Сказать вам по правде, я не шибко-то и люблю играть пробками в школе. Коридор перед классами довольно узкий, ученики носятся по нему, как кем-то подгоняемое стадо бизонов в загоне, а старшие ребята так и норовят пнуть твоего слоника куда подальше под общий гогот товарищей. Но самое неприятное во всей этой затее - скользкий, как дождевой червь, линолеум. Никак у меня не получается к нему приспособиться, все время проигрываю. И ведь ставишь же пробку к самой стене, метрах в десяти от ног соперника. Без толку. Всего один меткий удар - и твой синий солдатик летит в правый карман чужих брюк.
Во дворе нашего поселка подобное просто невозможно. Асфальт у подъезда неровный, с небольшими ямками и трещинами, мало кто отважится на улице пулять своим колпачком издалека, с Камчатских соток.
Двор - это тактика, бесконечные маневры, неторопливая шахматная партия. Сидишь в глухой обороне, ожидаешь ошибки противника, момент, когда он даст слабину, подставит головушку под удар топора. Окажется его солдат или слон прямо перед тобой и останется тебе лишь слопать его, как слегка поджаренную молодую картошку с маслятами воскресным вечером.
Генка Хомяков, мой одноклассник, наверняка разделяет подобное мнение. Коллекция пробок у него, судя по заявлениям друзей, внушительная, около двухсот штук в ней. И ведь, не припомню ни одного случая, чтобы Генка играл в стенах родной школы. Можно, конечно, предположить, что часть колпачков он отвинтил от маминых духов и стянул с дорогих одеколонов. Но, согласитесь, не все же двести.
Значит, Хомяков - мастер игры в пробки. Жалко только, проверить его уровень и сравнить со своим не представляется возможным, поскольку Генкин дом расположен в небольшом селе в четырех километрах от поселка. В школу он обычно приезжает на автобусе, на нем же возвращается домой после занятий. Так что одно сплошное разочарование с этим Хомяковым.
Своими "пробочными" мыслями я как-то поделился с другом, Женькой Петровым. Женька - человек дотошный и жутко рассудительный, в пробки играть не умеет ни во дворе, ни в школе, но толковый совет по проблеме, причем с глубоким, как Мавританская впадина, анализом, дать может запросто, к бабкам не ходи. Выслушав мою речь, полную исключительной досады, он в задумчивости сжал рукой свой не в меру острый подбородок, а спустя минуту сказал:
- Договорись с ним о четверге.
- А чем четверг лучше других дней, Женя?
- На дворе май, близится конец недели. Занятия заканчиваются раньше обычного. Сыграете на последней перемене перед физрой. Бизоны в коридоре бегать не будут, обещаю.
Мы оба рассмеялись.
- Если ты все еще сомневаешься, - добавил он шутливо, - то сообщу я тебе, сын мой, что со спокойной душой на каникулы ты сможешь уйти, лишь сыграв с Генкой в пробки. Сыграй с ним, сын мой, обязательно сыграй.
- Ладно, уговорил. Осталось только уломать самого Хомякова. Думаешь, он согласится?
- Считаешь, откажется? С кем ты рубился в настольный теннис прошлой весной, напомни-ка? А мяч кто в школу приносил? Генка такой же азартный осел, как и ты.
- Хорошо, но если ничего не выйдет...
- Если ничего не выйдет, мы оба будем кусать себе локти. Нет, минуту. Кусать локти буду только я. Причем, это будут твои локти, сын мой, поскольку своих мне попросту жаль.
- Угу, - рассеянно ответил я, и на этом междометии наш разговор о колпачках закончился.
К моему вящему неудовольствию, в самый неподходящий момент Генка Хомяков простудился и, нужно полагать, лежал у себя дома в постели, окруженный подушками, столиком с лекарствами и заботой близких. Пару дней я ходил вокруг его сиротливой парты, высматривал, выискивал, не спрятался ли он где, пока, наконец, в полном отчаянии не спросил о самочувствии Генки у его товарища-односельчанина, Сережки Пенчукова. Сережка - парень большой и не особо добрый, задавать ему лишние вопросы не рекомендуется, себе дороже выйдет. Однако, на этот раз что-то у него в голове, наверное, хлопнуло, и он отнесся ко мне вполне приветливо. Возможно даже вспомнил о совместных уроках математики на прошлой неделе, когда учительница попросила меня подтянуть его немного.
- Я вчера был дома у Хомяка. Он сказал, что у него вирусный нейроглицерин и в школу раньше среды или четверга он не придет.
- Где Генка подхватил эту гадость? - подумал я и попросил Сережку об одолжении:
- Скажи ему, чтобы принес с собой пробки, устроим турнир на перемене.
Пенчуков, как ни странно, Генке Хомякову все передал, но сыграть на перемене нам с ним не довелось. До конца учебного года оставалось несколько дней, и наша классная, Вера Константиновна, заставила всех мыть парты.
Я не большой поклонник настольного искусства, поэтому свою небрежно выведенную фамилию и малюсенький цветок, накопившиеся за год, я стер быстро. А вот Хомякову со своей подружкой предстояло корпеть над разрисованной партой минут двадцать, так что о пробках можно было забыть.
Пока я мысленно ругал Веру Константиновну за ее дурацкую идею, Генку за его пагубную наклонность рисовать и себя за то, что не додумался провести поединок на месяц раньше, в класс залетела новость. Не знаю, каким уж образом ей удалось это сделать при всеобщей столомойке, но оказалась она чрезвычайно приятной - урок физкультуры отменялся.
Честно говоря, чего-то такого стоило ожидать. Наш физрук в свободное время занимал должность директора школы и на уроках появлялся довольно редко. Нас это весьма огорчало, ведь только глупые ослы вроде Меридианова не хотели играть в волейбол или баскетбол. Мои же товарищи готовы гонять мячик в спортзале часами.
Но не сегодня! Сегодня у нас с Генкой на уме лишь пробочный турнир. С мячиком побегать мы всегда успеем, а вот отобрать у противника несколько колпачков в честном поединке, заставить соперника признать поражение, показать всему миру свое превосходство... Эх, об этом можно было только мечтать.
Радостная новость вскоре дошла и до парты Хомякова. Мне даже показалось, что Генка стал работать энергичнее, успевая при этом бурчать на "боевую подругу”, чтобы та торопилась. Глядя на эту парочку, понимаешь, как хорошо все-таки сидеть за одной партой с Женькой Петровым. Женька - чистюля. Ему и в голову не придет разукрашивать свою половину стола шариковой ручкой. А ведь он замечательно рисует.
Вообще, изобразительное искусство - это Женькин конек. Полгода назад, когда нам учительница истории задала написать работу по эпохе Зарождения, Женька посоветовал мне взять Рафаэля. У меня было право выбора на том уроке, я этим правом воспользовался и не пожалел. В тот день, по дороге домой, Женька рассказывал мне о старцах Рафаэля в Ватикане.
- Моя мечта, Коля, - говорил он мне, - это поехать в Италию и увидеть своими глазами "Афинскую школу". Я прочел биографии Вазари, изучил художественную энциклопедию, теперь осталось попасть в сам Ватиканский дворец.
После минутного молчания он спросил:
- Знаешь, почему Рафаэль стоит для меня на первом месте, в отличие от того же Леонардо или Микеланджело?
- Почему? - дежурно поинтересовался я.
Особой разницы между тремя я не видел, довольствовался и тем, что прежде что-то мельком слышал о каждом из них. То есть, мог поддержать разговор в случае надобности.
- Да Винчи и Буонаротти умерли в глубокой старости, успев создать почти все, что задумали. По сути дела, они израсходовали свой талант без остатка. Санти же, - объяснял мне мой друг, - покинул этот мир молодым. Когда я об этом размышляю, я думаю не о том, какие шедевры он создал, а скорее о том, что ему не суждено было произвести на свет. Я представляю себе все эти грандиозные здания, полотна, фрески, целые музейные залы его картин, и это несозданное манит меня к Рафаэлю, заставляет по особому взглянуть на то, что он успел нам подарить, вызывает желание когда-нибудь посетить Ватикан или Дрезден.
Для меня все эти названия звучали как экзотические продукты в маминой кулинарной книге - казались мне такими же далекими и непонятными. По-своему, мне, конечно, нравились красочные иллюстрации картин Рафаэля в библиотечной энциклопедии. Однако, ни о каких поездках я не мечтал. Разве что летом на море съездить с родителями. А так, что может быть увлекательнее дворовых игр? Четыре квадрата, три палки, пробки, вкладыши, те же казаки-разбойники, прятки, наконец. Ты выходишь на улицу в пять вечера, когда спадает дневной зной, а возвращаешься около десяти, лишь после того, как мимо дома пронеслась последняя электричка, повиляв тебе на прощание своим хвостом.
Как это часто бывает, томные мечтания и мысли прерываются чем-то малоприятным. В класс вошла низенькая, полноватая женщина - школьный библиотекарь. Узнав о том, что урок физкультуры отменили, она решила выдать нам книги на следующий год. С одной стороны, мне не терпелось заглянуть в новый учебник литературы, а лучше всего истории; найти в нем что-нибудь занимательное, схватить начатую пачку овсяного печенья со стола на кухне и отправиться в средние века покорять Иерусалим вместе с крестоносцами. С другой стороны, сарацины могут и подождать. Я очень не люблю сюрпризов - они меня частенько сбивают с толка. Ведь договорились же, что учебники получаем в пятницу. Стоит ли выдавать их на день раньше, когда рюкзак и без того забит тетрадями, спортивной формой и рисовальными принадлежностями?
Этот вопрос я задал Вере Константиновне. Она молча, с явным неудовольствием, покачала мне головой - мол, даже не начинай, - и я со всеми ребятами из нашего класса побрел в темную библиотечную подсобку получать своих нетерпеливых крестоносцев и сарацинов.
Генке идея с книгами тоже не особо понравилась.
- Сдалась нам эта макулатура? Что, мы ее читать сегодня будем, что-ли? - злился Хомяков, пронося по коридору очередную стопку хрестоматии.
- А почему бы и нет? - возражал ему на ходу Женька. - После школы я приду домой, разогрею на плите свой любимый фасолевый суп, поем его и обязательно пролистаю учебник географии. Елена Борисовна пообещала, что в начале следующего года познакомит нас с серьезным материалом по Западной Европе.
- Ой, не дай Бог, - удачно передразнил Хомяков учительницу по географии и мы дружно рассмеялись.
Вскоре, книги аккуратными стопами лежали на первой парте каждого ряда, ожидая своих временных хозяев. Я оглядел классную комнату. В ней отсутствовало человека три-четыре, в основном, двоечники. Но среди них оказалась и Ленка Кобелева. Слабым ребятам-то все равно, а вот ей явно не повезло. На следующий день, если она, конечно, появится в школе, ей достанутся девять трухлявых, как египетский пюпитр, учебников, которых не жалко было бы и выкинуть.
Пока я рассуждал о неприятностях Кобелевой, - кому охота мучиться с исписанными и рваными книжками целый год? - к классной руководительнице подошел Женька и попросил ее об одолжении:
- Вера Константиновна, я бы хотел отложить Ленины учебники. Она, по-видимому, заболела и не пришла сегодня на уроки.
- Хорошо. Мы положим ее книги в мой шкаф в учительской, - согласилась классная.
Подобных вещей, если честно, я никогда не понимал. Мой друг постоянно становился объектом насмешек со стороны Кобелевой и ее подружек. Частенько подшучивали они над его серьезным видом, его манерой вести разговор, ехидно называли друга Альфредом, либо обращались по имени и отчеству - Евгений Викторович. Тем не менее, к шуткам Женька относился снисходительно, а к самой Кобелевой, зачинщице нападок, вполне доброжелательно.
Окажись я на месте друга, то повел бы себя иначе. Первую же попытку надо мной посмеяться я бы немедленно остановил, даже если для этого мне пришлось бы отправить половину нашего класса куда подальше или объявить им всем “бойкот”, как любит выражаться Женька. Мои товарищи об этом знали и старались лишний раз меня не задевать. И верно. Кто в здравом уме захочет бойкотить с человеком, который организовывает большинство игр во дворе?
Наконец, все учебники были уложены мною в школьный рюкзак, который раздулся и стал похожим на холщовый мешок, полный капусты.
- Сумки оставляем? - крикнул мне Генка через всю комнату.
Не успел я ответить, как в наш разговор встрял дежурный по классу, Сережка Посевин.
- Никаких сумок! Забирайте с собой, я скоро начну тут полы мыть.
- Мы их сверху на парты положим, - попробовал было поспорить Хомяков, но без особого успеха.
- Нет, не положите, я их в коридор выкину, - Посевин умел быть невыносимым, когда сильно этого желал.
- Я тебя сам сейчас выкину, - огрызнулся Генка, но сумку оставлять в классе не решился.
Он с трудом взвалил ее себе на плечо и поплелся к двери. К нему присоединились Женька, Генкин "секундант" Пенчуков и я. Если бы наша компания шла вот так по улице, да еще поздним вечером, то издали могло показаться, что мы только что выбрались из квартиры какой-нибудь одинокой вдовы, а теперь пытаемся унести награбленное, но у нас это плохо получается. По счастью, коридорчик, где мы планировали сыграть с Хомяковым в пробки, располагался вблизи от классной комнаты.
Когда мы оказались на месте и, как могли, старательно уложили наши рюкзаки в углу возле мусорной корзины, Генка у меня спросил:
- Чем будем играть, фестивалькой или слоником? Выбирай.
Как у уважающего себя игрока в пробки, в кармане у меня лежала блестящая фестивалька - миниатюрный костяной колпачок от одеколона "Красная Москва". Однако играть ею я не любил. Она с силой ударялась о неровный асфальт во дворе и могла запросто треснуть или разбиться. К тому же, по размеру фестивалька значительно уступала слонику - колпачку от "тройного одеколона", - и ее было довольно тяжело зажать между ботинками, чтобы нанести прицельный удар. Очень часто удар срывался и фестивалька летела совсем не туда, куда должна была по задумке лететь. Поэтому в поединке с Хомяковым я предпочел слоника.
- Сколько ты принес с собой солдатиков? - поинтересовался Генка.
- Пять штук.
- А чего так мало-то? - разочарованно воскликнул он.
- Больше обычно не беру. А у тебя сколько?
- Не знаю, штук двадцать, наверное, - ответил Хомяков и показал на оттопыренные карманы, набитые пробками.
- В любом случае, я играю только на пять солдатиков. Если я их у тебя выигрываю, то игру прекращаю.
- Можешь отобрать у меня в бою и больше, я расстраиваться не стану.
Такого благородства от Генки я не ждал, но от предложения отказался.
- Пяти будет вполне достаточно.
Я стараюсь учиться на чужих ошибках, когда не получается - учусь на своих. Несколько лет назад я за один вечер проиграл соседскому сыну все свои вкладыши. Я буквально подарил ему тройку новеньких машин "Турбо", двух итальянских футболистов и апельсиновую сборную Голландии с Ван-Бастеном, Риикардом и Гуллитом. Моему разочарованию тогда не было предела. Я просил обидчика вернуть мне хотя бы сборную, угрожал ему, плакал, но тщетно. Он был беспреклонен.
С тех пор, я собрал себе в коллекцию пару сотен вкладышей, выменял с десяток футбольных сборных, включая любимую Голландию. Но самое важное, я понял, что никогда не следует рисковать всем, идти во-банк. Нужно быть крайне осторожным, рассчитать свои шансы, оставить пути для отступления пока не слишком поздно. Как говорят генералы в учебнике по истории, отступить, чтобы выступить вновь, но не яростно, без оглядки, а осмотрительно, потихоньку продвигаясь вперед. Продвигаться так, как это делает ослепший человек - небольшими шажками, нащупывая препятствия и обходя их стороной.
Вот почему я никогда не выносил из дома свыше пяти пробок на отдачу. Если я их быстро проигрывал, что случалось не часто, в этот вечер я больше не играл. Когда я выигрывал у противника пять-семь колпачков, то я завершал поединок, даже если чувствовал, что мог бы отобрать в игре еще с десяток солдатиков и покуситься на чужую фестивальку или слоника. Помня о случае с вкладышами, я делал все, лишь бы не нажить себе врагов из-за пары дорогих пробок. Их всегда можно было выменять и никогда не стоило выигрывать.
Поединок с Хомяковым не заладился у меня с самого начала. После вбрасывания в игру наших двух слоников, мой колпачок упал на бок, а Генкин встал вертикально, днищем вверх. Я тут же оказался в невыгодной позиции, ведь у меня в запасе имелся один удар, а у Генки целых три.
- Осталось выбить еще четыре, - ухмыльнулся Пенчуков.
Как ни обидно, но Сережка был прав. На улице я мог бы пнуть свою пробку так сильно, что за три хода противник ее скорее всего не достал бы. В маленьком школьном коридоре, зажатом стенами со всех сторон и “вызывающим кластофобию”, как говорил Женька, бежать было некуда, оставалось только атаковать. Без особой надежды я пульнул слоником издалека – разумеется, промахнулся, - а Хомякову хватило и двух ударов для точного попадания.
Я вынул из кармана несколько пробок, покрутил их в руке, выбрал желтого пластмассового солдата и передал трофей Генке.
- А чего она такая замызганная? - возмутился мой соперник.
- Других у меня с собой нет. Дома отмоешь, если захочешь.
Я не обманывал Хомякова. Остальные колпачки выглядели ненамного лучше. Это было нашей военной хитростью. Когда серьезный игрок собирался выйти на улицу, чтобы сразиться с сильными противниками, он отбирал самые грязные, потрепанные и старые пробки; то есть те, с которыми было не так жалко расстаться в случае поражения. Генка об этом прекрасно знал и тоже пользовался схожей тактикой. А рассердился он скорее потому, что его солдатики на отдачу оказались, как на беду, чуть почище и поновее моих.
Следующую игру взял я. Генка попытался выбить моего слоника со средней дистанции, но риск себя не оправдал. Его пробка шлепнулась рядом с моей и я легко в нее попал, едва пнув свой колпачок носком кеды. Недолго раздумывая, Хомяков вернул мне моего желтого солдатика. Мне даже показалось, что он сделал это с радостью.
Если и так, то радость его длилась недолго. Через мгновение пробка снова перешла к Генке. Так мы с ним обменивались ею минут десять, пока не вмешался Женька.
- Вы положите ее на подоконник. Если она будет стоять справа от середины, то, значит, она твоя, - друг показал на Генку, - а если слева, то твоя, Коля.
Однако меня эта скрытая похвала Женьки, похоже, сглазила. Мне пришлось попрощаться со своими солдатиками в трех перестрелках подряд. Генке везло, он довольно скалился, я же потерял концентрирование и был сейчас злой, как старшеклассник Мишка Кабиткин. Мишка всегда выходил во двор в плохом настроении. Я не знаю, чего он там ел у себя дома, но физиономия у него постоянно была кислой. Мы на него не особо обращали внимание, нашу компанию он редко задевал, а вот младшие ребята его боялись. Частенько подходил он к кому-нибудь из них сзади и неожиданно давал подзатыльник. Мне также вот хотелось огреть Генку по голове, но я, в отличие от Кабиткина, себя сдерживал.
В очередной раз мне удалось отыграть свою желтую замухрышку, от которой соперник избавлялся при первом удобном случае. Правда, затем я опять потерял трех солдатиков кряду и остался без единой пробки на отдачу.
- Если хочешь, можешь сбегать домой, набрать еще колпачков, - предложил мне взять реванш Генка, - у нас с Серегой времени вагон.
Я был жутко расстроен своим проигрышем, но понимал, что в школьном коридоре мне ничего не светило в поединке с Генкой. Я отказался.
- Трусишь? - попытался подначить меня Хомяков.
- Да нет. Просто мне удобнее играть на улице, здесь тесно, и я не привык. Приезжай к нам летом - устроим турнир во дворе.
- Ладно, пошли, Серега. И ведь не знал же, что он такой трус.
Я открыл было рот, чтобы обозвать его как-нибудь пообиднее, но меня опередил друг.
- Стой. Вытаскивай своего слоника.
При этом он сам вынул несколько колпачков, показать серьезность своих намерений.
Сказать по правде, Женька играл посредственно и его желание сразиться с Генкой приравнивалось к стремлению совершить самоубийство, никак не меньше. Он мог бы сразу взять и отдать Хомякову все свои пробки. Отговаривать его, впрочем, было бесполезно, он чрезвычайно упрямился и никого не слушал.
Это походило на натуральное избиение младенца из сказки "Тысяча и одна ночь". В отличие от меня, Женька принес с собой два десятка солдатиков и теперь терял их одного за другим с невероятной скоростью. Генка только успевал открывать пошире свои, и без того, набитые карманы. Справедливым этот поединок назвать было никак нельзя - слишком уж разнился уровень игры двух ребят. Но остановить дуэль мне не удавалось, как я не пытался.
В ответ на мою просьбу, друг лишь нервно качал головой, а Генка отмахивался рукой и напоминал мне, что я - трусливый заяц, не то, что его нынешний соперник.
Наконец, Женька сдал всех своих солдатиков, и у него остался только новенький синий слоник, которым он и проигрывал, собственно говоря, обычные колпачки.
- Ну что, идем? - нетерпеливо спросил Хомякова Сережка Пенчуков. Он уже в полной мере насладился сегодняшним выступлением приятеля и хотел домой.
- Подожди-ка минуту, - ответил Генка и обратился к неудачливому противнику, - как насчет отыграться?
Этот ненавязчивый с виду вопрос имел вполне определенную цель - вынудить Женьку поставить на кон своего слоника.
- Если ты продолжишь, то только в долг, - посоветовал я другу.
- Ну нет, в долг я играть не собираюсь, - отмел этот вариант Хомяков, - хочешь вернуть свои пробки, Петров, ставь слона.
Подумав немного, Женька, бледный и уставший, сам на себя сегодня не похожий, - откуда такое безрассудство и азарт, спрашивается? - согласился проиграть Генке своего слоника.
Ребята вступили в бой с опаской, старались сильно не рисковать, дожидаясь рокового промаха соперника. Впрочем, его-то ждать и не пришлось. Как и в первом поединке со мной, Хомякову повезло. После его ловкого подброса носком, слоник закрутился и встал днищем вниз. Генка получил право на пять ударов подряд, что на гладком линолеуме влекло за собой Женькино немедленное поражение. Правда, Хомяков решил выпендриться. Вместо того, чтобы попасть в чужую пробку как можно быстрее - со второго или третьего раза, - Генка стал подводить свой колпачок потихоньку, мучая своего противника. Когда настал черед пятого хода, Женькин обидчик со всей дури влепил по синему слонику и тот отлетел на несколько метров.
- Вот и все, синий слоник теперь мой! - заявил Хомяков и поднял с пола колпачок.
- Ничего он не твой, - неожиданно возразил Женя, - ты его своими кедами сбил с места.
- Неа, я не трогал ногой твою пробку, все было по-честному.
- Ты сбил моего слоника кедой, иначе он так далеко не отлетел бы, - настаивал на своем друг.
Они принялись отчаянно спорить, а я не мог никак поддержать Женьку, поскольку не видел, что произошло на самом деле.
- Отдай мне моего слоника, ты его не выиграл!
- Не канючь! Умей проигрывать с достоинством.
- Я тебе сейчас покажу достоинство. А-ну давай назад пробку! - друг попытался вырвать слоника из Генкиных рук, но безуспешно.
Тут я тоже начал напирать на Хомякова:
- Генка, верни пробку. Ты и без нее выиграл сегодня предостаточно.
Пенчуков молчал, позевывая от навалившейся на него скуки, помощи ждать было не от кого, и Хомяков сдался, не выдержав нашего натиска:
- Ну и подавись своим слоном! - крикнул он и швырнул пробку в угол к рюкзакам, забитым новыми учебниками.
Затем случилось то, что мало кто мог ожидать. Два соперника, все еще ругаясь, одновременно подошли к сумкам, и в тот момент, когда Женька нагнулся подобрать синий колпачок, раздосадованный Генка схватил свой рюкзак и со всего маха ударил им по затылку моего друга. От силы удара Женька стукнулся лбом о линолеум и тихонько застонал.
- Ты что творишь, - я подбежал к Хомякову и толкнул его двумя руками. Он потерял равновесие и ухнул на пол вместе со своей сумкой.
Это падение привело Генку в чувства. Он понял, что совершил нечто ужасное. Ему еще до конца не было ясно, насколько именно. Думаю, он представлял себе что-то вроде разбитой мячом чашки в родительском серванте или лопнувшей шины велосипеда, взятого у старшего брата без спроса.
Так или иначе, Хомяков осторожно дотронулся до Женькиного плеча и жалобно, как некормленный котенок, произнес:
- Извини, Жень, я не хотел.
После этой сакральной фразы он подхватил рюкзак и вместе с Пенчуковым отправился прочь.
- Как ты? Голова сильно болит? - спросил я у друга.
- Не очень. Кружится немного и в глазах темно. Но это скоро пройдет.
- Ты уверен?
- Да. У меня уже было такое, когда коленкой больно об асфальт ударился, - успокоил меня Женя.
Вскоре ему стало получше. Мы взяли наши сумки и медленно пошли по коридору к выходу.
На крыльце школы стоял Мишка Кабиткин с еще одним парнем, своим сверстником.
- А-а, Петров, тебя-то я и жду! - Мишка неожиданно схватил друга за руку и принялся его трясти, - как ты меня назвал вчера, напомни-ка?
- Не трожь его, - отпихнул я Кабиткина от Женьки, - ему сейчас нехорошо.
- А ты не суйся. Это наши с Петровым дела.
Хоть я и был года на два моложе Мишки и на полголовы ниже, он меня побаивался - знал, что у меня много приятелей, которые могут, в случае острой необходимости, его отдубасить как следует. Я этим обстоятельством решил воспользоваться.
- Отстань от него, а не то позову друзей, они с тобой разберутся.
- Ха, испугался я твоих друзей, - фыркнул Кабиткин, - у меня свои есть.
- Отлично. Вот мы и посмотрим, чьи друзья сильнее, - принялся я додавливать Мишку, - Когда ты хочешь встретиться?
Для вида я посмотрел на часы и добавил:
- Давай сегодня в шесть вечера возле твоего подъезда? С моей стороны будет человек пятнадцать. Надеюсь, ты приведешь не меньше. Вот подеремся-то!
Кабиткин, если имел бы такую возможность, с удовольствием меня удавил бы за издевку прямо здесь, на свежевымытом крыльце родной школы. Увы! Мишкины друзья существовали лишь в его воображении, а мои на самом деле. Я был для него неприкасаем, являлся эдакой индонезийской священной коровой, которую трогать запрещено, даже если очень хочется.
- Не собираюсь я ни с кем драться, - струхнул старшеклассник, - катитесь-ка вы оба. А тебя, Петров, я еще поймаю, мало тебе не покажется.
При этих словах он картинно, лишь бы не остаться должным, ударил Женьку сзади ботинком.
Во время нашей беседы с Кабиткиным, Женя молчал, как будто его она никоим образом не касалась, как будто спор велся не о нем, а об осеннем сборе баклажанов на дачном участке.
- Тебе все еще плохо? - спросил я.
- Да нет. Загляделся я на вишню, - показал он рукой на длинную, в два ряда, посадку деревьев вдоль дороги, и как-то тоскливо сказал, - недели через две поспеет, можно будет уже рвать.
Вскоре мы подошли к Женькиному подъезду и попрощались:
- В субботу идем на ставок купаться. Ты обещал, - напомнил я другу.
- Вода ведь все еще холодная, - едва заметно поежившись, ответил Женька.
- Ничего. Как в прошлом году. Мы нырнем и тут же загорать. Поди не замерзнем.
- Ну, хорошо. До завтра, Коля.
- До завтра.
На следующее утро я проснулся поздно. Неспешно потягиваясь, я мельком взглянул на настенные часы над книжной полкой и тут же вскочил с кровати. Полдевятого! Уроки ведь уже начались.
- Мама! - вбежал я в кухню, - почему ты не подняла меня в школу?
Произнес я эту фразу скорее из любопытства, а не от большого расстройства или обиды. Не так уж и страшно пропустить занятия в конце года. Скорее даже приятно.
Она сразу не ответила и почему-то от меня отвернулась. А когда повернулась обратно, то прошептала:
- Коленька, сегодня ночью Женю увезла скорая.
Только сейчас я увидел, что глаза у мамы красные от слез.
- Он в больнице?
- Рано утром Женя умер.
Я выбежал на балкон.
На улице не шел дождь, тучи не нависали над крышами домов. Не было слышно громовых раскатов, не сверкала молния, ветер не срывал листву с деревьев, не ломал хрупкие ветви. Дороги не разъело слякотью, прохожим не нужно было перепрыгивать через лужи, чтобы не замочить ноги.
Светило теплое майское солнце. Цвела акация. Запах ее душистых цветов доходил до верхних этажей зданий. Приближалось крымское лето, а вместе с ним желанные школьные каникулы.
В дверях соседнего подъезда показалась тщедушная старушка. С трудом перебирая ногами и опираясь на палочку, она, очевидно, шла в магазин за хлебом. Напротив, в тени на скамейке под раскидистым орешником сидели две молодые мамы в летних ситцевых платьях. Одна что-то увлеченно рассказывала, вторая сдержанно улыбалась и кивала в ответ головой. Рядом с ними стояли две новенькие коляски, в которых малыши забавно тянулись друг к другу ручками. Знакомство это, впрочем, не было таким же приятным, как беседа молодых женщин. Один из ребят попытался ударить второго. Его мама, заметив это, отодвинула коляску в сторону, и малыш заплакал.
Я вернулся на кухню. Она была пуста. Лишь на клеенчатом столе, в самом его центре, лежал синий слоник, который мне предстояло отдать Генке.