Это я хотел написать достаточно давно. Вернее, не совсем это – меня интересовало, прежде всего, то, что называется – извините за выражение – русским либерализмом. А вот теперь, после пары встреч, мне кажется, смогу сформулировать свои мысли чётче, чем раньше, хотя и пожертвую при этом смещением акцентов. Впрочем, это не так плохо. Интеллигенция – не учителя, не врачи, не люди творческих профессий, а именно сей аморфный слой вечно недовольных и вечно неудачливых – это, увы, часть русского/советского/российского общества, и конца их истории пока не видно.
Итак, встреч было две. Первая оказалась довольно сумбурной, поэтому о ней достаточно сказать – полностью подтверждает наблюдения, сделанные во вторую встречу. Каковая состоялась в начале этой недели, по служебным делам.
В чём там было дело, и зачем это было нужно мне – не суть важно, не об этом речь. В данном случае важнее и интереснее представляется сам персонаж, с которым пришлось общаться.
В общем-то, это был классический интеллигент из тех, которых называют «советскими» (хотя советского в них, в основном, было – паспорт и любовь к халяве). Кандидат биологических наук, сейчас ему где-то между 50 и 55 годами. До 91-го года успел закончить всё, что полагается, и ушёл в изучение чего-то то ли ползающего, то ли летающего… Затем, в приснопамятные горбачёвские времена, героически ушёл в демократию, на глазах становясь либеральнее и либеральнее. В 1991-м «защищал» Белый дом. «Засранки», правда, на лацкан не удостоился (кому надо, тот знает, что это за наградка), однако с не меньшим удовольствием голосовал по формуле «да, да, нет, да». В 93-ем – всячески поддерживал призывы «раздавить красно-коричневую сволочь». Потом, за отсутствием у соответствующего электората поводов для активного горлопанства на московских площадях, активное участие в политической жизни принимал четырежды – голосуя в 1996-м за Ельцина, потом за Путина, и в прошлом году… ну, догадайтесь, за кого.
Скажу вам честно. Если бы этой встречи не должно было бы быть по служебной надобности, мне надо было бы её специально организовать – для себя.
Человек этот до сих пор брызжется ядовитой слюной при любом упоминании Союза. То есть, вообще при любом. В буквальном смысле слова. Я, руководствуясь классическим, хоть и чужеродным, правилом про «журналиста и свой язык», и не пытался излагать свои взгляды на вопрос. Однако, трижды произнеся заветную аббревиатуру «СССР», я услышал: жалобу на отсутствие демократии, тираду в адрес «палачей, уничтожавших лучших людей России» и «я никогда не был советским человеком, я русский!».
При этом, что следует отметить, мне достоверно известно: ни один из его близких родственников (до дядьёв и дедов) репрессирован не был и в коллективизацию не пострадал, ибо происходили прямые предки частично от «совслужащих», выпестованных в непростые 20-е, частично же – из батраков. Сам он без всяких проблем получил среднее образование, потом высшее, защитил диссертацию. Замечу не без усмешки, что родной отец данного героя сам служил в системе МВД, дорос, вроде бы, до подполковника, и даже подкармливал уже тридцати-с-гаком-летнего сына на волне реформ из своей служебной пенсии. И тем не менее.
В принципе, ничего нового. Классический персонаж из пары любимых моих современных российских авторов, с политической позицией, логическому опровержению уже не поддающейся в силу чуть не сакрального характера. Всё как всегда, други мои, всё как всегда.
Не совсем «как всегда» было потом. Когда мы заговорили про дела уже не давно минувших дней, а о днях нынешних.
Пикантность ситуации в случае с такими персонажами состоит в том, что в значительном большинстве события 90-х годов… не самым лучшим образом отразились на них. В конкретном случае это выглядело следующим образом. Кандидат наук на заре свободного плавания России в качестве независимого от кого-то государства по волнам демократии, придя в свой НИИ, узнал, неожиданно для себя, что демократической России его опыты на долгоносиках, или, не знаю, препарирование ленточных червей не нужно, и нужно не будет. Попутно, вместе со всей страной, он выяснил, что денег в стране нет даже на то, на что нужно, с точки зрения рослого уральского алкаша – образование, здравоохранение, борьба с преступностью, - а уж тем более на подобные биологические исследования.
В общем, увольнять его не увольняли, и даже НИИ остался на плаву, пусть и в состоянии «скорее мёртв», доля «жив» в котором напрямую зависела от площади помещений института, сданных под склады и пошив фирменных итальянских пуховиков трудолюбивыми вьетнамцами. Но массовых увольнений, как в немалом количестве мест, не было. Желающие уходили сами, благо, как уже сказал, не было и денег.
Я, честно говоря, не знаю, каким наш герой был специалистом. Возможно, замечательным. В своей области. Однако ничего кроме как препарировать червей или выводить новый подвид долгоносиков он не умел, в бизнес или к братве за неприспособленностью не прибился, осваивать профессию менеджера или программиста ему не удалось, продавать, как многие даже доктора наук (если вы хотите примеров, их есть у меня. Столько, что хочется где-то на середине списка пойти и долго-долго объяснять при помощи верхних конечностей лоснящемуся внуку знаменитого советского писателя, что неправ был не только Борис), колготки или виноград он то ли счёл ниже своего достоинства, то ли и на это не хватило соответствующих талантов. В общем, остался он в своём НИИ.
Там он и пребывает по сей день. Зарплата – поскольку, опять же, долгоносики и в «Майн План» вписываются плохо, и госзаказа не предвидится, а возможным (ну, всякое случается) частным заказчикам гораздо проще, мне так кажется, обратиться к кому-то за бугром, чем в учреждение, где остались три с половиной лаборатории с наполовину разворованным оборудованием по последнему слову техники 80-х годов, Pentium-133 для расчётов и уборщица тётя Мила – в общем, зарплата там «не смотрится» даже рядом с той, что у меня была в ВУЗе, отнюдь не жирной. Тем не менее – фиксированный оклад, который сейчас даже регулярно выплачивают; мне, стороннему наблюдателю, не совсем понятно, за что, но, в конце концов, это остатки советской системы, с которой мой визави начал бороться двадцать лет назад, и интересует меня только в этом ключе.
Банально настолько, что даже уже не слишком поучительно.
А теперь, наконец, самый «нестандарт».
А он, кандидат биологических наук, что самое весёлое, прекрасно понимает, что живёт в дерьме. Что жена (взятая как раз под развал Союза из студенток, т.е. лет на 10-12 его помладше) его бросила ещё в середине девяностых, когда, вспоминая то времечко, видимо, и у него зубы на полке лежали. Что так и жить ему в полученной в начале восьмидесятых хрущёвке (что само по себе не весело; отвлекаясь от темы, за год как-то особенно часто бывал в квартирах, аналогичных той, в которой прожил большую часть жизни, и теперь отчётливо понимаю, какая это табакерка. Хотя… ведь жили как-то, вчетвером, и не жаловались. Однако тут не совсем в этом дело. Намекну: сей учёный муж – не москвич, и приехал, в общем-то, сюда впервые, чтобы поступать в институт), потому что ни один нормальный банк ему не то что ипотечный кредит – заём на поездку в Японию не даст. Что мечта о новых жигулях (sic! Хочет человек «Калину», благо, прекрасно понимает, что на что-то серьёзное у него денег не хватит никогда), скорее всего, так и останется мечтой. Что никаких открытий в науке ему уже, вероятно не совершить, потому что двадцать лет вместо науки вся их контора занималась то выживанием, то чёрт те чем, и просто уже поздно начинать заново. Что слишком много пьёт. Да что средняя продолжительность жизни мужчины в России меньше шестидесяти лет, а ему уже за пятьдесят, наконец!
Он сам это понимает. Это только то, что я смог вычленить и обратить в сухой остаток из записи разговора с ним, занявшего почти пять часов, а записывать я не всегда успевал. Это его проблемы и нереализованные желания (возможности?), а не мои выдумки.
Не самая весёлая история, правда? Печально. Как, в какой-то степени, печальна судьба многих из горланивших на «площади Свободной России» или ещё где-то; совсем другой разговор мог бы пойти о тех, кто как раз не оказался в результате в дерьме, но они-то не слишком светились при героическом поджигании БМП, идущих на Смоленскую площадь, чтобы «штурмовать Белый дом» (ау, москвичи! Вы-то как в это поверили в августе девяносто первого, как у вас с географией родного города?!) и на апрельском референдуме. Хотя я их не жалею; в конце концов, и ему, интеллигенту, надо сказать спасибо за то, что мы после подвигов на ниве защиты демократии не могли купить молоко для моего брата, а на лекарства пришлось брать заём в кассе взаимопомощи. А они, выходя на улицы, сами делали свой выбор, и не надо сейчас пищать про то, что «мы не знали»; «за свои поступки надо отвечать, а не сваливать вину на какого-то Карлсона». Пока это выглядит, как проститутка, которую «кинули» с оплатой за услуги. Кинули – да, плохо; но это не отменяет того, что она сама сначала отдалась, как проститутка. Но всё же, всё же, всё же – и это люди из моей страны; я не могу поднести им на блюдечке такую страну, где можно ничего не делать, получая за это немалые деньги, но при этом царят демократия, гласность и права человека, но и у моей страны нет иных людей на замену этим.
Однако. Понимая всё это, наш герой ни на шаг не отходит от своей ненависти к СССР и любви к демократии (каковая, как видим, выражается для него в голосовании за Ельцина – Путина - Медведева). Плохой «совок», просто омерзительный. Прекрасная демократия, хоть и без штанов и перспектив.
Меня давно интересовал вопрос: почему? Откуда такое сочетание противоречащих друг другу установок?
Проще всего объяснить это тем, что человек этот в СССР страдал от бедности, неволи и унижений настолько, что в любой России ему было бы лучше.
Не работает. Чётко видно – в категорию пострадавших от советской власти такого не запишешь, хотя он сам хотел бы.
Можно несколько расширить это утверждение. Его самого не трогали, но мятущаяся интеллигентская душа не вынесла страданий народных, и поднялась против тёмной орды партии…
Опровергнуть сложнее. Но тоже вполне возможно. Нет у меня ни малейших свидетельств тому, что беды народные как-то его интересовали года этак до 89-го. Он двигал отечественную биологию, и не до демократических ценностей там было. Вот потом, в период локального апокалипсиса на одной шестой суши, да, скорее всего, он мог сам верить в эти народные страдания. Но. Но, но, но. Никак это не объясняет его нынешних взглядов. И здесь я, пожалуй, не соглашусь с распространённым среди моих товарищей неполиткорректным, но весомым мнением. Мол, тяжело теперь признаться, что обосрался и двадцать лет звал то ли из тупика, то ли с большой дороги в ещё большее болото (хотя Говорухин-младший вот признался, за что одно уже не могу его не уважать). В этом мнении очень много верного, но всё-таки сама история показывает: тяжело, но можно. А когда можно всем, то и легко. Ведь бросились же комсомольские вожаки, ответственные работники и выпускники институтов марксизма-ленинизма выражать свою преданность либеральным ценностям, попутно пиная мёртвого льва – а в этом деле важно не остаться последним, ибо как в лагере, выход «без последнего», которого тут же запишут в лучшем случае в ретрограды, а в худшем – во враги. И сожрут. Ибо мораль такова: лакей должен быть шустрым и угадывать начальственную волю с полуслова.
Можно признаться, что не туда шёл, хотя и тяжело. Так что версия, безусловно, верная, но она не объясняет до конца такого поведения сегодня.
…И вот так я перебирал различные объяснения, и не мог найти последнего элемента, чтобы срастить всю эту интеллигентскую мозаику воедино. Впервые вопрос «Почему так?», ещё неясный, не сформулировавшийся даже в риторическое восклицание, в полустон, приходил ко мне, пожалуй, ещё под самый закат ельцинской эпохи. И только теперь, кажется – спасибо кандидату наук N.N. – кажется, я понял, в чём здесь дело.
Представим себе среднестатистического человека. Не обязательно жителя России. Говорю «среднестатистического» без доли издёвки и пренебрежения; он потому и средний, что в той или иной степени присутствует в каждом из нас.
Что определяет его жизнь?
Факторов множество. Нас сейчас интересуют два. Внешний и внутренний.
Внешний фактор – отсутствие реальной свободы для этого отдельно взятого индивидуума. Сам по себе он ничего не решает. Об этом я уже писал когда-то, хоть и совсем тезисно, и повторяться не хочу, но реальная свобода у среднего – отдельно взятого! - человека в современном «цивилизованном обществе», на самом деле, очень мала. И он не столько осознаёт это, сколько чувствует. И в дело вступает второй фактор.
Желание самому управлять своей жизнью. Совершенно естественное человеческое желание, хотя, увы, обычно проводимое в жизнь весьма наивно.
Управлять своей жизнью можно двояко. Либо строить, либо разрушать. При этом средний человек, в поисках свободы, на самом деле, видимо, больше всего боится остаться один. Чем более он средний, тем более тесная толпа ему нужна; вместе и батьку бить легче.
С одной стороны – движущее начало. С другой – коллективистская психология, в более или менее отчётливой форме.
Идеальное сочетание для строек века или революций. Всё зависит от того, куда будет направлено движущее начало; как только индивид оказался в толпе, вступает в дело психология толпы; он пойдёт туда, куда и все, невзирая на свои реальные интересы, и при этом будет свято верить, что идёт за удовлетворением именно своих интересов. Очень многое дальше будет определено тем, кто направляет толпу. Точно в таких условиях народ поднимали осваивать целину, исследовать космос и строить Братскую ГЭС; каждому из миллионов энтузиастов они по отдельности были не нужны – но каждый верил, что а) действует на благо всему человечеству; б) следовательно, и себе на благо. Точно в таких условиях народ поднимали свергать коммунистов и сажать себе на шею бывших коммунистов. Народ это с радостью проделал.
Но после каждой угарной пьянки наступает похмелье. По пепелищу бродят вчерашние ниспровергатели, и, как у классиков, думают две мысли: а на хрена, собственно, гуляли, и не стоит ли повторить то же самое, но уже с новыми объектами поклонения и ненависти. И ходят, и ходят, и ходят…
А как это соотносится с моим утверждением об объяснении поведения вчерашних демшизиков?
А очень просто.
Человеку почти всегда хочется быть лучше, чем он есть. Лучше, значимей, красивее, умнее – нужное подчеркнуть или вписать. А если не быть, то казаться, прежде всего – неосознанно – в собственных глазах.
И очень тяжело признаться, что ничего принципиально не меняется. Ещё тяжёлее – что ты оказался, в общем-то, использован и выброшен за ненадобностью. После такого встаёт вопрос: а зачем ты, паря, вообще жил?.. А жить с таким вопросом уже не очень просто.
И лишь в одном случае у человека думающего этот вопрос не возникает. Если показать, что всё было правильно, что ты сам решал, как тебе – и не только тебе, всей стране жить в будущем! Ты, кричащий «Долой!» перед Белым домом и держащий неразборчивый из-за ветра лозунг. Ты сам решил свою судьбу, ты был самостоятелен, да что самостоятелен – велик!
Конечно, после этого каждый, думающий так, будет готов растоптать любого, кто скажет, в общем-то, правду – что всё это было зря, что ничего не изменилось к лучшему, как вообще никогда не меняется в минуту, что его, попросту говоря, поимели.
Отсюда же – ненависть ко всему, что мешает такой благостной картинке великой победы. Как можно самому верить в свою свободу, если благодаря себе самому ты и твоя семья остались без работы, в нетопленной квартире, под окнами которой одна банда расстреливает другую под хихиканье наркоманов и вульгарных путан? Только если самому верить, самому убеждать себя в том, как всё было плохо раньше, гораздо хуже, чем сейчас…
И отсюда же, наконец, главное. Это стояние на баррикадах было самым ярким событием в простой и обыденной жизни нашего кандидата наук. Если бы не оно, он прожил бы свой век спокойно и, вероятно, честно – но тускло, слишком тускло, слишком неярко… И сейчас, разговаривая со мной, вероятно сказал бы мне «я прожил» такую-то жизнь. Как проживают нежданное наследство, как проживают абстрактные обладатели паспорта по конкретному адресу, до которого единственно есть дело местному мелкому носителю властных полномочий.
Но он стоял тогда на площади, он – он сам верит в это – заставил Россию воспрянуть ото сна, и на осколках самовластья написал что-то – то ли имена, то ли нечто более прозаическое. Он, может быть, единственный раз за свою неяркую жизнь почувствовал себя не просто гражданином, а Личностью.
Конечно, он вспоминает об этом с гордостью. И гордость эта окрашивает все обстоятельства, при которых он так поднялся над обыденным «я». И с этой же гордостью он вспоминает, как «защищал Свободную Россию».
Он до сих пор верит в это.
Он будет верить в это до конца.