Во что бы то ни стало уничтожить Киров

          
… Тогда, в 1941-м, Рижский залив для крейсера «Киров» оказался коварной ловушкой. Ирбенский пролив был перекрыт фашистами. Идти на прорыв? Большая вероятность потерять корабль, красу Балтфлота. И начался знаменитый переход через горлышко нынешнего Вяйнамери, предпринятый в безвыходной ситуации.
Вечером 29 июня приступили к проводке «Кирова». За 13 часов хода проливом корабль пять раз садился на мель. Пролив был форсирован в 10 часов 30 июня…
Сохранению его как действующей боевой единицы придавалось большое значение. Не только чисто военное, но и в не меньшей степени – военно-политическое. Этот корабль, считавшийся лучшим в мире в своём классе, стал первенцем отечественного кораблестроения в советское время.
Всё это было известно командованию ВМС нацистской Германии. Был отдан приказ: не считаясь ни с чем, во что бы то ни стало уничтожить «Киров».
  Что произошло с крейсером «Киров» 17 октября 1945 года – здесь комментарии излишни. Но кому понадобилось вывести крейсер на учебные стрельбы по щиту? Орудийная прислуга корабля еще состояла из старослужащих, она за четыре года войны выпустила не одну тысячу снарядов разного калибра по вражеским позициям и самолётам. По результатам эффективной огневой мощи крейсер стал краснознамённым и флагманом КБФ.
Акватория в Финском заливе м. Шепелевский – м. Толбухин к осени 1945 года ещё представляла минную опасность, в том числе от магнитных и акустических мин с многократным срабатыванием от магнитного поля корпуса корабля и звуковых колебаний, создаваемых кораблём. Как командир решил выйти в море с выключенной обмоткой размагничивающего устройства – поразительно! Кто-то верно  сказал: «Можно дать совет, но нельзя дать разум им пользоваться».
Корабль спасли.
А вот ребята с Соловецкой школы юнг 3-го набора, только что вступившие на палубу корабля, погибли... Посмертно присвоено им звание краснофлотца… Все похоронены на городском кладбище в Кронштадте:
Гущин Николай Алексеевич, уроженец Понизовского р-на Кировской обл.;
Мочалов Николай Васильевич, уроженец Вохомского р-на Костромской обл.;
Шумаков Николай Сергеевич, уроженец г. Чапаевска Куйбышевской обл.;
Пахолкин Павел Георгиевич, уроженец г. Москвы;
Акимов Вячеслав Иванович, уроженец Польского р-на Владимирской обл.
Гибель свою ожидали в центральном штурманском посту, устремив взгляд в щель лопнувшего подволока (потолка), пока из затопленного отсека не хлынула вода в «спасительную» щель, разливаясь по палубе артпоста…

– Дедушка, ты много рассказывал о погибших юнгах, но какие воспоминания и впечатления от встреч с однокашниками уже потом, ближе к преклонным годам?
– Острота первых встреч со временем проходит, но первые встречи, конечно, были наполнены торжественными и волнующими моментами.
Батурин Вадим. Отчества не помню, а может быть, и не знал. Ведь нам уже под восемьдесят, а мы всё еще друг к другу, как в 42-м, – Петя, Ваня, Коля… Как-то командир смены Баранцев оставил меня с Вадимом в землянке, которая уже была построена. Оставил нас, чтобы мы просушили печь, только что сложенную из кирпичей. Так мы её так просушили, что она вся потрескалась. Что делать? Вадим и говорит: «Ждут нас с тобой шконки, не здесь, в нашей землянке, а отправят в кичу как мутных».
Я не мог понять лексику Вадима, что это за слова? Ну, шконки – нары, а кича, мутный?
– Откуда ты нахватался этого жаргона? –  спрашиваю его.
А он:
– Я же в школу юнг пошёл из детского дома, а в детдоме ребята были и  воспитанные в светских манерах – сыновья репрессированных, и ребята с дворовым воспитанием,  знавшие приблатнённые выражения.
Вадим продолжает:
– Впрочем, все мы были почти на равных, хотя влияние приблатных превосходило, а главное, у многих с детских лет запечатлено – шпионаж, вредительство, антисоветские высказывания…
Пронзительный ночной звонок в коридоре, уполномоченный  в дверях и двое в военной форме за его спиной… Уводимый обнимал родных, говорил: «Не волнуйтесь, это недоразумение, всё выяснится…»  –  Это мне было знакомо не понаслышке… И я вспомнил: мама слышала и рассказывала потом, что ночью за стенкой – шаги, стук, а утром выявилось исчезновение такого симпатичного седенького врача, по-моему, его фамилия Жиринович, это было в начале 1938 года.
А в 1946 из нашей квартиры в Большом Саввинском пер., 16, в Москве забрали Милу Воробьёву, но тут были понятые и вещественные доказательства: фотографии, запечатлевшие её развлечения с немецкими офицерами в Курской области во время фашистской оккупации. Она получила высылку в Казахстан. Потом вернулась, жила и работала в Москве. Да, красивая белокурая женщина. Брата ее Константина Дмитриевича Воробьёва, члена Союза писателей СССР, по этому поводу не беспокоили.
– Кича – тюрьма, лагерь, а мутный – подозрительный, – пояснил Вадим.
В своё время я посещал детскую коммуну (были такие в тридцатых годах). Там тоже ребята разные были, но жаргонные и площадные выражения жёстко искореняли те, кто раньше воспитывался в подобных коммунах.
Был такой случай в воспитательной работе подростков. Юра Катаржец, мы жили с ним в одном дворе, почему и помню, как-то запел выразительно и вызывающе:
«Воровка никогда не станет прачкой.
Урку не заставишь спину гнуть.
Грязной тачкой рук не пачкай.
Это дело перекурим как…»  –
Не успел произнести «как-нибудь», как вдруг Гришка – Молик схватил Юрку за шею. Молик (такое прозвище у Гришки было) обрушился на него со всевозможными угрозами и не ударил, а как-то ловко хлестанул пятернёй по спине, сказав: «Теперь спину выгнешь». –  Держа за шею, спросил Юрку: «Какую песню на днях мы пели? Спой!» –  Очевидно, клешня Молика надавила на шею так, что хочешь не хочешь, а запоёшь. И Юра запел:
«Возьмем винтовки новые,
На штык флажки.
И с песнею стрелковою
Пойдём в кружки…»
 – Вот так, – сказал Молик, – ещё раз услышу приблатнённое  –  лишишься посылки… 
 Лишиться посылки – это большая потеря для ребят. Не той посылки с пряниками или с чем... Тогда посылкой называли цилиндрический пенал, в котором находился полный набор материала для построения планера, самолёта с резиновым мотором. В те годы в Советском Союзе  подростки широко привлекались  в различные кружки, дабы отвлечь их от всевозможных преступных деяний. Были кружки: драматический, литературный, радиолюбителей, Ворошиловских стрелков… а мы с Юркой записались в авиамодельный. Сколько из кружковцев вышло народных артистов, знатных литераторов, заслуженных радистов и авиастроителей!
  Много лет спустя  наш однокашник юнга-рулевой Коля Канашенков рассказывал мне (мы работали с ним на одном предприятии), что он тоже пошёл в школу юнг из детского дома и что он и его младший брат в 1937 году были направлены в детдом после ареста матери.            

    В разговоре с Колей я вспомнил историю с просушкой печки и, естественно, тревогу Вадима Батурина, которая закончилась тем, что инженер-капитан Камышко стороне от нас отчитал командира смены Баранцева. По  жестам рук Камышки мы поняли, что речь шла о выходе из строя отопительного сооружения.
Конечно, дети репрессированных чувствовали себя ущемлёнными, об этом не принято было говорить, и в основном никто ничего и не знал.
Есть у меня давний друг, мы с ним ещё до школы юнг работали на заводе «Электросвет». В школе юнг учились в одной роте и расписаны были на Балтику, он попал на сторожевой корабль «Туча». Это Вилен Константинович Казорин. Впоследствии наши пути пересеклись и по производственной линии, мы и сейчас общаемся по разным поводам. Я совсем недавно узнал, что его отец, первый секретарь районного комитета партии г. Сенгилей, в 1938 году был репрессирован и расстрелян.
Но Вилену Казорину, как сыну «врага народа», была предоставлена возможность на флоте получить среднее образование, а после демобилизации – высшее инженерное в престижном институте связи. Ему была предоставлена работа в области самых секретных разработок в системе государственной безопасности. Сейчас Вилен на пенсии в звании полковника.