На дальнем зимовье

 

На дальнем зимовье.

День разгулялся по-весеннему яркий, пронзительный и теплый. Бездонная синева неба, казалось, и все земное тянула  за собой в высь. Улыбчивое солнышко весело катилось золотистым колесом к своей горке. А на Медвежьей скале замшелые вековые пихты макушками прокалывали и раздирали на мелкие, пушистые клочья  одинокое белесое облако.
Андрей Амосов вез жену и дочку на дальнее отцовское зимовье, где они еще не бывали - за десятки верст от Байкита. Каменистая верхняя дорога по гористой тайге во всякую погоду служила ему добрую службу. Нижняя, мягкая и близкая, по-прежнему утопала в грязной талой жиже и была недоступна даже уазику, грозясь засосать по капот. А  каменка уже выбрасывала из под его быстрых колес красноватую глинистую пыль.
Внизу виднелось большое, вытянутое с юга на север сосновое болото, излюбленное
глухариное поместье. «Запаздываю с охотой. Мои влюбленные красавцы, небось, вдоволь напелись, наплясались. Бывало, к этой поре и мы с отцом душу отводили, днюя и ночуя на токовищах. А тут-- работа и работа. Лихорадит нонче буровую. То одно, у них, то другое. Из-за нелетных погод запаздывали вахтовики. Замучили с подменами. А буровую, как дитя, не бросишь, на кого попало. Спасибо бригадиру,  дал три денечка отгулов. Вот и успевай, токуйся, как хочешь! Опять же, завтра очередная годовщина отца… Хотя, калейдоскоп его жизни крутится во мне каждодневно и неустанно».
Подъезжая к пихтовому яру, остановился. Сколько бы здесь не ездил, а проскочить мимо не мог. Оля с Настеной вышли из машины и обомлели от красоты - неотразимой, завораживающей картины изумрудно-голубого эвенкийского океана. Простерся он безбрежным разливом на все стороны света.


Жена с дочкой видят это чудо впервые. Андрей же старался бывать здесь реже, чтобы глаз не привыкал, а сердце всякий раз ликовало, праздновало. Желанное, жданное - пережданное должно случаться редко. Тем и дорого!
Шумно восторгались они изумрудными зайчиками, скачущими в игривых радужных лучах над парящей, плещущей волнами тайгой. Ее величие, вобравшее суровость древних причудливых скал, таинственность недоступных ущелий, вековой сумрак непроходимых распадков и бесконечный перезвон мелких безымянных речушек, завораживало, обновляло и укрепляло душу, снимая с нее усталость от долгой северной зимы. Лишь белые островки поселков жемчужинами окаймляли то слева, то справа берега глубоководной Подкаменной Тунгуски.
С высоты яра особенно хорошо были видны стройные, стремящиеся в небеса красноствольные сосняки, нежные светлохвойные лиственницы и матерые кедры. Тайга пленила и заманивала в благодатные лесные дебри.
-Папа! И все - твое?!
- Наше, Настенька, эвенкийское.  Загляденье- то какое! Аж, глаз печет и слепит.
Отогревается матушка, теплеет. От небушка - голубая, а от хвойников - зеленая. Вдыхает жадно щедрое солнышко и парит. Видите, как над ней марева колышутся и бьются о горизонт! И Тунгуска - в белых бурунах, пестрой змейкой вьется по низинам и взгоркам. А то, смотрите, полетела вдруг голубой стрелой к милому Енисеюшке! С даром чистых вешних вод летит. Ну, любушки мои! Омылись весенней свежестью, надышались ветра вольного и - на коня! Дела ждут. Охота!


Настеньке недавно исполнилось пять лет, и ее впервые взяли в тайгу. Она всю дорогу торопила отца.
- Едешь, папка, как деда  Вэнко на собаке!
- Ты же любишь на собаках кататься?
- Так это на стойбище, по тропинкам! А тут хочу поскорее увидеть зимовье деды Вани. Ты помогал строиться, правда?
- Помогал. Давно это было… Тогда мы с мамой Олей еще не нашли тебя под елочкой.
- А говорил, аист принес на крышу!
- Да –а ?! Тогда что-то напутал. Нет-нет! Все-таки под елочкой, в жарках. Ты знаешь такой таежный цветок?
-Знаю-знаю. И деда Вэнко, и ты привозили нам букетики. Они похожи на розы, только во сто раз красивее.
- Точно, дочка! И ты похожа на них -- яркая и на тонких ножках!


Увидев избушку издали, Настя захлопала в ладоши, подпрыгивая легким мячиком на заднем сиденье.
-Я нашла, нашла ее! Знаю! Деда Ванина!
Выгрузив свежие запасы продуктов и всякую мелочь для сезонной охоты, дружное Амосовское семейство быстро распределило, кому и что предстоит сделать. Маме Оле – обогреть, прибрать избушку, приготовить обед. Папе Андрею – все остальное, а Настеньке - насобирать  букеты цветов: для мамы и на обеденный стол.
 Малышка первой принялась за работу. Она шумно и весело бегала вокруг зимовья, крепко держа в кулачке, недавно вылезшие на свет пушистые фиолетовые подснежники.
- С корнем, дочка, не рви. Им больно! Ломай стебелек. Тогда цветочки будут расти много лет. И твоим деткам хватит.
- Папа, а я скоро женюсь на Косте Расторгуеве. Он хороший. Мне конфетки в садик приносит.
- Ай- я- яй, Настя! Тебе же доктор запретил есть сладкое! Вот матери расскажу -- отшлепает! И с женитьбой не торопись! Мала еще!
- Так у нас в садике все жениться будут!
- Ладно, занимайся делом! Потом поговорим. 
 
Андрей отгреб от стен избушки старую хвою и прошлогодние, наломанные ветром ветки, вмерзшие в ледяные бляшки тающего снега. Неспеша, принялся разбрасывать еще не обогретый, пористый наст. Он неприступной горкой топорщился под раскидистыми нижними ветками стоящих неподалеку от зимовья сосен. На их вековых стволах и был устроен лабаз для провианта,  охотничьих и других припасов. Здесь же в не промокаемых мешках хранились рулоны сухой бересты. Она –то и помогала в любую непогоду мигом растопить согревательницу и кормилицу--буржуйку. Андрей не раз использовал берестянки вместо факелов, идя в кромешной темени тайги к токовищам.
- Пап! Смотри, а там медвежатки!- Громко вскрикнула восторженная Настя и подбежала к отцу. Размахивая подснежниками, она показывала ими на косогор и тянула отца к медвежьему семейству. Андрей едва удерживал ее. Подняв на руки, крепко прижал к груди.
Неподалеку, в двухстах шагах, вдоль косогора лежало знакомое, давно поваленное ураганом дерево. Амосов часто наблюдал за ним. Отшлифованные до белизны корни издали казались ему множеством человеческих рук, простертых в немой мольбе и нетерпении к небесам. По стволу с расщепившейся, свисающей клочьями корой, играя в догонялки и кувыркаясь, переваливаясь с боку на бок, тузили друг друга два годовалых медвежонка. С подветренной стороны, греясь в теплых лучах полуденного солнца, стояла, слегка покачиваясь и томясь, матерая медведица.
- Дочка! Туда нельзя! Их мама не любит, когда к деткам подходит кто-то чужой.
Андрей спокойно, без резких движений, чтобы не привлечь внимание медведицы, направился к зимовью.
-А ты, папочка, сам рассказывал сказку про девочку Машу, которая жила у медведей и съела  у маленького Мишутки похлебку!
Недоверчивый, раздраженный тон дочери предвещал серьезный разговор. Отцу ничего не оставалось, как приготовиться к защите.
- А вот  и нет! Девочка вовсе не жила с ними, а просто заблудилась. Бродила одна по лесу и набрела на медвежий домик. Дедушка  Лев Толстой хотел показать Машеньке и всем детишкам, как живут эти умные и добрые звери.
-Почему же мы убегаем от них, если они добрые?!
Она вырвалась из объятий отца, спустилась на землю и снова попыталась побежать к
медвежатам, громко взвизгивающим и мычащим от удовольствия.
- Настя, послушай меня и постарайся понять. Все сказки начинаются и заканчиваются в детских книжках. Они живут там. В сказках  люди разговаривают со  зверями и птицами человеческим голосом. Так они общаются, понимаешь, как мы с тобой. И люди хотят, чтобы птицам и животным было хорошо. Дружат с медведями. Но в настоящей жизни не всегда так получается. В тайге человек и медведь, если они умные и добрые, стараются не встречаться, близко друг к другу не подходить. Хотя медведь действительно умный зверь, но опасливый, осторожный. Помнишь, мы смотрели медведей в цирке? Там они – хорошие. Дяди учат их дружить с артистами и ребятами.


Настя утвердительно кивнула головой.
- Но в тайге встречаются и плохие медведи. Мы же с тобой не знаем, какие эти, правда?
Настя молчала и думала о чем-то своем.
- Так давай сходим к ним и узнаем. Может, наши - добрые?
- Нет, доченька, лучше оставить их одних. Видишь, как им весело без нас! Да и в сказке медведи очень рассердились, когда увидели, что в домике побывал кто-то. Помнишь: сломал стульчик, смял постели. Мишутка даже хотел укусить за такие шалости Машеньку.
- Вот, и неправду написал дедушка Лев толстый!
- Настенька, не «толстый», а Толстой. Великий русский писатель. Повтори!
- Дедушка Толстой – наш большого роста писатель. А я говорю ему, дедушке Леве, что медведи так не живут и на людей не сердятся!


Ее личико обиженно кривилось, и черные бусинки глаз покрылись влажным перламутром.
- Нам в садике Галина Ивановна говорила, что байкитские медведи - хорошие! Живут и спят в берлоге. Похлебку не варят. У них нет печки, а кушают ягоды и мед.
Настенька из-за возникших противоречий в ее маленькой головке недоуменно и испуганно смотрела на отца, не понимая причины его нарастающей и как-то передающейся ей тревоги.
- Пойдем - ка, Настена, к маме. Она, поди, заждалась нас. Наготовила всего… вкусненького!
Он оглянулся на медведицу, которая, как ему показалось, уже обнаружила их. Андрей спешно посадил дочь на плечи и зашагал к зимовью. Та всем своим хрупким тельцем сопротивлялась, оглядывалась и обеими ручками махала медвежатам.
- Папа, зачем дяди в книжках пишут неправду! И дедушка Лев тоже. Напиши ему, чтобы он так больше не делал! 
Настенька горько расплакалась.
 
Видя быстрое их возвращение и слезы дочери, Ольга забеспокоилась:
-Что случилось?! 
Андрей мимикой показал ей, чтоб замолчала. Раздев малышку, вытер рукавом рубашки ее горючие ручейки и усадил за столик.
- Предлагаю, мама  Оля, напоить нас вкусным чаем. Мы хотим варенья с горкой  и
сладких пирожков.
Он, как ни в чем не бывало, весело, беззаботно высказывал одно пожелание за другим и одновременно помогал жене в приготовлении большого чаепития.
Пыхтящий, ухающий, подпрыгивающий на раскаленной печке чайник источал в избушку запах сочных веток таежной смородины. По особому случаю, Ольга насыпала в берестяную вазочку любимых дочкиных конфет «Мишка на севере». И Настенькин мир сразу заискрился радостью.
После чаепития она уже безумолку болтала с мамой, разбирая пакеты привезенных из дому игрушек и в припрыжку разнося пушистых зверушек по углам и лавкам.
Воспользовавшись подходящей минутой, Андрей заторопился в лес, якобы, за валежником. А сам, дабы не насторожить дочку, незаметно снял с крючка заряженное ружье и, спрятавшись за пихтушкой у двери, стал наблюдать, как ведет себя медведица. Та уже отвела медвежат от сушняка ближе к косогору и реке. Но еще хорошо было видно, как два неугомонных шоколадных мячика скакали вокруг матери. «Вот и умница! Нечего нам выяснять отношения при детях».


Пока  Андрей отсутствовал, Настя  успела сообщить матери о «медвежатках, их большой маме, которые дружатся с человеками». А мама Оля, зная ее бесконечные фантазии, из добрых побуждений - предостеречь дочь - вкратце рассказала ей печальную историю, случившуюся недавно с парнями из их поселка. Андрей слушал их разговор через приоткрытую дверь и очень рассердился на жену. «Нельзя же бесконечно травмировать психику ребенка! Особенно этим ужасным и редким случаем!».

Осторожничая, он направился в сторону медведей, то и дело оглядываясь и вслушиваясь в монотонный звенящий гул лесного простора. Дойдя до сушняка, еще по-стариковски радующегося горячему, захлебывающемуся дыханию резвых медвежат, увидел, как милое семейство с треском и ревом покатилось вниз по косогору и скрылось за кустами багульника. Постоял, покурил., и, облокотившись на распростертые сучья- руки сушняка, замер, пристально всматриваясь в неприступный, дымящийся золотой пыльцой сосновый бора. Но вокруг ничего подозрительного не обнаружил. Вскинул за спину ружье.
 До него доносился все тот же хор поющих птиц, шорох легкого ветерка да нарастающий рокот самолета – все это наполняло до краев проснувшуюся к новой жизни тайгу.
« Теперь уж подошли до Тунгуски, а за нею малинники. Прошлогодняя ягода осыпалась, в земле растворилась. Пожуют молодые листочки. Тоже кушанье.  Да там и лосиных троп не считано… Славненько, умница! Если и вернется, то не раньше осени, чтобы понежить медвежат еще одну спячку под горячим мамкиным брюхом. Завтра постараюсь отыскать ее берлогу. Где-то  тут, неподалеку. Заодно глухариные гнезда проведаю. Скоро самки крепко усядутся на них. Беспокоить – ни-ни! Испугаются, слетят с гнезда - и на вольные хлеба. Этим все и кончится. Эх, скорее бы на токовище! Но раз уж привез свою глухарочку с глухаренком, придется потерпеть. Прежде им тайгу весеннюю покажу. И в кино такой отрады никогда не видывал».
Вспомнив Ольгин разговор с дочкой о гибели парней с соседней буровой,  взгрустнул. «Какая безумная халатность! Тайга - не городской парк и не березовая роща у села. В ней, слава Богу, разного зверья - не счесть. Она и мать им, и дом родной. С ней выживают и размножаются. В тайге всякий зверь – хозяин, а мы лишь непрошенные гости».

…В  недрах Эвенкии исстари скрываются несметные природные кладовые. Вслед за изысканиями и разработкой уникальных залежей исландского шпата, начался поиск нефти и газа. Разведчики черного золота бурят от Ванавар до Куюмбы и еще ниже по Тунгуске. Вахтовые станы тянутся вдоль реки близ поселков и оленеводческих стойбищ. Только в округе Байкита их около десятка. Рядом с буровыми в  7-8 балках проживают бригады  вахтовиков. Люди с материка – приезжие. Молодежь из ближайших эвенкийских факторий берут неохотно. Не обучены. Лишь изредка кому-то повезет, как Андрею Амосову: «Толковый и здоровяк. Берем!». Остальные после интернатов возвращаются в оленеводческие стойбища, к исконным промыслам - труду бесценному, но тяжкому на грани ежедневного подвига воли и разума человека в суровых условиях тайги и холода. Труду мало оплачиваемому, без выходных и бытовых удобств.   

… После майских праздников с вахтовой бригадой прилетели два молодых
бурильщика: Антон Ильин и Есимхан Жангалиев. Веселые, добродушные, спортивные парни родом из оренбургских степей. И уже на третий день, отработав смену и никого не предупредив, решили поближе познакомиться с тайгой. Погода стояла - куда лучше: тихая, солнечная, манящая. До сумерек оставалось не менее трех часов. Вполне достаточно для первой  прогулки.
Местные жители знают, как опасна весенняя тайга: энцефалитными клещами, еще заснеженными и потому не видимыми глазу глубокими горными трещинами и разломами, топкими болотами. Да и местность…скалы, взгорки, низины. Попробуй, докричись!  Встреча с голодным, не насытившимся после зимы лесным зверьем тоже не подарок: медведи после спячки, вечно голодные волки и росомахи... Знали, думали ли об этом парни? Может, в их краю и леса-то настоящего не было. Позже бригада скажет, мол, «сто раз говорено- переговорено, предупреждали».
Наступила ночь. Парни не возвращались. Бригадир забил тревогу. Мужики разложили костры, палили из ружей, но ни утром, ни днем они не обнаружились. Доложил начальству в Байкит. Подняли на поиски Антона и Есимхана вертолеты нефтеразведки, которые посменно бороздили байкитское небо вдоль и поперек, от рассвета  до темноты. И так кружили над тайгой всю неделю.


Товарищи по бригаде, геологи и охотники помогали искать пропавших бурильщиков в тайге, оставляя у зарубок на деревьях все необходимое им, создавая коридоры спасения, обозначив их белыми лентами располосованных простыней. Безрезультатно.

В районном отделении милиции завели уголовное дело. Следователь с пристрастием допросил каждого, кто проживал на стане. Появились, в том числе и криминальные, версии.
  На шестой день исчезновения Ильина и Жангалиева проходивший мимо буровой промысловый охотник – эвенк спросил у бригадира: «Не пропадали ли в последние дни люди?». И подробно рассказал, как три дня назад, в двух-трех километрах отсюда, встретил огромного медведя, жертвой которого едва не стал сам. Зверь, видно, давно следил за ним, шел по пятам. А подстерег и набросился на охотника за выступом скалы.
«Как только увидел близко его морду, понял: этот, однако, знает вкус сладкого мяса. За тридцать лет промысла с медведями – людоедами пришлось встретиться всего два раза. Обычный медведь, за версту чует человека, старается  разойтись с ним мирно. Так бывало. Этот же, громада, шел на задних лапах прямо на меня. Дико ревел, мотал головой. На камни из пасти летела липкая желтая пена. Потом он сиганул на меня. Я успел, вскинуть карабин и выстрел ему в левый глаз. Попал точно, но с перепугу высоко, однако, прыгнул. Медведь рухнул замертво, а я приземлился прямо на него. Когда разделывал тушу, в желудке обнаружил клочки волос. Черные и  светлые. Кто знает! Может, звериные, а, может…
И отдал бригадиру сверток.
Двух пропавших друзей в бригаде так и называли в шутку: белый и черный. Улику переправили следователю на экспертизу. Поиски прекратились. Какая на самом деле случилась с бурильщиками трагедия, теперь уж никто не узнает. Жаль ребят, но таковы жесткие правила тайги: побеждает умный, сильный, осторожный.

Андрей  заторопился к зимовью. Оля с дочкой шли ему навстречу. И вместе решили просто побродить по лесу. От Настенькиных глаз заряженное ружье хорошо скрывала брезентовая куртка.
-Подрастешь дочка, доберемся до того места, где упал Тунгусский метеорит. Сто лет уж, как  про это чудо весь мир знает. А мы рядом живем и только газетки о нем почитываем. Хо-чу-у поглядеть! Руками потрогать! Вдруг не экспедициям  ученым, а нам, истым Амосовым, метеорит подмигнет сверкающим осколком неизвестного металла из под замшелого векового валуна.
- Пап! А Тунгус далеко? - Насте явно понравилось отцова задумка. Глазенки заблестели азартными огоньками.
-  Отсюда - да. Пойдем на моторке вверх по Тунгуске до Ванавар. Дальше  вертолетом до Пристани. Там найдем дядю проводника и потопаем в приангарскую глухомань пешочком. Насколько знаю, до Тунгуса добираться несколько дней с ночевками.
Андрей почувствовал, как и в нем возгорается давняя мечта.
- Ты знаешь, малышка, почему назвали его Тунгусским?- дочка сосредоточенно молчала. - Он упал-то у нашей речки - рукой подать!
- Пап, а Енисей длиннее Тунгуски?- девочка скорчила любопытную рожицу.
- А как думаешь, я больше мамы?
- У- у-у!
- Вот и он, батюшка, такой же могучий!- Андрей ухмыльнулся своему сравнению, а Оля в ответ заливисто рассмеялась.
- Ну, ты даешь! Сравнил тоже. Вот с поездкой к метеориту ты здорово придумал.
- Может, там медведицу с медвежатами и их папой встретим, наших, деды Ваниных - с грустинкой в голосе размечталась Настя. – Или в ихай тайге живут только плохие медведи? Сердитые. Как у дедушки Толстого!
- Кого тебе бояться-то, я же с ружьем!
- Нечестно, пап! У медведей ружья нет! - Андрей серьезно посмотрел на дочь и впервые удивился тому, как умно устроено это маленькое человеческое чудо-ребенок.
- Так я его в рюкзаке понесу. На всякий случай, если какой-нибудь дядя-мишка шалить начнет. 
Дочка одобрительно закивала головкой.


Андрей с детства любил ружья. Все от отца, промыслового охотника. Их в доме всегда хранилось по три-четыре. Когда сам начал охотиться, нередко сталкивался с непростым понятием справедливости в охотничьих делах. Порой, нелегко дается эта золотая середина. Из-за неуместной жалости можно «расшаркаться» желанным обедом голодному, атакующему  зверю. Но, имея надежного защитника - ружье, жалко убивать его за то, что ему вменено в обязанности природой: «Не ленись, побеждай, наслаждайся  вволю бродячим кормом. Только так сможешь выжить и размножиться». Жалко! И, слава Богу, что крайняя необходимость, когда нет выбора, и приходилось убивать, случалась редко. Чаще, удавалось найти мирный исход недружелюбной встречи двух животных: человека и зверя. Побеждал разум.
   
Амосовы долго гуляли по благодатному, благоухающему ароматами и свежими красками весны угодью. Взбирались на кедровые взгорки, вслушивались в озорные, залихватские трели опьяненных теплом и солнцем птиц, опускались к дымящемуся испариной болоту и считали на нем бугристые кочки с зазеленевшей щетиной осоки. Было интересно и весело. Для вечернего чая набрали охапку белого вереска и пучок лакированных листочков брусники. Оля спрятала  в свою холщевую сумку несколько стебельков медоносного очитока. Горького- прегорького, но о-о-очень полезного. Его настоем в детстве, при кочевой жизни по стойбищам, отец Вэнко приучил ее почаще опрыскивать чум и посуду: «Злых духов и малярию гонит». Теперь Оля исполняет отцовский наказ во всех амосовских зимовьях.

День поклонился закату. Натруженное, красное солнышко устало повисло на вершине Медвежьей горы. Скукоженные таежные тени торопливо прятались под нижние ветки деревьев, в разверзшиеся ущелья, к подножию скал. 
В избушку заходить не хотелось. Андрей разжег костер на небольшой опушке у зимовья, окаймив его подковой из пахучего лапника. Над тайгой в разные стороны поползли голубые змейки смолистого дыма. Чуткое, многоголосое эхо понесло их шумное гулянье с песнями и плясками в далекую глубь леса. Пекли в золе картошку, жарили шашлык. Играли в прятки и «каравай». Пришло время отправляться Насте ко сну, но та придумывала одну отговорку за другой, только бы не отходить от первого в ее жизни чарующего ее воображение костра. Он явился ей настоящим героем из сказок: метал огненные стрелы в синюю бездонность неба, таинственно потрескивал и угрожающе шипел, распластывая по кругу длинные, жалящие языки искрометного пламени. И только с первыми звездами на небосклоне, вконец умаявшись, свернувшись калачиком, она уснула на пихтовой лапе.  Хрупкое тельце маленькой сибирячки подергивалось и вздрагивало. Наверное, от пережитого таежного дня то вскрикивала, разговаривая с птичкой, то подзывала к себе шкодливых медвежат.

… Это зимовье Андрей ставил с отцом, будучи подростком. И теперь помнились разные мелочи: как валили листвянки, подбирая одна к одной по обхвату ствола, шкурили, долбили тесаками пазы. Отцу хотелось, чтобы изба была просторнее, чем та, ближняя, срубленная им из сосны еще в молодые годы. Завалившаяся на подмытый талой водой бок, она напоминала ему о многом, добром и худом. Тогда отец не имел своих угодий. Просто срубил избу вблизи поселка для охотничьих нужд. Позже, на собственных лесных просторах смастерили с сыновьями еще три: ладненькие, утепленные, с емкими лабазами для зимней охоты на соболей и прочую пушнину. Здесь, в медвежьем закоулке, нетронутом человеком, полно всякого промыслового зверья. На доставшемся Андрею от отца угодье, насчитывал несколько медвежьих берлог, аргишей диких оленей, лосиных лежбищ. «Все осталось в тайге на прежних местах. Только нет отца…». И  боль разлуки с ним опять защемила сердце Андрея.


Усыпив Настеньку и убедившись, что ей с Ольгой ничто не угрожает,  Андрей решил налегке пробежаться к токовищу. На послух. В надежде, что место тока после прошлогодней трагедии на песчанике осталось прежним. Если это так, то глухари уже подтянулись к нему на вечерней зорьке.
 - Оленька, душа горит, весь там, с глухарями. До утра не дотерплю. Слетаю мигом туда и обратно. До токовища всего-то тысяча семь шагов. С часок-другой посижу, послушаю. А ты запри дверь на засовы и спи. На крюке за шторкой карабин. Умеешь ведь. Если что - лампу не запаливай. Откроешь окошко - и очередью вверх.. Я услышу. Только, вроде, бояться некого. Медведица увела медвежат за реку, ближе к прокорму. Там у лосих отел в разгаре. Сама понимаешь…И обо мне не беспокойся. Ночью проведаю вас.
И пошел по заболоченной тайге, окаймленной сухой, гористой гривой соснового бора. Сгущались сумерки, но угасающее небо еще светилось в кронах  деревьев. Три березки у тропы, чудом прилепившиеся к подгорью, прошуршали атласом первой ароматной листвы. Потрепав гибкие, нежные веточки, Андрей с минуту постоял около ласковых подружек, вслушиваясь в перезвон их говорливых шоколадных сережек. «А за скалой с северной стороны скалы еще не распустились. Надо Настюху напоить березовым соком».
Он подходил к токовищу, когда над головой, пощелкивая и скрижича, тяжело резанул густой, влажный воздух, дотягивая последние метры, крупный самец. Не помня себя, взволнованный долгожданной встречей Андрей, тысячами невидимых нитей  привязался к роскошным крыльям матерого глухаря и прыжками, с замиранием сердца стал приближаться к сосне, надежно скрывшей сладколюба. 


До токовища оставались считанные метры. «Отец был спецом по глухарям, учил, что подход к ним требует особой сноровки, осторожности и чутья.» Подобравшись на нужное расстояние, спрятался в отяжелевших соком жизни развесистых лапах ели.  Отдышавшись, стал вслушиваться в густую, напряженную тишину, легкими серебренными молоточками бьющуюся о его виски. «Так и не научился справляться с собою!» Сердце трепетало крыльями мотылька и в груди, и во всем теле. Приближались лучшие минуты его охотничьих забав!
Он  благотворил эту древнюю, таинственную птицу, удивительной красоты посланницу исчезнувших миров. Сколько перечитано о ней, переслушано и за десятки собственных охотничьих сезонов узнано, но глухарь оставался для него все еще непознанной, неповторимой загадкой тайги. Андрей не смог, и, наверное, никогда не сможет утолить жажду познания глухариной сути. Эти птицы- не от мира сего. Они завораживали и казались ему существами не земными, а  по чьему - то благородству миллионы лет назад оставленными для лечения  хрупких человеческих душ истинной красотой…
И вдруг прямо перед собой увидел сразу несколько петухов, устремленных к квохчущим неподалеку подругам. «Умницы! Славненько! И птицы от добра - добра не ищут. Все для вас - безлюдная глушь угодья, ягодные болота и редкие хвояки, близкий песчаник и глубокие снега лютой зимой».

… Прошлым сентябрем Андрей пригласил двух городских парней Тарасова и Тузукина из бригады на глухариную охоту. Привел их на токовище. Все, что сам знал, рассказал и показал им. «Не спешите, парни, стрелять. Вдоволь наслушайтесь. Когда еще выпадет  счастье! Изначальная песня самцов – это что-то вроде четких и раздельных «тэ-ке…тэ-ке». Потом звуки непередаваемые звуки сливаются в короткую трель и…точение! Скжищи- скжищи- скжищи»! Это и есть их миг глухоты перед безжалостной пулей. Но не будем о грустном… Слушайте глухаря сердцем и запоминайте неподражаемую и так волнующую охотника песню».



…Над токовищем  сгущались сумерки. Урман становился темнее и тише. Только чернозобый дрозд нет- нет да и затянет свое немелодичное щебетание, прерываемое трескучей позывкой «ка…ка». Впереди короткая ночь. Неподалеку от тока разбили палатку. Андрей разложил уютный «токо - костерок». И потянулись тихие беседы за травяным чаем до трех часов ночи. Но чуть посерело небо, и сразу екнула, встревожилась охотничья амосовская душа: «Ну, что, мужики, ружья за спины и вперед!» Они гуськом, крадучись, направились к токовищу. Услышав нарастающий свист со спины, Тарасов остановился и боязливо спросил у Андрея: «Что это?!»  Тот чуть слышно, нервно ответил: «Молчи ты. Я же говорил – ни звука! Глухарь летит». И тут же, обернувшись на лопотание крыльев, увидел глухаря. Следом за ним пролетели над их головами еще три. Потом пятый, седьмой…«Славненько натокуемся!» Порадовался бывалый охотник. Самцы разлетались по разные стороны и ныряли в черную крону деревьев. Дойдя до места, Андрей услышал первые звуки, скорее напоминающие негромкое щебетание пичужки, чем запев царственного глухаря. И вот уже едва уловимый распев песни. Чуть поодаль раздалось более отчетливое начало, учащенная, сливающаяся трель, без остановки перешедшая на собственно песню, более нежную, пятиколенную« чи-чи-фшя».

Парни рвались к соснам и собирались делать подскоки, но Андрей удерживал, грозя кулаком. И только в первых лучах разгорающейся над тайгой зорьки отпустил их от себя. А сам, затаившись в схроне, продолжал сливаться с реликтовой симфонией токовища.
Стали реже  и реже заливаться любовными песнями глухари, когда Андрей, прислушавшись к солисту на кружевной лиственнице, сделал к ней несколько подскоков и затаился под ее шелковистыми ветками. Над его головой глухарь, заканчивая последние «чи-чи-фшя», издал хвостом знакомый Андрею «пыррр». И тут же что-то теплое коснулось кончика его носа. «Это знак на удачу». И выстрелил. Не подходя к
шумно упавшему к ногам глухарю, увидел на соседней ели в пятнадцати шагах от него низко сидящего на раздвоенном сухом суку еще одного поющего…


Парни за две предрассветных зорьки положили в рюкзаки по два увесистых самца. Андрей считал это предельно избыточным лимитом удовлетворения охотничьего азарта. 
Ему казалось, у гостей было достаточно времени, чтобы сполна насладиться осенними дарами и красотами пылающей багрянцем тайги. Душой согреться у магических костров, омыть свое нутро небесной чистотой звездного шатра. Сливаясь с калейдоскопом природы, почувствовать ее и подружиться… 

Перед отъездом, для прощальной встречи теперь уже со всем глухариным сообществом, хозяин повел гостей к речке на песчаник, где сытые, непуганые птицы, готовясь к скорой зиме и грубой пище, набивали свои безмерные желудки галькой. И были так увлечены этим занятием, так доверчиво беспечны, что любая бездумная рука могла за один миг уничтожить целые группы и выводки. В тот день на галечник их слетелось около сотни. Прекрасные и гордые птицы! Величавые буро-рыжие копалухи, сизо-бурые, краснобровые самцы и молодняк.
Андрей так увлекся редкостной картиной их галечного отрешения, что сразу не заметил вскинутые на поражение ружья Тарасова и Тузукина.  Но, оказалось, их настрой был преступно другим. Вскинув ружья и войдя в раж, они устроили настоящую бойню, беспорядочно запихивая самых крупных самцов в припасенные заранее кули…
Амосов обезумел от горя. Словно только что погибли его самые близкие, а его самого безнаказанно изваляли в дерьме. Чтобы остановить учиненный ими кошмар, он, выпустив несколько очередей вверх, направил дуло карабина поочередно то на Тарасова, то на Тузукина. «Пристрелю подлецов, если не уйметесь!».


Не на шутку испугавшиеся браконьеры, побросав ружья, кинулись бежать к «Ниве», волоча за собой кули…
Оставшись один на берегу, Андрей упал на окровавленный галечник долго и безутешно рыдал под разрывающие душу крики подранков.
 На следующий же день перевелся в другую бригаду, только бы не видеть, забыть навсегда ненавистные ему лица. Лица убийц его доверчивых лесных друзей.


Вернувшись за полночь в зимовье, Андрей долго не мог заснуть, перелистывая страницы ушедшего дня. «Сегодня папина годовщина. Мои мысли только с ним и о нем». Потом придремнул, но вскоре проснулся. Густая, влажная ночь еще теснилась у окошка. Выпил травяного настоя, пожевал черствого хлеба с салом, снял с крюка собранную с вечера сумку и разбудил Ольгу.
- Затвори двери!
И нырнул за порог в обдавшую холодом, как из ушата, темень. Рассыпанные по черному небу звезды подмигивали яркими, разноцветными огоньками. Над зимовьем и тайгою звенела, покачиваясь и давя на  слух, тишина.
Он шел легко и уверенно по протоптанной отцом тропе. Эту тропу в разные времена года узнавал по мелодичному отклику шагов. В солнечные деньки и в непогодь. Мягким ласковым шуршанием, поскрипыванием, постукиванием и легкой осыпью скалистых проходов тропа подбадривала, оберегала и предупреждала об опасности. Теперь она  бесшумно стелилась под его скользящую поступь, лишь тихо, словно во сне, постанывая на крутых поворотах. И с завязанными глазами он дошел бы до самого токовища.


 За охотничий сезон они с отцом нахаживали сотни верст за вдоль и поперек угодья. Знали все болота, низины и взгорки, как свой огород. Заштриховывали их на плане угодья  зеленым карандашом, обозначив пунктиром натоптанные тропы. Но оставались и неизвестные, трудно доступные места, затушеванные черной пастой. Они-то, черные дыры, и манили Андрея. Но один, без отца, в исконную, нетоптаную человеком тайгу идти не решался. «Вот вернуться братья – моряки в родные края, тогда держитесь, дыры! Скоренько у нас позеленеете».   

Восток чуть высвечивал верхушки деревьев. Бодрящая лазоревая дымка просачивалась по стволам и уплотнялась до белесого света в их косматых кронах. В заросшем карликовым сосняком мыске, у заболоченного ручья, что меж кочек незаметно сползал в речку, послышалось громкое и злобное уханье филина. «Только разбойника мне не хватало! Не испортил бы мне предрассветного бала!». Он подростком не раз наблюдал за лесными разбоями вошедших в раж филинов. Их уверенный, волнообразный, почти бесшумный полет низко над землей всегда увенчивался успехом. Его жертвами оказывались зайцы, белки, и нередко глухари. Пронзенные мощными когтями хищника, они тут же испускали дух, окропляя округу алой кровью. И, если филин потешится на току, охоте не бывать. Приходилось ждать новой зорьки, сомневаться, прилетят ли певцы вновь.
«На глухариной охоте отец был непреклонен и строг. От него у глухарей не было никаких секретов. Его душа купалась в их песнях, казалось, что и сам он вот-вот затэкекает. Заклинал не губить глухариные стаи на галечнике у речных отмелей и яров. Что дитя губить у материнской сиськи. Пуще глаза своего оберегал любимцев, приносящих ни с чем не сравнимую охотничью забаву!».
Бывало, приметив кормящихся самцов, безмолвно приказывал Андрею присесть на болотной кочке. И сам тут же замирал на корточках, чтобы не вспугнуть их. Смирившись


с неподвижностью и безвредностью непрошеных гостей, птицы вновь припадали к ягодным кормушкам. Насытившись, обдавали изрядно подмоченных болотной жижей охотников ветром сильных крыльев и улетали. На смену им подтягивались другие собратья по токовищу. Амосовым - старшему и младшему - были хорошо видны их лоснящиеся бронзовые грудки и бойкие, озорные желто-рыжие глаза с клюквенными бровями.
«Пап! У меня дух захватывает от этой красоты!» Тихо шептал сын. А тот лишь движением пальцев одобрял его восторг. И тела их  вновь принимали позу склонившихся под ветром коряг. Так они могли часами наблюдать за реликтами, живущими на земле не одну сотню тысячелетий.
В тайге отец требовал от сыновей неукоснительного подчинения. И, не дай Бог, без надобности заломить ветку, сорвать жарок, пламенем костра подпалить ствол или лапы хвойников. Даст такого пинка, мало не покажется. И строго добавит:«Топай пешком домой, коль вести себя по-человечески не можешь!».


 … По лесу уже разносились нестройные голоса ранних птах, когда Андрей добрался до схрона. Тюлиликал, радуясь новому утру, лесной куличок фифи. И вдруг откуда- то донеслось тихое, но четкое пение глухаря. Не успел он вывести и нескольких сольных колен, как его поддержали перепевами в разных концах токовища сразу несколько самцов.
Андрей по данному  той горестной весной зароку, сегодня будет слушать и слушать отцовых любимцев и только в конце тока, на разгулявшейся зорьке, одним метким выстрелом откроет сезон.


И, наконец, настала охотничья пора. Прямо над схроном он увидел летящего красавца. Тот чуть не снес могучими крыльями крышу схрона из тонких веток тальника и уселся неподалеку на нижние ветки сосны. Минутой позже глухарь уже заливался любовными трелями. Андрей, растворяя себя  в рассветном мареве, сделал несколько бесшумных подскоков к сосне.  Затаив дыхание, пропустил несколько ласкающих слух песен. И только где-то на пятой, дождавшись заключительного аккорда - «чи-чи-фшя»,
выстрелил. Глухарь ушел из жизни в тот самый момент, когда, впав в сладострастие, ничего не видел и не слышал. Не мучился. Мощное, громыхающее эхо победоносно понеслось далеко за пределы токовища.


Бойкий рассвет щедро лил розоватый свет на плывущие горбатые облака. Падающий с высоких небес пронзительный свет покачивался в потоках свежего ветерка,
разливаясь бело-розовой акварелью по всей проснувшейся многоликой тайге. Любовные песни глухарей внезапно стихли, словно кто-то волшебной палочкой в одно мгновение оборвал их чарующий напев. И сразу токовище наполнилось громком, отрывистым и ненасытным «бок - бок-бок». Это копалухи под глубокое молчание своих возлюбленных шумно покидали любовное ложе. Картинно планируя над землей, они неторопливо разлетались по гнездищам, чтобы еще раз пополнить их.


Андрей сидел у  костра на закрайке токовища. Здесь в прискальном редколесье на солнечной, защищенной от ветров стороне, он привычно наблюдал каждой весной еще одним неповторимым таежным чудом – сибирскими ярко оранжевыми жарками. Такой красоты роз он нигде не встречал! «У зимовья только стебельки выбросили, а тут вовсю прелестью полощутся. Видать, холодновато им там, в густом хвойнике», - подумал он и прилег у трескучего костерка, любуясь легкой, переливчатой рябью пламенеющего цветочного моря. Сушняк давно догорел. Только угасающее мерцание углей заставило Андрея с усилием оторваться от завораживающих взгляд жарков и взяться за разделку глухаря. По отцовой, теперь и своей привычке, он никогда не приносил дичь в кровавом оперении домой. Выпотрошив внутренности, посолил и замуровал добычу в сырую глину, как в тесто. Выкопал в кострище нужной глубины ямку, уложил на дно ее дичь, засыпал сверху горячей золой и сверху нагреб горкой горячих углей. Через час-полтора в такой «жаровне» глухарь подоспеет к столу. Его перьевая шубка снимется вместе с глиной, и останется только завернуть желтовато- белую, аппетитно дымящуюся тушку в чистую тряпицу. И всевидящей Настеньке, дотошной дочке таежного охотника, не придется объяснять, кто убил такую красивую птичку…


Теперь у Андрея было более двух часов свободного времени. «Пусть, родимый ,хорошенько пропечется-пропарится». Он неспеша направился к закрайку токовища, чтобы осмотреть гнезда копалух, в которых, по его подсчету, должно быть от пяти до восьми яиц. Кладка заканчивается - на березе лист крупнеет, а это верная примета. Скоро копалухи накрепко привяжутся, врастут в гнездища и станут незаметными любопытному глазу. Денно и нощно будут бдить и согревать яйца, лишь изредка в тихий ночной час слетают испить водицы и, если повезет, заглотить чего живого или кедровой хвои. «Любишь кататься, люби и саночки возить!», - почему-то припомнились Андрею слова известной песни. У глухарей отцовство тоже связано только с любовными утехами на токовище, а все дальнейшие заботы о потомстве лягут на копалух. Вылупившиеся в конце июня по пять-девять штук в гнезде глухарята, будут безумолку громко и отчаянно пищать. Дождавшись мать с добычей, станут выхватывать корм один у другого, раздирать  его острыми клювиками  и коготками, мгновенно заглатывая, чтобы с трудом отвоеванную долю вновь не отобрали ловкие, ушлые собратья.
Каждому глухаренку требуется непременно стать крепким и сильным! Через месяц ему предстоит «встать на крыло» и совершить первый полет  над свой колыбелью. А в сентябре навсегда распрощаться с гнездовьем и теплом материнского крыла.
На окраине токовища Андрей приметил гнездо. «Видно, копалуха где-то кормится». Он тихо подошел к нему, словно боялся нарушить покой зарождающихся птенцов. Семь крупных желтовато-белых яиц, украшенных пасхальными красно-коричневыми пестринами, были заботливо прикрыты клочьями мха. «Еще день-два, и самка сядет». Едва успел отойти, как крупная глухарка приземлилась на гнездо. И ее настойчивое, громкое «бок-бок-бок», отгоняя прочь, долго ударялось о его спину.
      
Росистая утренняя тайга нежилась в первых лучах выкатившегося из-за скал золотисто-розового солнца. Душа Андрей купалась в весне и растворялась в звенящем новой жизнью зеленом безбрежье. Это были редкие минуты его единения, слияния с лесным миром.
Вдруг откуда-то издалека донесся непонятный шум, треск, вроде разговора вперемежку с надрывным стоном.  «Кто-то идет не по тропе. Не то человека, не то звери». Потом все стихло. «Неужели показалось?! Вроде, на мое угодье никто из местных не зарился и не хаживал». И вновь повторились те же смешанные воедино, но уже более отчетливые и громкие звуки. Андрей уловил, откуда они исходят. Замер, снял с плеча ружье. Оглядевшись по сторонам, увидел впереди не высокую, но пушистую пихтушку. Подойдя к ней, спрятался между лапами и затаился. «Надо переждать, послушать. Может, заплутал кто из геологов, везде бродят, пробы бурят». Прошло около получаса. Когда в третий раз затрещал валежник, стало ясно: человек движется в его сторону, периодически отдыхая или чем-то попутно занимаясь. Но его настораживал и беспокоил стон, теперь уж явно слышимый человеческий стон. «А, была - не была, пойду навстречу, а там разберемся!».
Он вышел из схрона и побежал навстречу тревожной неизвестности.

Прочитав в армейской газете приглашение на работу в Эвенкийскую нефтеразведку, Антон Ильин и Есимхан Жангалиев - парни родом из Оренбургских степей - написали запрос. Вскоре пришел ответ с поименными вызовами. По прибытии в в краевой центр их обещали встретить, устроить бесплатное обучение на курсах, а также выплатить подъемные и проездные сумм. По-братски сдружившиеся во взводе связистов, Антон и Есимхан решили и после армии не разлучаться. Так и невестам своим написали. Готовьтесь, мол, стать сибирячками. Конечно, хотелось поступить в институт, но обстоятельства пока не позволяли. Мать воспитывала Антона без отца. У Есимхана тоже недавно умер отец, и надо было помогать растить младшую сестренку.


Сибирь их встретила радушно. Все обещанное в вызовах было исполнено. Окончив в Красноярске курсы бурильщиков, Ильин и Жангалиев вахтовым самолетом прилетели в Байкит. Здесь им нравилось все: природа, простые, приветливые люди, порядочность деловых отношений. Но эвенкийская тайга сразила наповал. Нигде не видели таких красот. Зареклись, в впервые же свободные часы устроить «прописку» у таежного костра.
Так и поступили…

Пробежав около километра, Андрей заметил лежащего под кустом человека рослого мужика в спортивном трико и ветровке.
- Эй, кто ты?- грубовато и громко окликнул его хозяин угодья.
- Я не здешний. Есимханом зовут. С буровой я… Мы с другом заблудились. Неделю уж плутаем…
Парень с трудом пытался подняться, опираясь на две березовые палки, но не смог и громко взревел.
- Где друг-то твой?- осторожничал, допытываясь, Андрей. С ним уже всякое случалось.
- Здесь, недалеко…под кедром лежит.
- А что с ним?
- Полез за шишками и оборвался. Ослабли мы…Я еще ничего, терплю… Антона бы скорее в больницу… Без сознания он…
Теперь стало ясно – это и есть те самые бурильщики, «съеденные медведем».
Андрей заспешил к парню и помог встать.
- Обопрись на меня, отдохни. Вот радость-то! Живые! А вас …
Он поперхнулся, не найдя в себе сил произнести что-либо из известного ему случая.
-Как же вы сюда дотопали! Это ж, по прямой верст семьдесят, а по тайге-- все двести!
- Не знаю… шли и шли… Вначале было замечательно. Перебрались у буровой через …ручей с завалами…
- Распадок?
- Да-да… распадок. Уперлись в горку. Вскарабкались. А там старый пихтовый лес…
- Бор?
- Да-да, бор. Корни, как руки над землей переплелись. Прыгали, прыгали. Удивлялись, шутили. Тогда весело было. Не заметили, как перешли в другой лес.
Ели, сосны. Красивые оранжевые, а может, желтые маленькие розочки… Нарвали букеты. Идем, смеемся. И вдруг сразу потемнело в лесу…
- У нас в тайге так. Спрячется солнышко за скалу и сразу темень вокруг.
- Куда идти – не знаем. Решили заночевать у костра. Говорят, утро мудренее…
А проснулись – задождило. Серо стало и сыро. Ни фига не видно. Забрались под старую елку и сидим. Опять заночевали. А потом метались по лесу, как звери в клетке. Везде, вроде, были, а выйти к той первой пихтовой горе не смогли.


- Где там! Они тут все одна на другую похожи, пока не обвыкнешься. В детстве тоже не раз колесил вокруг да около. Старшие братья находили меня, и уже от себя не отпускали. Ну, что, отдышался? Что с ногой? Давай, посмотрю. Я опытный. Мы на курсах бурильщиков медицину проходили. Так, для случая.
Андрей усадил парня на пень и, задрав до колен штанину, в испуге отскочил.
- У-у, браток, да у тебя, Боже ж ты мой, какой переломище! Как же ты шел?! Нога на глазах пухнет! Кость наружу торчит! Давай, скоренько кровищу остановим и возьмемся мастерить шины. Давно эта беда?
- На кедр вместе с Антоном полезли…Шишки высоко… Сначала под ним сук обломился. Смотрю, не встает, как мертвый… Я заспешил вниз и шлепнулся боком, а нога по камню скользнула. Сгоряча еще встал на нее и к Антону…Он дышит, но в себя так и не приходит. Потом выстрел услышал, как из пушки. Обрадовался, вскочил, а идти не мог. Пополз к молодым березкам. Жалко их, но куда без палок -то...

Андрей перевязал ему рваную рану своей чистой рубахой, ловко выстрогал ножом из сухой осины до самого бедра две шины, закрепил и крепко примотал к ноге.
- Ладно, Есимхан, давай, торопиться.  Сперва проведу тебя к костру, потом буду искать Антона. Ты не стесняйся. Одной рукой держись за меня, другой – за  палки и потихоньку скачи.
Они медленно продвигались к токовищу. Шины немного уменьшили боль, но она все равно была невыносимой. Есимхан в кровь искусал губы и, взвывая, стонал. Чтобы хоть как-то отвлечь его, Андрей продолжал говорить с ним.
- Я тоже бурильщик, с соседней буровой. Зовут Андреем Амосовым. А здесь мое угодье. В двух верстах и зимовье. Самое дальнее. Чуть севернее – ничейная, не хоженая тайга. Повезло вам с другом крепко, при ваших-то делах…Все отец! И тут добро людям сослужил.
- Он с вами?
- Да не выкай ты! Считай, товарищи. А отца уж пять лет, как нету. Погиб неподалеку, у речки… на песчанике…
- Прости…те…ти. Привыкну… -- и закашлялся.
- А дорогу к Антону помнишь?
- Да-да. От кедра до места, где свалился, и ты нашел меня, рвал рубаху на ленты и привязывал, сколько дотягивался, к веткам. Найдешь быстро.


Только сейчас, заметив вокруг губ Есимхана запекшуюся кровь, Андрей спросил:
- Что? Искусственное дыхание «рот в рот»?
-Да-да…У него изо рта кровь бежала…
- Ладно. Видишь впереди кострище?
- Вижу. Так вот, подожди нас с Антоном здесь или потихоньку ползи к костру. А я мигом.
- А, может… и на четвереньках поползу к вам навстречу?
- Да ты что! Ну, придумал! На четвереньках! С твоей-то ногой?! Сам справлюсь. Ты не храбрись, у тебя там очень серьезно. Потом, видишь, мужик я -- о-го-го! Бог силушкой не обидел. 
И бегом направился в указанном направлении. «Надо спешить! Всякого зверья в округе полно. Почуют кровь - не побрезгуют».
Через полчаса увидел перед собой сидящего под кедром Антона. Тот сиплым голосом звал Есимхана, стонал, его рвало сгустками запекшейся крови.
- Кто вы?!- тихо спросил Антон, увидев наклонившегося над ним Андрея. – Мы с другом -- рабочие с нефтеразведки…Заблу-у …
И опять потерял сознание. Андрей сломил огромную лапу с ближайшей пихты, уложил на нее Антона, перехватил его под мышками своим ремнем и потянул весомую, безмолвную ношу к костру, постоянно оборачиваясь, но  Антон был в беспамятстве.



Есимхан, постанывая, лежал у костра.
- Как он?!
- Был в сознании. Даже сказал несколько слов.
- Вы быстро вернулись, а я только добрался. Последние метры кое-как дались. И
руки обессилили… Нога … Хоть криком кричи… Терпения не хватает…
Андрей разгреб золу и достал глухаря. Освободил от глиняного «тулупа» и глубоко проколол его сухой веткой.
- Готов, красавец, готов! Давай, Есимхан, подкрепись. 
- Неделю на подножном корму… можно ли…мясо?- он заметно слабел, и голос еле слышен.
- Чуть-чуть не повредит. В пакете возьмешь хлеб и брусничную воду.
Он быстро намочил чистую тряпку, приготовленную им под глухаря, и приложил ко лбу Антона. 
- Наверное, сотрясение. У меня в детстве было такое, когда с отцом шишковали в этих местах. Так же тошнило. Ладно! Оставайтесь с Богом и ждите. Вот тебе, Есимхан,  на всякий случай ружье. Стрелять-то приходилось?
- Мы с Антоном только демобилизовались. И дома на гусей и уток ходил к озерам.
- Вот и славненько. Держитесь, а я мигом. Постараюсь уазике поближе к вам подогнать.
Есимхан поднял на него кричащие от боли, полные слез и мольбы глаза.
- Спасибо. Сам Аллах послал тебя к нам…
- Все спасибо - потом. А сейчас-- ешь!
И подал ему в руки аппетитно дымящуюся ножку глухаря.


Озорные, горячие лучи солнца кувыркались в мохнатых шапках хвояков, ласкали подрастающее таежное разнотравье. Глубокие расщелины, лесные непрогретые ручейки и болота дымились легкой утренней испариной.
Подбежав к зимовью, Андрей окликнул Ольгу. Та тут же отворила дверь.
- Что-то случилось?! – заспанная, в пижаме, она испуганно смотрела на мужа.
- Да! Случилось! Они живы! Живы!
- Кто «они»? О ком ты?!
- Парни с буровой живы! А ты страшилок про медведя дочке нарассказывала.
- Где они?!--обрадовано хлопала в ладоши и высоко подпрыгивала Ольга.
- Они у костра на токовище. У одного сломана нога, кашляет, другой без сознания. Оба неудачно спрыгнули с кедра. Изголодались, вот и полезли. Натрясли с десяток шишек, а сил спуститься по- нормальному не хватило. Свалились, как попало. Расшиблись. Быстро собирай и подготовь Настюху – они в крови. Захвати рейки, которые я привез для обивки стен, и простыни, а я пока заведу уазик. Надо срочно везти их в больницу. Настрадались, бедолаги. Я должен подъехать к костру.
- Как ты это себе представляешь? Без дороги –то?
- Прорвемся! Не теряй времени попусту. На все про все - пять минут!
А сам заполнил из канистры бак до краев, проверил масло и подкатил верного «коня» к двери зимовья.


Недоспавшая Настя капризничала, канючила и скулила, грозясь уйти жить к
медвежатам. Но, узнав от отца, что они едут забирать дядей, тех, которых вовсе не съел медведь, как думала мама. Они нашлись и ждут нашей помощи. Девочка замолчала и уже серьезным голоском пролепетала:
- А я знала! Говорила тебе, папочка, что медведи добрые и человеков не едят. А ты не пустил меня поиграть с медвежатами!
- Ладно, дочь! Летом обещаю показать тебе в городе «Роев ручей». Так называется Красноярский зоопарк, где живут разные лесные птицы и звери.
- И медведи?!
- И медведи. Посмотришь их поближе, пообщаешься. Спросишь у дяди экскурсовода, можно ли деткам подходить к мишкам в лесу, договорились?
Настя примирительно защебетала и стала рассказывать,  как во сне играла с медвежатами в догонялки.


Машину кидало по таежному бездорожью. Андрей едва управлялся с рулем, тормозить и уклоняться от летящих навстречу деревьев. Но ему удалось почти вплотную подъехать к костру. Есимхан сидел, держа голову друга на своих коленях. Увидев приближающийся уазик, заулыбался и замахал руками. Андрей помог ему забраться на заднее сиденье. Антона осторожно уложили рядом с другом и привязали к стойке, чтобы не свалился на поворотах.
- Ну, конь мой буланый! Скачи по горам и долам домой! Держитесь крепче. Будем спешить! – и, обернувшись к Есимхану весело подбодрил его.-- Все устаканится! Костлявая уже проскочила мимо вас.
А как же иначе! В его жизни такое чудо свершилось впервые: две спасенные молодые жизни! Страшно подумать, что было бы с ними, если бы не годовщина отца…


В больнице сделался небывалый переполох. К парням сбежались врачи, медсестры и все ее ходячее население палат. В Байките от мала до велика оплакали их. И вот-те на! Вычеркнутые из списка живых -- воскресли! Все неуемно радовались их чудесному воскрешению. Кто послабее, не стесняясь, вытирали слезы радости. Восторгались мужеством бурильщиков, достойно проглотивших первый горький ком таежного блина.
Антона переложили на качалку и увезли в хирургическое отделение, а державшегося из последних сил Есимхана народ никак не хотел отпускать. Но строгий голос травматолога /прекратил общение с героем дня. И его тут же увезли.
Ольга и Настя стояли у машины и вместе со всеми радовались.
- Ждите здесь. Спроси, Оля, у врачей, может, что понадобится из лекарства, а я съезжу в милицию и к нашим.


Сотрудники РОВД толпились в кабинете начальника. Вопросам - расспросам не было конца.
- Вот так-то, господа хорошие, мордой об асфальт учит нас жизнь, как надо осторожно людям ярлыки навешивать!  Толком ни в чем не разобрались, и приостановили дело до получения из края результатов экспертизы. Подтолкнули нефтяников к решению 20.прекратить поиски. Фактически мы первые отдали двух молодых парней на откуп случаю. Хорошо, Амосов оказался там. Бесстрашный, с трезвым рассудком. Другой бы, услышав неладное, драпанул к зимовью семью охранять.
На прощание полковник крепко пожал Андрею руку.
- Мы разберемся с виновными. Такое, к сожалению, случается. Но ты молодчина! Спасибо от всех нас!


Амосов заторопился в свою контору. И там стоял шум до потолка. Начальник РОВД уже обо всем рассказал Чашину. Тот, взявшись за голову, ругался последними словами. Никто и не догадывался, что начальник нефтеразведки такое мог себе позволить. Придя в себя, Василий Семенович долго извинялся, так как его слушала вся контора. Любитель крепкого рабочего словца, он до мата никогда не опускался. При нем, упаси и помилуй, кому выматериться. А тут!

- Старый дурень, доверился заверениям! И кого?! Этих щеголей, вертохвостов! Сожгли, по их словам, две цистерны керосина. Нету, мол, их в живых, нету. Все в одну трубу пели! Пусть у милиции все складно получалось: и свидетель с письменным объяснением, и рапорты вертолетчиков. И бригада хороша! Знали, ведь, что парни леса-то не нюхали. А тут тайга. Да надо было всей толпой ринуться за ними по горячему следу. В тот же вечер вертолеты поднять. Так нет же! Бригадир целые сутки помалкивал. Чего боялся. Стыдоба! Чуть не загубили своих же товарищей, с которыми успели попотеть, похлебать щей из одного котла!
Чащин хлестнул всех недобрым взглядом и по - мальчишески дерзко передразнил недавно присланного из Москвы заместителя Юрия Романовского.   


- «Под лупой на сто верст в округе просмотрели!»-- и замолчал, схватившись рукой за левое подреберье. В просторном кабинете повисла тревожная тишина. Но только Чащин убрал с груди руку и поднял над столом и привычно встряхнул свою красивую седую голову, как нефтяники загалдели. Теперь уже радостно. Василий Семенович тоже счастливо улыбнулся. На всех была одна радость -- живы парни, живы!
- Давно присматриваюсь к тебе, Амосов. Железный ты мужик, хоть и молод еще. Цены тебе нет: мало говоришь, да толково действуешь. В разведку с тобой пошел бы. – Это была высшая награда самого Чащина, которой удостаивались избранные. И ни в ком он не ошибся.
-  Вытащим из больницы ребят, лично подберу тебе бригаду. Считай, что в твоем списке два бурильщика уже есть. Пора, Андрей, расти. И готовься осенью поступать в наш институт. Толковый руководитель из тебя получится.
- Василий Семенович! Так поступил бы каждый…
- Ладно. Этот случай и у наших авиаторов станет предметом особого разбирательства. Давай, Романовский, дуй-ка в больницу. Если медикам потребуется краевая санитарная авиация - соглашайся на все затраты. Надо ребят на ноги поставить. А мы с Амосовым едем в гостиницу ! Там их матери вечером прилетели. Виделся с ними. Чернее земли. Не спят, не едят. Сказали, будут ждать заключения экспертов. Мы с Андреем должны аккуратно подготовить их к счастливой вести. После пережитого, и радость убить может.  Боже мой! В их-то годы стрессы! Романовский, договорись с врачами, чтобы матери сегодня же, хоть одним глазком, поглядели на сыновей. Пошли, Амосов, принесем им за всех нас, умников, извинения. Ты – не в счет! 


По лицу Чащина пробежала серая тень. Год назад в Чечне пропал без вести его единственный внук Игорь. Испытания трагической неопределенностью и собственной беспомощностью дорого обошлись ему: похоронил жену, перенес инфаркт. Да и сын с невесткой не живут, а существуют в ожидании непоправимого. А его только работа да люди спасают. Врачи настаивают на инвалидности. Да где там! Лишь дома наедине с собой, иногда давал волю безутешным, нескончаемым слезам… Начальство тоже поддерживало решение Василия Семеновича «оставаться до конца в боевом строю». Да и как им без Чащина! Равных ему пока нет. Таких, кто бы имел чащинское природное чутье на нефтяные «огороды».


Войдя в небольшой гостиничный номер и поздоровавшись с женщинами, одетыми  во все черное, Василий Семенович встал перед ними на колени. Не бывалый в их жизни жест мужчины, да еще большого начальника, ввел матерей в полное замешательство. Андрею показалось, что они чувствовали перед этим седовласым человеком какую-то неловкость. Может, за вчерашний не простой разговор с ним на повышенных тонах? «Не уберегли!», «Почему отпустили одних!»…
Обе склонились к нему и стали извиняться. Тут-то и он повинился за себя,  за свой коллектив. Осторожно, подбирая каждое слово и наблюдая за их состоянием, Чащин рассказал о причине их счастливого визита.
И что тут началось! Никакими словами не передать.
- А вот и спаситель!
Василий Семенович познакомил Клавдию Давыдовну и Калампыр Садыковну с Андреем Амосовым.
- Мы с женой, дочкой приглашаем вас на годовщину отца и первого в этом сезоне глухаря.
Подумав, добавил:
- Собирайте-ка свои вещи и выписывайтесь из гостиницы. Поживете у меня. В отцовом доме всем места хватит.


В больнице их встретил главный врач и успокоил:
- До свадьбы все заживет! Ильин отделался сотрясением мозга средней тяжести и прикусом языка. Через две недели будет здоров. У Жангалиева дела посложнее: перелом ноги, большая потеря крови и бронхит. Но тоже ничего страшного нет. Конечно же, оба нуждаются в усиленном питании и отдыхе.
Счастью матерей не было конца. Они пытались целовать Андрею руки…

г. Красноярск.