и выгуливать. Но Флорка скучала очень сильно. К еде не притрагивалась, на прогулках ни с кем не играла и все высматривала нас. Видимо от тоски она откопала в постели мои подушки и так с горя их истерзала, что, когда мы зашли в квартиру, все кругом было бело от пуха и она лежала в самой его куче. Я только охнула и села на стул. С чего начинать: бить ее или убирать. А она понимает, что нашкодила и даже не выходит навстречу, лежит несчастная и глаза на меня поднять боится. Я начала причитать, ругаться, стукнула ее даже. Она чуть в пол не вдавилась, так распласталась — виноватая виноватая. Взяла пылесос, чтобы убрать эту пуховую пургу, которая от малейшего движения кружила по комнате. И вот это оказалось самым страшным наказанием. Наша шкодница дрожала, как на электрическом стуле. А когда мы ее саму этим гудящим чудищем очищали от пуха, я думала, что у нее будет разрыв сердца. Так что, после всех этих истязаний и, не смотря на большие потери, я ее, всю дрожащую и перепуганную, усадила к себе на колени, обняла и успокоила:
— Если бы я тебя так не любила, выгнала бы к чертовой матери!
Но было и так: прихожу домой расстроенная, тоска, камень на душе — Юрка, муж мой, в больнице, будет операция, похоже у него рак. Упала на постель и слезы не удержать. Моя бедная собака засуетилась, поскуливает, как будто причитает. На кровать влезла, морду подсовывает под мое лицо, в ухо мне дышит. Потом лапой по голове: мол, повернись, я тебя пожалею. Мне уже не до слез, ну просто мешает и все. Лезет тут со своими нежностями.
— Уйди!
Не уходит, улеглась рядом на спину, голова к голове и глаза страдальчески смотрят на меня.
— Дурочка! — обнимаю ее, а она давай заигрывать, отвлекать меня.
— Моя ты хорошая!
Ну, от этого она уже на голове. Пришлось сгонять и самой вставать.
Вот тебе и собака!
Прихожу на работу. Там кто только о чем не рассказывает: о плохих мужьях (похоже, что хороших вообще не существует), о детях — кто вчера что сделал, натворил или сказал, а я — о собаке. Слушают, конечно, смеются, но примера не берут — многие не одобряют это увлечение животными. Лучше уж детей заводить, говорят. Я и сама знаю, что лучше, но наша собака — это все-таки радость. У нас дома всегда улыбки и смех, и мы как-то дружнее стали на почве воспитания младшего члена семьи, который никогда не огрызается и безгранично любит нас. А что до мнений и отношений, так для меня собака — это еще и катализатор для определения человека.
Вот приходят ко мне гости, например. Флорка обожает гостей — значит, будет много еды и поиграть будет с кем, — встречает каждого, как родного, бросается «целоваться» — только держи. Запираем ее на время, чтобы не пугать людей «радушным» приемом, а потом, когда страсти улягутся выпускаем знакомиться, а вернее сказать, похвастать своей красавицей. Ну, точно, как показывают детей тетям и дядям, желая услышать не всегда искреннее: «Ах, какой (или какая)!…» Но не все тети дяди могут лицемерить в отношении собаки в гостях у ее хозяина. А собаку не проведешь. И тут — только наблюдай…
Из кухни вопли: «Ваша Лариска остатки мяса с противня съела и вылизывает его дочиста! У вас что, так посуду моют?» Кто-то брезгливо в десятый раз побежал мыть руки и в душе уже не раз пожалел, что пришел сюда в гости. А кто-то, пока никто не видит, пнул ее ногой, чтобы не лезла. А этот так вообще садист: дал ей колбасу политую водкой, и хохочет, удивляясь, что она не ест. Ну и кто-нибудь обязательно раздраженно скажет: «Зачем тебе это надо? Развела себе псарню. Вон кобыла здоровая какая. Уж, если так любишь животных, заведи птичку: чирикает себе и никому не мешает».
Но что интересно, к этим людям моя собака уже не подходит и не ластица. А тому, кто водкой решил угостить, притащила его ботинок и положила на колени: мол, уходи. Он, конечно, не понял, посмеялся, что такая умная, нашла именно его ботинок. Но я потом задумалась, «А нужны ли мне вообще такие гости, которые не терпят, то, что мне дорого?»
Вот так сижу на работе, вспоминаю и уже забеспокоилась: как там мои девочки? Покормила ли Наталья Флорку, погуляла ли?
Вечером домой иду с предвкушением встречи, полной собачьей радости.
Она знает прекрасно время моего возвращения. Сядет напротив двери, неотрывно на нее глядя, и ждет — не отвлечешь. И только я зашевелила ключом, бросается к двери. Я приоткрываю, она нос в щель просовывает и рвется ко мне навстречу. Ну, тут берегись: кидается прямо на плечи, лизнет в щеку или нос и, если что есть на голове, ловко срывает, «помогая» раздеваться.
— Наташа, держи ее я хоть разденусь! — отбиваюсь я.
Наташка хохочет, обхватывает ее поперек пуза, а та вырывается, пытаясь достать меня лапами. Страсти скоро утихают, но она еще долго ходит за мной, путаясь в ногах, заглядывая в глаза, как бы спрашивая: «Когда же мы кушать будем?»
Всех накормив, и сделав все дела, сажусь в кресло отдыхать. Тут и наступает самая счастливая минута для мой Флоренсии. Где бы она ни была, бежит во весь опор и неуклюже забирается ко мне на колени. Ей неудобно, она не помещается, задние лапы висят. Но она укладывает голову мне на грудь, поближе к лицу и замирает. Я обнимаю ее, глажу кудрявую, шелковую шерсть и мы наслаждаемся так несколько минут, пока мне не надоест.
Девять вечера, программа «Время» и время общепринятого собачьего моциона. Тут уж свой долг исполняет Наталья. У нее уже своя система выгула, свой круг друзей собачников, и, надо сказать, прогулки небесполезны для обеих.
Вообще то, с появлением собаки в доме, в Наталье неожиданно обнаружились незнакомые до этого мне черты характера. Она могла лениться и филонить по уходу за собакой пока та была здоровая и бодрая, но стоит Флорке чем-нибудь заболеть, Наташка превращается в самоотверженную и жесткую хозяйку. «Больную» помещают в большую сумку на колесиках — одна голова торчит у несчастной — и пешком (так как в автобус с животными не пускают), через весь город (три километра туда и три обратно) к ветеринару.
— Наташа, неужели пойдешь пешком в такую даль? Давай фталазольчику дадим, и все пройдет, — пытаюсь остановить я.
— Мама, ты что, не понимаешь? А вдруг это чумка! — и я соглашаюсь.
Возвращается усталая от долгой дороги. Но все предписания врача выполняет строго и неукоснительно.
Помню у нашей многострадальной был отит.
— Иди сюда! — командует дочь моя грозно своему пациенту. Та плетется, понурив голову. Наташка зажимает ее между колен, голову — набок, ухо завернула, как тряпку, и давай его добросовестно обрабатывать, прочищать, закапывать. Больная аж постанывает, но терпит. Потом замотает все шарфом и еще шапку сверху наденет. «Чучело» стоит, не шелохнется, — такой у «врача» решительный и строгий вид. Зато, все вылечивалось полностью...
— Мама! — слышу с улицы крик дочери. Выхожу на балкон.
— Мама, а она опять домой не хочет идти. Позови ее.
— Фло–ра! — ору на весь микрорайон с седьмого этажа.
Непослушная остановилась, как вкопанная, уши насторожила: «Где-то вроде мамин голос». Я опять:
— Фло–ра, домой! — неудобно вообще то перед соседями так орать, судачат сейчас поди: «Опять эти собачники! Покоя от них нет!» Но домой загнать надо.
Смотрю, несется моя собака во всю силу своих длинных лап к нашему подъезду, Наташке за ней не угнаться. Хоть бы машина не вынырнула откуда-нибудь. Подбежала к подъезду, двери царапает, скулит, взволнованно лает: «Скорей откройте, меня мама зовет, может с ней что случилось!..» Мне смешно.
— Флорочка, — дразню ее сверху. Тут она соображает, откуда голос, голову задрала, увидела, и аж волчком закрутилась, так ей домой захотелось. Даже бабки у подъезда смеются…
Юру выписали из больницы после операции летом. Страшный диагноз подтвердился. Еще страшнее, что он все это знает. Боли бывают невыносимые. Он лежит. Наташку я отправила в лагерь в Евпаторию. Сама работаю. А дома с ним Флорка. Она стала неузнаваемая. Серьезная, не играет, не шумит, и все время лежит у его кровати. Стоит ему пошевельнуться, она вскакивает и смотрит: «Может что-то ему надо?» Он с ней разговаривает, просит принести тапочки, или ее игрушки. Она с радостью выполняет.
Немного окрепнув, он стал выходить с ней погулять. И на этих прогулках Флорка вела себя как поводырь. Она шла рядом, чинно и медленно, как он. Зорко смотрела по сторонам, чтобы, не дай бог, никто не обидел ее больного хозяина. Если он усаживался, она тут же садилась рядом и напряженно осматривалась вокруг. Рычала и лаяла на всех проходящих собак. И успокаивалась только, когда он ей это запрещал. В свои «кустики» бегала только, когда он давал ей команду. Но в конце лета, почувствовав себя получше, он решил уехать на родину, во Владивосток — там были еще дела…
А осенью очень серьезно разболелась моя Наталья. Подростковый организм не справлялся с бурным ростом. Появились проблемы с печенью.
И вот мы с ней собираемся на курорт в Ессентуки. Путевка свалилась неожиданно, врачи настоятельно советуют. У меня как раз отпуск, но что-то нам с ней ехать не хочется — тревожно и неспокойно на душе. Хотя Юра сейчас во Владивостоке, за собакой обещал присмотреть мой брат. Но все равно и за Юрку душа болит, так что никакие поездки не в радость, и собаку одну оставлять жалко.
Наталья просто извелась.
— Мамочка, ну как же она без нас? — ноет она. — Может быть, ты не поедешь? А я одна доберусь.
— Еще чего скажешь? Как же я тебя одну в незнакомое место отправлю. Не выдумывай ничего, — успокаиваю. — Тут дядя Лева за ней лучше нас присмотрит. И ему хорошо. Будет пораньше вставать, зарядку делать, бегать: он это любит. А потом, представляешь, мы вернемся — сколько радости будет.
Наташка представляет и даже смеется от счастья.
— Скорей бы вернуться! — вздыхает. — Ты, Флорочка, не скучай, мы скоро. Полечимся и приедем.
Флорка внимательно слушает, — то на одну сторону голову склонит, то на другую. Но то, что ей предстоит, конечно, не представляет. Как она перенесет эту длительную разлуку?
Но дело сделано: путевка на руках, билеты куплены, вещи собраны и вообще, как говорят мои родственники: «Еще чего выдумали! Из-за собаки отпуск себе портить. Отдыхайте, лечитесь сколько надо. Подождет — не ребенок!»
— Ну, присядем на дорожку, — говорю я. — Флорочка, иди ко мне, моя девочка. — Бежит, уселась рядом, преданно и влюблено смотрит. — Вот и все! Мы поехали. Не скучай, — и мы закрываем перед ее носом дверь.
Через два дня звоню в Москву брату и единственный тревожный вопрос:
— Как там моя собака?
— Ты знаешь, ничего не ест. Но ты не волнуйся, она, конечно, скучает, потом привыкнет, — успокаивает он меня. — Отдыхайте.
Какой там отдых?! На сердце как-то тревожно и мысли все время о доме и о собаке. «Что это я — ненормальная какая-то? Ведь это вполне естественно, что она скучает. Надо отключиться и не думать об этом». Но тут же представила, как я возвращаюсь, как она счастливая кидается ко мне, потом от радости съедает тут же полную мисочку любой похлебки, и с мокрой от супа мордой опять ко мне. Даже улыбаюсь от этой картины.
На завтра опять звоню.
— Ну, как?
— Та знаешь, до сих пор ничего не ест и что-то мне не нравиться ее стул.
«Что такое? Не хватало еще, чтобы заболела!» — тревога не покидает меня. Сейчас бы сесть на самолет и домой. — «Нет, нет! Все обойдется, не надо себя истязать и звонить каждый день».
День два терпела, но что бы ни делала, где бы ни была, в голове одна мысль: «Ты только поправляйся там, моя хорошая, только поправься, и больше мы тебя никогда одну не оставим. Будем по очереди ездить отдыхать». Когда же звонила Юре, то даже не рассказывала, что с Флоркой — ему нельзя волноваться. Скорей бы нам всем вместе собраться. Я еще не знаю, что меня ждет с Юркиной болезнью — очень похоже, что ничего хорошего. Черная тоска и безысходность навалились тяжелым камнем на душу. Как жить дальше с таким грузом? Но я не должна ничем — ни словом, ни вздохом — показать Наташке свою тревогу. Она пока ничего точно не знает про отца, а тем более ей не надо знать ничего про собаку.
— Мама, как я домой хочу, к Флорочке, — серьезно и с грустью говорит она. — Как она там без нас, не заболела ли?
— Ну что ты выдумываешь, чудачка, — как могу веселее успокаиваю ее я. — Я звонила. Они там сейчас с дядей Левой кроссы бегают, она его слушается. Только один раз кто-то позвал: «Наташа!», так она у него чуть поводок не оторвала.
Наташка смеется и прижимается ко мне:
— Скорей бы домой!
В полдень у меня остановились часы. Что я ни делала, они ни с места. А сердце как-то нехорошо замирало при мысли о доме. Что там? Надо позвонить. Еле дождалась вечера.
— Лева, как там Флорка?
— Ты не волнуйся только, — пауза. — Понимаешь, сегодня зашел к ней днем, а она, — говорит, ну прямо тянет что-то, — уже мертвая.
— Как! — Я просто кричу, и глаза застилает сплошная вода. — Так быстро! Это не может быть! Почему так быстро?
— Я возил ее в лечебницу. Говорят в городе эпидемия — инфекционный гепатит. Выписали таблетки, уколы. Все купил, но было уже поздно.
Так не стало у нас собаки — редкой, умной, красивой и по-настоящему друга, даже больше чем друга — члена семьи. А через несколько месяцев не стало и Юры.
Говорят, что собаки оберегают своих хозяев не только на физическом, но и на ментальном уровне. Кто знает, может быть, наша Флорка своей смертью спасала Юру, но силы у нее были еще слишком слабыми для этой миссии и она не справилась.
Москва 1980 год