Если у вас нет собаки, может и не стоит вам касаться этой темы. Может у вас была собака, а вам не хочется вспоминать о ней, поскольку она съела кусок мяса. А может у вас была собака, которую вы помните вот уж сколько лет. Тогда присоединяйтесь. Повспоминаем, погрустим.
Согласитесь – не бывает двух одинаковых собак. Пусть они и одной породы, одной масти, и даже «лицом» схожи. Каждый хозяин, воспитывая собаку со щенячьего возраста, знает о ней всё. Так он думает. Принесла тапочки – уважает. Забралась к вам на руки – ласки требует, любит вас. Тащит вам из магазина тяжёлую сумку с продуктами, и, ни в коем случае, не отдаст, пока не дотащит – очень хочет помочь вам, в силу любви и преданности. Смотрит на вас преданными глазами, поскуливая и виляя хвостом – рада встрече с вами, соскучилась. И вы рады. Вам приятно, что вам рады. И нет конца вашим взаимным приятностям. Лохматое, близкое существо. Любит вас, предано безмерно. Только сказать ничего не может. Но это всё семейно-бытовой уровень взаимоотношений, на основе «ты мне – я тебе». Когда огромная роль в ваших взаимоотношениях отведена кусочку колбаски, сахара, рыбки, прочей вкусности, и…., собачьей плёточке.
Иные взаимоотношения с собакой у человека специфической, таёжной профессии. Охотнику нужен сыскарь. Найти, привести, показать, убить. Геологу, в первую очередь, защитник, собеседник и слушатель, в его продолжительных скитаниях. Здесь у каждого из них свои задачи, обязанности и ответственность. И поведение каждого отвечает статусу сотоварища, друга.
Трудно представить себе картину, чтобы крупная восточно-сибирская лайка, став на задние лапы, и вертя хвостом, выпрашивала у хозяина, поскуливая, кусочек сахара. А получив его, прыгнула бы ему на руки и облизала лицо в знак благодарности. Улыбаетесь? Действительно – смешно и неправдоподобно. Другие отношения, другие характеры. И поедят они вместе, и уснут у костерка, прижавшись друг к другу, чтоб теплее. И никаких тебе экивоков, «подайте косточку, пожалуйста, благодарствую». Жизнь другая. Товарищество.
Расскажу вам про очень недолгую дружбу. Попробую обрисовать взаимоотношения с позиции обеих сторон. Пожалуй, ни с одной собакой у меня не было такого взаимопонимания, таких взаимоотношений.
Той весной мы занимались отправкой лошадей к месту полевых работ. Поглазеть на лошадей собиралась поселковая детвора, обычно, в сопровождении собак-друзей по уличным забавам. Однажды ко мне подошла кучка ребятни с крупным лохматым псом на верёвочке. Дети предложили мне взять пса себе, так как хозяина у него нет, и кормить его некому. Он есть хочет, и по посёлку ворует. Собак всех бьёт. Вот и хотят дядьки его пристрелить. Такая вот ситуация. Мальчишки наперебой хвалили пса, а тот стоял, большой и совершенно безразличный к происходящему. Попробовал я потрепать его по загривку – пёс молча продемонстрировал мне пару великолепных клыков-убийц. Желание близкого знакомства исчезло. Мальчишки сразу же просекли ситуацию, и давай меня успокаивать. Привыкнет, дескать. Главное покормить его. Они вручили мне верёвку, и предложили проводить до нашего домика. Пёс безропотно повиновался, и шёл рядом со мной, не сопротивляясь.
Он спокойно вёл себя, когда я привязывал его цепью к свое кровати. Слава богу, этого добра в нашем снаряжении хватало. Крепкий ошейник из конской упряжи дал одеть тоже спокойно. Он будто понимал смену ситуации, внимательно наблюдая за мной. А в его жёлтых неласковых глазах его мне чудилась издёвка – ну-ну, поглядим. Когда я постелил под кроватью старый ватник, пёс обнюхал его и лёг. Лёг красиво, положив на вытянутые лапы большую лохматую голову. Я сидел на табурете, глядел на него, задумавшись, а он глядел мне в глаза, будто предлагая – давай, человек, чего-нибудь съедим. Глядел молча и убедительно.
Мальчишки называли его Малыш, как люди, в шутку, называют больших добродушных мужиков. Отроду ему около полутора-двух лет. Хозяев, а значит, воспитателей не имел. Уличный пёс, выросший в голоде и постоянных драках за хлеб насущный, он рано заматерел. Всё поведение его, говорило об этом.
Когда я принёс пакет столовских шницелей, размером с лапоть каждый, Малыш даже не поднялся. Лежал на своей подстилке. Обо всём говорили глаза. Я понял – это характер. Этот клянчить не будет. И я рискнул, не бросил еду на пол. Я протянул ему шницель на открытой ладони. Пёс медленно встал и, аккуратно сняв с ладони, рывком закинул его в пасть целиком. Подтянутый живот собаки, голодные глаза пояснений не требовали. Своей деликатностью Малыш, наверное, «предлагал» мне себя, призывая к доверию. Третий шницель он уже пережевывал. А когда последний я жевал сам, Малыш был благодушен, глядел на меня подобревшими глазами. Попив и погуляв в поводу, Малыш спокойно залез к себе и, глубоко вздохнув, закрыл глаза.
Я долго не мог заснуть, переживая прожитый день. – Прав ли я, взяв чужую взрослую собаку? Что день грядущий готовил мне. – Встать нужно было рано – моя очередь дежурить в аэропорту. Будил нас, молодых, наш старшой – Витя Фадеев, бывалый прораб и старый собачник. Глянув на пса вечером, кроме короткого «ну-ну, посмотрим» он не сказал ничего. Наши кровати стояли голова к голове, и Виктор, обычно, будил меня, потянув с меня одеяло.
Проснулся я от глухого тихого рыка. В полутьме, спросонья, мне открылась страшная картина. Во-первых, вытаращенные глаза Виктора. Запястье его руки сжимали челюсти Малыша. Виктор попытался привычно разбудить меня. Скривившись от боли, он тихо попросил, спокойно, без паники, разжать собачьи челюсти. Я гладил Малыша по голове, просовывая пальцы в собачью пасть, и почувствовал, как челюсти разжались. Виктор спокойно освободил руку и сел на кровати. Малыш, всё ещё сердито ворча, заполз к себе под кровать. Я одевался, а Виктор, тихо, чтобы не разбудить остальных комментировал. – Бери пса. Этот тебя не предаст.
Он знал толк в собаках, и не ошибся. Малыш доказал это с первых дней нашей совместной жизни. До вылета в поле я держал его на лёгкой прочной цепи, а он, будто разумея обстановку, ни разу не проявил недовольства, пытаясь освободиться от ошейника и обрести былую свободу. Сев рядом и прижавшись к ноге, он явно высказывал мне доверие, и давал понять окружающим, что нас двое. А окружающие, особенно подвыпившие каюры, осторожно обходили нашу кровать, наш рюкзак, под пристальным наблюдением Малыша.
Ожидая свой самолёт, я устроился в углу небольшого зала аэропорта в просторном аэрофлотовском кресле. Впереди была ночь. Мы были накормлены, выгуляны, и имели полное право на отдых, после тяжёлого трудового дня. Мы грузили в самолёты лошадей. Малыш улёгся рядом с креслом, а я, на всякий случай, концом собачьей цепи примотал к стальной трубе кресла наши пожитки – рюкзак, спальный мешок, полевую сумку и карабин. Как в воду глядел.
Проснулся от ощущения движения. Открыл глаза и, в ужасе, осознал, что быстро еду по залу между рядами ожидающих вылета пассажиров. Тянул «упряжку» Малыш, догоняя двух мужиков, бежавших в направлении выходной двери. По полу за мной телепалось наше имущество, а карабин колотил по ногам отдыхающих. Мужики скрылись за дверью, а кресло остановилось, ударившись о порог двери.
Попробуйте представить идиотизм моего положения. Рычащая на захлопнувшуюся дверь огромная лохматая собака, полусонный седок в кресле, окружённый развалом непривычных вещей, включающих боевой карабин. Проснувшиеся наблюдали с интересом, ожидая последствий. Прибежавшая дежурная не могла врубиться в ситуацию и вопрошала, зачем я езжу по залу на своей собаке, да ещё и без намордника. Не положено. Я, естественно, извинялся на все стороны и убеждал дежурную обойтись без милиции. А спас меня полковник, военный лётчик. Форма требовала уважения, и дежурная выслушала его внимательно.
Оказывается, двое, что скрылись за дверью, с пьяной настойчивостью пытались подружиться с собакой, не внимая предостережениям в виде собачьего оскала. Вконец достали они Малыша, пытаясь засунуть ему в пасть печенье. Терпенье лопнуло, и пёс вспылил. Окружившие нас люди наперебой хвалили Малыша, достойно охранявшего покой хозяина. С их одобрения, мы с Малышом вернулись в свой угол ожидания. Потом мы курили с полковником на улице. Он предлагал мне за Малыша любые деньги, и не верил, что хозяином его я стал всего несколько дней назад. Малыш ждал меня, не сводя глаз с двери. Об этом мне сказала соседка по креслу. – Очень серьёзная у вас собака.
Малыша я, конечно, не продал. Мне казалось, что Малыш понял это, и согласен с моим решением.
Потом я постоянно удивлялся, откуда у бездомной собаки это благородство и чувство собственного достоинства. Вероятно, гены предков.
Малыш никогда не подходил к людям, занятым трапезой, и не бросался к брошенному куску. Мог даже отвернуться с презрением. Он спокойно ждал своей очереди, и приступал к еде спокойно, всегда, посмотрев на меня. Из чужих рук он не брал никогда. Друзья удивлялись, а, привыкнув, никогда не позволяли себе вольностей в отношении Малыша. В нашем лексиконе не было привычных «фу, нельзя, взять, лежать, сидеть, ко мне». Нужные решения он принимал самостоятельно, но, чаще, с моего молчаливого согласия. Ко всему, он редко лаял. Зато, красиво улыбался, услышав похвальное – «молодец», сморщив нос, и слегка обнажив клыки.
Как говорят охотники, Малыш был вязким псом. Сутками он где-то гонял зайца, но добивался своего. Вернувшись с охоты, уставший и пузатый, он клал к моим ногам заячью голову и глядел на меня лукаво – прости мол, всё, что осталось. А кончилось это довольно печально.
В тот день маршрут наш проходил по горной гряде, с крутыми скальными склонами. Оружия мы с радиометристом не взяли, именно из-за сложности маршрута. Вскарабкались на гребень. Благодать. Ни комарика, ветерок приятно освежает. Расслабились, перекурили. Двинули дальше. За поворотом гребня, чуть ниже по склону, на небольшом снежнике отдыхал от гнуса красавец сокжой – крупный дикий олень. Малыш дрожал от азарта и глядел на меня, ожидая согласия. И я поддался. Наверное, я даже не сказал, подумал – давай, Малыш. В несколько размашистых прыжков Малыш вылетел на снежник. Олень, будто опомнившись, сорвался с места и рванул вниз по склону. Секунды, и вытянувшись в струну, Малыш, словно нырнул вниз за оленем.
Камнепад грохотал минут пять. Над ущельем повисло облако пыли. Когда утих грохот, тишина резанула по ушам, а мысль о гибели собаки ещё не тронула сознание. Мы с радиометристом долго звали Малыша. Я клял себя за глупость. Радиометрист Толя успокаивал меня. Около часа мы кричали и свистели, приспускаясь в ущелье по скальным выступам. Тщетно. Закончив маршрут, спустились в ущелье и долго искали в свале камней, перекрывшем днище ущелья, следы собаки или оленя. Возвращались на стоянку молча. Разговаривать не хотелось, Толя, всё понимая, отстал. Подойдя к своей палатке, увидел под навесом, в траве, свою пёструю клетчатую рубаху. Слегка удивился. А увиденное через минуту заставило меня оцепенеть. Из лоскутов рубахи на меня глядел Малыш. Ещё не придя в себя, я сел напротив, а он уныло глядел на меня, будто оправдываясь – извини, дескать, так уж получилось, старик.
А за вечерним чаем вокруг костра, наш повар Володя Абзалутдинов, вот уж в который раз, по просьбе трудящихся, рассказывал о случившемся. Малыш лежал рядом и слушал рассказ о себе, вздыхая, словно извиняясь за доставленные хлопоты.
А дело было так. Уже перевалило за полдень. Володе, кашеварившему у костра, послышался от ручья тихий стон. Вгляделся – никого. Спустя какое-то время, не то стон, не то хрип послышался отчётливо. Прихватив карабин, повар двинулся к ручью. Из кустов, прямо перед ним, поднялся крупный олень. Он медленно двинулся вдоль ручья, покачиваясь и спотыкаясь. Прошкандыбав метров двадцать, олень покачнулся и упал в траву. Больной, успел подумать Володя, как, вдруг увидел поднимающегося из травы Малыша. Спотыкаясь и падая, тот брёл за оленем, но, пройдя метров десять упал. Володя понял – Малыш гнал оленя. Оба были на пределе сил. Олень поднимался и падал, пройдя метров десять. Поднимался Малыш, и, не дойдя до оленя, не то кашляя, не то хрипя, валился в траву. Сколько длилась эта погоня, Володя не знал, но стрелять оленя рука у него не поднялась. Наверное, зря – Малыш выполнил должное. Он сопротивлялся, когда Володя нёс его к палаткам. Он ещё был в погоне, но сил больше не было.
На Млыше не было живого места, шкура свисала клочьями, но кости, на удивление, были целы. Перевязки он переносил достойно, хоть и поскуливал, когда припекал йод. Хорошо, что в лошажьих аптечках мазей хватало. А перевязочный материал приносили мужики, расставаясь без жалости и с рубахами и с исподним.
Проблема возникла при переезде на новую стоянку. Верховой езды Малыш не знал. Да и взаимоотношения с лошадьми у него были далеко не дружескими. Так, что погрузка малышовой мумии на привьюк самой спокойной кобылки, оказалась делом непростым. Малыш щерился и рычал, а бедная лошадёнка тряслась всеми своими членами, от копыт до ушей. Но через пару переездов всё наладилось, и Малыш ощущал себя махараджей на слоновьей спине. Заживало, как и положено на собаке, а через пару недель он попросился в маршруты.
Таким был Малыш. Со всеми индифферентно приветлив, выделяя лишь начальника партии Аркадия, с которым мы делили палатку. И почивающий в спальнике друг, то бишь я, был «табу» для всех, исключая, разве что, Аркадия. Об этом знал коллектив. Не знали гости.
И завернули к нам на базу, как-то, гидрогеологи, утречком, на рассвете. Лошадки им достались диковатые, не объезженные. А у них под пробы-то стеклопосуда. Пластиковых бутылок тогда и в помине не было. Заартачатся лошадёнки, взбрыкнут пару раз, беда Олегу-начальнику. Переколотят пробы – начинай всё с начала. Вот и заехали, лошадок приструнить, под седло поставить. Мы-то своих сами по весне заездили, толком работают. Вот и ринулся Олег к начальнику в палатку. Представиться, поприветствовать, как полагается. Да не знал он о нашем сожительстве, не предупредили. Споткнулся Олег в темноте о поленце. Вот и стал лицом несимметричен. Левый бакенбард с бородой Малыш ему, как бритвой оборвал. Слава богу, этим обошлось. Олег долго не обижался, поновой отращивал. Понимал – у Малыша свой монастырь, собачий. А лошадок мы ему заездили, сберегли стеклотару.
И всё бы хорошо. Да водилась за Малышом дурная привычка. От предков ли с генами, голодное ли детство и отрочество виной тому? Только был Малыш неисправимым вором-рецидивистом. Не-е-ет. У своих не брал. А вот если кто не правильно положил чего, из еды, само собой. Прости-подвинься. Было ваше – станет наше.
Давали нам тогда на партию, к продуктам в нагрузку, по восемь килограммов колбасы «сталинского завоза». Нынче такой продукт мобзапасом называется, мобилизационным, значит. Это на случай войны, для длительного хранения. Красивая колбаса. Стандарт – полметра. Упакована в ящики с опилками. А уж прочная, необыкновенно. Хоть гвозди ей забивай, хоть на нунчаки каратистам. В полицию, для разгона демонстраций – в самый раз. Понюхал и отоваривай вольнодумцев по органам. Малышу дал, тот плакал, пока грыз. Это при его-то резцах.
Так вот. Приготовил завхоз такую палицу очередному потребителю-страдальцу. Вот она была, и нету. Скандал в праведном семействе. Мужики смеются – тому, кто стыбрил не позавидуешь. А под вечер гляжу – Малыш из-за речки кустами пробирается. Позвал. Вместе, по следу, нашли нычку. Смотрит на меня Малыш преданным взглядом – наша, дескать. Смотрю на него – доставай, мол. Разгрёб он снег, колбасу выгреб, и получил пару раз той же колбасой. Возвратились порознь. Отвернулся от меня – обиду высказывает. Положил я колбасу на пенёк возле палатки, сам в палатку. Наблюдаем с Аркадием через окошко. Малыш долго сидел, отвернувшись от пня с колбасой, затем медленно, будто принуждают, подошёл, аккуратно взял колбасу и потрусил не торопясь за речку. Аркадий развеселился, а я выскочил из палатки и громко позвал Малыша. Тот остановился, медленно вернулся и положил колбасу на пенёк. На меня он даже не взглянул, лёг возле пня, готовый к наказанию. В столовой за ужином Аркадий похвалил Малыша, который не терпит бесхозяйственности. На этом дело закрыли.
А где-то через неделю у нас наметился юбилей. Свой сороковник готовился отметить наш взрывник с весёлой фамилией Питичкин. Решил он угостить сотоварищей хорошей куропачьей шурпой. Тундровые куропатки сбились уже в огромные стаи. Питичкин вернулся к вечеру с целым рюкзаком куропаток, высыпал их у своей палатки, и присыпал снежком. А на утро по базе гремел скандал. Разгорячившись, Питичкин, и без того, постоянно заряженный на скандал, поносил всех и вся, обещая повесить на суку заразу, укравшую у него пятнадцать куропаток. Он поносил вора всякими неприличными словами, не внимая уговорам начальника.
Мы с Аркадием сидели за работой, как вдруг ко мне подошёл Малыш и ткнулся головой в ногу. Он обращал на себя внимание. Подошёл к двери и оглянулся на нас, будто приглашая за собой. Мы знали этот его знак и, одевшись, вышли за Малышом. Он увёл нас за палатку. Ночью слегка припорошило, и за палаткой видна была какая-то кучка, присыпанная свежим снежком. Малыш стоял возле неё, привлекая наше внимание, потом начал разгребать. Всё стало ясно, как божий день. Малыш делился с нами добычей. Он выгреб из-под снега четырнадцать куропаток. Из снега торчали перья, всё, что осталось от пятнадцатой. Её он съел сам. Всё по-честному, по- товарищески. Малыш смотрел на нас в ожидании одобрения, а мы, как два дурака, молчали, не зная, радоваться нам, либо наказывать его за очередное воровство. Аркадий ушёл за пострадавшим. По дороге он успокаивал Питичкина. Я разложил куропаток на снегу и молча представил изумлённому взрывнику. Малыш присутствовал молча. Взрывник понял ситуацию, и реакция его была совершенно неожиданной. Он взял куропатку и протянул её Малышу, став перед ним на колени. Сдерживая эмоции, он тихо произнёс, обращаясь ко мне – ты эту собаку на руках носить должен. Наказывать Малыша после этих слов я, конечно, не мог. А собачий рейтинг его резко поднялся.
Мы с завхозом и Малышом, с кучей полевого имущества, ожидали выброски «Аннушками» на одном из полевых аэродромов. Туда собирали по несколько полевых партий вертолётом. Занепогодило. Сидельцы, в ожидании погоды и очереди, ходили друг к другу в гости – коротали время. По соседству с нами расположился Володя Грузинцев, прораб одной из партий, со своим завхозом. Приглашал поглядеть зайца, которого вёз для своего сынишки. Вот и отправились мы с Малышом посмотреть зайчишку.
Володя вытащил зайца из клетки за уши, продемонстрировать во всей красе. Хорош был беляк, уже переодетый в зимнее. И вдруг. Заяц сильно ударил Володю в живот задними лапами и вырвался из рук. Володя согнулся от боли, а мы с Малышом пребывали в оцепенении от неожиданности. Заяц рванул к лесу. И тут ему не повезло. Снега насыпало по колено. В нём-то, свежем, пушистом, заяц и забуксовал.
Малыш дрожал, как в ознобе – обычное его состояние в момент сильного возбуждения. Володя мычал, указывая на зайца, и я послал Малыша. Тот пошёл огромными махами. Это было очень красиво. Пара десятков таких махов, и Малыш, высоко подпрыгнув, вдавил зайца в снег. Хороший был заяц – удручённо махнул рукой Грузинцев. Малыш изваянием стоял над зайцем, поджидая нас. Когда мы подошли, он нехотя сошёл с него, будто предлагая забрать своё добро. Подняв зайца, хозяин констатировал – ни одного укуса, ни капли крови. Заяц был в глубоком шоке, и быстро оклемался в своей клетке. Собачий рейтинг поднялся ещё выше. Только, лучше бы её не было, этой заячьей охоты.
Зимой Малыш подружился с дворовой ребятней, и я не боялся оставлять его на улице. Он знал дом, и всегда был рядом. Только пришло какому-то милицейскому голове отстрелять в посёлке бродячих собак. Сказано – сделано. Милицейские «пацаны», пистолетики в руки, и, среди бела дня, посреди посёлка и людей – выполнять суровый приказ. Беда, коли приказывает дурак.
Прибежали ко мне на работу пацаны. Беги, мол, спасай милиционера. Загрызёт его Малыш, и правильно сделает – он первый его ранил. Бегу, в мозгу всякое. Малыш в соседнем доме входную дверь потрошит. Снег вокруг в крови. Детвора кричит – взять его, взять. Таким, я Малыша никогда не видел. Глаза волчьи, соображения никакого – рвать и метать. Оттаскиваю от двери, а в щёлку рука милицейская с пистолетом. Ищет собаку. Загнал его в подъезд раненый пёс. Обижается, видно. Утащил я пса, перевязал. И осталась у него милицейская метка – полпятки на задней левой. На зависть Ахиллесу.
А зимой мне нужно было улететь на время из посёлка, и я искал желающего присмотреть за собакой. Володя узнал, и предложил взять Малыша на время моей отлучки. Лучше бы он не знал.
Когда я вернулся, собаки у Володи не было. Он объяснил, что пёс от него сбежал. А потом я узнал, что он его выгнал на улицу, по требованию семейства. Не ужился Малыш с зайцем, и задрал его. Пёс исчез.
Я долго искал его, собирал слухи. Вроде видели такого в Кэпэрвееме. Я туда. Мне сказали, что водит большой пёс свору одичавших собак. Целый день бродил. В конце дня увидел эту свору на опушке леса, за крайними избами. Водил её Малыш. На шее у него болтался обрывок толстенной верёвки. Я свистнул нашим, привычным посвистом. Малыш на минуту остановился. Я позвал его. И он узнал меня – я понял это. Хвост сказал об этом. Я шёл к нему, на что-то надеясь, а Малыш отвернулся и потрусил к лесу во главе своей своры. Он не хотел моей дружбы.
А несколько лет спустя, судьба занесла меня в таёжный посёлок, где я ожидал попутную машину. В шоферском домике, в углу, возле печки лежал большой лохматый пёс. Положив на вытянутые лапы большую кудлатую голову, он был совершенно безучастен ко всему происходящему. Хлопали дверями, входя и выходя шофёры, за столом о чём-то громко спорили. Никакой реакции, лишь постоянное потряхивание головой.
На мой вопрос – чей, мол, пёс, мне сказали, что приблудный. Все зовут его Пиратом, только он не отзывается. Какой-то пьяный придурок контузил его – выстрелил над ухом из ружья. Теперь вот, ничего не соображает, голова трясется. Прижился, никому не мешает. Я присел возле собаки, погладил по голове, и тихо позвал его по имени. Реакции никакой. Я ощупал в полутьме заднюю лапу и узнал нашу «ахиллесову пяту».
Долго потом мне было не по себе. Может заметили, грустится и по сегодня. Может и хорошо, что у вас нет собаки. Не случится её предать.