Светка Гранат

               
Светка Румега появилась на свет в небольшом шахтёрском городке. Отец её был шахтёром. Брат – Валерка – тоже был шахтёром. Мать – Зоя Кузьминична - пахала на двух работах, потому что мужчины пили, а жить на что-то  было надо.

От рождения Светка считалась умом дурочка – то есть недалёкая: добрая, незлобливая, улыбчивая, к учёбе – неспособная, в жизненной  практике – не сметливая, да к тому же – очень доверчивая. Даже слишком. И самое главное – на ошибках своих не училась. Каждый раз – как в первый: всё начинала сначала. Ставили её в тупик человеческие отношения. Вроде бы, сперва, всё понятно, а потом – дебри! Сущие дебри! Лучше туда не залезать, и – шасть! – к себе, на солнечную полянку.  Там тихо-спокойно. Сиди – да радуйся.

С трудом осиливала Светка шестой класс средней школы, как в их семье случилась трагедия – умер отец. И хотя был он человек пьющий, и, даже, поговаривали, гулящий, всё таки, одно дело – полная семья, и совсем другое – вдова с неженатым сыном и дочерью-дурочкой. Вдовья доля – она в любом сословии есть вдовья доля.

Мать закручинилась, брат запил, а Светка, знай, через прыгалку прыгает – и
боком, и частит, и с перебором, и с подскоком.
«Дура здоровая! Хватит скакать! Тебе уж 14 лет, а? Гляди, грудь ходуном ходит, а ты всё скачешь?!» - Урезонивала её мать. Да что толку?

Прибежит Светка в дом, воды натаскает, картошку почистит, пол подметёт и моет его, напевая. Светка всегда пела, как птичка.
Прошло года два, как их семью настигло второе несчастье – в аварии на шахте сильно покалечился, но выжил Светкин брат Валера. Выжить-то он выжил, но работать уже не смог.
Опять закручинилась мать. Сын-то жениться не успел, а теперь его, калеку, кто возьмёт? Кому он теперь такой нужен? О большой любви мать для Валерки и не мечтала.  Знала, редкая это птица, к тому же в их широты почти никогда не залетает. Не до неё тут. Люди о земном привыкли думать – выживают.

Это только Светка-дурочка всё о принце мечтает. Мать вздыхала и мрачнела, глядя на бурный Светкин рост.
Семейные драмы, тумаки и подзатыльники не мешали дочери расцветать не по годам.  Светка становилась как-то по-странному привлекательной. Её дурацкая наивность, сочетаясь с проснувшейся, вдруг, женственностью, делали Светку очень притягательной. Порочный наивный ребёнок с вполне сформировавшимся телом и неземной красоты златокудрой бронзово-пепельной головкой. Бледнолицый ангелок со смелыми нескромными, глубоко-посаженными глазками и нежными маленькими ручками. И что откуда берётся! Бог весть…

Вскоре бабы стали звать Светку «проституткой», и не потому, что Светка ею была, а за потенциал: не была, так станет!
И, правда,  к Светке  мужиков всех возрастов тянуло, как магнитом. На её тяжёлом лбу не было написано «оставь надежду всяк сюда входящий», а в глазах светилась мощная радиация, которую можно было обозначить двумя словами: «Поди сюда». Мать только диву давалась, как это Светка ещё в подоле ей не принесла, и знать, мамаша, не догадывалась, что Светка до сих пор практически не целованная ходила. Не любила она дебри человеческих отношений. Как только чьи-то руки хватали её за всякие выпуклые места, она мрачнела, кричала, вырывалась и убегала к себе на спокойную поляночку.

Такой диссонанс ставил в тупик мужиков. Кто ж любит сложности в таком простом деле! Вроде – вот она вся, как на блюдечке, дурочка смешливая, - ан, нет! Потом – бац! – и наоборот. « Да, черт с ней!» - Сплёвывал очередной мужик. – «Больная какая-то!».

Так и текли в никуда долгие дни, пока деньги были. А потом – не стало ни работы, ни денег, и решила мать, что Светке хватит учиться.  Забрала она её из восьмого класса и пристроила в автобусный парк. Однако, дело не пошло. Светка-дура в который раз запуталась в дебрях человеческих отношений: какие-то ведомости не заполнила, какие-то путевые листы отказалась подписать, - и через два месяца вылетела из автобусного парка с треском. Мать ходила туда, просила, чтоб уборщицей оставили – не согласились…

И тут привалило Светке счастье, откуда не ждали. Инженер из автопарка, – грузин по национальности, - уезжал с семьей в Тбилиси, и была ему нужна нянька детям. Он и предложил Светке уехать с ними и в няньках пожить. И Светка, вдруг, согласилась! Мать – обомлела: куда, чего? К чёрным,  дура, - но не тут-то было! Светка упёрлась рогом и уехала в Тбилиси. Любила она детей, а людей чувствовала сердцем, и это тайное голографическое изображение ей о многом говорило. Остальное уже  было не важно: грузин, не грузин – это всё для других, а ей, дурочке, только и надо, что на ясной поляночке сидеть.

В Тбилиси у инженера Теймураза Георгиевича квартира оказалась в центре города, на втором этаже, близко – базар, а, если в другую сторону пойти, – небольшой скверик, где можно было гулять с детьми. Их росло двое – Нина и Тамрико. Жена Теймураза Георгиевича  - Соня - звала Светку «Натэлла», и Светка быстро выучила, что это  по-грузински «Светлана». Она вообще скоро освоилась в спокойной, неспешной и по-южному тёплой обстановке. Грузинская  жизнь, отсутствие ругани и грубости пришлись Светке по душе. Она быстро усвоила бытовой грузинский язык и запросто болтала с соседями, и торговалась на базаре. Светку-Натэллу все полюбили. Она научилась готовить грузинские блюда, петь грузинское многоголосье и с успехом солировала на бесконечных родственных застольях. Дети – Нина и Тамрико – её обожали.

  Только Соня с интересом наблюдала за Светланой. Ей было непонятно, как можно так долго не писать и не звонить матери, не интересоваться братом, искалеченным человеком. Правда, и мать не наводила справок о дочери, и брат никогда не звонил, чтоб узнать, как там их Светка.

А Светка чувствовала себя ящерицей, сбросившей старую шкурку.  Наконец-то она оказалась на солнечной поляночке, где можно спокойно жить, не вздрагивая от драк и ругани, не ёжась, услышав за спиной «дура», «недоразвитая», «проститутка». Грузины почти никогда не напивались. Город был весёлый, а в семье Теймураза – мирно и дружно. Да и никаких поползновений в Светкину сторону он не делал, а ритуальные ухаживания его друзей Светке очень нравились и вполне её устраивали. Так и шла безоблачная, как казалось Светке, жизнь… . Но всё когда-то кончается.

Однажды днём Светка выгуливала до обеда Нину и Тамрико в облюбованном ими ближнем скверике. День был чудный. Стояла тёплая поздняя осень.  Пронзительно-голубое небо  бездонной линзой рассматривало притихшую землю. Лёгкий ветерок подгонял съёжившиеся листья каштанов. Встав на коготки, они как стадо крабов перебегали по дорожке поближе к зелёной траве. Смешно.

Светка села на скамеечку и раскинула руки. Золотые волосы, убранные за уши в косички, на затылке рассыпались в свободном падении и укрывали локонами плечи. Задрав высоко голову и смешно сморщив нос, Светка рассматривала небо в глубокой задумчивости. Солнце играло тенями веток на её бледном лице и распахнутом чёрном плаще.  Дети возились рядом.  Их мелодичные голоса сливались с природой и редким щебетом птиц.

- Можно вас потеснить? – Вплыл в Светкины уши любезный голос.
Светка спустилась с небес и увидела лысого старичка. В одной руке он держал газету, в другой – очки за дужки и смешно дерижировал ими в такт словам.
- А? Чего? – Не сразу поняла Светка. – Да, садитесь, пожалуйста.
Старичок сел, благодарно улыбнулся Светке и, явно любуясь её золотыми волосами, промолвил:
- Благодарю вас.
Более он Светке не надоедал, и она о нём забыла – так тихо сидел он на краешке скамейки. Даже страницы его газеты,  как-будто не шуршали.

Вскоре он раскланялся и ушел, а Светка с детьми побрела,      зевая, домой, кормить семью обедом. Проходя по скверу, она мельком отметила, что пустых скамеек там было, хоть отбавляй, но значение этому факту не придала.  Ей было, о чем подумать. Правда Светка пока не знала, как всё повернётся в дальнейшем, но внутренний сторож уже взял колотушку и начал бить тревогу. А дело было в том, что Софико ждала третьего ребёнка, и Светка кожей чувствовала, что милые и лёгкие человеческие отношения начинают превращаться в труднопроходимые дебри. Софико плакала, боялась, что будет опять девочка. К ней собиралась приехать мама. Теймураз Георгиевич  стал задумчивым, его начинали раздражать слёзы Софико. В этой ситуации Светка, вдруг, почувствовала себя чужой, хотя до этого ей казалось, что она – полноправный член семьи.

Инстинктивно убегая от напряжения, поселившегося в доме, Светка стала часто уходить гулять с детьми. Софико не возражала. Здесь, на свободе, Светка могла спокойно отсиживаться, не боясь вопросов соседей: была в ней врожденная порядочность, которая не позволяла болтать с чужими о том, что происходит в доме Беделадзе.

Лучше всего теперь её понимали маленькие девчушки.
Втроем они носились по скверу, играли в прятки, в «ладошки», собирали листья, которые всегда забывали на скамейке.

Часто виделась Светка в скверике и с лысым старичком. Постепенно он стал чаще заговаривать с ней. Расспросил – где живет, с кем, откуда приехала и чем занимается. Светка выложила всё и сразу.  О себе старичок сообщил, что он здесь в долгосрочной командировке – налаживает какое-то дело, а сам – москвич, причём, коренной москвич, и зовут его Исаак Тимофеевич.

Вобщем, очень скоро Светка и Исаак Тимофеевич подружились. Старичок приносил с собой конфеты и угощал Нину, Тамрико и Свету. Они много смеялись, но громче всех звучал заливистый серебристый заразительный Светкин смех.

Через две недели Исаак Тимофеевич встретил Светку в скверике с букетом цветов. Девчонки убежали играть, а он завёл с ней довольно вкрадчивую беседу.
Вскоре гуляющие по скверику люди, могли видеть такую картину: на скамейке сидела златокудрая хрупкая девушка, почти девочка, а перед ней на коленях стоял худощавый лысый старичок и целовал руку. Рядом на скамейке лежали цветы.

Светка сразу приняла предложение Исаака Тимофеевича. Он ничего не скрыл от неё. Было ему 78 лет, жил он в коммунальной квартире в центре Москвы, родственников лишился много раньше по разным сложным историческим обстоятельствам. Несмотря на возраст, работал и был на хорошем счету. Впрочем, Светку всё это не интересовало. Голографическое изображение показывало, что душа ей встретилась подходящая, а остальное – устроится само собой.

Вечером Исаак Тимофеевич появился в старинном тбилисском дворике и, торжественно пройдя сквозь строй соседских взглядов, поднялся на второй этах. В руке он держал портфель.

Теймураз Георгиевич и Софико были потрясены Светкиным решением выйти замуж за человека на 60 лет старше. Ощущения Теймураза Георгиевича, что девушка и на самом деле со странностями, превратились в полную и непоколебимую уверенность. Кроме того, они с Софико рассчитывали на Светкину помощь: Соне и тёще было не справиться с тремя детьми, особенно на первых порах. Но всё напрасно! Светка, выслушав последний довод Софико и Темураза Георгиевича о необходимости дождаться материнского благословения, отбыла через пять дней в Москву вместе с будущим мужем, который, забирая её с вещами из дома Беделадзе, очень серьёзно и убедительно пообещал поставить Светкину мать и брата в известность об изменениях в жизни их дочери и сестры.

…Москва оглушила Светку. Она никогда не бывала в столице и даже ничего толком не слышала об её достопримечательностях, хотя слышать должна была. Но как-то не случилось…
Коммуналка встретила новую жилицу сдержанно. За этой сдержанностью угадывалась лёгкое потрясение, смешанное с осуждением и любопытством. Исаак Тимофеевич был известен здесь своей весьма размеренной жизнью без излишеств, уступая в замкнутости и незаметности своего бытия, пожалуй, только безумному художнику-анималисту Козанджяну, который вообще ни с кем не разговаривал и каждый раз запирал на ключ дверь, уходя на кухню кипятить чайник.

Спустя положенный срок, Исаак Тимофеевич и Светка расписались в районном загсе. Событие скромно отметили в своей комнате. Из гостей присутствовали друзья Исаака Тимофеевича – Рива Семёновна и Михаил Лазаревич Певзнеры, да старушка-соседка Валерия Ивановна.

С этого момента Светка стала называться Светка Гранат. Узнав впервые фамилию мужа, она хохотала до упаду, пока Исаак Тимофеевич не объяснил ей, что фамилия Гранат ничего общего с одноименным плодом Востока не имеет, а обозначает принадлежность к старинному купеческому роду.

Сразу после свадьбы Исаак Тимофеевич засадил Светку писать письмо матери и брату. Она долго сидела за столом, покрытым клеёнкой, и грызла карандаш. Письмо не получалось. Наконец, тяжело вздохнув, Светка подала мужу листок, на котором жались друг к другу четыре фразы:
                «Здравствуйте Мама и Валера!
                Я вышла замуж.
                Живу в Москве.
                До свидания. Ваша дочь и сестра Света Гранат».
Исаак Тимофеевич улыбнулся  жене своей фирменной улыбкой черепа, сел к столу и написал подробное письмо новым родственникам, с указанием адреса и телефона. Светкино письмо он тоже вложил в конверт и утром, по дороге на работу, опустил его синий ящик , висевший на углу дома.

Стали ждать ответа. Долго его ждать не пришлось. Ближайшим воскресным утром по телефону, висевшему на стене в коридоре, Зоя Кузьминична объявила дочери свою волю, а брат Валерка, отобрав у матери трубку , громко послал её на три буквы.
Так Светка осталась без корней, какей казалось – навсегда.

Однако, Светкиного счастья окончательный разрыв с родней совсем не омрачил. Исаак Тимофеевич, ощутив дополнительную ответственность за Светкину жизнь и судьбу, купил ей осенние туфли, кожаные финские сапоги, синее зимнее пальто с чернобуркой, коричневый плащ, жёлтый, какой-то цыплячий, бумазеевый халат и дюжину женского белья на свой вкус – панталоны голубого цвета, до колен с начесом, на зиму и такой же длины - розовые трикотажные, но уже без начеса, на лето.

Ещё он купил Светке золотые серёжки, брошку, тонкую золотую цепочку, изящные наручные часики, туфли-лодочки, перчатки и сумку. А на 8 Марта преподнес польские духи «Быть может» . Светка расцвела. Смело, на правах замужней женщины и законной жилицы, выходила она теперь на кухню в своем цыплячьем бумазеевом халате, жарила котлеты и складывала их в тазик. Намёки соседок,  Тамарки и Нинки, на неполноценную сексуальную жизнь Светка сходу отмела, да в таких выражениях, что москвички открыли рты и решили не связываться. Кроме этой щекотливой темы , честно сказать, в Светке не к чему было придраться: чистоплотна, добра, незлоблива, весела и в целом доброжелательна. От неё исходило тепло, а появление Светки на кухне – усмиряло негативные эмоции и создавало уют. Своего мужа она любила и всегда была готова убежать в свою комнату, на свою, теперь уже персональную, солнечную полянку. Женщины это чувствовали, и Светку особенно не дразнили, хоть и называли её между собой «дурой», крутя пальцем у виска.

Больше всего  Светка подружилась с Лялькой, внучкой Валерии Ивановны. Они были почти ровесницы и подходили друг другу по характеру. Лялька училась в институте , Светка сидела дома , поджидая мужа с работы, но это не мешало родству их девичьих душ. Лялька не осуждала Светку за странное замужество и не смеялась над её наивностью. Она искренне радовалась Светкиным обновкам и разделяла её первые восторги от посещения Большого театра и Третьяковки.  Светку радовало все красивое, а это, в свою очередь, радовало Ляльку.

По субботам Исаак Тимофеевич, Валерия Ивановна и две старушки-соседки из коммуналки этажом ниже – Екатерина Никитична и Марианна Сергеевна, садились играть в лото на копейку. Ляльку отправляли в Елисеевский магазин  за жаренными пирожками с мясом, которые после  лотошных баталий, появлялись на столе вместе с чудесно сваренным кофе – тбилисское кулинарное наследие Светки.

Всё было хорошо целых десять лет, пока внезапно не заболел старик Гранат. Его забрали в больницу на Страстном бульваре, благо – рядом совсем, и и Светка бегала туда до и после работы с кастрюльками и баночками. Она тогда уже работала в типографии Министерства культуры брошюровщицей.
Добиться от неё, чем болен муж было невозможно. Она что-то бормотала, всхлипывала и вытирала глаза носовым платком. Врачебную информацию явно не вмещала её испуганная душа.
Вскоре Исаак Тимофеевич умер.

Светка пришла утром в больницу и обнаружила пустую кровать. Молча повернулась она к двери, а вошедшая медсестра проводила её к врачу.
Врач привычно, но сочувственно, объяснил Светке случившееся, заставил расписаться в амбарной книге, сестра принесла вещи мужа.

Светка вышла из кабинета, потом из больницы, почему-то  прямо во внутренний двор; долго плутала по нему, наступая на мокрые, распластанные в лужах,  веера каштановых листьев, и, наконец, оказалась в Успенском переулке, бодро и коротко взбегавшем от знаменитой Петровки 38, мимо сада Эрмитаж и больничной ограды, вверх, на Малую Дмитровку, туда, поближе к Пушкинской площади.
Запомнились мокрые трещины тротуара.  Их непредсказуемый путь напоминал путь реки на контурной карте. Асфальт на открытых местах подсыхал. В пакете ещё тикали часы мужа.

Хоронили старика Граната чета Певзнеров, две коммунальные старушки, Лялька и безутешная Светка. Что и говорить – для неё это был крах всего существования.
Вскоре жизнь завертела Светку.  Ничего не попишешь. Вечно никто не живет на земле.
В Светкиной комнате стали собираться постаревшие за десять лет соседки. На посиделки часто  захаживала и Лялька, повзрослевшая, да так и не вышедшая замуж.
В лото по субботам продолжали играть втроём: Лялька по-прежнему приносила из Елисеевского магазина жаренные, но слегка уменьшившиеся в размере, пирожки с мясом. Только кофе после лото уже не пили. Сердце. Оно не позволяло.

Часто Светка и Лялька сидели вдвоём на диване в Светкиной комнате, смотрели телевизор, или рассказывали друг другу что-нибудь важное из событий быстро мелькавших недель неумолимого календаря.
Светка обычно жаловалась на товарок по работе, упрекая их в жадности.
- За копейку готовы убить друг друга! Слышишь, Кукушка?
- А ты что?
- Ой! Пусть подавятся! – Резюмировала Светка, встряхивая уже пепельно-русыми, но всё ещё блестящими локонами. Она по-прежнему ненавидела дебри человеческих отношений.
С незапамятных времён Светка звала Ляльку «Кукушкой». И уже много лет на все существующие праздники дарила ей красивые правительственные открытки: двойные, необыкновенно торжественные, с блёстками и различным тиснением.

Лялька любила даже саму Светкину фигурку, всё в том же бумазеевом, вытертом желтом халате, в длинных панталонах до колен, видневшихся сквозь расходящиеся полы, в аккуратных шлёпанцах, обутых на ноги, всегда на толстые шерстяные носки. Она с пониманием наблюдала, как весело и зачарованно смотрела Светка грузинские короткометражки. Особенно она любила старый фильм «Стрекоза».

Глядя на усталую Светкину фигуру в дверном проеме с авоськой в руке, разглядывая её узкие ступни и тонкие нежные руки с безупречными пальчиками, Лялька с трудом представляла Светку в цеху, среди грохочущих станков и мата. Казалось, Светка существовала там, не срастаясь с коллективом, особняком.

Через некоторое время женские посиделки в Светкиной комнате прекратились по совершенно неожиданной причине: к ней стал захаживать друг Исаака Тимофеевича – Михаил Лазаревич Певзнер. Приходил он по будням, после работы, часа на полтора. Лялька слышала через стену заливистый колокольчатый Светкин смех, хихиканье и возню на диване. Женское население коммуналки, в который раз убедилось в безнадежной Светкиной дурости и затаилось в недобром ожидании. Лялька, дождавшись, наконец, Светкиной исповеди, всё-таки решилась спросить её, что всё это значит для самой Светки.
-Кукушка! – Услышала она. – Любовь – не картошка, не бросишь – фюить! – в окошко!
И Лялька смирилась. Любовь, так любовь.

В выходные Светка  обычно грустила одна, жарила оладьи и приглашала Ляльку на чай.
А в это время, в Лялькиной комнате  лотошные старушки, забыв про азарт и жареные пирожки, без посторонних ушей обсуждали Светкино будущее.  Страсть Михаила Лазаревича к Светке они осуждали и отметали, как бесперспективную. Наконец, Екатерина Никитична предложила познакомить Светку со своим квартирантом. По её словам – Степан Александрович Манукян из Ставрополя – был сущий ангел: порядочный, разведённый, с высшим образованием и двумя дипломами ВДНХ за свои изобретения. Возраст Степана Александровича, при обсуждении за чаем, устроил всех – ему было 53 года. Оставалось только провести воспитательную беседу со Светкой. Это Екатерина Никитична брала на себя. Светку вызвали в квартиру этажом ниже, и там, в комнате, где  за столом, перегородившем её, восседала Екатерина Никитична, состоялся невесёлый разговор.

Вскоре весть о Светкином женихе Манукяне проникла во все закоулки многокомнатного лабиринта. Смотрины были назначены на ближайшее воскресенье, и Михаил Лазаревич получил временную отставку.
Подготовка заняла не много времени. В ней участвовали искренняя Лялька и опытная любопытная Тамарка. Советы давала, в основном, она – оставленная жена, мать двоих дочерей и бабушка двух внучек. Лет ей было, несмотря на такой хвост, всего 46. По Лялькиному двадцатисемилетнему мнению, все женское в Тамаре должно было давно уснуть и спать крепким, беспробудным сном. На самом деле, в Тамаркином организме всё происходило наоборот. Душа её проснулась, запела, и Тамарка стала чистить пёрышки. Стимулировали её молодые коллеги на работе. Да, по правде говоря, была она ещё очень хороша, хоть формы её и устарели слегка: глаза синие,  ресницы – в густой черной туши, серёжки золотые с аметистами, волосы темные, аккуратно постриженные с химической завивкой, на слегка морщинистых руках с маникюром – золотое же кольцо с аметистом. Губы Тамаркины, пухлые и яркие, подчеркнутые красной помадой, часто и легко обнажали белые зубы с заметной щербинкой между двумя передними, что придавало ей какой-то сексуально-блатной шарм.

В назначенный вечер бледная, беленькая Светка, принарядилась, накрыла стол и стала ждать звонка в дверь.
Тамарка хищным соколом кружила по коридору и, наконец, засела в Лялькиной комнате на наблюдательном посту.

Вскоре появился Манукян в коричневом плаще. Он оказался плотным, довольно высоким, с карими глазами навыкат и явно обозначенной лысиной. В руках он держал торт. Глупая улыбка топорщила ему усы. Оглядев встречавших его женщин, крадущейся походкой он двинулся по коридору к двери и сразу исчез за ней, увлекаемый Светкой.
Минут десять Лялька и Тамарка сидели молча. Телевизор не включали. Валерия Ивановна раскладывала пасьянс на диванчике. Через окно, с улицы доносились шуршание шин, хлопанье дверей на остановке рядом, лёгкое подвывание троллейбуса, набиравшего скорость, шелест его дуг.

Вдруг, Тамарка встала, подошла к зеркалу и попросила губную помаду. Лялька терпеть не могла одалживать кому-либо свою косметику, но тут сдалась и протянула розовый тюбик. Тамарка хищно обвела губы и сказала, задумчиво и решительно:
- Ну, пойду я, посмотрю, что там делается..
-Как пойдешь? Куда? – Изумилась Лялька.
- К Светке.
- Да разве можно?
- Она, дура, всё равно не справится. Что она может? С ней и поговорить-то не о чем… А жизнь – одна… - Сказала Тамарка и вышла из комнаты.

Только сейчас Лялька осознала все свои мельком сделанные наблюдения: нарядное тамаркино платье, туфли на высоком каблуке, и это сидение в засаде в их с бабушкой комнате, - но было уже поздно. Хлопнула Светкина дверь, и наступила тишина… . А минут через сорок на кухню вышла почти плачущая Светка и стала мыть под холодной струей грязные чашки и блюдца.

С этого вечера Светка больше не разговаривала с Тамаркой, а через месяц Степан Александрович поселился в их коммуналке.
На Светку было больно смотреть.
Теперь они с Лялькой сидели почти все вечера вдвоем в Светкиной комнате. Лялька училась вязать и шепотом считала петли, а Светка лежала на диване, закрыв локтем лицо.

По выходным Светка уезжала на кладбище и полдня пропадала на московской окраине. Валерия Ивановна и Екатерина Никитична волновались, чтоб с ней ничего не случилось. Но всё обходилось без приключений.
Как-то вечером Лялька долго смотрела на горестный Светкин локоть и, наконец, сказала:
- А давай напишем твоим… . Всё-таки, так всё изменилось… . У них тоже – не известно что, а?
-Ну, давай… - Раздалось из-под локтя.
И Лялька написала короткое дельное письмо Зое Кузьминичне.

Вскоре забрезжил  конец черной полосы в Светкиной жизни. Ей прибавили зарплату, на радостях она позвонила Михаилу Лазаревичу. Он примчался на следующий день – смешной, маленький, счастливый, и всё началось сначала и продолжилось в обычном режиме.
На письмо Ляльки пришел ответ. Светка вновь обрела родню.  Счастливая, она уже не дулась на Тамарку, а даже жалела её: нрав у Манукяна оказался вспыльчивый, и он устроил Тамарке – жизнь на вулкане. Часто, выпив, Степан Александрович звонил из прихожей своим бывшим дамам, и Лялька со Светкой слышали, как Тамарка горестно вздыхала, стоя рядом и краснея перед соседями, снующими по коридору.

Наступил май. Все вымыли окна, съездили на кладбища, прибрались на могилах, начали убирать на антресоли зимние вещи и планировать летние отпуска.
Теперь и Светке было, куда поехать в отпуск: Зоя Кузминична и Валерка уехали жить на Кубань, в станицу, и был у них там теперь свой дом, сад и огород. Михаил Лазаревич дал Светке деньги, помог взять билет на нужный поезд и лично проводил на вокзал.
Лялька осталась в Москве ждать Светку. Перед отъездом Светка поцеловала подругу и сказала:
- Ну, Кукушка, веди себя хорошо ! Яблок тебе привезу и слив!

…В жаркие летние дни было очень прохладно в их старинном доме. Почти все соседи разъехались. Валерия Ивановна спокойно стирала, готовила нехитрый обед и была единственной полноправной хозяйкой на большой коммунальной кухне. По коридору гулял сквозняк и уносил с собой день за днём куда-то за угол, в переулок.
Постепенно приближался день Светкиного возвращения. Накануне вечером Валерия Ивановна, отрывая листок календаря, напомнила Ляльке:
- Завтра Света возвращается. Может быть, испечь медовый пряник? Она его любит.
- Давай, бабуль! – Обрадовалась Лялька, и – закипела работа. Возились они до вечера, но пряник вышел на славу – тёмный, душистый, с дыркой от «чуда» посередине. Укрывая его полотенцем, Валерия Ивановна строго сказала Ляльке:
- Не вздумай отрезать!
И Лялька улыбнулась.

… Наступило утро. Лялька приготовила обед и стала ждать. Вечером никто не приехал. Она позвонила на вокзал. Поезд из Краснодара давно прибыл в Москву.
Лялька не знала, что и думать.
- Решила задержаться, непутёвая! А позвонить неоткуда. – Предположила Валерия Ивановна.
На следующий день Лялька пошла на работу, уверенная в том, что вечером увидится с подругой. Но Светка не вернулась и на второй день.
На третий день вечером в пустом коридоре резко зазвонил звонок. Лялька побежала к двери, полная надежд и сомнений.
В проёме распахнутой двери стоял Михаил Лазаревич и плакал:
- Её больше нет! – сказал он и протянул к Ляльке руки. Они обнялись и плакали вместе, стоя.

…Через год на улице Лялька встретила маленького, постаревшего и несчастного Певзнера. Он метнулся к ней, взял за руку и простонал:
- Оленька, дорогая, Света так вас любила, так верила вам! Я только вам могу всё рассказать! Я был там, только вернулся из этой станицы. Я поставил ей памятник. Боже мой, боже мой! Вся семья – в один миг! Ах, Оленька, она улыбается мне, она улыбается мне!.. – Он обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону.